Kitobni o'qish: «Элегия»
I
Далеко на улице показались извозчичьи сани. Среди ослепительно-белого снега они резко чернели и как бы росли по мере приближения к школе. Анна Николаевна прильнула к стеклу.
Наконец!..
Желанный гость сидел за самоваром. Анна Николаевна, раскрасневшаяся, помолодевшая на несколько лет, наливала Васильеву душистого чаю в его стакан!.. И чай этот она только для него берегла; сама она пила вдвое дешевле. Во всём убранстве стола, заставленного его любимыми закусками, с двумя бутылками – английской горькой и красного вина, – сказывалось внимание любящей женщины. Он это понимал и снисходительно улыбался в бороду.
– Ах, какая даль!.. Никак не привыкну! – заметил он, потирая озябшие руки. – Ну уж и морозец же сегодня!
– Пейте скорей!
Она налила ему водки и подвинула жестянку с омарами.
– Роскошь какая! – пошутил он. – Ах, да!.. Ведь, нынче двадцатое… То-то мы и кутим… За ваше здоровье, дорогая Анна Николаевна!
Она молча кивнула головой и влюблённым взором глядела на его руку с поднятой рюмкой; глядела, как он опрокинул рюмку в рот, как поднялась при этом ого тёмная борода, открывая белую, выхоленную, как у женщины, шею. Внутри её что-то начало дрожать мелкой дрожью. Она машинально сцепила похолодевшие пальцы рук. «О Боже!.. Какое счастье вот так стоять рядом и смотреть, смотреть на него!..»
Он заметил и этот взгляд и волнение её. Выражение лица его смягчилось. Он подвинулся к девушке, смело взял её руку и поднёс к губам.
– Дорогая! Как мне хорошо всегда у вас! С вами…
Пальцы её дрожали. С пылающим на лице румянцем она попробовала высвободить руку, но он ещё крепче сжал её пальцы. Она тихо, бессильно опустилась на стул и свободною рукой закрыла лицо.
Несколько секунд он молча смотрел на девушку, и торжествующая усмешка раскрыла его губы.
Она полюбила его с первой минуты, когда на концерте, на эстраде, увидала это прекрасное, полное вдохновения лицо. С первым звуком его смычка, пробежавшего со страстною дрожью по струнам, в суровую душу Анны Николаевны вошло что-то новое, что опьянило её и обессилило. Это было блаженство и… почти страдание. Очнулась она, когда стёкла задрожали от рукоплесканий. Толпу охватил какой-то стихийный порыв. Студенты, курсистки, разодетые дамы – все окружили эстраду, кричали с безумными лицами и махали платками. И она тоже кричала «bis» прерывающимся, диким, не своим, словно, голосом, и лицо у неё тоже было счастливое и безумное.
На bis Васильев играл «Элегию» Эрнста. Анна Николаевна не раз слышала её в исполнении знаменитостей; но тут странное что-то произошло с нею. Дрогнули ли в ответ на эти рыдающие звуки какие-то струны в её сердце, ей самой неведомые и все эти годы только ждавшие своего виртуоза? Вспомнились ли ей грёзы юности, забытые давно в трудовой и тусклой жизни городской учительницы? Или просто минута такая подошла, неотвратимая, всесильная, как сама жизнь… Но Анна Николаевна была куплена вся и бесповоротно…
Она добилась знакомства, и в чувстве её появился болезненный надлом, какая-то странная двойственность. Васильев прошёл юридический факультет, но был туп и глух ко всему, кроме музыки. Он только о ней и говорил, и тогда лицо его, обычно бесстрастное, оживлялось, и глаза блестели. Читал он только газеты, и то словно по обязанности, интересуясь исключительно отделом искусства. Он презирал толпу и рецензентов, но дрожал перед критикой и упивался поклонением. Без этого наркоза он не мог жить. Он ни за кем не признавал таланта. Успех другого артиста – хотя бы чтеца или певца – делал его прямо больным. Поэтому всюду он играл только первым номером и спешил уехать. Когда он говорил пошлости, или молчал со скучающим лицом, Анна Николаевна почти презирала его. Когда он начинал играть, она ему всё прощала. Это было какое-то наваждение. Но, любя или ненавидя, она тянулась к нему вся неудержимо. И это непривычное рабство души – вдали от него – возмущало её.
Он заметил её случайно. В доме купчихи-меценатки, попечительницы той школы, которою заведовала Анна Николаевна, Васильев должен был играть на вечере. Но аккомпаниатор его – мрачный, растрёпанный пианист – на этот раз не приехал. Анна Николаевна вызвалась аккомпанировать. Она была сама серьёзной пианисткой.
– Как вы музыкальны! – искренно удивился Васильев, пожимая ей руку. – Я никогда не слыхал такого аккомпанемента… Точно моё второе я… Точно вы меня насквозь видите… Ей-Богу, удивительно!.. Где вы живёте? Мне хотелось бы играть с вами… Знаете… Я совсем забывался… Ах! Это так редко!
Бледная, она глядела в его лицо, и выражение её глаз поразило его. Он, казалось, понял всё, и сам побледнел невольно. «Какие глаза!.. Какие глаза!..» – думал он не раз ночью и на другой день. А дней через пять он уже приехал в школу, и с тех пор он стал бывать, несмотря на усталость, после целого дня занятий в консерватории, несмотря на глушь.
Анна Николаевна жила на окраине Москвы.
Как его поразила её более чем скромная обстановка в двух комнатах, которые она имела при школе!
– Вы так играете… Если бы вы захотели, я мог бы вам достать дорогие уроки…
– Знаю, – перебила она холодно. – Но я люблю моё дело.
Для него всё это было ново и дико. Он сам получал на частных уроках по пяти рублей за полчаса, но считал, что этого мало для него, и завидовал профессорам постарше.
Они никогда почти не говорили. Наскоро напившись чаю, оба они спешили к роялю и играли весь вечер. Тогда души их сливались в чудный аккорд. Они переживали молча вдвоём минуты восторга и забвения. Он уезжал, благодарный и растроганный, а она падала лицом в подушки и плакала от счастья…
В жизни Васильева женщине было уделено слишком мало места. Скрипка, творчество, честолюбие заменяли ему любовь и поэзию. Но страсть Анны Николаевны захватила и его холодную душу. О такой именно любви, исключительной и беззаветной, он мечтал давно, как другие мечтают о повышении, о выигрыше двухсот тысяч… Пусть она нехорошенькая, эта девушка, и не первой молодости! Она ему нужна. Такая женщина – он знал – любит в жизни только раз. Она оценит счастье, улыбнувшееся ей так поздно. Разочарования, охлаждения, вообще критики к себе, он не простит… Нет! И в дружбе и в любви ему надо быть первым, стоять на пьедестале… Не потому ли до сих пор он не имел друзей и никому не внушил искренней страсти?
И ему в Анне Николаевне многое было антипатично. Она не отвечала его идеалу безответной и хозяйственной подруги. Но он верил в силу своего влияния и давно надумал сделать предложение.
Он привозил ей даровые билеты на все концерты, где играл. С эстрады в толпе он её одну искал глазами. Она вдруг догадалась и замерла от счастья… Неужели любовь?.. Неужели?
Она прожила как во сне целый месяц…
Он намекнул ей как-то, что холостая жизнь ему надоела. Анна Николаевна испугалась. Она попробовала стряхнуть с себя чары, приглядеться внимательно и к нему и к себе. Разве она его знала? Чего он от неё потребует?.. Но оттолкнуть его – значило потерять. Он не простит оскорбления… Анна Николаевна сказалась больной и избегала его две недели, стараясь овладеть своею страстью. Она боялась встречи. Васильев всё это понял, в её болезнь не поверил и рассчитал, что когда он приедет, наконец, она встретит его разбитая, покорная, как победителя. Сам он ничего не боялся. Его выбор не мог быть плохим.
Хмель, бросившийся ему в голову от выпитой рюмки, после целого дня усталости; переход от этой прекрасной, синей, но очень холодной всё-таки ночи к уютной, тёплой комнате; раздражающий запах закусок – все эти предусмотренные мелочи разнежили Васильева. Теплота разливалась по его жилам, и самая душа словно отогревалась. И в ту минуту, когда у девушки голова кружилась от счастья, он глядел на неё и, снисходительно улыбаясь, думал: «А, ведь, она очень и очень недурна»…
