История петербургских особняков. Дома и люди

Алексей Яковлевич Лобанов-Ростовский

В 1820 году А. Л. Нарышкин продал дом на Большой Морской своему родственнику, князю Алексею Яковлевичу Лобанову-Ростовскому, недавно женившемуся на княжне Софье Петровне Лопухиной, единокровной сестре знакомой нам Анны Петровны. По поводу этого брака А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому 13 августа 1819 года: «Княжна Лопухина наконец сдалась и выходит замуж за князя Алексея Лобанова-Ростовского. Многие повесили голову, то есть головы».

Очевидно, у княжны имелись сомнения относительно претендента на ее руку. Князь был известен в Петербурге как своей красивой, представительной наружностью, так и крайней вспыльчивостью и жестокостью. Впоследствии молва напрямую обвинит его в гибели двадцатилетнего сына Петра, студента университета, покончившего с собой из-за суровости отца, что сильно потрясло общество.

Тем не менее Алексей Яковлевич пользовался неизменной благосклонностью императора Николая I. В 1833 году он сделал его своим генерал-адъютантом и поверял ему такие специфические функции, как, например, усмирение крестьянского бунта в Симбирской губернии, когда мужики отказались поставлять лес для нужд флота. Случалось ему исполнять и дипломатические поручения.

Одно время князем А. Я. Лобановым-Ростовским не на шутку увлекалась младшая дочь Олениных Анна, предпочтя его влюбленному в нее Пушкину. Хотя любовь поэта и не встретила взаимности, бесплодной ее не назовешь: именно ей мы обязаны появлением целого цикла лирических стихотворений. Среди них «Ее глаза», «Ты и вы», «Не пой, красавица, при мне…» и, наконец, «Я вас любил: любовь еще, быть может…».

В 1830-х годах в доме на Большой Морской поселился брат Алексея Яковлевича, Александр, возвратившийся из Парижа. По характеру братья мало походили друг на друга: открытый, доброжелательный Александр Яковлевич пользовался всеобщей любовью и имел широкий круг знакомств. Был он знаком и с Пушкиным. 27 сентября 1822 года поэт писал Н. И. Гнедичу из Кишинева: «Князь Александр Лобанов предлагает мне напечатать мои мелочи в Париже». Издание это по разным причинам не было осуществлено.

Александр Яковлевич Лобанов-Ростовский

Александр Яковлевич прославился своими замечательными коллекциями. Поначалу он собирал все, имевшее отношение к русской княжне Анне Ярославне, супруге французского короля Генриха I; позднее заинтересовался личностью Марии Стюарт и собрал богатейшую коллекцию книг на разных языках, посвященных трагической судьбе королевы. Немалую научную ценность представляли его собрания книг по военному искусству и карт, а также галерея портретов Петра I, пожертвованная им Публичной библиотеке. Было у него и обширное собрание каталогов картинных галерей, и коллекция тростей и палок, принадлежавших историческим личностям.

Лобанов-Ростовский состоял членом Французского общества библиофилов и Русского географического общества. Естественно, коллекционирование требовало весьма значительных средств, и они у него имелись: князь был женат на графине Клеопатре Ильиничне Безбородко, одной из богатейших женщин России, племяннице и наследнице канцлера. Впрочем, супруги довольно скоро расстались: жена не смогла простить мужу его мотовства, хотя сама страдала тем же пороком. Несмотря на 500 тысяч рублей годового дохода, она пришла наконец в полное разорение и вынуждена была объявить себя несостоятельной, имея 8 миллионов долгу!

И еще об одном увлечении князя, сделавшем его имя известным в России: будучи страстным яхтсменом и владельцем нескольких яхт, он способствовал развитию этого вида спорта у себя на родине. В 1846 году по его инициативе в доме на Большой Морской открылся Императорский Российский яхт-клуб; ему суждено было просуществовать в этом здании до самой Октябрьской революции. Первым командором нового клуба, имевшего элитарный характер, стал его инициатор. Клуб находился под покровительством императора и славился морскими судами и яхтами, на которых устраивались ежегодные гонки.

Впрочем, он славился не только, а может быть, и не столько этим и в большей степени служил просто местом встреч для крупных сановников и дипломатов, любивших вести здесь откровенные беседы, не предназначенные для посторонних ушей. Иногда этим пользовались агенты иностранных разведок. В своих воспоминаниях А. А. Игнатьев рассказывает, как однажды из-за ширмы в зале извлекли германского морского атташе, подслушивавшего доверительные беседы посетителей.

Попасть в члены яхт-клуба считалось большой честью даже для великих князей, хотя некоторые смотрели на него как на рассадник сплетен и интриг, что тоже было правдой.

Свою любовь к морским путешествиям Александр Яковлевич передал племяннику Николаю, последнему владельцу дома из семейства Лобановых-Ростовских. Судьба его трудна и драматична. Очень умный, начитанный, любознательный, одаренный талантом к рисованию, в молодости князь служил в лейб-гвардии Гусарском полку. Служба его, однако, продолжалась недолго: повинуясь собственному влечению или под влиянием дяди он поступил на флот и вскоре стал адъютантом великого князя Константина Николаевича.

Имея большое состояние, Николай Алексеевич приобрел собственную яхту и совершил на ней несколько дальних плаваний, в том числе в Америку. По возвращении в Россию с ним случилось страшное несчастье: из-за старой травмы позвоночника отказали ноги. Это было следствием частых падений с лошади в бытность его лейб-гусаром, когда он, рискуя жизнью, выделывал самые невероятные наезднические трюки…

Началось длительное и почти безрезультатное лечение с применением самых мучительных средств, вроде прижигания раскаленным железом. Все это он переносил с поразительным мужеством, можно сказать, шутя. Лежать на спине он не мог и лежал на груди в постели, подвешенной к потолку – во избежание малейших сотрясений. Но и в таком положении князь не терял бодрости духа, живо интересуясь общественными вопросами и ведя с посещавшими его знакомыми жаркие дискуссии по религиозным и нравственным вопросам.

Не оставлял Николай Алексеевич и занятий живописью. Менее чем за год до смерти, уже около тридцати лет прикованный к постели, он сумел написать Христа в полный рост для заалтарного витража церкви в Ментоне, где находился в то время на излечении. При этом его работа оказалась настолько превосходной, что никто из французских художников в Ницце не смог ее превзойти.

В 1882 году Н. А. Лобанов-Ростовский продал дом английскому подданному Н. Белею, а у того, в свою очередь, его в 1902 году приобрел за 730 тысяч рублей Императорский Морской яхт-клуб.

Дом на Большой Морской – лишь маленькая частица в изрядно потускневшей мозаике старинных кварталов Санкт-Петербурга. Засияет ли она когда-нибудь прежним блеском?

Императрица бывала здесь на масленице
(Дом № 3 по Почтамтской улице)

До 1853 года, когда архитектор А. Кавос возвел ныне существующее здание, принадлежавшее почтовому ведомству, здесь стоял двухэтажный домик в девять окон по фасаду, со служебным флигелем во дворе и отдельно стоящими воротами с правой стороны. Построен он был в середине 1740-х годов белгородским вице-губернатором Б. И. Пассеком, пожелавшим, неизвестно для какой надобности, обзавестись собственным жильем в столице.

Возможно, он предвидел, что ему придется частенько здесь бывать по бесконечным тяжбам, не прекращавшимся с 1742 года, когда его отдали под суд за непомерное мздоимство. Благодаря неторопливости тогдашнего правосудия дело затянулось на полтора десятка лет. И хотя дом у Богдана Ивановича отобрали в казну, сердобольная императрица Елизавета повелела возвратить его с прочими «дворами, деревнями и пожитками» вдове и детям умершего в 1758 году Пассека.

Его сын, Петр Богданович, в ту пору уже капитан-поручик лейб-гвардии Преображенского полка, сыграл важную роль в дворцовом перевороте, в результате которого трон заняла супруга свергнутого государя Петра III – Екатерина II. Правда, заговорщиком Пассек оказался плохим – неосторожными речами навлек на себя подозрение, и 27 июня 1762 года его арестовали. Арест подтолкнул заговорщиков действовать быстрее и решительнее.

Дом № 3 по Почтамтской улице. Современное фото

На другой день после ареста П. Б. Пассек, отказавшийся от предложения караульных солдат выпустить его на свободу, получил ее из рук самой Екатерины, прибывшей из Петергофа в казармы Измайловского полка, где содержался узник. Новопровозглашенная императрица не забыла тех, кто помог ей вступить на престол.

Разумеется, не обошли ее милости и Петра Богдановича, так кстати пострадавшего от «старого режима»; в благодарность за свою преданность он получил очередной чин капитана гвардии и 24 тысячи рублей, а вслед за тем, по случаю коронации, удостоился звания действительного камергера. Среди других осязаемых знаков расположения стоит упомянуть пожалование ему в том же году в Ревельском уезде подмосковного села и мызы с 250 душами.

В последующие несколько лет П. Б. Пассек оставался в числе приближенных к трону людей и неоднократно получал денежные награды. В рождественские праздники 1765 года Петр Богданович принял участие в забавном маскараде: наряженный в женское платье вместе с шестью другими придворными, в числе которых были Г. Г. Орлов, А. С. Строганов и Л. А. Нарышкин, он представлял «боярышню». Если принять во внимание, что Григорий Орлов и Петр Пассек были мужчинами богатырского телосложения, то, надо полагать, зрелище это доставило зрителям, и в первую очередь самой императрице, немало веселья!

В 1766 году, на Масленице, государыня посетила Пассека в его доме на Новой Исаакиевской, как в то время звалась Почтамтская. Много лет спустя в разговоре со своим секретарем А. В. Храповицким она вспоминала об этом эпизоде, и тоже в связи с маскарадом. Вот запись, сделанная Храповицким в его дневнике 25 октября 1792 года: «Милостиво разговаривая о доме Убри, где я живу, сказывать изволила, что в 1766 году на Масляной была в нем у Пассека Петра Богдановича; знает столовую с пятью окошками, и тогда Строганов проехал в маскерадном платье, и кучер был одет арлекином. С удовольствием повторили, как все это еще помнится».

Вся человеческая жизнь состоит из таких вот мгновений; бог знает почему, память навсегда удерживает с виду ничтожные подробности, и они хранятся в ее глубинах нередко до последней минуты…

В 1780–1790-х годах, как следует из приведенной еще одной, более ранней записи, здесь проживала автор знаменитого «Дневника», без которого невозможно было бы понять внутренний мир Екатерины II и мотивы многих ее поступков. Он и сегодня читается как захватывающий роман, что не удивительно: ведь его героиня – одна из самых крупных фигур XVIII столетия, а к ее мнениям внимательно прислушивались все европейские политики и государи.

С. К. Вязмитинов

После П. Б. Пассека домом владел статский советник Убри; в 1802 году его наследники продали участок новоназначенному министру военно-сухопутных сил С. К. Вязмитинову. Сергей Кузьмич был человеком умным, честным и трудолюбивым, но его административные достоинства заметно уступали человеческим; современники больше ценили в нем любителя изящных искусств и сочинителя приятной музыки, а вдобавок – знатока русского языка (других он не знал), что по тем временам почиталось большой редкостью.

С. П. Жихарев в своих «Записках» отмечал, что «любовь его к словесности, желание следить за ее успехами и уважение к трудам литературным заслуживают того, чтоб перед ним растворились двери и самой академии». В самом деле, редкие качества для военного министра! Однако тот же Вязмитинов, занимая в 1812–1818 годах пост столичного генерал-губернатора, запретил публиковать критические рецензии на игру актеров Императорских театров и замечания в адрес лиц, находящихся на государственной службе! Он же предлагал передать цензуру из Министерства народного просвещения в ведение полиции. Извечная русская боязнь гласности и любовь к несвободе…

В 1805 году супруги Вязмитиновы продали свой дом почтовому ведомству, и в нем стали отводить квартиры для низших служащих. До самой середины XIX века он не менял наружного облика, оставаясь крошечным осколком елизаветинской эпохи.

Где старина не спорит с новизной
(Дом № 10 по Почтамтской улице)

Вступая на Почтамтскую, как будто попадаешь в XVIII век; особенно сильно ощущаешь это, двигаясь от Исаакиевской площади к Почтамтскому переулку и глядя на старинные приземистые здания по левую сторону улицы. Взять хотя бы дом № 10. Более ста лет, до самой Октябрьской революции, он был родовым гнездом графов Сиверсов и благодаря такому редкому и счастливому обстоятельству внешне почти не изменился.

Дом № 10 по Почтамтской улице. Современное фото

За это время дом пережил не одну строительную лихорадку, когда многие владельцы торопились надстраивать и перестраивать свои жилища на новый вкус – в угоду моде или с целью извлечь максимальную выгоду. Но Сиверсы были не из таких. Очевидно, они полагали, что главное не в условной и сиюминутной красоте архитектурных форм, а в надежной преемственности, когда отец передает сыну дом в том виде, в каком получил его от своего отца.

Дом Голицына. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.

В этом залог незыблемости традиций, нерушимости уклада – консерватизм в высоком смысле слова, чего так не хватает в нашей жизни. Страсть к резким переменам – пагубная страсть, последствия ее мы испытываем и по сей день. Консерватизм вовсе не исключает внутренних улучшений, он лишь предполагает уважение к старине, которая может прекрасно уживаться с новизной, являясь тем полезным балластом, что придает устойчивость кораблю.

Однако вернемся к дому. В 1740-х годах, когда завершилось строительство, Почтамтская звалась Большой Дворянской, скорее всего, по той причине, что здесь после пожаров 1736-го и 1737 годов возводились исключительно каменные палаты, принадлежавшие, по большей части, зажиточным дворянам. Название это как-то не привилось, и лет через двадцать улицу перекрестили в Новую Исаакиевскую; лишь в начале XIX столетия она получила свое нынешнее имя.

Первым владельцем дома № 10 был один из князей Голицыных, но вскоре участок сменил хозяина. Осенью 1752 года «Санкт-Петербургские ведомости» напечатали такое объявление: «На Адмиралтейской стороне, в Дворянской улице, что на погорелых местах, отдается в наем дом морского флота Унтер-Лейтенанта Федора Иванова сына Головина». Из архивных документов следует, что речь идет об интересующем нас участке. Помимо указанного дома, Головин владел еще одним неподалеку, на Малой Морской, где, по всей вероятности, и жил.

Публикуемый чертеж из коллекции Берхгольца относится к более раннему времени: дом изображен в первоначальном виде, какой он сохранял до начала 1770-х годов. При перестройке мезонин заменили третьим этажом и все здание расширили на три оси влево за счет сноса стоявших там ворот; интересно, что уличный вход остался на том же месте, только на добрый метр ушел в землю. С тех пор дом изменился мало.

Зато судьбы живших здесь людей менялись круто. Сменив еще двух владельцев – гвардии майора П. П. Нарышкина и купца И. И. Неймана, – в 1802 году особняк перешел к чиновнику К. И. Шмиту. Два года спустя в его семействе случилась история, которая могла бы послужить сюжетом для водевиля с неожиданным и конечно же счастливым концом.

Возмутителем спокойствия стал В. Р. Марченко, впоследствии – член Государственного совета и довольно заметный деятель александровского царствования. Сам Аракчеев усматривал в нем серьезного соперника. В описываемое же время Василий Романович, молодой человек 26 лет от роду, только начинал свою карьеру. Канцелярия военного министра С. К. Вязмитинова, где служил наш герой, размещалась на Почтамтской, 3, поэтому он и приискал себе квартиру в доме надворного советника Шмита, расположенном почти напротив.

В. Р. Марченко

О том, что произошло дальше, мы узнаем из воспоминаний самого В. Р. Марченко: «Меня особенно ласкала хозяйка, молодая, умная, веселая и прекрасная собою женщина. Они были люди богатые, и мне отменно нравилось видеть хозяйку; вечером в брильянтах, разряженную для благородного собрания, а поутру идущую в погреб или приезжающую в карете с рынка… Я влюбился, она тоже и потребовала развода. Право ее состояло в том, что Шмит в малолетстве принудил ее за себя выйти, что она ему падчерица и что в день свадьбы торжественно объявила ему, что будет жить с ним дотоле, пока не влюбится в другого. Шмит, опасаясь, чтобы насилие его не было открыто, согласился на развод».

Как и положено в старом добром водевиле, все заканчивается свадьбой, вернее, даже двумя: влюбленный герой во всем открывается попечительному начальнику, испрашивает благословения у матери и идет под венец, а брошенный супруг, недолго погоревав, женится на своей ключнице…

После раздела имущества в 1806 году Шмит продал дом на Почтамтской графу Е. К. Сиверсу (1779–1827), только что вернувшемуся из-за границы и назначенному командовать 1-м пионерным, то есть саперным, полком. Род Сиверсов голштинского происхождения; некоторые его представители еще в XVII веке осели в Лифляндии, а в XVIII веке стали поступать на русскую службу.

Наибольшей известности добился новгородский губернатор Я. Е. Сиверс (1731–1808), много сделавший для развития водных коммуникаций. В его честь канал, соединяющий Мсту с Волховом, назван Сиверсовым; с его же именем связывают и наименование популярной дачной местности, к которой, однако, он не имел никакого отношения.

Егор Карлович приходился ему родным племянником и хотя в знаменитости уступал дяде, но тоже прожил далеко не бесполезную жизнь. Окончив с отличием Пажеский корпус и прослужив два года в Измайловском полку, Е. К. Сиверс в 1801 году вышел в отставку и уехал из Петербурга для пополнения своего образования. Он посещал Дерптский и Геттингенский университеты, где изучал философию, математику, политические науки и, между прочим, педагогику, еще не подозревая, как она ему пригодится в будущем.

Е. К. Сиверс

Разносторонняя образованность позволила ему в Отечественную войну 1812 года занять должность начальника инженеров и офицеров путей сообщения. Быстрым наведением мостов и устройством дорог он значительно способствовал успешному продвижению наших войск, за что удостоился многих наград и чина генерал-майора. Портрет Е. К. Сиверса среди прочих украшает Военную галерею Зимнего дворца.

После войны Егор Карлович по приказу Александра I отправился в заграничное путешествие для ознакомления с системой образования и особенно с так называемыми «ланкастерскими школами», где практиковался метод взаимного обучения. Внедрять его на практике довелось известному педагогу и журналисту Н. И. Гречу (с ним нам еще предстоит встретиться). Столкнувшись с Сиверсом в повседневном общении, он упомянул в своих «Записках», что граф был «человек не глупый, честный, благородный, но ужасный педант и мелочен до крайности». Замечу, что названные Гречем недостатки могут быть причислены и к достоинствам; в этом случае их именуют добросовестностью и скрупулезностью, издавна слывущие исконно немецкими добродетелями.

В 1820 году Е. К. Сиверса назначили начальником Главного инженерного училища, и его деятельность на этом посту заслуживает самых добрых слов. Именно здесь проявились лучшие его качества. Стремясь к развитию ума и характера своих питомцев, он окружал их постоянной отеческой заботой и добился превосходных результатов: из стен училища, помещавшегося в Михайловском замке, выходили специалисты высокого класса.

Егор Карлович был женат дважды. От первого брака с Шарлоттой Тизенгаузен он имел только одну дочь, а женившись уже в немолодом возрасте на Эмилии Павловне Крюднер, в браке с нею он обрел сына Николая и еще четырех дочерей. Говорят, что одна из них, Анна, отличалась какой-то неземной красотой. Художник Т. А. Нефф, автор многих образов в Исаакиевском соборе, приходившийся молодой графине родственником, запечатлел ее черты в лице «Ангела с кадилом».

Рано овдовевшая Эмилия Павловна обладала поистине железной волей, что помогло ей поправить после смерти мужа большое, но изрядно расстроенное состояние. Всегда ровная, сдержанная, она никогда не повышала голоса, однако дети слушались ее беспрекословно; достаточно ей было сказать «не делай этого», и шалун или шалунья тотчас утихали. Опекуны советовали графине продать имение, но она не согласилась и благодаря умелому ведению хозяйства привела его в полный порядок. Сын Николай – действительный статский советник, директор Общества освещения газом, и внук Георгий – предводитель дворянства Ямбургского уезда, стали верными продолжателями семейных традиций.

Шли годы, рождались и умирали люди, а дом оставался таким же, каким был при покойном Егоре Карловиче. Все так же по выщербленным ступеням, ведущим в мелочную лавку в подвальном этаже, спускались и поднимались покупатели, а мимо них, к почтамту, спешили немногочисленные прохожие. То же самое можно увидеть и сегодня, только мелочная лавка превратилась в современный гастроном.