Kitobni o'qish: «Северное сияние. Сборник рассказов и стихов»

Shrift:

* * *

Рассказы

Тихоокеанский флот

Дорога на восток

1

Весной 1951 года по всему городу Барнаулу поползли зловещие слухи: война на Корейском полуострове между Корейской народно-демократической республикой (КНДР), которую поддерживал СССР, и Южной Кореей, которую поддерживали США, может перерасти в третью мировую (возможно, ядерную) войну. На Тихоокеанских флотах (пятом и седьмом) матросы вместо пяти служили уже по семь лет без отпусков и неясной перспективой демобилизации. Всех призывников, начиная с Урала, везли на Дальний Восток.

В начале апреля нас с моим старшим братом Юрой, несмотря на отсрочку от армии (как специалистов МПС), тоже вызвали в военкомат. Медицинскую комиссию мы прошли быстро, почти за три дня. Капитан из военкомата спросил у меня:

– Где хотите служить?

– Только на флоте! – твёрдо ответил я.

– Тогда записываю на Тихоокеанский…

Это был, пожалуй, тот редкий случай, когда необходимость совпала с желанием. Сердце моё ёкнуло. «Слава Богу!» – пронеслось в голове. Машинально я хотел было перекреститься и уже занёс руку с тремя перстами ко лбу, но, вовремя спохватившись, резко отдёрнул её, как от горячих углей. Потом медленно разжал пальцы и, покраснев, стал чесать затылок. Хорошо, что капитан делал записи в своём журнале и не заметил моего желания совершить крёстное знамение.

Юру тоже записали на Тихоокеанский флот. Я был на седьмом небе от счастья: «Наконец-то увижу море, а может быть, и великий океан!»

Длинный и скрипучий поезд, состоящий из вагонов-теплушек, вот уже неделю медленно, но верно шёл на восток. За это время мы, новобранцы «третьей мировой», уже перезнакомились, многие старые друзья, поменяв места на вагонных полках, оказались рядом.

Апрель в Сибири – не самый тёплый весенний месяц, но солнце уже припекало, и все радовались теплу. Дверь вагона постоянно была раскрыта, и мы поочередно, облокотясь на деревянный засов, стояли и, подставив лица под лучи солнца, вдыхали свежий воздух и приятный запах наступающей весны. Но иногда на повороте железнодорожного пути ветер заносил в вагон едкий угольный дым, вылетающий из трубы паровоза. В таких случаях мы срочно закрывали дверь и окна. То же самое делали на ночь – ночи ещё были холодными.

Из вагонов нас выпускали только во время стоянки эшелона в специальных отстойниках (на запасных железнодорожных путях). Там мы делали генеральную уборку вагонов-теплушек, приводили себя в порядок, запасались продуктами и питьевой водой. Руководили всем этим старшие по вагонам. В нашем вагоне старшим был мой брат Юра.

Наш путь до берегов Тихого океана растянулся почти на месяц. За это время было всякое. Особенно мне запомнились Байкал, Амур и Сихотэ-Алинский хребет.

До озера Байкал наш эшелон двигался медленно и в крупных городах не останавливался. Оказалось, что на восток впереди нас шли ещё несколько поездов с призывниками. Страна готовилась к третьей мировой войне, но не на западе, а на востоке. Зачинщиком боевых действий в Азии стала маленькая Корея. Горячие головы в области политики прогнозировали, что стычка двух сверхдержав на Корейском полуострове приведёт к ядерной войне. Но мы об этом не знали и не думали. Ехать в эшелоне на восток для нас было в новинку – города, населённые пункты, железнодорожные станции со странными для нас названиями, туннели, реки и бескрайнее море тайги. Не обошлось и без чрезвычайного происшествия (ЧП). Впереди нас шёл эшелон с призывниками, сформированный в городе Рубцовске, который у сибиряков пользовался дурной славой: в нём жили отпетые хулиганы, мошенники и настоящие бандиты. На станции Биробиджан (Еврейская автономная область) рубцовские ребята разграбили все буфеты и напали на одну из буфетчиц. Это было настоящее ЧП. За подобные преступления в те годы судили строго.

Бандитский вагон сразу же отцепили от эшелона, а призывников отвезли в следственный изолятор для дальнейшего разбирательства. Начальник эшелона был отстранён от выполнения своих обязанностей и предан суду военного трибунала.

После этого случая наш поезд в Биробиджане не остановили, а там, где он останавливался, мы всегда видели нашего майора с пистолетом в руке. Он обходил эшелон и предупреждал: «Из вагона не выходить, буду стрелять!»

Недели через две медленного продвижения на восток впереди показался крупный город Чита, мимо которого наш поезд также проследовал без остановки. Наконец, натружено пыхтя, паровоз остановился. По вагонам пронеслась весть – впереди Байкал!

Знаменитое, самое глубокое в мире пресноводное озеро Байкал, как известно, расположено на высоте свыше 450 метров над уровнем моря и окружено горами. Закрыв глаза, я лежал и вспоминал, что ещё знаю о Байкале. Кроме того, что в народе это озеро любовно называют морем, почти ничего не вспомнил. Правда, как любитель-рыболов слышал о знаменитом омуле «с душком». И ещё: когда-то в детской книжке прочитал несколько забавных историй из жизни байкальских тюленей и живородящих рыбок.

«Надо обязательно посмотреть на Байкал, – решил я. – Лучше, пожалуй, это сделать не из узкого вагонного окошка, а с тормозной площадки, где почти круговой обзор».

От мысли, что увижу Байкал во всей его красе, меня потянуло на пение. «Славное море – священный Байкал!» – с удовольствием запел я.

– Что с тобой? – удивился Юра.

– Да так! Хорошее настроение, раз пою песни.

С разрешения брата я на руках незаметно спустился на платформу и по ступенькам быстро поднялся на тормозную площадку вагона. Через несколько минут паровоз пронзительно свистнул, и поезд медленно покатил по рельсам, оставив позади последнюю перед Байкалом станцию.

Наконец впереди заблестела вода, и наш длинный эшелон быстро помчался вдоль её кромки по одноколейному пути. Справа по ходу поезда был скалистый берег, слева – водная гладь озера. Я понял, что вдоль Байкала все поезда идут по однопутке, и там, на другом конце озера, нас уже ждал поезд (возможно, пассажирский), который с такой же большой скоростью должен идти на запад страны. Конечно, однопутка для Байкала – не оптимальное решение строителей. Но что поделаешь, если надо сделать срочно, а средств не хватает.

Первое впечатление от Байкала – как от долгожданной первой любви… Моё сердце забилось, как колокол при пожаре! Кругом вода, волны и чайки, кормящиеся мелкой рыбёшкой.

Любуясь озером, я не заметил, как наступил вечер. На западе догорала заря. Огромный золотисто-красный диск солнца сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее покатился по горизонту и неожиданно упал в воду. Всё сразу потускнело, покорно прячась в темноту. Сумерки осторожно и мягко, словно чёрной шалью, накрыли голубую гладь озера, еле различимы стали крутые ступени бурых скалистых берегов. Только там, где скрылось солнце, ещё поблескивали красноватыми огоньками гребни волн, лениво набегающие на береговую черту.

Поезд, монотонно постукивая колёсами на стыках рельс, всё бежал и бежал вперёд. Я по-прежнему с восторгом смотрел на бескрайнее море воды и любовался её цветом от бледно-голубого до тёмно-синего. С заходом солнца красота озера начала исчезать. Оно постепенно превратилось в тёмное покрывало с серебристой лунной дорожкой посередине. Наступило время, когда ночь пригоршнями разбрасывает яркие звёзды по иссиня-чёрному холодному небу.

Я застегнул шинель на все пуговицы, сел в центре площадки и задремал. Но потом, очнувшись, поясным ремнём пристегнул себя к стойке тормозного крана. «На всякий случай, – подумал я, – чтобы не упасть с площадки при экстренном торможении». Поезд всё так же быстро бежал вперёд, сливаясь с темнотой. Я понял, что остановки скоро не будет, и готовился к худшему – провести всю ночь на тормозной площадке.

Под утро я проснулся от холода. Дрожал так, что зуб на зуб не попадал. На станции Ерофей Павлович (названа в честь известного путешественника Е. П. Хабарова) поезд сделал остановку, и я мигом перебрался в вагон.

– Как Байкал? – встретил меня с улыбкой Юра.

– Байкал завораживает! – ответил я. – Только помёрзнуть пришлось маленько.

Желание посмотреть на «славное море» обошлось мне дорого: через несколько дней на шее появился крупный фурункул, а за ним и другие… Но это меня не очень огорчило – зато встретился с прекрасным! Такое не забывается…

2

От Хабаровска до Комсомольска-на-Амуре – сплошная тайга, реки, болота, комарьё и десятки туннелей. В них поезд шёл медленно, и мы просто задыхались от паровозного дыма. На этом железнодорожном перегоне мы увидели одну из достопримечательностей этого таёжного края – портрет Сталина в профиль, высеченный на высокой скале. Как потом я узнал из литературных источников, этот шедевр принадлежит одному из заключённых. Портрет вождя был огромным: длина только одного носа была больше двух метров. Когда Сталину доложили о его портрете на скале, он распорядился выпустить автора на волю.

Перед Комсомольском-на-Амуре наш поезд выскочил на простор, и машинист, словно поражённый его красотой, притормозил. Впереди, как на ладони, лежал кипенно-белый величавый городской массив, уходящий в сторону реки Амур, которая впадает в Охотское море. Поезд остановился прямо на берегу Амура, у причала.

Нам разрешили выйти из вагонов. Недалеко от причала на якорях стояло огромное судно. Как потом выяснилось, это был речной паром для переправки через Амур железнодорожных вагонов (по восемь вагонов на нижней и верхней палубах).

Был конец апреля, но, к нашему удивлению, стояла хорошая, даже жаркая погода. Многие, в том числе и я, полезли в воду, которая оказалась достаточно холодной. Я решил подплыть к парому и рассмотреть его с близкого расстояния. Неожиданно заработали оба мощных гребных винта, корпус судна задрожал, а корма чуть приподнялась над водой. С перепугу я быстро замахал руками, словно мельница крыльями при сильном ветре, поплыл к берегу и быстро выскочил из воды, дрожа всем телом не то от страха, не то от холода.

– Что, испугался? – встретил меня на берегу Юра.

– Конечно, – посиневшими губами, но с улыбкой прошептал я и мотнул головой в сторону парома. – Страшно оказаться под винтами такой махины…

Я быстро оделся и ушёл в свой вагон. Лёжа на нарах, долго смотрел на противоположный берег Амура, который был так далеко, что всё сливалось в сплошную береговую черту, хотя там тоже был пирс с паровозами и вагонами. Планы по строительству моста для замены паромной переправы через Амур так и остались планами…

Переправившись через реку, наш эшелон оказался у подножья хребта Сихотэ-Алинь. В гору по серпантину состав тянули три паровоза – два впереди и один сзади. Из окна вагона было забавно смотреть вниз на рельсы дороги, по которой наш состав только что проехал. Всё это напоминало детскую железную дорогу. На самой вершине Сихотэ-Алинского хребта наш поезд наконец-то вздохнул от наряжённого подъёма по серпантину, как по винтовой лестнице, и легко вошёл в туннель. Примерно полчаса ехали почти в кромешной темноте. Когда поезд вышел из туннеля, все облегчённо вздохнули и удивились: кругом лежал белый-белый снег (на северо-восточных склонах Сихотэ-Алинского хребта снег лежит круглый год). Станция Кузнецовская оказалась крохотной, с пограничной будкой у входа в туннель и казармой, в которой жили солдаты взвода охраны.

Нам разрешили выйти из вагонов, чтобы их проветрить и отдышаться самим. Возле нашего вагона оказался пограничник – молодой парень, сибиряк. Завязалась беседа, посыпались вопросы.

– Хотите посмотреть могилу Кузнецова, который строил этот туннель? – спросил пограничник.

– Да, – закивали головами многие из нас.

По мокрому весеннему снегу мы прошли к скромному обелиску. На чёрной мраморной плите были выбиты слова «Инженер Кузнецов А. Н.», а ниже – даты рождения и смерти.

В процессе затянувшегося перекура пограничник рассказал нам две версии смерти инженера Кузнецова.

По первой версии все строители (это были заключённые) вместе с руководством и охраной умерли от холода и голода в горах, куда их выбросили на вертолётах. Железная дорога, которую строили во время Великой Отечественной войны, считалась важным стратегическим объектом, необходимым для быстрой переброски на Дальний Восток войск и боевой техники в случае войны с Японией. Поэтому японцы всячески старались помешать этой стройке, организуя диверсии и провокации. Им удалось сообщить нашему командованию ложные сведения (по рации) о положении дел на стройке, и вместо одежды, обуви и продуктов питания строителям сбрасывали на парашютах материалы и инструменты. Это и привело к гибели строителей туннеля.

По второй версии инженер Кузнецов застрелился. Для ускорения работ проходку туннеля он предложил проводить с двух сторон горы. Проходчики должны были соединиться, но этого не произошло. Кузнецов подумал, что он ошибся в расчётах и проходчики пошли параллельно друг другу. Так нелепо оборвалась жизнь талантливого инженера.

Благополучно перевалив Сихотэ-Алинский хребет, наш эшелон оказался на месте назначения – в порту Советская Гавань, на берегу Тихого океана. Наконец мы вздохнули с облегчением. Долгий и трудный путь остался позади.

Флотский экипаж

1

Расформирование нашего эшелона на станции Жилдорбат произошло быстро. Через час мы с личными вещами (у большинства призывников были чемоданы из дерматина) бодро шагали по пыльной дороге в сторону бухты Постовой, а через два часа были уже во флотском экипаже на острове Меньшикова. Это случилось накануне Дня Победы – 8 мая 1951 года.

Нас построили на плацу. Светило солнце, на душе было спокойно и радостно. Передача нас, как говорят, из рук в руки произошла довольно быстро: сначала проверили по списку, а потом посчитали по головам (видимо, для надёжности).

Наш майор (начальник эшелона), к которому за месяц мы уже привыкли и, несмотря на его угрозы, считали его чуть ли не отцом родным, выглядел хоть и уставшим, но вполне довольным, как спортсмен на финише, занявший первое место. Он крепко пожал руку начальнику экипажа, весело помахал нам рукой на прощанье и скрылся в здании штаба.

Начальник экипажа, высокий и красивый флотский офицер, поздравил нас с прибытием на Тихоокеанский флот, объяснил, что флотский экипаж предназначен для приёма, размещения, обеспечения и обслуживания прибывающего на флот пополнения.

– Здесь вы пройдёте курс молодого матроса, примете военную присягу, а потом будете направлены на боевые корабли и береговые базы для прохождения дальнейшей службы. Срок службы – пять лет.

«Мореходки мне не видать как своих ушей, – с грустью подумал я. – Стар, скажут».

Со стороны моря вдруг налетел шквальный ветер, на небе появились свинцовые тучи, и разразился сильный дождь с грозой. Тут же прозвучала команда:

– По казармам!

Так началась моя флотская служба…

Прежде всего нас распределили по ротам и взводам, назначили командира и старшину роты, командиров и старшин взводов. Мы с Юрой попали в разные взводы, но в одну роту. Потом нам устроили настоящий праздник души и тела – организовали помывку в бане. После месячного пребывания в теплушках баня нам показалась раем!

Следующее незабываемое священное действо – переодевание в морскую форму, которую мы получили на вещевом складе перед походом в баню. Ротные баталеры выдавали каждому из нас под расписку рабочую форму одежды, в комплект которой входили тельняшка, кальсоны со штрипками, белая парусиновая рубаха (роба по-флотски), брюки из парусины, матросский воротничок с тремя голубыми полосками, означающими три знаменательные победы русского флота в Петровские времена, широкий кожаный ремень с флотской бляхой, носки синего цвета и чёрные ботинки («караси» и «гады» на флотском жаргоне), бескозырка с белым чехлом и чёрной ленточкой, на которой золотыми буквами написано «Тихоокеанский флот». Эту ленточку как реликвию я храню до сих пор.

В процессе переодевания во флотскую форму одежды нам, «салагам», помогали старослужащие матросы и старшины: поправляли гюйс на плечах робы, проверяли правильность подтягивания флотского ремня (он должен быть застёгнут на поясе так, чтобы между ним и телом не смогла протиснуться ладонь руки), показывали, как правильно (по уставу) надо носить бескозырку.

Переодевшись, мы с Юрой долго любовались друг другом.

– Вот обрадуются наши в Тамбове, когда получат от нас письма с фотографиями, – расплылся я в широкой улыбке.

Юра тоже улыбнулся.

– До этого надо ещё дожить.

Гражданскую одежду и обувь мы сложили в чемоданчики (у кого их не было – в вещевые мешки), прикрепили к ним бирки со своими фамилиями и инициалами и поставили на полки, напоминающие стеллажи камеры хранения железнодорожного вокзала. На флотах раньше был такой порядок: личные вещи призывников хранились чаще всего во флотских экипажах на специально предназначенных для этой цели охраняемых складах и возвращались матросам после их демобилизации.

Надо заметить, что с переодеванием во флотскую форму одежды все призывники справились довольно успешно, возможно потому, что делали это с большим интересом и удовольствием. Потом нас строем привели в столовую, где мы по-настоящему оценили кулинарные способности местного повара (кока по-флотски). После месячного сидения на сухом пайке знаменитый флотский борщ, гречневая каша с мясом и компот из сухофруктов показались нам слаще райских яблок.

Ну а после обеда – отдых. Сам Бог велел! По доброй флотской традиции он называется «адмиральский час». После грязной теплушки и нар из досок лечь на койку с пружинной сеткой и ватным матрацем, с чистой простынёй и подушкой… Да такое может присниться только в детском сне! Адмиральский час растянулся до пятнадцати часов. Старшина роты пожалел нас, и команда «Подъём!» прозвучала на час позже.

До ужина было личное (свободное от службы время): мы наводили порядок в своих тумбочках, учились заправлять койки, пришивали к робам погоны, некоторые писали письма домой.

Особо хочется отметить тот факт, что в то время старшие товарищи по службе относились к нам, молодым, с пониманием, а мы к ним – с глубоким уважением. Никакой дедовщины, как это ныне иногда имеет место в Вооружённых Силах Российской Федерации, тогда не было и в помине. Всё делалось сообща для достижения единой цели: как можно лучше овладеть основами военного дела, чтобы достойно выполнить свой священный долг по защите Родины!

2

Во флотском экипаже на острове Меншикова процесс обучения и воспитания был хорошо отлажен. Нас учили тому, что надо на войне, добиваясь прочности знаний, умений и навыков. Большое внимание уделялось воинскому воспитанию, направленному на формирование у молодых матросов высоких морально-боевых качеств на основе требований военной присяги, воинских уставов и коммунистической морали. В матросском клубе часто проводились мероприятия по вопросам идейно-воспитательной и культурно-просветительной работы.

Честно говоря, сначала от такой открытой и целенаправленной работы, яростной пропаганды я немного ошалел, особенно когда увидел огромные плакаты, призывающие к бдительности и отпору нашему злейшему врагу – американскому империализму! Везде (на плацу, на стендах внутри штаба и казарм, в столовой, клубе, стрелковом тире) на красных полотнищах белой краской были написаны лозунги вроде таких: «Американцы – злейшие враги мира!», «США – вон из Кореи!»

На гражданке такого смятения в своём мировоззрении я не ощущал. Конечно, об американском империализме и его захватнической политике мне было хорошо известно: ещё в техникуме и на Барнаульском заводе нам об этом рассказывали партийные и комсомольские работники, читая лекции и проводя беседы во время так называемого политчаса. Но в них кроме отрицательных отмечались и положительные моменты, в частности, что США внесли определённый вклад в победу над фашистской Германией, оказав помощь нашей стране по так называемой системе ленд-лиза на сумму около десяти миллиардов долларов, поставляя военную технику, оружие, боеприпасы, снаряжение, продовольствие и стратегическое сырьё. Мы с большим интересом смотрели кинофильм «Встреча на Эльбе», в котором есть кадры о дружеской встрече советских и американских солдат. А тут? Сразу и в таком количестве появилось столько новой информации, что у меня голова пошла кругом… Правда, политработники постепенно всё разложили по полочкам. Нам объяснили, что война в Корее между КНДР и Южной Кореей была развязана южнокорейской военщиной при активной поддержке американских интервентов, что магнаты США на этой войне наживаются, увеличивая свои капиталы, а простой народ гибнет и всё больше падает в яму нищеты и бесправия. На этом мои сомнения в том, что американцы – наши злейшие враги, постепенно рассеялись и испарились, словно лужи во время летнего дождя…

Кроме посещения теоретических и практических занятий мы ещё несли и внутреннюю службу. Из всех суточных нарядов самым лёгким и приятным был наряд дневального по роте, а самым тяжёлым и неприятным – наряд на камбузные работы.

Трудность камбузных работ была связана, прежде всего, с тем, что у нас на острове не было своей питьевой воды. Из скважины поступала чуть подсоленная вода (вероятно, в связи с близостью моря), которая использовалась только на технические цели. Пить её было противно. Поэтому, когда не хватало питьевой воды (а её не хватало почти каждый день), нам приходилось ходить за ней в соседний городок. Воду носили в алюминиевых бидонах. Потом монотонная, изнурительная работа, связанная с чисткой картошки, мытьём полов в столовой, посуды на камбузе. И всё надо было сделать чисто, аккуратно и вовремя. Признаться, нарядов на камбуз мы всячески старались избегать. Бежали от них, как чёрт от ладана. Этим в полной мере пользовался наш старшина роты Громов. Он имел воинское звание главного корабельного старшины и прозвище Гром. Ему нравилось наказывать нас нарядами на камбуз вне очереди. Чаще всего были наказания за опоздания в строй после утренней побудки. Чуть замешкался во время подъёма – наряд на камбуз тебе обеспечен! Потом мы с соседом по койке приспособились: я клал под подушку часы (спасибо родителям за подарок!), и Сергей, который обычно просыпался раньше, будил меня за пять-десять минут до команды дневального «Подъём!».

В первые дни нашего пребывания в экипаже вставать по этой команде в шесть часов утра было просто невыносимо. «И кто это придумал в армии и на флоте такую раннюю побудку?» – в душе возмущался я.

С Сергеем мы подружились и иногда, в свободное от учёбы и нарядов время, по вечерам ходили на сопку, где подолгу болтали, прислушиваясь к шуму, доносившемуся со стороны моря. «Вот оно, море, совсем близко – рукой подать! – думал я. – Но как пройти через КПП?»

До принятия военной присяги выходить за пределы экипажа без сопровождающих (из матросов караульной роты) нам было запрещено.

– Чем опечален? – увидев меня как-то вечером в казарме, спросил Юра.

Я рассказал, что слышал шум моря…

– Не печалься, – улыбнулся брат. – Схожу и попрошу золотую рыбку, авось поможет!

Юра рассказал, что двое ребят из его взвода ходили на берег Татарского пролива и на скале оставили свои визитные карточки в виде нацарапанных алюминиевыми ложками своих фамилий и откуда родом.

– И что им было за самоволку? – поинтересовался я.

– Сначала грозились объявить по трое суток гауптвахты, а потом дали по три наряда на камбуз.

– Согласен! – вырвалось у меня.

– Один пойдёшь?

– Нет, с Серёгой. Одному страшновато…

– Тогда планируйте поход на воскресенье. Меня поставили в наряд дублёром контролёра по КПП. Воскресенье – день увольнения для караульной роты. Надеюсь, проскочите.

И мы проскочили! До моря шли молча, быстрым шагом. Это была моя первая и последняя самовольная отлучка за всё время службы в ВМФ.

Сердце билось учащённо. Всё слилось воедино: угрызения совести, быстрая ходьба и радость встречи с морем…

Наконец за каньоном показалась вода. Когда мы подошли ближе, я просто остолбенел: море было красивым, величавым и безбрежным. До самого горизонта только голубая вода, вода и вода…

По каньону осторожно мы спустились к морю. Дрожа от волнения, я с минуту стоял и смотрел на волны, которые медленно накатывались на берег. Потом, неожиданно для себя и Сергея, снял ботинки, носки и окунул одну ногу в воду – она оказалась ледяной! Галька, на которой я стоял, тоже была холодной.

– Ты что, очумел? – удивился Серега. – Неужели купаться собрался?

Я молча окунул вторую ногу в воду и стал быстро обуваться.

– Вода холодновата, – признался я, смущённо опустив голову вниз. – Мечтал не только увидеть море, но и искупаться…

Сергей, вытащив из кармана алюминиевую ложку, пошёл к скале, которая возвышалась над берегом и тянулась вдоль береговой черты на сотни метров. Она была вся исписана красками, исцарапана металлическими предметами: фамилии, инициалы, имена любимых девчонок, названия городов, сёл и деревень – почти вся Россия на одной скале! Сергей, усердно орудуя ложкой, тоже выводил название своего родного города.

Я сел на пригретый солнцем камень и, прищурив глаза, пытался там, на горизонте, увидеть остров Сахалин. Не увидев на горизонте ничего, кроме волн и белых барашков, откинулся назад и стал спокойно рассматривать море, о котором мечтал с самого детства. Мне показалось, что оно дышит, словно гигантский кит, издавая глухие вздохи. Присмотревшись, я понял: приглушённые звуки возникают оттого, что при отливе из воды постепенно поднимают свои лобастые головы камни-валуны, подставляя их под ритмичные удары набегающих волн.

«Вот так, – подумал я, – на протяжении сотен лет происходит извечная борьба моря и суши. Набегая на отполированные камни-исполины, волны вдребезги разбиваются о них, чтобы по каплям собраться в новую волну и ударить с новой силой. В этой беспощадной борьбе море берёт себе в союзники солнце, ветер и время. Постепенно валуны и прибрежные скалы уступают натиску волн, превращаясь в мелкий галечник. И тогда, наслаждаясь своей победой, волны лишь медленно и ласково перекатывают мелкие камушки там, где когда-то бушевали страсти».

– Толик! – крикнул Сергей. – Я уже нацарапал на скале своё имя.

Я встал с камня и подошёл к скале.

– Прекрасно, Серёга, – похвалил я друга. – Теперь ты точно войдешь в историю.

– Как бы нам эта история не вышла боком, – заметил Сергей. – Поговаривают, что иногда сюда заглядывает наш самый главный…

– Ты имеешь в виду нашего главного корабельного старшину?

– Именно его я и имею в виду. Пора сматываться, от греха подальше…

Но я тоже решил оставить о себе память на берегу Татарского пролива и ложкой большими буквами нацарапал ХАН, а внизу мелкими добавил – тамбовский волк.

– Ну как? – спросил я у Серёги.

Тот покрутил головой и остался доволен моим художеством.

– Здорово! – на мою похвалу ответил он тем же. – Особенно про тамбовского волка. Думаю, что такой оригинальной надписи на скале вряд ли найти. Ты – первый!

В казарму идти не хотелось, до ужина было много времени, и мы решили ещё побыть у моря.

Сергей пошёл смотреть надписи на скале: «Может, земляков из Барнаула найду».

– Семь бед – один ответ! – решительно произнёс я и снова сел на камень, наслаждаясь шелестом волн, набегающих на берег.

Прибой постепенно усиливался, и вдали на гребнях волн появилось много белых барашков. «Приближается шторм!» – вспомнил я примету бывалых моряков.

О море и моряках я читал много и всегда с большой охотой. Особенно нравились мне книги о плавании поморов на Грумант и Новую Землю, где они промышляли морского зверя: тюленей, моржей, белух и белых медведей. С интересом читал исторические романы и повести о великих мореходах и открывателях новых земель в арктических морях и на Тихом океане. Многие из них ради открытия и освоения новых земель отдавали морю свои жизни…

О море! Одним ты приносишь славу и счастье, другим – только горе; одних ты делаешь безумно богатыми, а других – совершенно нищими, отнимая у них всё, даже жизнь, ибо опасность и риск – твои вечные спутники. Но как привлекательна твоя сила! Невзирая на опасности, рискуя своей жизнью, многие поколения людей вот уже на протяжении веков стремятся освоить твои просторы и твоё богатство. И это у них получается: ведь всякие неудачи и поражения, в конечном счёте, приводят к победе. Недаром в народе говорят: «Нет худа без добра!»

Я вздрогнул, когда неожиданно на моё плечо сзади опустилась рука.

– Что, испугался? – засмеялся Сергей. – Душа ушла в пятки от мысли, что к тебе подкрался наш главный?

Я как ни в чём не бывало встал и улыбнулся.

– Ему сегодня не до нас. Юра сказал, что у него важная встреча с невестой: наш главный корабельный старшина решил обзавестись семьёй.

– Пора, – одобрительно кивнул головой Серега. – Сколько там на твоих флотских?

– Ровно семнадцать. Ещё успеем.

– Нет, пора возвращаться, а то на ужин опоздаем.

Кивком головы я дал согласие и ещё раз с любовью посмотрел на море.

Мечты сбываются…

Прошла неделя после нашей с Сергеем самовольной отлучки и прекрасного общения с морем. Но за всё хорошее, как водится, надо платить. Пришло время расплаты и для нас, хотя о наказании мы уже перестали и думать. Вечером, перед отходом ко сну, нас вызвал на ковёр главный корабельный старшина.

– Вам, – кивнул головой старшина в сторону Сергея, – за порчу казённого имущества объявляю три наряда вне очереди на камбуз! Какого имущества, надеюсь, догадались?

– Так точно! – бодро ответил Сергей и повторил меру наказания. – Разрешите идти?

– Идите, а перед сном подумайте о своём проступке. В следующий раз будете сидеть на гауптвахте.

– А Вам…

Он побарабанил пальцами по столу. У меня сразу мелькнула мысль: «Не к добру! Сейчас назначит трое суток гауптвахты».

– А Вам, Хитров, – улыбаясь, произнёс старшина, – два наряда на камбуз от меня и один от тамбовского волка…

– Есть три наряда на камбуз, – обрадовался я. – Разрешите идти?

– Разрешаю! Только в следующий раз наказание будет более строгим. Понятно?

– Так точно!

Я повернулся кругом и чётким шагом направился к выходу.

– Посмотрим, какой из тебя служака выйдет, тамбовский волк, – сказал мне вдогонку старшина.