История петербургских особняков. Дома и люди

Во фраке, надетом на голое тело…
(Дом № 24 по Дворцовой набережной)

Дом № 24 на Дворцовой набережной с пышным необарочным фасадом имеет довольно типичную судьбу: за долгое время существования ему приходилось неоднократно «переодеваться», постепенно меняя свой облик, поэтому первоначальный его вид так же мало похож на теперешний, как день на ночь. В этом легко убедиться, взглянув на чертеж из коллекции Берхгольца и сравнив его с современной фотографией. Здание трижды надстраивалось, и все же три верхних этажа имеют старые стены, сооруженные еще в петровские времена.

В 1715 году участок на берегу Невы, неподалеку от царского дворца, получил генерал-поручик князь В. В. Долгорукий. Судьба его, как бывало нередко в ту пору, изобиловала превратностями. Сумев возвыситься благодаря своим полководческим талантам и твердому, решительному характеру, Василий Владимирович завоевал доверие и уважение Петра I, но, встав на сторону злополучного царевича Алексея, вмиг утратил государево расположение: он был арестован и в кандалах доставлен в Москву, где по приговору суда лишен чинов, знаков отличия, имущества, а вслед за тем отправлен в ссылку, так и не успев докончить палаты на набережной.

Дом И. М. Головина. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.

Дом № 24 по Дворцовой набережной. Современное фото

Канцелярия городовых дел, рассмотрев в 1719 году вопрос о достройке дома опального князя, порешила отдать его участок генерал-майору И. М. Головину, который по проекту и под наблюдением архитектора Н. Ф. Гербеля довершил начатое. При этом за образец зодчий взял соседние палаты графа И. А. Мусина-Пушкина (где ныне дом № 26). Поскольку участок Головина был гораздо у́же, Гербель прибегнул к оригинальному композиционному приему: он зеркально повторил фасад расположенного слева четырехоконного дома Пальчикова в правой части возводимого им здания, а пятиоконный ризалит сдвинул влево, сделав его как бы центральным. В действительности же это не так – и дома Пальчикова и Головина, как видно на чертеже, даже немного различаются по высоте.

И. М. Головин

Иван Михайлович Головин (1670–1737) – личность весьма неоднозначная: редко о ком мнения расходятся столь диаметрально. Включенный Петром I в группу знатных недорослей, отправленных за границу в составе Великого посольства, он работал вместе с царем на верфи Ост-Индской компании в Амстердаме, изучая корабельное дело. После возвращения посольства государь снова послал Головина в чужие края, на сей раз в Венецию, – для овладения итальянским языком и премудростями постройки галер. Однако уже не совсем юный в ту пору ученик не проявил особого интереса ни к первому, ни ко второму и вернулся восвояси столь же мало обремененный знаниями, как и до своего путешествия.

Учинив бывшему сотоварищу экзамен, царь, питавший к веселому и ветреному шалопаю какую-то неодолимую слабость, ограничился тем, что сделал его в наказание и в насмешку главным корабельным надзирателем, положив жалованье 6 алтын (то есть 18 копеек!) в год. Вдобавок он присвоил ему титул князя Бааса (музыкальный инструмент, на нем вместо изучения наук выучился играть Головин) и велел снять с него портрет «с приложением всех составных частей корабля».

Царю по странной прихоти нравилось выставлять Головина знатоком в том деле, в коем тот был полным невеждой, и награждать за заслуги, принадлежавшие самому Петру. Назначенный впоследствии начальником всех корабельных верфей России, Иван Михайлович щеголял золотым циркулем, усыпанным бриллиантами, – знаком своего высокого достоинства. В действительности же всеми работами руководил сам царь, оставивший своему любимцу лишь представительские функции.

Впрочем, Головин оказался очень неплохим сухопутным воином, участвовал во многих походах и к 1717 году дослужился до генеральского чина. Кроме того, Петр ценил его за прямодушие, верность и природные таланты, чем так богата русская натура. И все же трудно отделаться от мысли, что Иван Михайлович играл при государе роль привилегированного шута, которому позволялось резать правду-матку в глаза своему повелителю и прощались самые смелые, даже дерзкие выходки, невозможные для других.

Однажды он будто бы на глазах царя порвал решение Сената о дополнительном сборе хлеба с крестьян, предложив вместо этого самолично поставить 10 тысяч четвертей и призвав сенаторов последовать его примеру. В заслугу И. М. Головину можно также вменить успешную борьбу с взяточничеством и казнокрадством во вверенной ему отрасли – кораблестроении. Проявлял он заботу и о подготовке новых корабелов, отправив для обучения за границу большую группу молодых людей.

После смерти Петра Головин продолжал службу; в 1725 году его назначили обер-кригскомиссаром (то есть главным интендантом) Адмиралтейства, а в 1732-м он удостоился чина адмирала.

Примечательно, что почти все отрицательные отзывы о И. М. Головине принадлежат иностранным авторам, а положительные – его соотечественникам. Очевидно, «загадочная русская душа» Ивана Михайловича осталась закрытой для чужеземцев, не разглядевших ее привлекательных сторон и не сумевших по достоинству оценить верного слугу царя и Отечества.

Иван Михайлович оставил после себя трех дочерей и двоих сыновей; старший из них, Александр, и унаследовал отцовский дом. Он пошел по стопам отца, избрав морскую службу, и тоже дослужился до адмиральского чина, но особыми способностями не блистал и имя свое ничем не прославил. В 1740-х годах А. И. Головин со своим семейством проживал в деревянных «хоромах» на Фонтанке, у Чернышева переулка, а дом на набережной, выходивший другим фасадом на Миллионную, сдавал внаем.

Об этом говорит объявление, напечатанное в «Санкт-Петербургских ведомостях» 8 января 1748 года: «Имеющийся вице-адмирала и кавалера Александра Ивановича Головина по набережной Невы реки каменный дом с погребами, в три апартамента (то есть этажа. – А. И.) и с принадлежащими службами, да в оном же доме в Миллионную улицу каменные погреба да в верхнем апартаменте 5 покоев отдаются в наем, и желающие нанять явиться могут и о цене спросить в его же доме на реке Фонтанке, на Московской части».

В 1766 году адмирал умер, его вдова Мария Ионишна переселилась в Москву, а дом на Неве по семейному разделу достался ее дочери Екатерине Александровне, бывшей замужем за обер-гофмаршалом князем Н. М. Голицыным. В 1769 году княгиня скончалась через три дня после рождения маленького Александра; ему позднее и перешел по наследству родительский особняк.

Этот достойный отпрыск, получивший от приятелей прозвище «Cosa rara» (по-итальянски «Редкая вещь» – название любимой оперы князя), на самом деле к редкостям отнюдь не принадлежал, напротив – являл собой весьма распространенный и неистребимый тип никчемного прожигателя жизни и отцовских денег. Он прожигал их и в буквальном смысле, раскуривая крупными ассигнациями трубки своих гостей и проделывая тому подобные шалости. Спустив за полгода собственное огромное состояние, исчислявшееся двадцатью тысячами крепостных душ, молодой повеса принялся за женино, да так рьяно, что над его имениями учредили опеку.

Главный опекун, граф П. В. Завадовский, продал в августе 1792 года уже заложенный Голицыным дом на набережной Невы генерал-майору В. С. Попову, еще недавно управлявшему всеми делами князя Потемкина, а после смерти своего патрона переселившемуся в Петербург и занявшему почетное место при дворе.

Своей удачной карьерой Василий Степанович целиком обязан той роли, какую играл при светлейшем; не имея ни особых дарований, ни глубоких знаний, он взамен того обладал другими драгоценными качествами: неутомимой прилежностью и умением в нужную минуту всегда оказываться под рукой, что чрезвычайно ценил его начальник. Назначенный правителем канцелярии, Попов почти безвыходно в ней находился, часто спал, не раздеваясь, рядом с покоями страдавшего бессонницей фельдмаршала, готовый в любое время дня и ночи поспешить на его зов, притом одетый по всей форме.

В. С. Попов

Благодаря этому, а также скорому и точному исполнению порученных дел, Василий Степанович снискал полнейшее доверие князя и пользовался им до самой смерти покровителя, осыпаемый чинами и наградами. За десять лет службы он из майоров попал в генерал-майоры, получив небывало высокий для его звания и должности орден Святого Владимира 1-й степени и две с половиной тысячи душ крестьян. Впрочем, имея неограниченный доступ к огромным суммам денег, находившимся в безотчетном распоряжении Потемкина, В. С. Попов делал такие издержки на свой стол, картежную игру и любовниц, что, по словам статс-секретаря Екатерины II Адриана Грибовского, собственных его доходов «и на один месяц не могло бы достать». Тот же Грибовский в своих «Записках» рассказывает, что «часто на игру приносил он из своего кабинета полные шляпы червонцев, которые никогда в оный не возвращались».

Смерть Потемкина все покрыла: Екатерина велела списать на государственные нужды гигантские расходы покойного князя, к каковым в немалой степени приложил руку и Василий Степанович, а Попова поставила заведовать своим кабинетом. Тут-то ему и понадобился дом поблизости от дворца.

К тому времени бывшие палаты Головина совершенно изменили свой странноватый вид; скорее всего, их перестроили в 1760-х годах, после сооружения новой гранитной набережной. Тогда многие дворцы и особняки, возведенные в прежние годы, показались вдруг недостаточно богатыми и представительными по сравнению с новыми, появившимися 30–40 лет спустя.

Б. Патерсен. Дворцовая набережная у Мраморного дворца от Петропавловской крепости. Фрагмент. 1793 г. Второе здание справа – дом В. С. Попова

Картина Б. Патерсена, написанная в 1793 году, донесла до нас облик Дворцовой набережной конца XVIII века; на ней отчетливо виден и дом В. С. Попова, стоящий слева от великолепного дворца вице-канцлера графа И. А. Остермана, перестроенного из бывших палат Мусина-Пушкина^[4]. Если он и не так пышен, как последний, то все же выглядит довольно внушительно: трехэтажный (не считая подвального этажа), в девять окон по фасаду, с мезонином и пятиоконным центральным ризалитом; бельэтаж с двухсветными парадными апартаментами снабжен массивным балконом, а гладь стены над большими полуциркульными окнами украшена лепными барельефами.

По своей должности Василий Степанович ежедневно имел возможность видеть государыню, чего никогда не упускал, но, не пользуясь особым благоволением Платона Зубова, ни к каким государственным делам не допускался, навсегда утратив то значение, какое имел при Потемкине. Женат он не был, хотя имел детей, впоследствии усыновленных, от одной актрисы, но с ней давно расстался и одиноко проживал в своем особняке, посещаемый лишь немногими близкими людьми.

Н. П. Архаров

Вступив на престол, Павел I припомнил Попову близость к Потемкину и тут же отправил бывшего секретаря в отставку, купив его дом за 100 тысяч рублей для Н. П. Архарова, назначенного петербургским генерал-губернатором. За плечами у Николая Петровича к тому времени были уже долгие годы службы, начатой еще при Елизавете. Особой известности и, можно сказать, мировой славы он добился благодаря своим изумительным розыскным способностям: это был в полном смысле слова гений сыска.

Назначенный Екатериной II в 1775 году на должность московского обер-полицмейстера, Архаров в полную силу развернул свои таланты; при помощи вездесущих полицейских шпиков, пресловутых «архаровцев», он до мельчайших подробностей знал все, что творилось в Первопрестольной, и с непостижимой быстротой отыскивал всевозможные пропажи. Будучи превосходным физиономистом, Николай Петрович по лицам подозреваемых безошибочно распознавал их причастность или непричастность к расследуемому преступлению.

О нем ходило множество анекдотов, сделавших имя его легендарным. Но и этот человек, обладавший столь острой проницательностью, не смог угадать желания своего господина: всего через полгода он слетел с занимаемой должности, не успев обжиться на новом месте. Недавно пожалованный дом пришлось продавать.

К счастью, покупатель нашелся скоро; им оказался иностранный купец Антонио (в России его звали Антоном Антоновичем) Ливио, купивший участок в 1797 году, чтобы всего через несколько месяцев снова его продать. За этот короткий срок он успел полностью перестроить оба корпуса дома, выходившие на набережную и на Миллионную улицу, в стиле строгого классицизма.

Новая владелица, супруга придворного гардеробмейстера И. П. Кутайсова, приходилась сестрой уже знакомому нам Д. П. Резвому, чей дом находился рядом. Он был родным для Анны Петровны, и ей, вероятно, хотелось иметь жилище неподалеку от отцовского, теперь принадлежавшего брату.

А. П. Кутайсова

Новый дом, надо полагать, представлял удобство и для ее супруга Ивана Павловича Кутайсова, по причине близости к дворцу его повелителя, которому турчонок-сирота, взятый в плен при штурме Бендер, был обязан абсолютно всем. Вся предыдущая жизнь Кутайсова прошла при дворе великого князя, а ныне императора Павла. В честь него он назвал своего старшего сына Павлом.

Обучившись в Париже и Берлине парикмахерскому искусству, Иван Павлович исполнял при наследнике обязанности камердинера. Благодаря присущей ему ловкости и сметливости он добился почти невозможного: несмотря на редкие периоды временного охлаждения, сумел стать совершенно необходимым человеком, и сам оказывал на великого князя немалое влияние. Он сохранил его и в будущем, умело проведя утлую ладью своего благополучия мимо подводных рифов павловского царствования. Постепенно Кутайсов получил все высшие российские ордена, вплоть до Андрея Первозванного, баронский, а затем и графский титулы, не переставая при этом брить своего господина.

Когда это ему окончательно прискучило, он стал жаловаться, что у него дрожит рука, и рекомендовал вместо себя одного военного фельдшера, успешно брившего многих генералов. Однако Павел так взглянул на нового кандидата, что у того бритва вывалилась из рук, и он так и не смог приступить к делу. «Иван! – крикнул император. – Брей ты!» И Кутайсов, сняв Андреевскую ленту, засучил рукава и, вздохнув, принялся за прежнее ремесло.

И. П. Кутайсов

Помимо чинов и наград, оно принесло ему колоссальное состояние, сделав одним из богатейших людей в России. Не довольствуясь щедрыми пожертвованиями, Кутайсов употреблял все свое влияние, чтобы прибирать к рукам самые прибыльные поместья, притом по дешевой цене: корыстолюбие фаворита не знало пределов, управляя всеми его поступками.

И. П. Кутайсов сослужил лишь одну службу России – произвел на свет сына Александра, тому за его короткую жизнь суждено было стать одним из самых талантливых военных деятелей своего времени. В 1805 году, двадцати лет от роду, А. И. Кутайсов произведен в генерал-майоры, принимал участие в походах 1806-го и 1807 годов, командовал артиллерией под Пултуском. Особенно отличился он при Прейсиш-Эйлау, где с 36 орудиями спас от гибели центр армии, отбив наступление маршала Даву. За этот подвиг граф получил орден Святого Георгия 3-й степени.

Похоже, что талант артиллериста он унаследовал от дяди, Д. П. Резвого, и лишь ранняя смерть помешала ему развить его вполне. Молодой генерал пал в Бородинском сражении, бросившись в штыковую атаку во главе пехоты левого крыла, откуда вернулся только его конь с окровавленным седлом.

Все современники едины в восхвалении редких душевных качеств Александра Кутайсова, его необыкновенной доброты, ума, любознательности. Он отлично знал шесть иностранных языков, писал стихи по-русски и по-французски, прекрасно рисовал и обладал обширными познаниями в артиллерии и фортификации. Ранняя смерть его стала утратой для России.

Убийство императора Павла I в марте 1801 года резко нарушило жизнь семейства Кутайсовых. Иван Павлович на короткое время подвергся аресту, а выпущенный на свободу, счел за благо немедленно отбыть в чужие края, принеся своих оставленных домочадцев в жертву общей ненависти и презрения, которые не коснулись лишь младшего сына. После возвращения на родину бывший фаворит доживал свой век (он умер в 1834 году) в Москве и в имениях, успешно занимаясь сельским хозяйством.

А. И. Кутайсов

При вступлении на престол Александра I старший сын Кутайсова Павел (1780–1840) назначается членом Коллегии иностранных дел, но, прослужив несколько лет в Петербурге, он переехал в Москву. Пожалованный в сенаторы, вернулся оттуда в 1817 году и до самой кончины прожил в материнском доме на Дворцовой набережной. П. П. Кутайсов долгое время состоял председателем Общества поощрения художников, но, будучи человеком совершенно заурядным, не прославил своего имени никакими свершениями. Впрочем, чинами и наградами графа не обходили, и умер он членом Государственного совета и александровским кавалером.

В 1843 году, уже после смерти Кутайсова, квартиру в доме его матери нанимала госпожа Эвелина Ганская, получившая известность благодаря пылкой любви великого Оноре де Бальзака. Сам писатель в течение двух месяцев жил в доме напротив, ежедневно посещая «голубой салон» своей возлюбленной, с окнами на Дворцовую набережную. Анна Петровна Кутайсова умерла в 1848 году, пережив мужа и обоих сыновей, после чего участок перешел в другие руки.

В 1859 году его владелец, гвардии полковник В. И. Трофимов, по проекту архитектора Г. М. Барча перестроил дом в духе позднего барокко, явно подражая стилю Растрелли. Одновременно дом надстроили четвертым этажом, придав ему тот вид, что в основных чертах сохраняется по сей день.

В 1880-х годах участок обрел своего последнего хозяина, отставного генерал-лейтенанта С. Н. Плаутина, и оставался в его владении до 1918 года. Надстройка в 1901 году еще одного этажа ухудшила пропорции здания, ставшего несоразмерно высоким, зато благоприятно сказалась на основной его функции – служить источником доходов. Пародийность бывшего «дворца наживы» еще сильнее проступает при сравнении его с торжественно-величественным Зимним дворцом, чей стиль он так забавно передразнивает. Вдобавок за пышным фасадом не уцелела даже псевдороскошная отделка начала XX века, и дом теперь напоминает разорившегося богача во фраке, надетом на голое тело.

С фасадом «во вкусе Растрелли»
(Дом № 6 по Миллионной улице)

Каждый дом на Миллионной чем-нибудь примечателен, у всякого своя, отличная от других история, и во внешнем облике домов заметно такое же разнообразие – от строгого классицизма (№ 13 и 15) и примитивного конструктивизма (№ 20) до витиеватых изысков эклектики и необарокко. Некоторые напоминают обедневших аристократов, одетых во что попало и не по росту. Именно такое впечатление производит дом № 6 – с нелепо нахлобученными двумя верхними этажами, надстроенными сравнительно недавно и никак не вяжущимися с изукрашенным фасадом «во вкусе Растрелли».

Дом № 6 по Миллионной улице. Современное фото

Когда исторические здания надстраивают с забвением того, что имеют дело не с игрушечными сооружениями из кубиков, высоту которых можно менять произвольно, не сообразуясь ни с архитектурным обликом, ни с местоположением, – это ведет не только к искажению наружного вида отдельных домов, но к потере лица всей улицы в целом.

А дом № 6, один из самых богатых и заметных, всегда занимал важное место среди построек на Миллионной и в немалой степени способствовал закреплению за ней этого названия. Еще в 1733 году камергеру Павлу Федоровичу Балку, пользовавшемуся благосклонностью императрицы Анны Иоанновны, пожалован дом на Немецкой улице, как называлась в ту пору будущая Миллионная. К пожалованному Балк прикупил еще три смежных участка, и в 1741 году по проекту И. К. Коробова приступил к возведению больших каменных палат в два этажа с мезонином, на высоких погребах. Насколько их великолепный фасад в формах раннего барокко напоминал нынешний, можно судить по чертежу 1740-х годов из коллекции Берхгольца.

Дом П. Ф. Балка. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.

Род Балков или Балкенов, как он некогда именовался, старинного происхождения. Его представители, выходцы из Вестфалии, переселились в Ливонию и поначалу служили шведской короне. В середине XVII столетия майор Н. И. фон Балкен перешел в русскую армию и с чином капитана зачисляется в только что сформированный регулярный полк. Его сын, Федор Николаевич Балк, дослужился уже до генерал-поручика и сделался особенно известен благодаря женитьбе на Матрене Монс, старшей сестре фаворитки Петра I. Царь самолично устроил в 1699 году брак своего любимого полкового командира с бойкой, пронырливой молодкой, охотно взявшей на себя роль сводни в отношениях младшей сестры с влюбленным в нее государем.

На свою беду, неугомонная Матрена столь же охотно содействовала шашням неверной Анны с неким Кенигсеном, за что и поплатилась трехлетним заключением в тюрьму. В дальнейшем, при вхождении в силу ее брата Вилима Монса, дерзнувшего вступить в связь с супругой императора, Матрена со страстью предалась своему основному влечению – безудержному мздоимству, оказывая за вознаграждение протекцию всем желающим. Кончила она печально: после казни брата в 1724 году ее велено бить кнутом и сослать на вечное поселение в Тобольск. Заступничество императрицы привело лишь к смягчению наказания, и вместо одиннадцати ударов Матрена получила пять. Опала матери отозвалась и на двоих ее сыновьях, Павле и Петре, разжалованных и отосланных в армию.

Скорая кончина царя помогла Балкам вновь обрести утраченное положение; Екатерина I вернула с дороги еще не доехавшую до места ссылки Матрену и определила ей жить в Москве, а ее сыновьям возвратила отобранные придворные звания. Впоследствии оба брата вполне преуспели, чего нельзя сказать об их сестре Н. Ф. Лопухиной, во многом повторившей судьбу своей матери. Запутавшуюся в придворных интригах и обвиненную в соучастии в выдуманном заговоре против Елизаветы, ее приговорили к наказанию кнутом и урезанию языка, что и исполнили с варварской жестокостью.

Тем временем ее брат Павел, о котором историк М. М. Щербатов напишет, что «он шутками своими веселил императрицу Анну и льстил Бирону, но ни к каким делам не был допускаем», едва успев достроить новый дом, скоропостижно умер, очевидно, потрясенный судьбой сестры, оставив после себя сына и трех дочерей. Первым браком он был женат на М. Ф. Полевой и, по обычаю, чтобы не дать угаснуть роду жены, присоединил ее фамилию к своей, сделавшись Балк-Полевым.

Младшая дочь, названная в честь бабки Матреной, фрейлина Елизаветы Петровны, спустя несколько лет вышла замуж и стала владелицей отцовского дома. Обстоятельства этого брака и последовавшие за ним события подробно освещает в своих «Записках» Екатерина II, тогда еще великая княгиня.

С. В. Салтыков

В марте 1750 года, в канун именин графа А. Г. Разумовского, «малый двор», как называли двор великого князя Петра Федоровича и его супруги Екатерины Алексеевны, по приказанию императрицы выехал в Царское Село. Там все старались как можно больше веселиться: гуляли, ездили на охоту или забавлялись на качелях. «На этих качелях девица Балк… пленила Сергея Салтыкова, камергера великого князя. На другой же день он ей сделал предложение, которое она приняла, и в скором времени он на ней женился».

Однако через пару лет легкомысленный красавец охладел к жене и стал откровенно заглядываться на великую княгиню, не встречая, как кажется, с ее стороны особых возражений. До него кратковременной благосклонности несчастливой в своем замужестве Екатерины уже удостоился граф Захар Чернышев; теперь настал черед для новой любви. Впрочем, претендент добился своего не сразу, и ему пришлось немного помучиться – ровно столько, сколько требовали приличия.

Когда о свершившемся факте стало известно Елизавете, Салтыкову пришлось временно удалиться от двора в свои имения с приказанием навестить семейство, а в «Санкт-Петербургских ведомостях» от 28 февраля 1752 года появилось следующее объявление: «В доме… камергера Сергея Васильевича Салтыкова на Адмиралтейской стороне в большой Немецкой улице подле главной аптеки в среднем апартаменте (то есть этаже. – А. И.) отдаются в наем 8 покоев, да в нижнем апартаменте один людской покой с сеньми и два теплых погреба».

С. К. Нарышкин

Сергей отсутствовал в столице ровно год, а вернувшись, тут же примкнул к небольшому интимному кружку великой княгини. Возобновил он и свои ухаживания за ней, потеснив при этом Льва Нарышкина, занявшего было его место. Правда, теперь Салтыков стал более осторожен, а может быть, прежний пыл в нем несколько поугас. Теперь уже Екатерине приходилось порой упрекать его в равнодушии. Однако затухавший роман неожиданно получил совершенно новое направление, сделавшись делом государственной важности: речь шла о необходимости произвести на свет наследника престола. Спустя положенный срок таковой появился на свет; вопрос же о том, кто его отец – Сергей Салтыков или законный супруг, чью чувственность попытались разбудить объединенными усилиями придворных, – является чисто риторическим, а посему оставим его в стороне.

После рождения Павла Салтыков был отослан с дипломатической миссией в Швецию, а позднее исполнял обязанности посла в Гамбурге, Париже и Дрездене. Затем следы его как-то странно теряются, и нам даже неизвестен год его смерти^[5]. Несомненно лишь то, что жена намного пережила мужа, скончавшись лишь в 1813 году, но ее долгая жизнь не оставила никаких следов. Матрена Салтыкова прославилась разве что скупостью, имея обыкновение нарочно ссориться с подрядчиками, чтобы затем прогонять их, не уплатив за уже выполненную работу. Овдовев, она продала дом на Миллионной мужу своей сестры, С. К. Нарышкину.

Семен Кириллович, один из самых знатных и богатых вельмож, родственник покойного царя Петра I, женитьбой на Марии Павловне Балк-Полевой еще больше увеличил и без того огромное состояние. Богатство Нарышкина позволяло ему удовлетворять страсть к щегольству и роскоши. Так, в день свадьбы великого князя Петра Федоровича он поразил всех присутствовавших своей ослепительной каретой, в которой везде, даже в колесах, сверкали зеркала, и необыкновенным, расшитым серебром кафтаном: на спине его было вышито дерево с расходящимися по рукавам сучьями и листьями. Он же первым завел в своем имении знаменитую роговую музыку – дорогостоящую забаву, доступную лишь немногим.

Его жена Мария Павловна (1727–1793) в молодых летах отличалась под стать мужу красотой, прекрасной фигурой и величественной осанкой, а вдобавок – исключительным вкусом и изысканностью в нарядах, что сделало ее предметом ненависти ревнивой Елизаветы. Однажды раздосадованная императрица до такой степени вышла из себя, что в присутствии оторопевших царедворцев собственноручно срезала ножницами с головы Нарышкиной прелестное украшение из лент.

Лишившись в 1775 году супруга (тот, кстати сказать, был чуть ли не двадцатью годами старше ее), Мария Павловна унаследовала по духовному завещанию огромное состояние и, не имея детей, сосредоточила всю нерастраченную любовь на себе самой.

Похоже, память о покойном муже не слишком долго жила в ее сердце, и всего через два года после его кончины богатая, ни в чем не нуждавшаяся вдова не постеснялась продать с торгов мужнину библиотеку, дав соответствующее объявление в газете: «Декабря с 1 числа будет с публичного торгу продаваться в доме ее высокопревосходительства М. П. Нарышкиной, состоящем в большой Миллионной подле главной аптеки, оставшаяся библиотека после покойного супруга ее, обер-егермейстера… Семена Кирилловича Нарышкина, состоящая по большей части из французских книг».

Долгие годы М. П. Нарышкина оставалась законодательницей мод в столице и непререкаемым авторитетом в области хорошего тона. Молодые люди специально ездили к ней в дом обучаться этому искусству. По словам юного в ту пору князя И. М. Долгорукого (1764–1823), впоследствии довольно популярного поэта, оставившего, кроме того, интереснейшие воспоминания, «старики езжали к ней для того, что у нее был первый тогда повар в городе, а молодые приобретали благопристойные навыки».

Тот же Долгорукий рассказывает о курьезном дорожном происшествии, случившемся с ним в 1780-х годах, где главную роль сыграла чопорная и «бонтонная» Мария Павловна: «Она боялась по ночам ездить одна в карете и, запоздавши где-нибудь на даче, всегда приглашала попутчика проводить ее до дому… Я сел напротив… Петергофская дорога всегда освещалась яркими фонарями: при всяком сиянии их я вздрагивал, потому что лицо г. Нарышкиной представляло мне ужаснейшую харю. Мудрено ли? Все ее краски пропадали и стирались; оставалась одна престарелая голова, без волос и зубов… Я думал, что со мною ведьма сидит в карете, и невольно приходил в содрогание. Мария Павловна, удивляясь моим конвульсиям, спрашивала, от чего они происходят?.. Ответ мой был «так!!!». Мария Павловна стала бояться меня не меньше дороги, подозревая, что я подвержен эпилепсии. Натура наконец последнюю проказу приготовила. Я плотно поужинал и, сидя долго напротив, стал чувствовать тошноту…»

Конец этой трагикомической для юного поэта истории нетрудно отгадать: по его собственному признанию, «что я ни съел у Г-ой, все выложил на платье г. Нарышкиной». К чести последней следует добавить, что, несмотря на первоначальный гнев и ужас, в дальнейшем она снизошла к невольной слабости своего попутчика и извинила его.

29 мая 1793 года секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Вчера ввечеру умерла Марья Павловна Нарышкина. Ее Величество сказывала мне о том с сожалением, вспомня, что в молодых летах вместе с нею резвились, и спрашивала: жива ли сестра ее, княгиня Щербатова? Но и та за год уже умерла».

Все свое состояние, в том числе и дом на Миллионной, М. П. Нарышкина завещала племяннику, князю Щербатову, сыну старшей сестры. Павел Петрович Щербатов (1762–1831) приходился также племянником известному историку М. М. Щербатову и двоюродным дядей П. Я. Чаадаеву. Получив богатое наследство, князь оставил службу в Преображенском полку, вышел в отставку и был пожалован в действительные камергеры. Вскоре он женился на фрейлине Анастасии Валентиновне, дочери генерал-фельдмаршала графа В. П. Мусина-Пушкина.

П. П. Щербатов

Желая увеличить доходность участка, новый владелец выстроил двухэтажный каменный флигель на Мойке с девятью торговыми лавками и стал сдавать его в аренду. Сдавал он и некоторые покои в собственном особняке на Миллионной. В 1810-х годах здесь проживал французский художник Шарль-Бенуа Митуар, известный в первую очередь как портретист, удостоенный в 1813 году от петербургской Академии художеств звания академика.