Kitobni o'qish: «Еще не вечер»

Shrift:

Искать надо сeрдцeм…

Уже не первый год, читая стихи и прозу Анатолия Енина, не устаю удивляться их стилевой простоте, ясности и звучанию потаённых душевных струн, с которыми резонирует моё читательское сердце.

Со ставнями дом. На крылечке – собака.
Поленница дров, облепихи кусты…
И вечер придёт, как всегда одинаков.
Чтоб день увести под покров темноты.

С утра ветерок мне за шиворот дунет —
Кому бы ту осень остановить!
Но тесен был клин журавлей накануне —
Зиме, значит, снежной и долгою быть.

Есенинские интонации легко узнаваемы в этих стихах, но боль и дума – свои, незаёмные. Как и упрямое детское ожидание чуда в глубине такой взрослой и многоопытной души.

Всё, что мы называли личным —
Всё это блеф, скорлупа, чешуя…
Личной может быть только Вселенная,
Где обитает любовь твоя…

Наш современник Анатолий Енин живёт в эпоху перемен, которую правильнее назвать эпохой подмен всего и вся, когда полным ходом идёт размывание вековых нравственных ориентиров и исторической памяти. Поэтому так важна духовная константа, чётко выраженная автором в стихотворении о защитниках Даманского:

Тускнеет всё за чередою лет,
Боль не бывает бесконечно острой.
Былой вражды уже с соседом нет,
Но стал чужим политый кровью остров.

Мы не о том, кто прав, кто виноват —
Пустые домыслы не требуют отваги.
Мы просто вспоминаем тех ребят,
Не изменивших воинской присяге…

Верность своим корням, своей малой родине – чувство глубинное. Это заповедная территория, которой никакие испытания не отнимут. Зная о непростой судьбе Анатолия Енина, поражаешься его неистребимому чувству юмора и любви к жизни в каждом её проявлении.

Вот и осень прильнула к окошку…
– Да живой я, живой, даже бодрый!
Видишь, сам убираю картошку
И воды ношу полные вёдра.

Видишь, осень, не так всё и плохо!
Не такой, в общем, я и привира —
Ведь подрыл пять картох на жарёху,
Правда, вёдра из «Детского мира»…

Это и есть поэзия: вздох сильного человека, привычно прикрытый улыбкой. Верно сказал Лев Аннинский: «Видимо, техника стиха – ещё не всё в поэзии, которая есть явление духа, явление жизни, явление природы, наконец». Лирический герой Енина относится к небытию с философией стоика: готовясь предстать перед Творцом, он спасается творчеством.

Долгая смерть – жесточайшая участь:
каждую ночь слушать собственный стон…
Ну и зачем мне такая живучесть,
если понятно уже – обречён?

Жизни немного и смерти немного,
только молю умереть не во сне:
видеть хочу, как спокойно и строго
взгляд остановится Божий на мне.

Тема нравственного выбора – ключевая не только во многих стихах, но и в прозаических миниатюрах Анатолия Енина. Судьба дарит автору удивительные сюжеты и уникальные человеческие судьбы, отшлифованные суровой природой Приморья и эпохой, далёкой от сентиментальности. Его проза драматургична, многоцветна, остра и наблюдательна.

Например, рассказ «Лох» – трогательная история с трагическим финалом. Повесть о собаке, которая спасла человеку жизнь, но впоследствии была оставлена им «до лучших времён», а по сути – брошена на произвол судьбы: другие, мол, позаботятся. А те, другие, тоже бросили искалеченного пса в тайге, пожалев на него даже патрона: «Ладно… тигра слопает». И эта эстафета бессердечия, душевной лени и необыкновенной лёгкости, с которой люди перекладывают друг на друга ответственность за «тех, кого приручили», по-настоящему страшна. Повествование идёт от первого лица, но вскоре становится ясно, что автор не ставит себя над героем, не выносит ему приговор – он разделяет его запоздалую боль, вину и растерянность.

Невольно вспоминаются слова Маленького Принца: «Самого главного глазами не увидишь. Зорко лишь сердце».

Эта сердечная зоркость проявляется в сюжетной основе рассказов «Роба», «Гортензия», «Машинка для стрижки волос» и других вечных историях о любви и вероломстве, самопожертвовании и потребительстве, предательстве и мести.

Герои Анатолия Енина – люди разного возраста и профессий, но судьба испытывает их на прочность без всякой скидки на возраст и социальное положение. Всех – и мальчика Витькá, героя рассказа «Машинка для стрижки волос», и безымянную старушку, которую дочь сдала в дом-интернат («Гортензия»), и бывшего рыбака Робу из одноимённого рассказа, который предал свою семью и на старости лет мучается совестью. Читаешь, и тяжело на душе: вроде бы люди в основе своей неплохие, работящие и небесталанные. Всем хочется любви и тепла. А вот не даётся им счастье, потому что несёт человек неотвратимую ответственность за сделанный когда-то выбор.

Особо хочется сказать о героине миниатюры «Кичуля с Агудара», одиннадцатилетней Алёнке. Девочка считает, что она родом с планеты Агу-дар, над которой светят четыре солнца. Там строят «стотысячеэтажные» разноцветные дома, на балконах растут пальмы, а на широких листьях качаются обезьянки и попугаи. И с балкона видно неуютную планету Земля… У Алёнки есть младший братик и пьющая мама, «меняющая пап с упорным постоянством». Так что в ближайшее время сестре и брату светит интернат. Но никто не отнимет у девочки её мечты, её веры в то, что она Кичуля с Агудара. Если прочитать наоборот – Лучик с Радуги…

Нет, автор не давит на жалость. Он просто напоминает, что человек отличается от остальных жителей Земли умением мечтать и верить. Хорошее чувство стиля, мягкий юмор, своеобычный взгляд на события – всё это несомненные достоинства прозы Анатолия Енина, которые рождают главное – контакт с читателем. Ту самую обратную связь, без которой литература немыслима.

Не случайно он стал одним из финалистов краевого литературного конкурса, приуроченного к 75-летию Приморского края. Его произведения опубликованы в сборнике «Автограф на краю земли», литературном журнале «Кают-компания» и других изданиях. А лучшие стихи и прозу автор решил собрать в книгу.

Пожелаем этой первой книге Анатолия Енина благодарных читателей и долгой счастливой жизни!

Галина Якунина,

председатель

Приморского отделения

Союза российских писателей

Лирика

Eщё нe вeчeр

В возрасте оправданных тревог
Грустно закругляться в одиночку
И, пустив усталость на порог,
На семейном счастье ставить точку.

Грустно одному в вечерний час
Вспоминать, что было, но когда-то,
И, любви не вычерпав запас,
Приближаться к точке невозврата.

Подожди немного, не спеши
Закрывать счастливые страницы —
Он высок ещё, полёт души,
Ты не дай ей раньше приземлиться.

Будь с удачей ты накоротке,
Ставить точки – это ведь не срочно.
Силы дай и твёрдости руке,
И она поставит многоточие…

На крыльцe

Дела весной не отложить,
Скроишь денёк свободный разве?
Но в доме стены освежить
Старались женщины под праздник.

И нынче, чуть коснётся грусть,
Я снова вижу дом над речкой,
Там от побелки отдохнуть
Присела мама на крылечко.

А рядом – я, её сынок,
Совсем малой. Послушный вроде…
Вихры мне треплет ветерок,
А может, мать рукою водит.

Ещё не знаю, что беда
Бывает в жизни и невзгоды
И что лишь в памяти сюда
Вернусь я снова через годы.

Как много солнца на крыльце,
Где села женщина с подростком,
С улыбкой тёплой на лице
И в белых крапинках извёстки…

Нeизвeстному солдату

Я Победе почти что ровесник,
Но меня ведь могло и не быть,
Если б этот солдат неизвестный
Днепр горящий не cмог переплыть.

Если б он под Москвой и под Курском
В вихре огненном не устоял,
Я сейчас на земле своей русской
И не сеял бы, и не пахал.

Если б он по Европе с победой,
Добивая врага, не прошёл,
Кто б страданья и новые беды
От народов спасённых отвёл?

Я не знаю, большой или малый
Срок земной мне Господь наделил,
Но судьбу мне ругать не пристало —
Я счастливое время прожил!

И сейчас во мне жизнь не остыла,
Я в неё бесконечно влюблён!
Только всё, что мне жизнь подарила,
Разве было бы? Если б не он…

Бился карась…

Бился карась… в полукруг выгибался,
Ртом астматически воздух ловил,
Вроде как плыть, бедолага, пытался,
Только уже потрошённым он был.

Даже когда был порезан на части,
То в панировочном слое муки
Так и не свыкся с постигшим несчастьем,
Смерти назло шевелились куски.

Долгая смерть – жесточайшая участь:
Каждую ночь слушать собственный стон…
Ну и зачем мне такая живучесть,
Если понятно уже – обречён?

Жизни немного и смерти немного,
Только молю умереть не во сне:
Видеть хочу, как спокойно и строго
Взгляд остановится Божий на мне.

Сосeдка

Сладкий чай и булка с маслом,
По столу клеёнка в клетку…
В настроении прекрасном
Мы беседуем с соседкой.

Иногда она на праздник
И по рюмочке наполнит.
Не любовники… Ну разве
В щёчку чмокнуть мне позволит.

Она тоже одинока —
Лет как десять овдовела.
Муж покойный – парень дока! —
Был весёлый и умелый.

Он был смысл её и остов,
И она его всё любит…
Потому мне с ней так просто,
Потому – всё так и будет.

Живи, вeсна!

– А есть ли возраст у весны? —
Наивно ты спросила.
Допустим, вон у той сосны
Есть кольца на распиле.

Так что же нам, весну пилить?
А чем и как – кто скажет?
Не лучше ли её спросить,
Ты как, весна, со стажем?

Весна сказала нам в ответ:
– Я в тех живу, кто любит,
И сколько любите вы лет,
Вот столько мне и будет.

И, если чувству не остыть
В вас, верных и упрямых,
Я долго-долго буду жить —
До дней последних самых…

Мeста родныe

Реки-речки, сопки-горки
Да над крышами дымок.
Эх, российские задворки —
Дальнереченск-городок!

Он не гонит и не манит:
Не по нраву? – Хорошо! —
У перрона скорый встанет —
Три минуты – и пошёл.

По России таких – сотни.
В них доверились судьбе
Те, кто благ земных не отнял,
Цену зная сам себе.

Здесь и я корнями крепко
Врос. Мне дышится легко
И спокойно, что от предков
Лягу я не далеко.

Тишина вокруг… Недлинный
Гаснет день. И жмёт мороз.
Лишь с рычанием тигриным
Рвёт дорогу лесовоз.

Задушeвный разговор

Сегодня сказал ты: «Прости, ухожу…» —
И жизнь на земле прекратилась.
По скверу у дома уныло брожу,
Пеняю на жизнь – не сложилась…

Потом вдруг такая напала тоска!
На лавочку села и плачу.
Малыш лет пяти, отойдя от песка,
Вопросом меня озадачил:

– А разве и тёти большие ревут? —
И круглыми смотрит глазами.
– Не любит никто… не нужна никому… —
Вздыхаю в ответ со слезами.

Он рядом на лавочку молча присел,
Вздохнул с пониманьем – мужчина!
А я всё реву, уже голос осел
По этой плакучей причине.

Вдруг слышу:
– Не плачь! Ты грустить не должна.
Вон сколько людей – ты забыла?
А может, кому-нибудь ты и нужна,
Ведь ты не у всех же спросила!

Притча о слeпом

Чтоб быть замеченным толпой,
В убогом одеянии,
Сидит на улице слепой
И просит подаяния.
Картонку, видную едва,
К ногам придвинул ближе,
На ней написаны слова:
«Мне трудно. Я не вижу».
Вокруг такая красота!
Весна бушует ранняя,
Слепец, с печалью на устах
Сидит, как изваяние.
Всё мимо, мимо праздный люд
Идёт своей дорогой,
И если даже подают,
То редко и не много.
Но вот к слепцу подходит он,
Который сердцем слышит,
Берёт с земли его картон
И что-то быстро пишет.
Бросает в шляпу горсть монет,
Потом, как можно тише,
Даёт слепцу один совет:
Поднять картон чуть выше.
И дальше нужный ему путь
Продолжил тот прохожий.
Но – гляньте! – люди подают
Уже щедрей, похоже.
И вот уже, пожалуй, нет
Того, кто отвернётся,
И в старой шляпе звон монет
Всё чаще раздаётся.
Сидит слепой и не поймёт:
Так что ж, на самом деле,
Мог написать прохожий тот,
Раз люди подобрели?
А если б видел – прочитал
Он, слов своих чуть ниже:
«Сейчас на улице весна,
А я её не вижу…»

Маслeница

С блинами, с песнями, с гармошкой
Приходит масленица вновь.
Сорвётся в пляс, ударит в ложки —
Взыграй, языческая кровь!

Закружит площадь – наступает
Веселья высшая ступень:
Прощай, зима! Тебя сжигают
В последний масленичный день.

И мы спешим, толпой влекомы,
Смотреть на то, как с давних пор
Косматой кукле из соломы
Выносят смертный приговор.

Уже подносит кто-то спичку,
И то-то радость детворе,
Когда зима, как еретичка,
Заполыхает на костре!

Метнётся пламя к небосводу,
И потаённо верим мы,
Что наши беды и невзгоды
Сгорают с чучелом зимы.

Разговор с осeнью

Вот и осень прильнула к окошку.
– Да живой я, живой, даже бодрый!
Видишь, сам убираю картошку
И воды ношу полные вёдра.

Правда, есть неприятная штука:
Память вдруг проявила коварность —
Забываю по имени внуков,
Зато помнятся долго лекарства.

А вчера померещилась вроде
Мне старуха с косою, в оконце —
Ну, здесь ясно как день, к непогоде,
Или бури какие на солнце…

Видишь, осень, не так всё и плохо!
Не такой, в общем, я и привира —
Ведь подрыл пять картох на жарёху,
Правда, вёдра из «Детского мира».

Так что ты отойди от окошка,
Что-то больно ты скорая, вижу!
Погуляй ещё, осень, немножко,
Поблукай ещё где-нибудь, рыжая…

По улицe родной…

А ну-ка не сутулиться!
И голову поднять!
Ведь по родимой улице
Проходишь ты опять.

Вот так, собой командуя,
Иду по Кошевой,
Хоть удивлять и радовать
Уж некого собой.

Ворота позадвинуты,
И тихи закутки,
И небесами приняты
Почти все старики.

У домика со ставнями
Под тополь сяду в тень
И, погружаясь в давнее,
Увижу летний день,

Где живы все и молоды,
А я – совсем юнец.
Идёт там мама по воду
И ставит сруб отец.

Там кот на солнце жмурится
И, разгоняя коз,
По запылённой улице
Грохочет лесовоз.

Очнулся… Будто сказочный
Оторван лепесток —
Несётся иномарочный
По улице поток.

Будeм праздновать!

Вьюга прочь честной народ
Гонит с улицы —
Вот и Старый Новый год
В двери тулится.

Пусть по поводу него
Толки разные,
Ну а коли он пришёл —
Будем праздновать!

Не в ущерб чужим пирам
И не в промысел,
Мы пройдёмся по дворам
С чистым помыслом.

Будем сеять-посевать
Зёрна веером,
С каждым взмахом всем желать
Благ немереных!

Далеко за тёмный лес
Звёзды падают —
Может, то поклон с небес
Наших прадедов…

Зимнee…

Помню вечер… В вышине
Две звезды наметились.
Мы в морозной тишине
В старом парке встретились.

Предзакатный свет разлит,
Розовым подкрашенный,
И крахмально снег скрипит
Под ногами нашими.

На меня из-под бровей
Смотришь глаза краешком
И сбиваешь снег с ветвей
Ты пушистой варежкой.

Помню… помню старый дуб,
Головокружение…
И несмелых наших губ
Встречное движение.

Прочь в объятья темноты
День уйдёт поверженный.
Только вечер… Только ты…
Только парк заснеженный…

В тайгe

Когда проблем не порешать
Или смириться есть угроза,
В тайгу, с попутным лесовозом
Я еду душу врачевать.

В высоком небе надо мной
Тайга сомкнёт свой кров ветвистый,
И аромат хвои душистый
Обдаст настоянной волной.

Я проберусь к сплетеньям рек.
В верховьях воды их хрустальны,
И кедры так монументально
Стоят уже который век.

И в этом царстве красоты,
Как будто в мире параллельном,
Себя почувствую отдельным
От неудач и суеты.

Ночные сумерки зажгут
Звезду на синем небосклоне,
Лесник знакомый на кордоне
Предложит на ночь мне приют.

Когда тайгу накроет тьма,
Мы с ним расслабимся трёхстопно
И будем в телик допотопный
Смотреть, как сходит мир с ума.

Моeму городу

Там, где сопок покатые плечи
Омывают сплетения рек,
Там мой город, там мой Дальнереченск,
Там мой храм, моя боль, мой ковчег.

Налегке – пара сотен в кармане
Да ума легковесный багаж,
Разлетались мы все из Имана,
Молодые – задор да кураж!

Закружилось! Был бедным, был важным,
Жёны были, друзья и враги,
Только вдруг среди ночи однажды
Мне почудился запах тайги…

Грусть и память живут по соседству.
Кто так резко меня приподнял?
Может, грусть? Может, запах из детства?
Но в ночи растворился вокзал.

Он не примет! – стучали колёса. —
Ты и город – уже не родня!
Но он, мудрый, не задал вопросов,
Не отверг… Значит, вспомнил меня,

Не забыл. И из самого детства
Вывел всех из забвения тьмы.
Дал подумать, и дал оглядеться,
И поправить святые холмы.

…Ветер странствий по-прежнему молод,
Но уже он не мой оберег.
Остаюсь я с тобою, мой город,
Здесь мой храм, моя боль, мой ковчег…