История петербургских особняков. Дома и люди

А. В. Щербатова

Летом 1818 года Митуар вместе с женой намеревался временно отбыть на родину, о чем обязан был по закону троекратно оповестить через газету всех заинтересованных лиц (прежде всего, разумеется, возможных заимодавцев), указав при этом свой адрес. И вот в № 58 «Санкт-Петербургских ведомостей», в рубрике «Отъезжающие», появилось объявление: «Шарль-Бенуа Митуар, живописец и член С.-Петербургской Академии художеств из Парижа, с женою Аннетою Митуар; живет в большой Миллионной, в доме Щербатова, под № 31».

В связи с этим хотелось бы высказать кое-какие замечания об авторстве двух пар портретов князя и княгини Щербатовых, находящихся ныне в Третьяковской галерее и в Русском музее. До недавних пор они, хотя и не без некоторых сомнений, приписывались О. А. Кипренскому. Бесспорной считалась лишь их датировка – не позднее 1815 года. Однако последнее технико-технологическое исследование доказало, что портреты написаны художником с достаточно выразительным индивидуальным почерком, не имеющим ничего общего с манерой Кипренского раннего периода его творчества. В настоящее время эти работы признаны произведениями неизвестного мастера первой четверти XIX века.

Рискну выдвинуть предположение, что им вполне мог быть Ш.-Б. Митуар. Стиль исполнения других портретов его кисти, например княгини Н. П. Голицыной или архитектора К. И. Росси, не противоречит этой гипотезе. Трудно поверить, что, имея под рукой художника, пользовавшегося большим успехом, князь вдруг пожелал бы обратиться к другому. Возможно даже, живописец-француз, да еще парижанин, проживал у Щербатовых в качестве приглашенного гостя безвозмездно или расплачивался с ними плодами своего труда.

После смерти старого князя и его вдовы, скончавшейся в 1841 году, их единственная дочь Наталья Павловна, бывшая замужем за графом А. Н. Зубовым, решила расстаться с отчим домом, продав его некой Рубцовой. Сменив еще нескольких владельцев, в 1857 году бывший участок Балков – Нарышкиных – Щербатовых приобретается под служебный корпус для новостроящегося дворца великого князя Михаила Николаевича, возводимого по проекту А. И. Штакеншнейдера. Он же в последующие два года перестроил в необарочном стиле дом № 6 по Миллионной и надстроил флигель, выходящий на Мойку (дом № 5). В бывшем барском особняке разместили дворцовую прислугу, и в своем прежнем качестве он перестал существовать.

Скорбит душа моя…
(Дом № 9 по Миллионной улице)

Лица домов столь же разнообразны, как лица людей. Мы появляемся на свет со слабо выраженными индивидуальными признаками, которые проявляются лишь с годами. То же бывает и с домами: построенные в 1730-х или в 1800-х годах по установленным образцам, со временем они перестраивались, претерпевая изменения, отражавшие черты личности их владельцев, и являясь в какой-то мере зеркалами их душ.

Дом № 9 по Миллионной улице. Современное фото

В собрании Русского музея хранится рисунок М. И. Махаева, относящийся к середине XVIII столетия, где изображена Миллионная (Немецкая) улица. Он интересен как с исторической, так и с архитектурной точек зрения. Справа на первом плане виден дом (№ 9), о котором и пойдет речь. В теперешнем своем состоянии он никак не украшает улицу: голый, несуразный фасад с двумя металлическими балконами (как будто два дома поставлены один на другой!) несравним с прежним, первоначальным обликом здания.

М. Махаев. Вид Немецкой улицы от Главной аптеки к Зимнему дворцу. 1751 г.

Построил его в 1720-х годах Б. Растрелли в качестве служебного корпуса к дворцу князя Д. К. Кантемира. Впрочем, типовые особенности аннинского барокко были приданы домам на Миллионной уже после опустошительных пожаров 1736-го и 1737 годов, чем и объясняется их удивительное стилистическое единство. Трудно даже вычленить среди них тот, что интересует нас – двухэтажный, в семь окон, на высоких погребах, – он весьма похож на соседние палаты князя Долгорукого и вдовы придворного кухмистера Фельтена.

Служебный корпус дворца князя Д. К. Кантемира. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.

Герцогиня А. И. Гессен-Гомбургская, бывшая в первом браке за Д. К. Кантемиром, имела многолетнюю тяжбу из-за наследства со своим пасынком Константином, не желавшим отдавать мачехе ее законную долю. Она проживала в смежном доме, доставшемся ей от отца, фельдмаршала И. Ю. Трубецкого. В 1737 году «за насильное владение» принадлежавшим княгине имением суд постановил продать с торгов каменный дом Кантемира, расположенный «в наличной линии в три апартамента… да подле того ж двора особый другой каменный же двор в задней линии… в два апартамента». Однако назначенная продажа по каким-то причинам не состоялась, и оба дома так и остались во владении Кантемиров.

К моменту появления махаевского рисунка оба названных здания занимало английское посольство, причем в главном корпусе жил сам посол Ч. Уильямс со своим секретарем С. Понятовским (будущим польским королем), а в служебном – обитала посольская свита.

28 июня 1762 года, в день своего вступления на престол, Екатерина II вспомнила об опальном канцлере А. П. Бестужеве-Рюмине и послала за ним в его подмосковную деревню. Он был встречен с большими почестями, и государыня вновь возложила на него грубо сорванную при аресте Андреевскую ленту. После этого, как гласит официальная хроника, «Его Сиятельство отвезен был в нарочно… приготовленной для него изрядной дом, где определен Его Сиятельству от двора стол, погреб и экипаж». Под «изрядным домом» подразумевался дворец Кантемира, купленный императрицей и пожалованный невинному страдальцу «в вечное и потомственное владение».

Оно продолжалось недолго: через четыре года отправился на тот свет престарелый канцлер, а вскоре за ним последовал его единственный и, увы, беспутный сын Андрей, которого отец за дурное поведение даже просил заточить в монастырь. В 1768 году наследники последнего графа Бестужева-Рюмина продали участок на Миллионной Владимиру Григорьевичу Орлову, брату фаворита, незадолго перед тем назначенному директором Академии наук.

А. П. Бестужев-Рюмин

Екатерина величала его «философом» и надеялась, что он окажется способен вывести это учреждение из состояния упадка, но обманулась в своих ожиданиях: двадцатичетырехлетний «философ» не обладал необходимым опытом, энергией, да и просто достаточно разносторонними знаниями для столь ответственного поста. Правда, за короткий срок своего правления он успел сделать кое-что полезное – к примеру, освободил академию от некоторых несвойственных ей функций, заботился об отправке научных экспедиций и посылке студентов для обучения за границу. Кроме того, граф был очень вежлив с академиками, к чему те совершенно не привыкли.

В 1771 году он и сам надолго отправился за границу «для лечения», как это тогда называлось, а вскоре после возвращения был уволен в отставку – фавор братьев Орловых кончился. Свое владение домом на Миллионной Владимир Григорьевич отметил, как видно из письма историка искусства Я. Штелина, незначительными переделками по проекту академического архитектора М. П. Павлова, но внешний вид здания они не затронули. В 1775-м В. Г. Орлов навсегда покинул Северную столицу, перебравшись в Москву, но дом ему удалось продать лишь через два года.

Новая владелица, графиня М. Н. Скавронская, была замужем за двоюродным братом покойной императрицы Елизаветы и по причине такого родства имела придворное звание статс-дамы. Незадолго перед тем она овдовела и остаток жизни провела по большей части в чужих краях. О своем петербургском особняке графиня заботилась мало, и при ней он остался таким же, как при В. Г. Орлове.

М. Н. Скавронская

Впрочем, одно важное изменение произошло: 1 января 1797 года М. Н. Скавронская продала, как сказано в купчей, «свой маленький каменный дворик» управляющему придворной капеллой Д. С. Бортнянскому. С тех пор почти на целое столетие дом № 9 отделился от «старшего брата» и начал самостоятельное существование.

Дмитрий Степанович Бортнянский (1751–1825) – земляк графа А. А. Безбородко, родом, как и тот, из украинского местечка Глухова, но прославился на совершенно ином поприще. Попав семилетним мальчиком в придворные певчие, он благодаря прекрасному голосу и привлекательной внешности обратил на себя внимание государыни Елизаветы Петровны, но в силу его малолетства сей факт не мог иметь для него далеко идущих последствий. Гораздо важнее оказалось то, что выдающиеся музыкальные способности юного певчего заприметил придворный капельмейстер и композитор Галуппи. Он занялся его образованием, а затем настоял на отправке Бортнянского за границу. Случилось это уже в царствование Екатерины II, в 1768 году.

Целых одиннадцать лет Дмитрий Степанович провел в Италии, в совершенстве овладев техникой композиции, и даже приобрел там известность как автор опер и кантат. Очевидно, в Италии он и свел знакомство с графиней Скавронской, у которой позднее купил часть участка на Миллионной. К тому времени Бортнянский уже завоевал себе прочное положение на родине, приведя порученный ему придворный хор в превосходное состояние. Помимо капельмейстерских обязанностей, он должен был сочинять духовные хоровые произведения, чем навеки прославил свое имя. До сих пор в православных храмах и концертных залах звучит его музыка и так же волнует слушателей, как и два века назад.

Около тридцати лет прожил Дмитрий Степанович в домике на Миллионной, сохранявшем милый, скромный облик; казалось, он впитал светлую душу своего хозяина. Все, знавшие композитора, отзывались о нем самыми теплыми словами, а певчие просто обожали его. По преданию, в день смерти, 28 сентября 1825 года, Бортнянский призвал к себе хор капеллы и попросил исполнить свой концерт «Вскую прискорбна еси, душе моя», под звуки которого душа его рассталась с телом.

Д. С. Бортнянский

После кончины Дмитрия Степановича, не имевшего детей, его наследницы – жена и сестры – обратились с просьбой на высочайшее имя о принятии произведений композитора, выгравированных на восьмидесяти четырех медных и оловянных досках; они обошлись ему в 25 тысяч рублей. Ответа от министра двора князя П. М. Волконского не последовало, и наследницы вынуждены были обращаться вторично.

После долгих проволочек им пообещали выдать за нотные доски и рукописи 5 тысяч. Но и этих денег они не могли дождаться. Понадобились дальнейшие унизительные хлопоты, сопровождавшиеся жалобами на то, что, проживая в доме покойного Бортнянского, они не имеют даже средств уплатить поземельный налог, так как дом не приносит никакого дохода. Переписка с министерством двора затянулась на целых два года.

В 1833 году участок композитора перешел к откупщику М. И. Гарфункелю, который, руководствуясь соображениями пользы, но не красоты, надстроил здание, увеличив его вдвое. В результате дом приобрел свой нынешний, уныло прозаический вид, как будто душа его отлетела вслед за душой прежнего хозяина.

На углу Мошкова переулка…
(Дом № 21/6 по Миллионной улице)

На углу Миллионной улицы и Мошкова переулка стоит старинный особняк, принадлежавший в прошлом князьям Барятинским. На вид он неказист: простой фасад в стиле безордерного классицизма, выглядевший, надо полагать, особенно странным и старомодным в эпоху господства эклектической вычурности и пышности; хозяева, как и подобает аристократам, проявляли в данном случае известный консерватизм.

Князья Барятинские восходят к Рюрикову колену, их род считается одним из древнейших. Имелись в нем бояре и воеводы, но, пожалуй, наибольшую славу снискал генерал-фельдмаршал А. И. Барятинский, пленивший Шамиля и победоносно завершивший долгую кавказскую войну. Он приходился родным братом В. И. Барятинскому, первому из владельцев особняка этой фамилии.

Дом № 21/6 по Миллионной улице. Современное фото

Прежде чем достаться Барятинским, дом уже имел за собой вековую историю. Построил его гоф-интендант Петр Иванович Мошков на отведенном ему в 1717 году участке, простиравшемся от нынешней Миллионной улицы до Дворцовой набережной. Судя по плану Адмиралтейской части из архива А. Л. Мейера, к 1725 году на углу безымянного в ту пору Мошкова переулка в Греческой слободе уже стояли какие-то палаты (часть участка, выходившая на Неву, оставалась незастроенной), но вряд ли они полностью уцелели во время опустошительных пожаров 1736-го и 1737 годов; да и внешний вид здания на чертеже из коллекции Берхгольца свидетельствует о том, что оно было построено или, по меньшей мере, перестроено уже после пожара, в соответствии с иными архитектурными вкусами, отличными от Петровской эпохи.

П. И. Мошков – «домашний расходчик» при дворе Екатерины I – в полной мере воспользовался плодами своей прибыльной должности, и дом получился на славу: двухэтажный, на высоких подвалах, в одиннадцать окон по уличному фасаду, с крыльцом, он ничем не уступал жилищам титулованной знати, селившейся рядом с императорским дворцом.

Петр Иванович сохранил расположение и государыни Анны Иоанновны, для которой в 1732 году под его наблюдением по проекту Ф.-Б. Растрелли построили небольшой деревянный дворец в Летнем саду, удостоенный высочайшей «апробации».

Дом С. Ф. Апраксина. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.

Через несколько лет после этого Мошков скончался, а в начале 1740-х годов часть его участка с домом на Миллионной приобрел генерал-поручик С. Ф. Апраксин (1702–1758), только что вернувшийся из Персии, где он исполнял должность посланника. В те годы звезда Степана Федоровича только восходила: императрица Елизавета Петровна благоволила к нему. В 1746 году он был произведен в генерал-аншефы, а десять лет спустя – в генерал-фельдмаршалы. Его быстрому возвышению весьма способствовали дружеские отношения с вице-канцлером А. П. Бестужевым-Рюминым и особенно с фаворитом императрицы графом А. Г. Разумовским и братьями Шуваловыми.

С. Ф. Апраксин

В 1748 году Елизавета пожаловала Апраксину бывший дом лейб-медика Лестока на Царицыном лугу^[6], «со всеми драгоценными вещами и серебром, в нем найденными». Надо сказать, что Степан Федорович вкупе со своим другом А. П. Бестужевым-Рюминым в немалой степени были причастны к падению «веселого Жанно», обвиненного в тайных сношениях с прусским королем и в государственной измене. Если бы будущий фельдмаршал мог знать, что позже ему предъявят подобное обвинение! В дальнейшем придворные интриги и чрезмерная осторожность, проявленная им в период командования русскими войсками в Семилетнюю войну, довели и самого Апраксина до беды: над ним, смещенным с поста и заключенным в путевом дворце у Средней Рогатки, учинили следствие, в ходе которого он скоропостижно скончался.

Историк М. М. Щербатов напишет о С. Ф. Апраксине: «… Человек благодетельный и доброго расположения сердца, но мало знающ в вещах, пронырлив, роскошен, честолюбив». Справедливости ради отметим, что подобными недостатками отличалось большинство вельмож, не обладая вдобавок ни одним из названных достоинств.

И. Л. Талызин

Получив в собственность прекрасный дом Лестока, Апраксин стал подыскивать подходящего покупателя для своих палат на Миллионной. 1 февраля 1750 года очередным их владельцем стал будущий адмирал Иван Лукьянович Талызин (1700–1777). Ему предстояло сыграть важную роль при возведении на трон Екатерины II: проявив незаурядное мужество, он отправится в день переворота по ее поручению в Кронштадт, чтобы склонить тамошнего коменданта Нумерса принести со всем гарнизоном присягу новой императрице.

Рассказывая в своих «Записках» об этом поступке Талызина, Екатерина признается: «… мы все считали его погибшим человеком». Но Иван Лукьянович успешно справился со своим заданием, лишив таким образом злополучного Петра III последней надежды. Впоследствии, если верить тому же М. М. Щербатову, императрица отплатит бывшему приспешнику черной неблагодарностью, отобрав часть его имений в пользу своей старинной знакомой М. П. Нарышкиной.

После смерти Талызина дом перешел по наследству к его сыну, отставному бригадиру Лукьяну Ивановичу, заложившему его в 1780 году за 20 тысяч рублей придворному банкиру Сутерланду. Позднее младший Талызин дослужился до высокого чина тайного советника, возглавляя контору герольдии, но дом так и не выкупил, и он остался за банкиром. Как оказалось, Лукьян Иванович поступил дальновидно: по оценке 1796 года «недвижимых имений покойного Банкира Барона Сутерланда», выставленных на продажу, дом к тому времени стоил всего-навсего 17 тысяч, следовательно, выкупать его за двадцать не было никакого резона.

Вообще покойный банкир отличался странной при его профессии непрактичностью. Он ссужал огромные суммы казенных денег без достаточного обеспечения и в конце концов, задолжав два с половиной миллиона рублей, вынужден был покончить с собой, так и не дождавшись их возврата. Правда, многое проясняется, когда узнаёшь, что среди главных должников фигурировали такие личности, как князь Потемкин и другие высшие придворные, отказать которым было трудно.

А. И. Чернышев

Желающих купить бывший дом Талызина с публичных торгов не нашлось, и он остался за казной; в нем разместился ордонансгауз, говоря современным языком – комендантское управление. После постройки для него в 1824–1826 годах нового здания на Садовой старый, уже изрядно обветшавший дом освободился. Разумеется, тут же нашелся охотник получить его задаром – место-то выгодное, в самом центре города, рядом с дворцом. Некий камер-фурьер^[7] Миллер обратился было с прошением о пожаловании бывшего казенного здания ему, но согласия на это не получил.

В 1830 году Николай I подарил дом своему военному министру графу А. И. Чернышеву, и тот по проекту архитектора И. И. Шарлеманя заново его отделал, одновременно изменив отделку фасадов: добавлены балкон и аттик, а кроме того, появились лепной пояс и ризалиты, подчеркивающие горизонтальные и вертикальные членения. Однако в целом здание не слишком изменилось, по крайней мере снаружи. Что же касается внутренней отделки, то от нее сохранились лишь лепные карнизы, да и то относящиеся к более позднему времени.

В 1846 году Чернышев, теперь уже князь, отдал дом на Миллионной в приданое за старшей дочерью Елизаветой, вышедшей замуж за его бывшего адъютанта – князя Владимира Ивановича Барятинского. В придачу к дому жених получил еще 150 тысяч рублей серебром, из которых пятьдесят дал сам император.

Надо сказать, что породниться с Барятинскими, занимавшими по знатности своего рода и богатству одно из первенствующих мест в петербургском свете, было большой честью для Чернышева – несмотря на полученный им графский, а затем и княжеский титул, он считался выскочкой, и, по словам современника, «о нем самом и о его происхождении ходили самые непривлекательные слухи». Лишь занимаемый им высокий пост открывал ему доступ в высшее общество.

В. И. Барятинский

11 октября отпраздновали пышную свадьбу, и в скором времени молодые поселились в заново отделанном для них особняке. Владимир Иванович Барятинский (1817–1875) приходился внуком княгине Екатерине Петровне, некогда жившей в доме напротив (о котором нам предстоит говорить в следующем очерке). Его отец, Иван Иванович, ревностный англоман, владевший двадцатью одной тысячью душ, славился образцовым ведением своего огромного хозяйства и неоднократно получал медали от агрономических обществ. Он женился вторым браком на графине Марии Федоровне Келлер (сделавшейся впоследствии известной благотворительницей). Она родила ему четырех сыновей и трех дочерей.

При воспитании детей главное внимание отец уделял старшему сыну Александру, для чего даже разработал особую систему, опять-таки в английском вкусе. Владимира же просто-напросто отдал в Пажеский корпус, по окончании которого тот поступил в кирасиры. В 1841 году его назначили адъютантом к военному министру, а через год перевели в Кавалергардский полк.

Женившись, Барятинский вышел в отставку и поступил на службу «по статским делам», но вскоре вновь надел мундир. После вступления на престол Александра II, при котором он состоял, когда тот еще был наследником, карьера Владимира Ивановича пошла особенно успешно. Он становится флигель-адъютантом, производится в полковники, затем получает генеральский чин, а в 1861 году назначается командиром того самого Кавалергардского полка, где некогда служил поручиком.

Полковые летописи гласят, что в момент принятия В. И. Барятинским командования полком тот находился далеко не в блестящем состоянии, имея опустившийся и распущенный состав офицеров. Они избегали «порядочного общества», предпочитая непристойные кутежи и не всегда честную карточную игру. Князь подтянул полк, тщательно подбирая его состав и избавляясь от «некавалергардских элементов».

Правда, и при Барятинском случались беспорядки. К примеру, 7 мая 1865 года он получил строжайший выговор за то, что один из эскадронов был самовольно поднят по тревоге его командиром, причем «некоторые пешие офицеры вскочили на коров, попавшихся им по дороге на Царицын луг». Какие же еще патриархальные нравы сохранялись в столице, если по пути от Захарьевской, где находились казармы кавалергардов, к Царицыну лугу (Марсово поле) можно было повстречать мирно пасущихся коров!

Приучать офицеров к «свету» Владимиру Ивановичу помогала его супруга, княгиня Бетси, как ее называли в обществе. Для наглядных уроков хорошего тона она воспользовалась обедами – к столу ежедневно приглашались несколько офицеров. Обедали, даже при отсутствии посторонних, с соблюдением строгого этикета относительно формы одежды и светских приличий. Допущенные погрешности тут же с милой улыбкой ставились на вид хозяйкой дома. Вряд ли кто-нибудь поверит, что за такими обедами царила непринужденная атмосфера и искреннее веселье. Скорее всего, офицеры смотрели на них как на тягостную повинность.

О В. И. Барятинском современники отзываются по-разному. Так, например, хорошо знавший князя В. А. Инсарский утверждает, что тот отличался скупостью и мнительностью; в то же время такой пристрастный и злоязычный критик современного ему общества, как князь П. В. Долгоруков, называет Владимира Ивановича «добрейшим и честнейшим» человеком, удивляясь лишь, как он мог жениться на женщине «неприятной и смешной по ее надменности», и далее добавляет: «Мы не могли, впрочем, никогда понять источника глупому и смешному чванству княгини Елизаветы Александровны. Ведь не тем же ей чваниться, что отец ее… был и дерзок с подчиненными, и подлейшим холопом при дворе, был и тираном с несчастными (намек на декабристов. – А. И.), и в то же время взяточником-казнокрадом? Может быть, княгиня Елизавета Александровна чванится тем, что ни одна женщина не умеет лучше ее стрелять из пистолета? Кроме этого да богатства, нажитого ее отцом всякими неправдами и мерзостями, она ничем не отличается от многолюдной толпы».

Если такая оценка и не вполне справедлива, то все же в ней много правды, особенно в отношении князя А. И. Чернышева. Любопытно, что Инсарский, давая нелестную характеристику самому Владимиру Ивановичу, о жене его отзывается как о «прелестной барыне».

В 1866 году В. И. Барятинский назначается генерал-адъютантом с одновременным определением в обер-шталмейстеры. На этом его военная служба заканчивается. После смерти князя домом долгое время владела его вдова, пережившая мужа более чем на четверть века и скончавшаяся только в 1902 году. Затем участок перешел к ее старшей дочери Марии, вышедшей в 1888 году, в возрасте тридцати семи лет, вторым браком замуж за своего кузена Ивана Викторовича Барятинского, шестью годами моложе ее.

Супруг княгини, отставной капитан-лейтенант, двадцать лет прослуживший на флоте (моряком был и его отец). Он неоднократно избирался уездным предводителем дворянства, был депутатом III Государственной думы от партии правых националистов.

Этим немного странным браком завершается семейная хроника владельцев дома на углу Мошкова переулка, и их дальнейшая судьба, вероятно, уже за пределами России, остается неизвестной.