Kitobni o'qish: «Мармеладные улицы»

Часть 1. Виноградный проезд.

Глава 1. Разговор.

У прилавка в гипермаркете стояла девушка, отрешённо смотревшая на стеллажи, полные разного рода сладостей: зефира, конфет, мармелада, шоколада, эклеров и прочего, что пёстрыми переливами цветов так и искрилось в отдалённом уголке магазина. Ей было около 20 лет. Кожа её лица имела слегка болезненный бледный оттенок, скорее всего не постоянный, а временный, что, впрочем, не мешало ей выглядеть привлекательно, ведь кроме этого она обладала на редкость густыми чёрными волосами, кольцами от плеч струившимися к поясу, и аккуратными ярко-алыми губами, которые замечательно ей подходили, как и правильно очерченные графитовые брови. Они, немного строгие по своей природе, могли создавать обманчивое впечатление об их носительнице, если бы не маленький нос, который придавал девушке нежности. Большие её глаза с синеватыми впадинами снизу не прятали разраставшуюся тоску, напротив, их пустота сочила из себя душевные переживания. Она была неподвижна, казалось бы, совершенно бесстрастна. Мимо, не обращая на неё никакого внимания, сновали люди, занятые своими делами и своими покупками. Девушка словно замерла во времени, и, расположись она у прилавка менее красочного, она бы ничем не выделялась вовсе, потому что была неприметно одета: в тёмно-синюю демисезонную куртку без капюшона и чёрные брюки, облегающие её худые ноги. Но она расположилась здесь, и контраст оказался неизбежен. Демонстрируя наружную стойкость напускной холодностью, параллельно девушка воплощала внутреннее пассивное бессилие и чуждость окружающей обстановке.

– Валерия!– крикнули её сзади,– Валерия!

И в картину, по центру которой находилась Валерия, влилась ещё одна девушка, несколько оживившая пространство возле своей сверстницы-подруги.

– Я тебя потеряла,– быстро заговорила она, приблизившись,– Вишнёвого не было, я взяла клубничный кисель. Подойдёт?

Валерия без эмоций кивнула.

– И лимонад на всякий случай. Обычай этого не требует, но я подумала, вдруг кто-нибудь не захочет кисель.

Это была блондинка с постоянной и беспричинной, удивительно лучезарной улыбкой, отбрасывающей по сторонам ямочки, и блестящим, как звёзды, мягким взглядом. Выпрямленные волосы, лесенкой спускавшиеся к лопаткам, едва касались её щёк, которые окрасились лёгким румянцем, сочетавшимся с надетой на ней розовой курткой, и косая чёлка чуть закрывала тонкие дугообразные бровки. Во всех движениях этой стройной девушки чувствовалась какая-то непринуждённость, свободная простота, завидная уравновешенность, и на её персиковом лице полностью отсутствовала печать томности, прослеживавшаяся у Валерии. Но вместе с этой томностью отсутствовало и то глубокое понимание, которое можно было отметить при длительном наблюдении за её темноволосой подругой. Однако эту горестную особенность заменяла ей насущная деятельность, не нуждающаяся ни в каком анализе.

– Ещё я всё-таки отыскала красные салфетки,– с участием продолжила она, принявшись изучать содержимое в набравшейся корзине, – поэтому…. Так, морковные котлеты, рис, изюм…. Поэтому, вроде бы, всё,– и тоже замерла на какое-то мгновение, потупившись в пол, затем уточнила,– Всё?

– Мармелад… ещё остался, Мил,– с паузой сухо вымолвила Валерия, не отрываясь от названного продукта.

– Ах, да…. А я-то думаю, что ты тут топчешься.

Ответа не поступило.

– Ну, что гадать,– зашевелилась Мила, потянувшись к упаковкам,– Вариантов немного. Жёлтый, наверное, не очень подойдёт для подобного мероприятия, синий…

– Как он мог нас бросить,– перебив, выпалила Валерия, да так неожиданно, точно бы они ничего подобного не обсуждали до сих пор.

Мила, сражённая короткой фразой, задержала руку навесу и отстранила от мармелада. Глаза у неё резко потускнели, губы разгладились в прямую нить. Она будто вернулась к забытой мысли, приняла схожее Валерии выражение, и обе девушки застыли и бессмысленно устремили взоры в никуда.

– Судьба такая,– всё же нашлась блондинка и возобновила разговор, спустя минуту.

– Он понимал меня, как никто другой. А теперь его нет. Исчез в один миг,– не до конца осознавая смысл своих слов, произносила Валерия.

– Это его выбор.

– Но почему он выбрал самоубийство? Точнее…. почему сейчас?

– Я не знаю.

– Так тяжело…

– Валерия,– Мила положила ей ладонь на плечо, и в этом жесте вдруг оголился скрытый за внешней простотой духовный не раздробленный стержень,– Егор был дорог нам всем.

– Мы должны были помочь…

– Иногда мы не в силах. Что должно случиться, обязательно случится. Рано или поздно. Тем более он всегда казался иным…весёлым.

– Я знала, что он не любит жизнь.

– А за что её любить? Ты читала, что он писал?

– Конечно.

– Ну вот.

– Тебе жаль его?

– Нам хуже, Валерия, потому что мы остались.

– И как теперь?

– Как всегда.

– Но что он вытерпел…

– …И что терпим мы теперь – не соотносимо,– дополнила Мила и вновь потянулась к мармеладу,– Надо думать о нас, о том, как выдержать, перезимовать. А безвозвратного не вернуть. Итак, белый или красный?

Валерия подумала.

– Бери белый… Красный – с кислинкой.

– Ну вот, так-то лучше. И нам, между прочим, пока везёт,– заметила блондинка, распознав черты лишь усилившегося отчаяния Валерии.

Та вопросительно повернулась на подругу.

– У нас хотя бы выходной, в отличие от Сергея.

Валерия, усмехнувшись, выдохнула:

– Да, его институт опять отличился…

– Поэтому ещё не знаю, кого жалеть: Егора или беднягу Сергея, который сейчас,– девушка задрала рукав и кинула взгляд на часы,– уже, наверное, в праздничной пробке.

– Даже не представляю,– подтвердила Валерия,– как он там…

Глава 2. Обрыв.

Сергей Полонский, проторчав 40 мучительных минут среди толпы, тянувшейся бесконечной очередью, на остановке близ своего дома в тягостном ожидании нужной 66-ой маршрутки, которая дважды – переполненная – проехала мимо, и всё-таки втиснувшись чудом в третью, действительно, уже находился в праздничной пробке. Не лишним будет отметить, что погода стояла премерзкая, какова она обычно в ноябре – с острым холодом, разрывающим кожу на куски, и колючим ветром, пронизывающим до самых костей, когда ещё нет снега, но температура уже прилично перевалила за минус. Когда по утрам везде зернистая изморозь, а по вечерам – неудержимо быстрая, поглощающая небо и землю багровая тьма. И трава, не прикрытая белым покрывалом, суха и безжизненна, и всё такое серое, неприятное, унылое, что от любого прикосновения к чему-то в пальцы словно вонзаются маленькие иголки.

Почему же Мила назвала пробку праздничной? Всё потому, что календарь сегодня показывал 4ое число 11ого месяца в году, которое знаменовало собой День народного единства, по случаю чего всегда перекрывали некоторые дороги в городе для торжественных шествий и демонстрации. Исключения, конечно, в этот раз не произошло, и все машины бросились объезжать перекрытые пути через Виноградный проезд – улицу, где дороги никогда не выходили из строя, с очаровательным издалека мостом, который обрамлялся по бокам большими искусственными гроздьями фиолетового винограда, светящимися по ночам. В данный момент маршрутка, на которой ехал Сергей, разместилась именно там. Впрочем, пробки на этом мосту участились и без подобных праздников по той причине, что крайняя из двух линий первой стороны моста разрушилась. Разрушилась частично, образовав обрыв, из-за которого полосу перекрыли в начале и в конце, и для перемещений вперед, к улице Лимонной, где скомпоновались высшие учебные заведения, куда и направлялся Сергей, да и многие другие люди, осталась одна дорога. К счастью, хотя бы обратно ехать было проще, ведь на второй стороне моста по-прежнему существовали две линии, однако никто не мог точно знать, надолго ли это.

Сергей, испытавший неописуемое блаженство, запрыгнув озябшим до предела в тёплую маршрутку, а состоялось это примерно час назад, вскоре пожалел о своих поспешных выводах, что худшее позади. Духота образовалась настолько сильная, что он жаждал вернуться на ледяную остановку или, по крайней мере, готов был, кроме шапки, которую давно снял, снять ещё и куртку, если бы имелась возможность. Но возможность не имелась, ибо маршрутка забилась народом более чем под завязку, и даже слегка пошевелиться удавалось с трудом. Ситуация усугублялась и тем, что вот уже полчаса все транспорты в радиусе двух километров застряли и продвигались лишь изредка с черепашьей скоростью. Таким образом, расстояние до остановки, на которой Сергею выходить, сокращалось по крупицам, и привычная каждодневная жара в салоне, неудивительная при подобном скоплении людей в час пик и обыкновенно терпимая, так как ехать меньше часа, теперь делалась совершенно невыносимой. Увы, но даже люк на крыше водитель успел плотно запереть в преддверии зимы. Сергей утомлённо жмурил глаза, щипавшие от падавших на них со лба капелек пота. Что говорить о волосах, шее и спине – здесь тоже всё промокло, как и у остальных попутчиков-бедняг. Наушники, выпавшие из ушей, были хаотично разбросаны по плечам, так как музыка не только не спасала, не отвлекала, но и начинала раздражать. Не хотелось также осквернять хорошую мелодию отвратительной обстановкой. Хотя глубокие вздохи, жалобное нытьё, переговоры о ерунде между знакомыми и мимолётная разнообразная брань между не знакомыми – не являлись лучше. Но Сергей, иногда фокусируясь на тех, кто рядом варился в собственном соку, будучи законсервированным в маршрутке, как килька в банке, понимал – ему пока везёт. Во-первых, он высокого роста, что позволяло дышать воздухом у самого верха салона, где тот чуточку, но, тем не менее, свежее и не столь ужасно спёрт, как, допустим, ниже головы на две. Так, например, страдала девушка в предобморочном состоянии, попеременно глотающая воздух ртом и пытающаяся безрезультатно махать на себя ладонью. Во-вторых, у Сергея не имелось при себе слишком тяжёлой сумки, как у парня, притеснённого к нему бок о бок, который то и дело перекладывал свою ношу с ладони на ладонь, каждая из коих уже была огненно-красного отлива. Сергей держал лишь лёгкий рюкзак с парой лекционных тетрадок. И, наконец, в-третьих, он стоял в середине маршрутки, что позволяло хотя бы расположиться в удобной позе, в отличие от тех, кто зашёл внутрь значительно позднее и сейчас топтался в начале, у самой двери, где народа больше. И, правда, кому-то там приходилось держаться лишь на одной ноге. Тем, кто сидел, легче, как могло показаться, не было, потому что на некоторых из них практически легли, и дышать там, соответственно, оказывалось вообще нечем. Сергей чаще наблюдал за женщиной в правой от него стороне, которая сидела и поминутно делалась зеленее и зеленее, отчего складывалось впечатление, что вот-вот и её непременно стошнит.

Что ж, время поджимало. Сергей наклонился к окну, пристально всматриваясь в улицу через его запотевшую внутри и замёрзшую снаружи одинаково белую пелену. Ничего нельзя было различить. Пришлось покряхтеть и вытянуть руку, едва не ударив кого-то локтём, а потом прочертить костяшками пальцев маленький круг на стекле. Тогда удалось определить, что они где-то на середине моста. Не сразу. Перед этим Сергей ещё долго нагибался и разгибался. А в какой-то момент, задержавшись перед окном, он внезапно отпрянул от него, увидев прямо в прочерченном кругу прильнувшего пыльными лапами к стеклу и зарычавшего злого пса – чёрного, как домовой, с белыми притом ушами – который из пасти сочил слюни и который тут же исчез. Девушка, сидевшая рядом, странно взглянула на Сергея. Тот, придя в себя от мимолётного испуга, извинился перед молодым человеком сзади, которого задел своим рывком, и, секунду посомневавшись, забыл о том, что ему, как он решил, померещилось.

Пара начиналась через 10 минут, а движение не просто не ускорилось, оно окончательно застыло и не трогалось с мёртвой точки. В принципе, идти было недалеко. Деваться некуда. Сергей принял роковое для себя решение.

– Позвольте пройти,– сказал он тем, кто мешался на его пути к выходу, и принялся проталкиваться сквозь толпу.

Достигнув передних сидений и затем двери, он попросил водителя:

– Откройте, пожалуйста.

Тот, недовольно почавкав и видом выразив что-то вроде «Не положено», в итоге снисходительно хмыкнул и нажал кнопку, после чего автоматическая створка распахнулась. Сергей, шагнув одной ногой на ступеньку, предварительно высунулся носом и недоверчиво огляделся вокруг, затем, убедившись, что пёс ему действительно причудился, смело покинул адский котёл под номером 66. Последнее, что он услышал – это женский голос из-за затворяющейся двери с просьбой оставить её открытой.

Его резко обожгло уличным холодом, пробежавшимся по всем взмокшим местам, как на поверхности, так и под одеждой. Первые пару секунд это было непонятное ощущение, потом отрадное, но вместе с тем вредное для здоровья, и Сергей это осознавал. Он заторопился, чтобы не застывала кровь и чтобы как можно быстрее добраться до института. Слева от него, в нескольких сантиметрах, неустанно гудели машины, раздражённые автомобилисты ругались между собой, высовываясь головой из них, и смотрели вдаль, надеясь, что когда-нибудь пробка рассосётся. Справа расстилалась небезопасная и потому пустая полоса, ближе к концу которой виднелся виноватый во всех ужасах обрыв. Сергей спокойно и легко принимал всё это, идеально вписываясь в окружающую среду своей небрежной походкой и невозмутимым лицом, вопреки тому, что уже чувствовал, как его проветрившаяся одежда липко и прохладно дотрагивается до тела. Он брёл по мосту, немного подпрыгивая, дабы подтянуть рюкзак на плече, ведь руки у него неотрывно грелись в карманах, и какая-то необъяснимая будничная обыденность атаковала его, норовясь сжать в тиски, но сталкиваясь с ним – отступала, ибо он уже был ею поглощён, уже являлся её частью.

У обрыва, растопырив опорные ножки, красовался треугольный знак «Дорожные работы» и повсюду валялись красно-белые дорожные конусы вместе с прочими приспособлениями, которые оставили рабочие. Сейчас они отсутствовали по случаю праздничного выходного дня. Яма занимала не больше половины дороги, если смотреть в ширину, и не больше десятой части, если смотреть в длину. Кусок асфальта тут полностью провалился вниз, где он лежит на земле и впредь – разломившийся на булыжники. По краям обрыва торчат острые спиральные палки – железный каркас моста. Сергей находился как раз вблизи этого места, когда из маршрутки напротив хлынул поток людей. Видимо, они, как и Полонский, отчаялись ждать и попросили водителя выпустить их, дабы дойти, куда надо, пешком. Оказалось их неимоверно много, сколько только могла вместить в себя маршрутка, наплевав на правила безопасности и здравый смысл, желая побить безумные рекорды. Сергей невольно попятился назад, сбиваемый натиском недовольного и торопившегося по делам народа. Так как никто среди них не отличался безмятежностью Полонского, тот не сумел влиться в массу и подстроиться под беспокойную ходьбу, поэтому, чтобы его прекратили задевать и отшвыривать, отошёл ещё на несколько шагов назад – к самому зыбкому краешку асфальта. Жаль, но Сергей не заметил, что уже далеко за линией второй полосы, а это – слишком ненадёжная зона. Когда люди минули и впереди замаячили лишь их спины, Сергей намерился спокойно продолжить свой путь до института, но вдруг под его ногами что-то очень громко хрустнуло…. И едва он – не успевший ничего толком сообразить и предпринять – уронил ошалевший взгляд под ноги, как увидел мелькнувшую чёрную трещину возле своих ботинок, которые тут же устремились вниз вместе с раскрошившейся опорой.

Только чудом Сергей, разорвав куртку и уронив соскользнувший рюкзак, успел ухватиться рукой за железный выступ и повиснуть над пропастью без малейшего понятия, что делать дальше. Падения его никто не заметил, крики о помощи заглушали автомобильные гудки, и даже водитель той самой маршрутки напротив ни на что не обращал внимания и ничего не слышал, ибо увлечённо переключал радио….

Глава 3. Переезд.

– Софи, нам пора. Ты скоро?

– Да, мам, сейчас. Уже иду.

«Ну,– выдохнула про себя Софи,– прощайте, стены родные, обои на них розовые, по краям отклеившиеся. Прощай, комод старый, верой и правдой служивший, и полы шершавые – такие холодные без ковра. Стол, прощай, за которым я уроки делала все школьные годы; полки до сих пор крепкие, тоже прощайте,– и, погладив поверхность стола, в последний раз оглядела почти пустую квартиру.– Что ж, тогда и окно, снега и дожди повидавшее, прощай. И карниз пыльный. И плакаты поблёкшие. И люстра сиреневая. И диски с забытыми песнями. Прощайте навсегда и не скучайте по мне. А я по вас, наверное, буду. Иногда». Она ещё немного потопталась в комнате, повертелась по сторонам, печаля брови, потом мама повторно зашла к ней и, пристроившись у проёма, облокотилась на дверной косяк.

– Это ненужные вещи,– напомнила она, улыбнувшись, – все остальные ждут тебя в новом доме.

– Я знаю,– улыбнулась Софи в ответ.

– Тебе там понравится.

– А если нет?

– Дай только шанс,– попросила мама, не прекращая нежно улыбаться.

– Хорошо,– покорно вымолвила Софи, и от добрых слов её хмурые брови начали принимать обычный вид.

– Поторопись, папа уже обулся.

Софи, следуя за мамой по коридору, заспешила к порогу. Там, действительно, их ждал папа, готовясь поднять и погрузить в машину последние сумки с самым необходимым на первое время.

– Ну, наконец-то,– обрадовался он и, снисходительно усмехнувшись, спросил,– Попрощалась?

Софи кивнула. Они вышли на лестничную площадку, затем во двор, где в самом разгаре, предвещая осеннее увядание, царствовал последний месяц лета – август. Но было ещё по-ласковому тепло. Погода стояла ясная, солнечная, может, душная, если бы не лёгкий ветерок, при каждом своём порыве мягко прилегающий к телу. Кругом бегала весёлая и счастливая ребятня, а на асфальте, пока не вымытые дождями, красовались нарисованные мелками кривые, но милые изображения. Из клумбы под окнами первого этажа, как и всегда с мая по сентябрь, опьяняюще пахло ароматными пышными цветами. Кое-где разносилось пение птиц. И всё это обрамляло беспечное спокойствие, порой не свойственное крупным городам.

У подъезда их ждала машина. Захлопнув багажник, папа сел за руль. Завёл мотор. Деревья, что-то шепча, на прощание помахали им в след зелёными ветками. Софи долго смотрела в стекло заднего сидения, потом развернулась, наблюдая знакомые картины по сторонам, после чего, когда они выбрались на трассу, совсем оторвалась от окна, за которым расстилались только однообразные поля и луга. Мама, заметив её грусть, снова попыталась приободрить:

– Это чудесный город. Нам бессмысленно упускать возможность. Твой папа займёт более высокую должность, а ты поступишь в институт. Мы обязательно обустроимся. Даже лучше, чем здесь.

– Конечно, Софи,– поддержал папа,– Появятся новые друзья.

– Они бы всё равно появились, даже если бы я поступила в институт в нашем городе,– отпарировала девушка.

– А как насчёт специальности?– не отступал папа,– У нас не найдёшь её.

– Верно,– согласилась Софи.

– Кроме того,– вспомнил он,– говорят, там есть удивительный район. «Мармеладные улицы» называется.

– И чем же он удивителен?– поинтересовалась мама.

– А тем, что все архитектурные строения представлены в виде каких-то сладостей,– последовал незамедлительный восторженный ответ.

Софи оживилась:

– Все-все?

– Все-все. Здания, похожие на леденцы или пастилу, дома в красках: лимонных, яблочных, посыпанные декоративной кокосовой стружкой; зефирные заборы и виноградный мост. Настолько красиво, что невозможно мимо пройти, не притормозив. А люди, говорят, там самые счастливые живут, потому что каждый день у них, как в сказочной стране. Все печали растворяются под силой неповторимого волшебного зодчества. Ничего подобного нигде больше не увидишь. Настоящая утопия. Вот такие они, Мармеладные улицы.

– Как в сказочной стране?– задумалась Софи и засмеялась.

– Здорово, наверное,– оценила мама.

– Хм, ну, посмотрим….-заключила дочь.

Так они и переехали из одного города в другой. Софи поступила в институт. Её отец – Олег Рубинин – занял высокопоставленную должность в правительственной администрации. Мама – Мария – тоже без труда отыскала работу по своему профилю. Потекли рекой осенние будни. Потихоньку они привыкли к новому месту, новому жилищу, новым дорогам и тропинкам, перевезли мебель, которая ещё годилась для употребления, что-то подкупили, и в целом зажили неплохо. Перемены сыграли на пользу их семейному микроклимату. Даже Софи не разочаровалась и вскоре пришла к выводу, что в прежнем городе её, по сути, ничего не держало: большинство одноклассников тоже разъехались, а кто остался – быстро ею забылся. Тяга к прошлому постепенно отодвинулась на второй план. Привязанность рассеивалась медленно, но верно, уступая адаптации к изменившемуся и нравившемуся бытийному укладу. Всегда имелась уверенность в завтрашнем дне, в постоянной и нескончаемой стабильности. Папа не ошибся: появлялись и новые друзья, на встречу с которыми Софи спешила каждое утро в университет. Исторически сложилось, что он находился в отдалённой части города, практически в самом конце, на стыке леса и Мармеладных улиц. И, соответственно, единственное, что девушке не очень приходилось по вкусу – это большое расстояние от учебного заведения, где она получала образование, до её дома. А также от корпуса, который оказался самым дальним из всех, до остановки, с которой в одно и то же время после пар отбывал единственный автобус, доставляющий студентов к центру, откуда они и разъезжались в другие районы, если была необходимость. Софи не нуждалась в пересадках: к везению, она жила в центре. Но, к невезению, почти всегда ей приходилось бежать до остановки, рискуя не успеть. Впрочем, она благополучно успевала, и минут через 30 уже находилась дома. Так промчалось 2 месяца, и ничего необычного не происходило.

Но однажды Софи опоздала на свой автобус.