Kitobni o'qish: «Ловцы душ»

Александр Мазин, Анна Гурова, Павел Мамонтов, Алексей Буцайло, Ольга Коханенко

Shrift:

Александр Мазин. Ведун

Бурый сидел на лавке, прикрыв глаза. Но все равно видел и стол, и чашку с зельем, и свою беспалую руку на черной столешнице. А кабы и не видел…

Черные стены, черные руки, черное зелье… Все черное.

Всегда черное. Черная изба, где жил мальчонкой. Черные растрескавшиеся бревна, черный, клочьями, мох.

Такой путь. Такая слава. Черная.

Жалел ли он? Нет. Теперь – нет.

Кому-то должно стоять между Явью и Навью. Тяжко, но любо. И любо знать, что ты не колдун-кощун, бормотун заклятий, варщик зелий. Когда ты – Сам. Когда ты – Бурый.

Добра ушедшему за Кромку Дедке, что углядел его среди прочих и не погубил: вылепил, выковал, как куют меч из крицы болотной руды.

Бурый улыбнулся. Он редко улыбался. А кто видел его улыбку, не улыбался в ответ – вздрагивал. Но тут как не улыбнуться. Все черное, а он – Бурый.

Вспомнилось давешнее. То, как продали его еще мальчонкой страшному ведуну…

Глава первая

Рядились батька с ведуном не на подворье, за воротами. И Малец тут же стоял. Не разумел ничего. Не понимал: почему с гостем – на улице?

А вот батька знал, верней, думал, что знал. Смердье поверье: кто колдуна на подворье пустит – беду накличет.

Знал не знал, а, как углядел Малец Дедку, сердечко в пятки ушло. До того перепугался, что ручонку из батькиной ладони выдернул и дал бы деру, да пойман был за вихры. Пойман и вытолкнут наперед.

Ох и страшный Дедко. Сутулый, ручищи мало не по земле метут, космы – шерсть медвежья, рожа, что блин. От оберегов страшных шея гнется. Ясно, чужак! А уж глазищи! Чисто прижмурившийся филин. У людей таких не бывает…

– Этот? – Батя отвесил Мальцу подзатыльник.

– Угу, – проскрипел чужак. – Уговор?

В заскорузлой, как сухая земля, ладони блеснуло серебро.

– Уговор, – сипло дохнул батя, принял монеты, оглядел подозрительно: вроде настоящие. Не колдовские.

– А то, может, еще кого возьмешь? – спросил он. – Сей шестой у меня, да не последний. Может, еще девку? До пары?

– Нет, человече, мне этот нужон… – и, помедлив, спросил: – Не жаль сынка-то?

– А чё жалеть? – Батька нахмурился. – Все одно за зиму один умрет. Может, он как раз… Бери, слышь! – Он толкнул Мальца вперед, и тут же клешнястая, без двух пальцев, лапа замкнула тощую ручонку.

– Да ты, это, хоть не убьешь его? – вдруг обеспокоился батька.

И сам тут же смутился. Уже ведь продал…

– Там поглядим, – буркнул Дедко. – Мож, и выживет.

И пошел.

Малец упирался, босые ноги елозили по мокрой траве, а колдун словно и не замечал. Шел себе и шел.

– Ну тады ладно! – крикнул вслед батька и воротился во двор.

Малец перестал сопротивляться, смирился и полушагом-полубегом потрусил рядом. Только раз, перед поворотом, оглянулся, впитал взглядом родное: кривоватый частокол с узкими воротами, пятна огородов, желтые поля подальше, дюжину овечек, каждую из которых знал поименно, младшего братца Нишку, глядящего вслед, раззявивши рот…

Глянул и заплакал.

Шли долго. Весь день. Лугами, бором, болотом. Сначала знакомым лесом, потом – чужой чащобой. Такой, что неба совсем не видать.

Чужой лес шептал и ворчал, давил и путал, трогал затылок лапками вьющейся нежити.

Дедко давно отпустил его руку, но Малец и не думал сбежать. Поспевал за Дедкой изо всех сил. Сжимал в руке Мокошев оберег: заговоренную заячью косточку, шевелил губами непрестанно: защиты просил. Вслух – боялся. Дедко услышит и осерчать может. Такие, как он, за Кромкой ходят. У них свои боги.

А может, и он теперь уже за Кромкой?

От этой мысли Малец весь по́том покрылся, замер в ужасе…

Но тут же опомнился. Увидел, как удаляется сутулая спина в грязно-белой меховой безрукавке, и сообразил: в Нави они или в Яви, а Дедко сейчас – его единственная защита.

К вечеру Малец совсем уморился. Так устал, что даже страх куда-то подевался.

Хотя понятно куда. Он теперь – Дедкин. А Дедко в лесу – как баба в своей избе. И тропы ему открываются, и нечисть, и нежить от него прочь бежит, как мыши от метлы.

А когда на отдых встали, Мальцу совсем хорошо стало. Дедко его покормил, и богато. Лепехами медовыми, копченым мясом, даже бражки глотнуть дал.

От бражки Малец развеселился. Должно быть, не простая бражка была, потому что от нее бодрость пришла, и побежал Малец за Дедкой легко, как олененок за мамкой.

До Дедкиной избы добрались за полночь.

Изба Мальцу не показалась. Покосившаяся снаружи, внутри же пустая и черная.

Внутрь не хотелось совсем. Внутри казалось страшней, чем в лесу.

Дедко хрюкнул недовольно, ухватил за руку, втянул в избу, толкнул на лавку, затворил дверь, подошел к печи, высек огонь.

Вот что значит ведун-колдун. Совсем богов не боится. Сам домашнее пламя творит. У людей-то в домах огонь – летошний. Настоящий. А угаснет по нерасторопности – у своих возьмут. Такой же.

А этому божье благословение – ништо.

– Гори, гори жарко, дровишек не жалко, – ворчал-напевал колдун. – Со мха на лучинку, с лучинки на сучок, с сучка на полешко, разгорайся, не мешкай!

И загорелось. Удивительно быстро. Видать, от наговора колдовского.

От большого огня Дедко затеплил и малый. Да не лучину, а медную, наполненную жиром мису с ровным фитильком. Поставил на стол, сам сел напротив. Так, чтоб огонь был между ними. Высыпал на стол остатки дорожной еды, бурдючок с бражкой. Набулькал в чашку, подвинул Мальцу.

Тот не отказался. Кто ж от бражки откажется, да еще такой духовитой, сладкой?

Тем боле что раньше никто Мальца бражкой и не поил. Только понюхать.

– Знаешь, кто я?

– Колдун, – пробормотал Малец.

– Ведун, – строго поправил Дедко. – Не боишься, что съем тебя?

– Не-а.

Дедко хохотнул:

– Откуда знаешь?

– А знаю вот! – От его смеха мальчик слегка приободрился. – Глаза чай есть.

Нахально ухватил со стола кус лепехи. Разгрыз с хрустом.

– Вижу, что есть… – проскрипел Дедко. – Но это – покуда.

Малец замер. Крошки просыпались изо рта. Испугался.

Подумал сам себе: кто ж купленного раба портить станет?

Не помогло. Страх пришел, аж живот скрутило. Есть совсем расхотелось.

Дедко из-за стола встал, к печке подошел, возился там, готовил что-то. Малец не видел, что. Но точно не снедь.

Дедко сидел на корточках к Мальцу спиной, и тот, решившись, встал и потихоньку двинулся к двери. В чужом лесу страшно, но здесь – еще страшней. В лесу он уж как-нибудь. Серый, чур ему, не съест, а от нечисти у Мальца знак тайный есть. Братья старшие показывали. А тут – пропа́сть.

– Сел назад! – хлестнул окрик. – Резо́в! Сел, сказано! Я тя и спиной вижу!

Малец поспешно вернулся на лавку.

– И запомни, – продолжал Дедко. – Вдругорядь говорить не стану: в рака обращу да в кипяток брошу. А потом съем.

– Ты ж батьке обещал не убивать… – робко напомнил Малец.

– А что мне твой батька? – усмехнулся Дедко. – Я и батьку твоего могу – в рака! – И, вставши, снял со стены ремень.

– Драть будешь? – испуганно спросил мальчик.

– Драть? Хм-м… То батька с мамкой тебя драли. А я, ежели забалуешь, ножик возьму да таких вот ремешков со спины твоей нарежу и на сучок повешу. Токо ты не забалуешь. Без глаз-то…

– Чё? – скорее удивился, чем устрашился Малец.

И тут колдун ловко опрокинул его на лавку, придавил коленом и прикрутил ремнем. Накрепко. Даже лоб перехватил.

Привязал, взял нож и сунул в огонь.

Скосив глаза, Малец видел, как постепенно наливается красным искривленное острие.

– Ты что ж, впрямь очи мне выткнешь? – догадался Малец. – Ой не надо, дедушка миленький!

– Надо. – Колдун глядел на нож.

Решив, что накалилось достаточно, вынул лезвие из огня, подошел к мальчику.

– Ой, дедушка, добрый, хороший! Не буду я бегать! Ой, не надо!!! – истошно завопил Малец.

– Не надо, баишь? – Раскаленный кончик ножа, источая жар, застыл у переносицы.

Мальчик перестал рваться, замер, глядя на красное жало скошенными глазами.

– Молодец! – неожиданно одобрил колдун. И отодвинул нож от лица. – Коли не заплачешь – резать не буду. А все ж очи твои надобно перетопить. Больно ярки, сини. Мне такие не надобны. – Помолчал. Затем продолжил: – Больно тебе будет. А ежели закричишь или заплачешь – быть тебе слепу. Разумеешь?

Мальчик не отвечал.

– Ну?

Малец моргнул, не в силах слова вымолвить. Белый стал, как снятое молоко.

Дедко бросил нож на стол, шагнул к печи, взял горшочек.

– Не кричать! – напомнил еще раз. – Не то – без очей!

И, зачерпнув вязкого грязно-бурого месива, вдруг с размаху плюхнул на глаза Мальца.

Мальчик успел зажмуриться, но все равно жгучая боль достала. Содрогаясь, он вцепился в края лавки. Он помнил: кричать нельзя. А боль была такая, что никак не сдюжить. Заполнила всю голову. Показалось, глаза расплавились и вытекли на щеки. Что эта жижа кипит в глазницах вместо глаз…

Но Малец не кричал. Прокусив губу, сжавшись, выдавливал из себя вопль, выпускал его чрез зубы, обращая в тихий жуткий вой…

Сколь длилось, Малец не помнил. Долго. Он то проваливался куда-то, то выныривал, приходил в себя. Иногда старик вливал немного воды в рот и напоминал: нельзя кричать. Да он бы уже и не закричал. Боль притупилась. Больше пугала мысль: глаза все-таки вытекли от жара и он ничего больше не увидит, кроме этой красноты.

Глаза не вытекли.

Колдун умыл его водой, что тоже было ужасно больно. Потом взял его руку, положил на лицо:

– Потрогай.

Малец потрогал и убедился с облегчением: глаза на месте. И веки на месте. Только трогать больно. И не видно ничего, всё красное.

– Молодец! – одобрил ведьмак. – Не кричал. Вот и глаза сохранил.

– А видеть смогу? – набравшись смелости, спросил Малец.

– То подождем, – раздался будто издаля голос колдуна. – Может – да, может – нет. От тебя зависит.

«Как же от меня?..» – хотел спросить Малец, но вдруг уснул.

Зрение вернулось. Только глаза уж не были прозрачно-синими. Потемнели.

Глава вторая

Видение померкло. Ведун сидел, потупясь. Теперь-то он знал, почто пытал его Дедко. Крицу тоже в огне жгут да молотом бьют. Чтоб шлак выбить, чтоб форму правильную обрела. Так и Дедко – с ним. Глаза – первое испытание. Первое и не самое тяжкое. Были и иные. Пострашней.

Но после того, первого, Дедко его долго не мучил. Хотел, чтоб окреп Малец. Так что жилось ему поначалу хорошо. Совсем хорошо. Кушай, сколько влезет, спи вволю. А к зиме ему Дедко одежу подарил. Дорогую. Такой у них в сельце даже у старосты не было. А еще сапожки теплые купил. В таких и мороз – не мороз.

От сытой жизни Малец сразу в рост пошел. Сил прибавилось изрядно.

Когда Малец с прежней родней жил, они в холода больше в избе сидели, в духоте, темноте да копоти. А на улицу выбегали по нужде или на чуть-чуть. Пробежаться – и обратно. Валенки у них были – одни на троих, и полушубок тоже.

С Дедкой – не так. В избе они и зимой не сидели. Дедко Мальца по лесу водил. Много. Ходить учил, глядеть правильно. Не по-людски, по-ведьмачьи. Научил немного.

В общем, хорошо жилось. Дедко, хоть и грозился, а бил Мальца редко. За тугодумие разве. Да и то не каждый день.

Работать, правда, тоже приходилось немало. И работа была не та, что в отчем доме. Скотины у Дедки не было никакой. Ни скотины, ни живности. Даже пса во дворе. Зачем пес тому, кого волки днем и ночью сторожат? Выйдет утром Малец из дому облегчиться, глядь, а на подворье – следы. И вокруг хутора тоже. Всегда одни и те же. Но большая стая. Сорок три серых. Малец теперь хорошо считать научился. В ведовском деле без этого никак. Всё по счету, что в заговорах, что зелья варить. А варить – приходилось. И варить, и травы да порошки растирать в пыль мелкую, и зверье потрошить правильно, чтоб нужную часть взять.

Зверье Дедке волки носили. Делились. Раньше Малец думал, что это Дедко их прикармливает. Ошибся.

Волков Малец боялся. А как не бояться? Это Дедко с ними – как с псами домашними, а Малец для них – пища. Дедко так ему и сказал. «Ты – пища. Но ты – моя пища, потому без моего дозволения тебя не тронут».

С намеком сказал. Если вдруг вздумается Мальцу сбежать.

Бежать, однако, не хотелось. У Дедки сытно, интересно, а порой и весело. А что страшно, так это пока. Вот выучится Малец, станет ведуном, тогда уж его все бояться станут.

Эта мысль грела не хуже меховой шубки. И забылось понемногу, как Дедко ему очи запекал.

И уже не верилось, когда Дедко внушал, нацелив Мальцу в глаз палец: «Страх, он теперь навсегда с тобой, малой. У волчка – вой, у ведуна – страх. И в нем, внутри, и вокруг него. Как он уйдет, так и ты уйдешь за Кромку».

«Ты, что ли, тоже смерти боишься?» – спросил Малец.

«А то. Я ведь живой покуда. Иль ты думаешь, не я это, а мертвец костеногий?»

И захихикал. Пошутил, значит.

А Мальцу – не смешно. А вдруг Дедко и в самом деле – мертвец? С ним ведь ничего не знаешь доподлинно. Он же ведун. Ведуны за Кромку шастают, как блудливый кошак – на соседний двор. Хоть по Калинову мосту ходят, хоть напрямки. Им людской покон не указ. У них – свой. Помер, ожил – и снова по земле живых ходит.

Такой вот он, Дедко. Не поймешь, то ли врет, то ли пугает, то ли правду говорит. Хотя его правда такая иной раз, что лучше бы врал. Вот как тогда с ведьмой было.

А было так.

Дедко разбудил Мальца среди ночи.

Молча бросил ему свиту, шапку и шубу.

Малец так же молча оделся. Обул меховые сапожки, которые Дедко ему справил к зиме, черпнул ледяной водицы из кадушки, мазнул по лицу, прогоняя сон.

Уже выходя, увидал, как Дедко вгоняет в притолоку заговоренный ножик.

Ножей у Дедки много. Но три – особенные. Один жизнь пьет, другой силу, третий – храбрость. На каждом – заговор, в каждом – душа скованная, голодная. Так Дедко говорил. И трогать эти ножи без дозволения никому нельзя. Не то умрешь смертью страшной, а душу Морена проглотит.

А еще Малец видел, как ведун ножи зельями смазывал.

В притолоке Дедко оставил тот, что от храбрости. Значит, уходят они нынче надолго.

Нет, не уходят, уезжают.

Во дворе ждали большие санки, запряженные парой мохнатых лошадок. При санях трое: вой в полушубке, с копьем и надетым поверх шапки круглым шлемом, муж из господ, важный, с серебряной гривной на шее, и еще возничий. Этот, похоже, из холопов.

– Малого зачем? – проворчал недовольно тот, что с гривной.

– Ведьме на приманку, – отозвался Дедко, закрывая дверь в дом и подпирая ее полешком. – Ведьмы, они до молоденьких лакомы! – И подмигнул Мальцу.

Тот как всегда не понял: шутка или вправду, но всё же решил не пугаться. Дедко – хозяин рачительный. Стал бы он Мальца пестовать, чтоб после скормить какой-нибудь гадине?

– Садись, сиротинка, – вой шуйцей подхватил Мальца за ремешок и усадил внутрь саней. Заботливо прикрыл овечьим одеялом. – Он, небось, шутит, хозяин твой?

Лицо у воя широкое, борода – во все стороны, усы в сосульках, глазки маленькие, плечи широченные.

Малец дернул плечом.

– Шутит, шутит, – заверил вой, прыжком перемахнув через бортик саней и устраиваясь рядом. – Стал бы он тебя как боярича наряжать, если б ведьме подарить мыслил.

Малец закивал. Точно так и он думал.

А вот Дедко – нет.

– Вот тут ты верно сказал, человек, – проскрипел ведун, устраиваясь с другой стороны мальца. – Одежку-то снять придется. Не то замарается.

Возничий свистнул, лошадки тронулись не спеша.

Малец тут же задремал, прислонившись головенкой к воевой руке…

И проснулся от недовольного ворчания Дедки:

– Что они у тебя как дохлые, человек? Кормишь плохо? Этак мы до послезавтра ехать будем.

– Притомились коники, ведун, сам, что ли, не видишь? – так же ворчливо отозвался возничий. Щелкнул кнутом раз, другой.

Без толку. Сани так же неторопливо тащились по лесной дороге, ныряя в ямы, подскакивая на буграх.

– Мы к тебе еще засветло выехали, – словно извиняясь за что-то, проговорил вой. – Как узнали про ведьму, так и поспешили.

– Ко мне, значит, спешили, а теперь – не торопитесь, – буркнул Дедко.

– А что теперь спешить? – вой смял бороду, раскрошив сосульки. – Вот если бы тебя не застали, тогда пришлось бы еще кого искать. А теперь точно поспеем. Ведьма нам сроку до следующего заката дала. Откуп собрать.

– Так и откупились бы, – лениво проговорил Дедко. – Я чай тоже не за «благодарствую» помогать буду.

– Так тебе дашь – и ты уйдешь, – вмешался муж с гривной. – А ведьма как присосется, так пока досуха не высмоктает, не отпустит.

– А может, и не ведьма она, – так же лениво продолжал Дедко. – Может, дурит вас?

– Не-е! – уверенно возразил муж с гривной. – Чаровница исконная. Батя мой, староста наш, ей княжьим гневом пригрозил, так она на него палкой махнула и испортила. Слег батюшка и не встает, хотя допрежь крепок был. Она, дрянь такая, на всех в деревне пообещала порчу напустить, ежели не откупимся.

– А ну как она на меня палкой махнет – и я тоже слягу? – поинтересовался Дедко.

– Не будет того. Ты ж ведун. Вас ни яды, ни порча не берут! – уверенно заявил муж с гривной. И вдруг усомнился: – Иль вранье это?

– Правда, правда, – успокоил Дедко. – Ущучим мы ведьму. Верно, малой?

– Ага! – охотно подтвердил Малец. – Ты, Дедко, кого хошь заборешь! Без всяких приманок.

– Спужался всё же, малой, – хихикнул Дедко. – Ну за испуг я тебя после спрошу, а нынче надо бы коняшек поторопить. Этак мы до завтра в санках трястись будем.

– Не побегут они шибче, – буркнул возница. – Сказал же: притомились. Устал – так на лыжи встань да беги рядом.

– Холоп у тя больно разговорчив, человек, – с легкой угрозой процедил Дедко. – Давай я ему язык отрежу? Забесплатно.

– Он верно говорит, – поддержал возницу муж с гривной. – Устали лошадки. Идут как могут.

– Да ну? – прищурился Дедко.

Малец знал этот прищур. И еще знал: недоволен Дедко. А когда Дедко недоволен, лучше сразу запрятаться куда-нибудь и сидеть тихонько.

– Показать тебе, как они могут? – поинтересовался Дедко у мужа.

– Ты, ведун, это… – начал тот, но закончить не успел. Дедко сложил руки у рта ковшиком и завыл. Да так похоже. Будто вожак стаю скликает.

Лошадки всхрапнули разом и дружно перешли с шага на рысь.

– Видишь? – спросил Дедко. – Могут они и лучше. И еще лучше могут, – удовлетворённо произнес Дедко, когда из чащи откликнулось сразу несколько волчьих голосов. Да сразу так близко, что лошадки рванули со всех ног, едва ли не галопом. Понесли.

Санки уже не качались, а взлетали и падали, мотаясь из стороны в сторону.

Возница, вставши на ноги, вцепился в вожжи.

Дедко тоже встал, держась за бортик. Власы его, выбившиеся из-под шапки, развевались на ветру. Дедко захохотал.

Вой тоже вскочил. С копьем наизготовку.

Привстал и Малец. Сидеть в несущихся санях было очень неудобно.

Вот они!

Малец увидел мелькающие меж деревьев серые тени. Волки мчались высокими прыжками, утопали в снегу, пока не выскочили на дорогу.

– Прочь, прочь! – заорал вой, размахивая копьем.

Лошади храпели, Дедко хохотал. Малец тоже засмеялся. Он тоже так сможет, когда выучится.

Если ведьма не сожрет.

Ведьму деревенские поселили в лучшем доме. У того самого мужа с гривной, что сейчас из-за волков сам на Дедку волком смотрел. Пахло из сеней вкусно. Малец сразу учуял, как они с Дедкой во двор вошли.

А ведьма – ждала. Стояла в дверях. Лицом – строгая. На голове плат расшитый, обереги на платье – жемчугом да серебром. Сапожки синие, сафьяновые. Такие жалко о грязный дворовой снег марать.

Она и не стала. Остановилась на крылечке.

Дедко присел на корточки рядом с Мальцом, заглянул в глаза, спросил ласково:

– Как она тебе? Чуешь что?

От ласки в голосе Дедки Мальцу совсем страшно стало, ответил, что в голову пришло:

– А я думал: ведьмы – старухи страшные, – прошептал он. – А эта – красивая. И зубы все, и морщин нету.

– А что ж ей красивой не быть? – отозвался Дедко. – Кровушки напилась, силушкой напиталась.

Дедко закряхтел, распрямляясь, а Малец подумал: если Дедко его ведьме отдаст, может, и не съест она его, а тоже в ученики возьмет. И будет он тогда не в лесной развалюхе жить, а в таком вот справном доме, кушать вкусно, а вокруг все ему кланяться станут.

Но мысль эта пропала, когда ведьма открыла рот. Потому что голос у нее был… Нет, тоже красивый, звучный. Но от него в нутре у Мальца будто змей ледяной прополз.

– О! Глянь, кто пожаловал! Волчий пастырь! Обзовись хоть, чтоб я знала, за кого Хозяйке слово молвить.

– Хозяйке мое имя ведомо, – проскрипел в ответ Дедко. – А вот твое, милостивица, я бы узнал. Не поделишься?

Ведьма засмеялась в ответ.

И Дедко тоже закашлял, заперхал.

Мальцу почудилось: он нарочно хочет казаться старше и слабей телом, чем на самом деле.

– Знала я, что за тобой пошлют, – сообщила ведьма. – Смерды, дурачье. Думают: дряхлый лесной колдунишка от их деревеньки меня отвадит.

– А ведь и отважу, – сообщил Дедко.

– Ты? – ведьма презрительно фыркнула, и Мальцу показалось: из гладкого личика молодицы выглянула жуткая рожа, складчатая, уродливая. – Смешно. Ты, чай, со скоморохами в юности не бродяжничал?

– А ведь угадала, старая! – Дедко заулыбался. – Хочешь знать, как я тебя отважу?

– Да уж не томи, повесели напоследок, покажи силушку скоморошью! – Ведьма сделала шажок вниз, поставив ножку на припорошенную снегом нижнюю ступеньку.

Дедки она не боялась нисколько. А вот он ее – опасался. Да еще как. Санек видел, как дрожит у Дедки за спиной сжатая в кулак рука. Та, которая без двух пальцев.

– Нет, драться я с тобой не стану, – мотнул головой Дедко. – Ты ж меня щелчком за Кромку отправишь и медком запьешь. Подарок у меня для тебя есть, старая. Возьми его и уходи.

– Что ж за подарок такой, что я из-за него от отступного откажусь? И от такой гостеприимной деревеньки?

– А вот, – Дедко погладил Мальцову шапку. – Вот его тебе подарю. С виду-то он неказист, но сила в нем есть. Спит покудова, но тебе и проще.

«Это что ж, он меня ей в ученики отдает?» – подумалось Мальцу.

И эта мысль уже не казалась ему такой пригожей, как прежде.

Ведьма Дедки покрасивше будет, но и пострашней.

Малец сам не понял, как шагнул Дедке за спину. Спрятался.

Дедко снова присел на корточки, глянул Мальцу в глаза, двинул шуйцей, и в руке у Мальца оказался ножик из Дедкина сапога. Тонкий, узкий, хищный. Заговоренный на жизнь.

– Один удар у тебя будет, – зашептал Дедко. – Всё равно куда, лишь бы до крови достал. Промахнешься – сожрет она тебя, попадешь – будет у тебя три мгновения. Как раз отбежать успеешь. И смотри, сам не порежься. Это ведьма из-за Кромки запросто вернуться может, а тебя в Навь навечно отправит. Будешь там ничейной душой, какую всяка тварь мучить будет. Да ты на ножик-то не глазей, малой. Учует ведьма. В рукав спрячь и держи крепко. Один удар, понял? Не то оба пропадем.

Снова закряхтел, распрямляясь… И вдруг с силой толкнул Мальца к ведьме.

Малец от неожиданности вскрикнул, засеменил, споткнулся обо что-то под снегом, плюхнулся на живот, оцарапал щеку о мерзлые комки, но даже не пискнул. Только и думал о том, чтоб о ножик в рукаве не порезаться.

А потом увидел прямо перед лицом сапожок сафьяновый, а над собой услыхал:

– Не врешь, ведун. Есть в нем сила, и немалая. Не боишься, что с тебя за его погибель спросят?

– А я при чем? – раздался неподалеку Дедкин голос. – Ряда меж нами нет. Госпоже не посвящен. Я его купил. Мой он. Если годен, бери.

– А возьму, – подтвердила ведьма. – Деревенек много, а такой подарок – редкий. Где ж ты его нашел, волчий пастырь?

– Сказал же – купил, – недовольно буркнул Дедко.

– А отдавать – не жалко?

– А чего жалеть? Бестолковый он. Что ни скажешь, сразу забывает. Хоть ножом его режь, без толку.

Тут Малец будто очнулся, вспомнил, что велено. Жалко, конечно, такой ладный сапожок портить, но себя – жальче. Так что Малец выпростал из рукава ножик и ударил, сколько было силы.

Ведьма завизжала. От визга этого и Малец заверещал, будто заяц в когтях, и как зверь, на четвереньках, засеменил прочь по грязному снегу, уперся головенкой о твердое, но продолжал в беспамятстве перебирать руками-ногами и верещать, пока его не взяли крепко за шкирку и не поставили на ноги, а потом жесткая ладонь раз-другой больно хлестнула по щекам.

– Всё уже, – рявкнул Дедко. – Умолкни!

Малец захлопнул рот и уставился на ведьму. На мертвую ведьму, которая лежала на снегу, раскинув в стороны руки и ноги в синих сапожках, в одном из которых торчал ножик с невзрачной костяной рукояткой. Его ведун забрал потом. Вместе с сапожками.

Откуп, что для ведьмы готовили, Дедко тоже забрал. Так что зиму они прожили, как бояре. Хорошо быть ведуном. Только страшно.