Kitobni o'qish: «Морена»
Все в мире по законам своим течет, все по правилам меняется, сплетаясь в узор мира видимого и невидимого. Как паук плетет свою паутину, так и жизни сплетаются в кружево, становясь узором на полотне всего сущего. Да у каждой ниточки, хоть она и связана с другими, а все ж своя роль, свой путь. И будь ты хоть богом, хоть человеком, хоть мушкой маленькой неприметной, а только каждый важен. И каждому его роль уготована. А уж в какую сторону повернуть ниточке жизненной и с какой другой нитью сплестись, окраситься ли ей серебром лунного света или рудой алой, стать, как ночь черной, или как день светить – тут уж каждый волен сам выбирать. Ибо все и всегда поменять можно, пока ноги по земле ходят.
Глава 1. Жизнь…
– Одевайся скорее! Побежали, а то весь праздник без нас пройдет! – крикнула веселая Милица, зовя Агату на гуляния.
– Ишь, свиристелки! – одобрительно покачала головой старая Яговна, глядя, как внучка подвязывает косу и спешит за подругой, накинув на плечи расшитый цветами да узорами пестрый платок.
Потому как несмотря на весеннее тепло, Карачун, повелитель холода и мрака, правящий миром, не спешил уходить и посылал холодные ветра, стараясь хоть как-то продлить свое присутствие в явном мире.
А за порогом меж тем во всю свои права заявляла весна: появились на березке молоденькой, что у дома года три назад выросла, зеленые листья, которые на солнце и вовсе золотыми казались. Да при ветре будто плясали танец какой, наглядевшись на мошкару, что свадьбы свои над кустами крутить вздумала.
Яговна вышла на узкое крыльцо и села на старые, потемневшие от времени ступени. Хорошо вот так на солнце сидеть, да ветру свежему лицо подставлять! Радостно вдыхать запах сырой земли, пробудившейся ото сна зимнего. Любо сердцу слушать песни девок молодых, да смех парней крепких.
Сделала Яговна вдох. Сладкий воздух! Кажется, самой жизнью пропитанный. Хотя отчего же кажется? Так оно и есть. Уж ей ли того не знать!
Пестреют тут и там желтые солнышки мать-и -мачехи, да синие цветки пролески, что цветут везде, говоря, что ушла зима и стужа, ушла смерть природы, убрался Карачун в угодья свои навьи. И что нет ему больше хода в мир людской. Сокрыт он за рекой Смородиной, да отделен Калиновым мостом. Нет его тут больше. Наступило время жизни и любви. Ласково солнце светит, зеленеет трава молодая, щебечут свое приветствие Леле птицы. А тут к ногам и кошка приблудная прибежала. Трется боком горячим, да мурчит так, что и в доме ее слышно. А вот и комар на руку старческую, сморщенную сел и укусил. Под ногами муравьи проснувшиеся снуют, ищут, чем муравейник у пня трухлявого чинить да в порядок после зимы приводить….
Жизнь кругом кипит.
Вон дрозд вернувшийся, в небе летает, круги нарезая за стрекозой, которая от зимы проснулась, да к солнцу выбралась.
Жизнь…
За избой уж прополз. Да толстый какой, будто зиму студеную не в норе зимовал, а бока себе все отращивал!
– Может, и гадюки теперь сюда не приползут. А то прошлый год повадились. Ужей-то они не любят, – задумчиво проговорила Яговна, глядя на далекий лес, который темнел верхушками вековых елей, да золотился молодой листвой.
Она потрепала кошку по голове. И посмотрела на длинноногую цаплю, которая показалась над лесом и полетела в сторону болот. Время теперь самое гнезда вить, да яйца нести. И будто подтверждая мысли Яговны заквакали лягушки на пруду, что у леса был.
– Гляди-ка, – покачала она головой. – Все жизнь хвалят. Все ей сегодня радуются. И те, кому много отмерено, и те кому день всего жить дано.
А сколько ей, Яговне, отмерено по земле ходить, да траву под ногами мять? Много ли ей осталось? Сто лет она жила, на мир белый смотрела, да сколько ещё дней ей отмерено?
Много, и сама то ведает, да вот только …
Хотя чего думать о том, чего ещё нет? Да и будет когда – неведомо. Уж сколько и раньше она ночей не спала, на Агату глядя, да думая… Вот и теперь нечего.
– Пойду, – она похлопала кошку по теплому боку. – Опару поставлю, да квас. А ты бы лучше мышей гоняла, а то как кормить-то тебя перестану!
И по-старчески кряхтя, Яговна поднялась и пошла, шаркая, в дом.
Глава 2. Лельник
– Пошли быстрее! – поторапливала Агату Милица. – Услад ведь на празднике будет. Он там с парнями для костра дрова готовит, да все глазами по сторонам водит. Никак тебя ищет.
– Зоряну он ищет, – и сама не веря в то, что говорит, ответила Агата.
Но и поверить в то, что она люба молодому красавцу, и что ее он взглядом выискивает среди стаек девичьих, тоже было страшно.
А Милица меж тем, не замечая смятение подруги, продолжила радостно смотреть по сторонам, да тянуть ее вслед за собой туда, где намечались веселые гуляния:
– Уж и проводим мы сегодня зиму окончательно, Карачуна и Морену. Ушло их время. Да уж теперь Лелю встретим! Смотри, – она достала из кармана нить красных, как гроздья рябины, бус. – Вот подарю их Леле, да попрошу, чтобы сваты этим летом к нам в дом пожаловали. Знаю, негоже такое у нее просить, да у кого же ещё любви-то спрашивать, как не у богини весны? И чтобы жених и молод, и собой хорош…
– И молодой, и собой хорош? – Агата прищурилась, прекрасно зная, кто уже давно живет в сердце Милицы. – Такой как Яромир?
Подруга на ее слова лишь залилась румянцем и спрятала бусы в карман, а после, смеясь, спросила:
– А ты чего Леле подаришь? Или тебе уж и просить не о чем?
– Это ещё почему? – Агата поправила спадающий с плеч платок.
– Да уж видела я, как вчера ты с Усладом у кустов сирени стояла, и как он тебе воду помогал до дома нести. Да что на Зоряну, которая рядом стоит и не смотрит, а все по сторонам головой крутит.
– Брось! По сторонам он кого из дружек своих высматривал, а не меня ищет. А помог он мне просто так. Увидел, что ведро тяжелое, – ответила Агата, в душе надеясь, что на самом деле красивый парень с васильковыми глазами и волосами, как пшеничное поле, помогал ей не просто так.
Давно она заметила жаркие взгляды удалого парня да то, что все он ей старался угодить, да помочь. Да и яблоко спелое, красное, что всю зиму в подполе пролежало, да сладости своей не растеряло, ей он отдал. Ее одну угостил. Хотя многие смотрели, многие ждали на той вечерке, что отдаст Услад его кому другому – Зоряне. Чего уж тут лукавить! Все этих двоих сызмальства сватали. Все за глаза женихом и невестой называли. Да вот только Агате досталось то яблоко.
Вот и сегодня, в Лельник, когда все старое в мир Нави вместе с Мореной уходит, да Леля – красавица в свои права вступает, еще утром ранним Услад, будто ненароком мимо Агатиного дома проскакал, да девушке, вышедшей в это время кур покормить, цветок ветреницы подарил.
И стоял тот сейчас у нее на окне, солнечным лучам весенним радуясь, да сердце Агатино согревая.
Светлый сегодня день, радостный. И приятно сегодня богиню молодую да красивую славить, радоваться весне пришедшей, да о любви просить.
А у нее, Агаты, есть уже любовь. Что поселилась слабой искоркой, когда впервые Услад защитил ее от нападок дружек своих, которые в прошлом году принялись Агату по привычке, как и раньше, внучкой Бабы-Яги звать.
Вступился он за нее, не побоялся слово свое за сироту сказать, да ленту атласную подарил, ту самую, которую она и сегодня в косу вплела, ту, которую под подушкой держала, да по праздникам доставала, волосы украшая.
Вот и сегодня с утром проехал мимо Услад на своем сером коне, улыбнулся, да протянул ей первоцвет, который на пригорках одним из первых цветов распускается.
Да не просто подарил, а задержался Услад у плетня старого. И пока стоял, подарил Агате платок вышитый, тонкий:
– Вчера ездил с родителем на ярмарку. Вот, приглядел его, да тебе решил привезти. Порадовать, – сказал он, глядя на то, как Агата пшено курам сыпет.
Приняла девушка подарок нежданный. Залились ее щеки румянцем, забилось сердце в груди чаще. Да и как тут остаться равнодушной, когда тот, кто ночами сниться, о ком мысли все, подарок дарит?
– Сегодня Лельник, – проговорил парень, взгляда от Агаты не отводя. – Я сейчас отцу помогу в поле, а потом к кострищу отправлюсь. Приходи.
И, ударив коня по крутым бокам, Услад поскакал в сторону своего дома.
А Агата стояла и радовалась, на платок глядя, пока бабушка Яговна не позвала ее, да не велела избу к празднику вымести.
И надо же было Агате платок тот подаренный на колышек повесить да в дом забежать!
А как вышла с ведром из дома, так и охнула: доедала подарок Усладов соседская рябая корова.
До этого вся скотина по хлевам сидела. Никак Карачун какую животину беспризорную встретит, да себе заберет! В мешок красный сунет, и даже костей не оставит.
Сегодня же все своих коров на свежей воздух выгнали. Да вот только видимо пастух Никифор где-то бражки нашел да напился. И все коровы, не успев уйти в луга, разбрелись: кто в поле ушел, а кто и к дому подался. Вот и соседняя Зорька домой шла, да платок нашла, Агатой оставленный.
И горько так девушке стало, что подарок от милого сердцу не уберегла и пропал платок – что хоть плачь! А с другой стороны, смешно все случилось. Надо же так было опростоволоситься! И вроде как и не плакать надо, а над собой растетехой такой смеяться.
А корова знай себе жует вещь для Агаты бесценную, да хвостом крутит, мух отгоняя.
Хоть и грустно Агате, а все же улыбнулась она. Праздник ведь сегодня большой. Так чего богов гневить, злиться да обижаться на ерунду всякую? Тем более фиолетовый цветок ветреницы остался стоять на оконце, напоминая о приезде ладного парня.
И Агата, сорвав прутик ивы, погнала корову к тетке Малаше. А отогнав животину, вернулась домой и принялась за уборку. После же взялась избу украшать. Хоть и небольшая и небогатая та была, а другого и нечего ждать было, коли жили в ней старушка да внучка ее. Но и беднота не повод не радоваться весне, да богов не чтить. И потому все по правилам да заветам Агата сделала: прибрала дом, собрала все старое да ненужное. Что убрала в сундук, а что и под овраг вынесла. Да избушку неказистую новыми дорожками убрала. На окна повесила занавески чистые свежие, с вышитыми на них долгими зимними вечерами цветами голубыми. Уж сколько она сил на то потратила, то ей одной известно. А на загляденье работа вышла. Как живые голубые пролески на нее смотрели. Старалась Агата, желая богиню весны порадовать. Пусть Леля знает, что ждут ее тут, радуются. И подарит свою милость Агате и Яговне.
А меж тем подруги уже и половину деревни прошли. Донеслась до них музыка, послышался смех веселый – значит, недалеко до гуляний осталось идти.
– А никак тебя Услад сегодня ледяной водой обольет? – спросила Милица.
А Агата лишь покачала головой. Да разве ж удалой парень из одного из самых богатых да ладных дворов во всей деревне, посватается к ней, бесприданнице? Да ещё и злые языки говорили, что ее бабка – ведьма, а Агата – ведьмина внучка.
И хоть не верил во все это Услад, и заступался за Агату, да лишний раз взглядом провожал, даря улыбки свои, да только хватит ли ему духу против воли родителей пойти?
Одно дело венок подарить, да на коне прокатить по полю зеленому, пока не видит отец да мать. Не ругают, что не по делам он коня своего серого Мирка гоняет – а так, развлечения ради. И другое уж совсем— посвататься. А ведь всем известно, что коли обольет какой парень девицу красную на Лелин день, то сватов уж засылать придется. Никак по-другому.
– А может, это тебя Яромир водицей колодезной окатит? – улыбнулась Агата, издали видя гуляния, которые собирались сегодня на высокой поляне, что на пригорке у самого леса была.
Милица лишь улыбнулась и побежала вперед, туда, где разгорался костер высокий, да девушки деревенские, все в сарафанах белых, да в украшениях своих лучших, уже и хоровод сладили, да песни затянули.
Агата пошла за ней.
– Держи, – сбоку от Агаты раздался голос Услада, и его горячие пальцы поймали ее руку и положили в ладонь девушки цветную атласную ленту. – На березку подвяжи, да желание загадай. Глядишь, и сбудется, – улыбаясь, проговорил он и пошел к остальным парням, которые стояли чуть в стороне и поглядывали на веселящихся девушек.
Глава 3. Сказки
И Агата, улыбаясь, пошла за подругой, радуясь весне.
Да и все вокруг радуются. Даже и не косится никто на нее, и слово худого не скажет, что внучка она Бабы-Яги или ведьмино отродье.
Сейчас, когда солнце греет, да душу радует, согревая светом своим, и мир весь добрее.
А раньше, бывало, часто ее девчонки обижали, да и взрослые не лучше были.
Хотя Яговна говорила, что звали Агату так все больше потому, что и волосами она была черна и кожей бела.
– Не чета ты здешним деревенским, – хмыкала каждый раз Яговна, утешая Агату, которую не брали в игры да в хороводы деревенские девушки. Не звали ее и на вечерки.
Знай только Милица и приглашала Агату, да дружбу с ней водила крепкую. И в россказни, что объявилась Яговна старая с младенцем на руках из лесу, да что по ночам к избушке их ветхой то волк приходит, то медведь, а то и кикимору кто-то видел да лешака, не верила Милица и крепко с Агатой дружила.
Не верила во все эти глупости Милица, да и красоте Агатиной не завидовала. Милица сама была красавицей первой. И волосы у нее пшеничные да блестящие были, словно золотые, будто само солнце свои лучи в косу Милицы вплело. Не то что у Агаты – черные как ночь.
Потому, если уж кого красавицей писаной и считать, так это Милицу. А слова Яговны о зависти других девушек к красоте Агатиной… Что ж, Агата ей внучка. А свое, оно всегда к сердцу ближе да взгляду милее.
Закричала сойка, сидя на сосне, взмахнула крыльями и пролетела над полянкой, по которой Агата с Милицей шли. Подул ветерок, донося запах леса хвойного. И легко стало Агате, радостно на душе. Да лента для березы, что Услад подарил, не хуже весеннего дня внутри все согревает да радостью наполняет.
Закончились зимние дни, ушла и зимняя стужа. Не придет больше злой Карачун с мешком своим бездонным красным, куда зазевавшихся путников сажает, да потом в мир нави утаскивает.
“Карачун, али Кощей, а кто и Чернобогом кличет, – говаривала Яговна, расплетая косы Агаты и расчесывая их костяным гребнем. – В самые темные дни, когда ночь в свои владения вступает да правит, чтобы потом начать убывать, когда само солнце заново рождается, тонка грань между миром и потумирьем. Рвется ткань, открываются те двери, что в другие времена закрыты, впуская в этот мир тех, кого тут быть не должно. Выходит из Нави Карачун, неся холод и стужу темную, непроглядную да колючую, и идет он по миру, собирая дары да подношения. А коли кто не откупится, аль попадается ему идущим по заснеженной тропе домой да на пути встанет, так и сгинет путник неудачливый. Потому как неспроста мешок-то Кащеев красен.
Сгинет там человек, и только последний крик его ветер разнесет над домами, с вьюгой перекликая и заставляя услышавших засомневаться: то ли буря это воет, то ли человеческий крик летит и в избу стучится, говоря, чтобы другие из дома носа не казали. Иначе и их погибель злая ждёт. А ежели кто и высунется, да пойдет посмотреть, то ежели не уйдет ещё с того места Карачун, поджидая дуралея, то и его схватит да в мешок тот кинет, где косточки лежат тех, кто не успел спрятаться. Зол «дед», и мешок его не с подарками вовсе. И вот тогда, чтобы отпугнуть Карачуна-Кощея-Деда, да чтобы предки, из нави вновь явившиеся отогреться могли от холода могильного, разгораются костры в деревнях, да ряженые одеваются, чтобы показать близость весны, отпугнуть зло темное песнями веселыми, да нарядами пестрыми зимнюю стужу прогнать восвояси. Идет коляда. И впереди ряженых вышагивает тот, кто несет мешок красный. Обряжается он «дедом», показывая, что нечего сюда Карачуну-Кощею ходить! Идет тут уже тот, кто дань собирает. И ходят по дворам ряженые, собирая подарки. А тому, кто пожадничает, да в мешок красный из сукна сшитый мало положит даров, али вообще откажет, желают настоящего «деда» встретить. И вот уж как оно так выходит, да только и впрямь в том дворе, кому такого «добра» пожелают, не задастся год. А кто не пожадничает, того и беда стороной обойдет. И веселятся люди, тем самым зло отгоняя и не пуская ко дворам своим”, – рассказывала Яговна.
Да, весела Коляда, да вот только привечать Лелю все теплее и радостнее.
Агата улыбнулась, подходя к красной горке, которая так названа была за то, что самую красивую в этот день горку выбирали да украшали ее, навешивая на деревья, что на ней росли, ленты и бубенцы. Вот и в этом году праздник на славу затеялся.
И к Агате все уже привыкли: не гонят, как раньше, в хоровод веселый и звонкий зовут.
Крутятся девушки, поют песни, да смеются.
А парни знай себе, в стороне стоят, да глаз с красавиц не сводят.
А тут и Зоряна показалось. Считалась она первой красавицей. И хоть хороша была Милица, а Зоряна куда как ладнее! Будто лебедь белая. Вот и сегодня выбрали ее Лелей. Прошла она, одетая в белое платье, цветами вышитое да расшитое речным жемчужном, и села на деревянное кресло резное, что на горе поставили. А рядом поставили лавку, куда подарки приносить будут для богини Лели.
– А слышали? Вчера, говорят, от Услада сваты к Зоряне приходили, – хихикнула Любята, стоя недалеко от Агаты, и смотря на подружек своих, что хоровод водить закончили, да теперь стояли, очереди ожидая, чтобы подарки принесенные на скамейку положить, да о самом сокровенном ту попросить.
Глава 4. Горькая любовь…
Милица посмотрела на Агату, а та и вида не подала, что ее слова про сватовство хоть сколь тронули. Мало ли чего болтают! А даже ежели и так, то что с того? Услад ей ничего и не обещал. А мечты девичьи – всего лишь мечты. За них и спросу нет.
И хотя подумала она так, а на душе горько стало, будто схватил кто сердце и сжал его лапой когтистой.
– Завтра, говорят, опять пойдут, – добавила Любята.
И хотя говорила она это подругам, да только косилась все на Агату. Ведь все знали, что Услад-то ей, ведьминой внучке, то воду донести поможет, то стог сена собрать.
Агата же лишь улыбнулась, стараясь выглядеть веселой:
– А я попрошу сегодня, – сказала она Милице, и вроде только ей, да так громко, что те, кто рядом стояли, тоже услышали, – здоровья для бабушки, да чтобы Леля помогла любовь свою встретить. А то все дружбу с парнями вожу. А хочется не милого к душе друга, а чтобы и к сердцу он был близок.
Услышали ее слова девчушки, что, как стайка соек, щебетали. И враз интерес потеряли в Агате. Вот только она слова-то сказала, а сердце, хоть какие слова скажи, не обманешься. Мил ей Услад был. И в тайных девичьих грезах мечталось ей, что к ней в дом придут сваты от него. Хотя умом и понимала – неровня она богатому да красивому парню.
Но то голова, а то сердце! А ему ведь не прикажешь.
Подошла Агата подарок Леле оставить, да, положив его, даже и попросить богиню забыла о том, чего хотела – о здоровье для Яговны, а большего-то ей и не надобно было. И оставив подношение, пошла вниз с пригорка.
А Услад ее словно случайно нагнал:
– А никак тебя сегодня кто водой ледяной обольет? – вроде шутя, а вроде и серьезно спросил он.
– Обольет, женой стану, – пожала Агата плечами, чувствуя, что внутри помимо горькой обиды поднимается злость.
К чему он с ней так? К чему он на коне ее катал да гостинцами с ярмарки и яблоками, пряниками медовыми угощал? К чему ведра носил тяжелые, чтобы она «руки свои белые да тонкие не натрудила». Говорил, что нравится ему любоваться ими, да что смех ее звонкий сердце его радует.
– Вот как, значит? – нахмурился красавец. – И что же, без разницы тебе, кто посватается? – в его голосе послышалось неприятная холодность.
Будто ледяная колодезная вода в жаркий день на горячую кожу попала.
– А тебе какая печаль, Услад? Ты бы о своих сватах думы думал. Али как Зоряна откажет?
Лицо парня помрачнело:
– А я бы и рад. Не по моей воле родители сватов заслали. Не люба она мне, – вспыхнул он и поймал Агату за руку.
Горячая его ладонь была. Девушке показалось, будто в печь руку сунула. Да только все знают – огонь он только издалека греет да пищу готовит. А сунься в пламя, и сгоришь. Плохи шутки с ним…
Хорошо она это знала:
– Люба, не люба. Против родительского наказа не пойдешь, – она остановилась, глядя парню прямо в голубые, как небо в жаркий и солнечный полдень, глаза.
– Вот оболью тебя водой сегодня, и сваты тут уже ничего не решат, – твердо проговорил он, не отрывая взгляда от Агаты.
– А что ведьмой меня кличут и ведьмовским отродьем, не смущает тебя? Не боишься молвы худой? – глядя на него, спросила девушка, чувствуя, как сердце, что до этого будто коркой льда было покрыто, оттаивает, вновь в груди стучать начинает да жизнь чувствовать.
А Услад потянул ее за березняк молодой, туда, где кусты дикого терна росли, да цветом белым покрылись сейчас. Потянул парень статный и молодой девушку туда, где увидеть никто не мог их.
– Моя ты, Агата, моя! Запомни это. А кто посмеет посмотреть на тебя, тому со мной дело иметь, – горячо и зло проговорил он, целуя ее в самые губы.
И жарким вышел тот поцелуй украденный, жарким да настойчивым.
Попыталась Агата Услада оттолкнуть, да куда там! Разве ж сдюжит тонкая да звонкая девушка против парня, словно медведя здорового, да в плечах широкого? Всем известно: валил Услад быка двухгодовалого за рога. Куда уж ей совладать с ним!
Поцеловал он ее, а после и на землю уронил.
И как не противилась Агата, прося отпустить ее, да знай Услад только и шептал, что как увидел ее, так и запала она в самую в душу его. А уж как девицей стала, так и вовсе с ума его свела. Все мысли лишь о ней были. Видно, и впрямь не лгут, что ведьмина она внучка. Закружила голову парню бедовому, забрала себе сердце его и душу. Разве ж можно? Разве бывает так, чтобы мысли и днем и ночью – и все о ней?А он и не против, коли и волшба это. И что милее Агаты в целом мире для него никого нет и желаннее. И жаркими были те слова, да злыми. И чего больше в них было, Агата так и не разобрала.
Да и куда там, до этого ли, разве, когда тебя неволят? Силен Услад… И как бы не противилась Агата – а куда там! Получил он свое.
А после рядом довольный развалился. И не заметил он даже, что по лицу Агатиному слезы текли горькие, да рубашка белая, нарядная в крови испачкалась.
– Моя ты, запомни это. И впредь моей будешь. Я тебя в шелка да парчу наряжать стану. Все каменья самоцветные, какие есть на земле нашей, твои будут. А что сваты к Зоряне пошли, так и пусть. Будет она женой мне по названию. Ты же женой мне по сердцу станешь. Негоже супротив воли родителей идти. А то ведь лишат всего. И будем мы с тобой скитаться, как безродные. Не в твоей же лачуге ветхой жить нам! А так будешь ты в злате да серебре ходить, всем на зависть. И никто косо не посмеет на тебя посмотреть, – сказал он и, встав, оправил рубаху и ушел к дружкам верным. Лишь напоследок добавив, что ночью сегодня, пока все спать будет, придет он к ней. И чтобы ждала она его, не засыпала.
А Агата кое-как после ухода Услада поднялась да до берёзки еле дошла. Привалилась она к ней, как к спасительнице. Упала в объятия ветвистые. Да разве боль свою дереву отдашь? Такую боль и объятия материнские, теплые, родные, не излечат. Куда уж дереву то сделать…
Прислонилась девушка к березе, глядя на гуляния и чувствуя в душе пустоту такую, что и ведром не вычерпаешь. И, не чувствуя под собой неверных ног, села на траву молодую зеленую, да глаза прикрыла, роняя слезы горькие.
И вдруг среди песен и смеха весёлого, что до Агаты словно издалека доносились, послышался звон метала, да топот коней, что сменился женскими криками.
Глава 5. Сарочины
Поднялась она и подошла к кустам, туда, где гуляния недавно были глядя. И увидела, как из леса выходят сарочины.
И вроде лицом они совсем не отличались от деревенских, и одежды их такие же были – так сразу и не отличишь и не скажешь, где свой, а где чужак пришлый. Разве что, присмотревшись, увидишь, что кафтаны у сарочин были все же чуть другие, на чужой манер пошитые. Не как принято у людей добрых, а запашные. Да разве ещё порой у кого нитями шелковыми вышиты были воротники. И хоть однажды лишь довелось Агате их видеть, хорошо она запомнила и тот день, когда они на деревню напали, и то, как бабка Яговна ее за печкой прятала, да богам молилась, чтобы обошла их дом беда.
– Бабушка, а почему они здесь? Зачем приходили, да дома пожгли?Неужто гнева богов не боятся? – спросила маленькая Агата, после того как сарочины, награбив что успели, да в полон часть девок угнав, ускакали, оставив разоренные дворы.
Вихрем они прошли по деревне, в каждый дом почти заглянули. Из каждого двора, где нажитым добром откуп взяли, а где и жизнью чужой. Только дом Яговны и обошли. Наверное, решили, что и жить-то там никто уж не живет – такой ветхий он был да неказистый.
– А разве ж проклятые могут чего бояться? – ответила тогда Яговна, – Боги их дома лишили, да скитаться по земле отправили. Вот и творят теперь сарочины бесчинства свои, да людей добрых пугают.»
Вот и сейчас смотрела Агата на пришлых. Вроде и кожа таким же цветом, как у нее, и глаза похожи. Да вот только говор другим был, и взгляд глаз – злой, хищный.
Во второй раз довелось увидеть тех, кто не с миром пришел, не с добром. Грабить они пришли. Грабить и убивать. Да и в какой день! Не чтят они богов, не боятся гнев их на себя наслать.
Раздался звон стали. И ветер донес до Агаты сладкий привкус крови, которая упала рудой на зеленую траву и окрасила ее в красный цвет. Словно не желая ждать своей очереди, и наперекор повелению Лета-Додолы, выросли на пригорке маки кроваво-красные оперед других цветов.
А воздух все наполнялся и наполнялся новыми звуками. Заржали кони, разнеслись крики и брань над лесом, смешались они с детским плачем и бабьим воем. Затрещал огонь, который должен был зиму погонять, да вместо того перекинулся на березку молодую, украшенную лентами, не жалея ее. Лизнул огонь жадный и скамью, на которой подарки для богини Лели лежали. А Зоряну, что на резном стуле сидела и богиню изображала, схватил один из пришлых, и довольно цокая языком, потащил к своей лошади.
– А ну отпусти ее! – узнала Агата голос Услада, который встал перед чужеземцем, держа в руках тяжелую дубину.
Замерло сердце, и сама собой в голове мысль появилась: а встал бы он, Услад, перед сарочином, будь на месте Зоряны Агата?
И тут же она мысли эти прогнала, потому, как и сама знала: не встал бы! То невеста обещанная, сосватанная. Жена будущая. Уж коли не заступиться за нее, так стыд и позор его и семью всю его ждёт. А Агата? Что она? Так, полуночное развлечение, та, с кем лишь украдкой можно ночи коротать.
И такая злость взяла Агату, что и пусть бы мечом Услада рубили сейчас чужаки, она бы и рада только была: за обман его, за честь свою девичью поруганную, за то что другой обещанный, ее в свои сети манил…
И тут за кустом калины мелькнул мужчина в синем кафтане. Стоял он будто в стороне, за всем наблюдая. Словно и не человек совсем, а истукан какой. И только глаза – темные, живые, с интересом вокруг смотрящие, говорили, что это все же живой человек. И вроде видно лицо его, а и не разобрать…
И тут, прямо у уха девушки раздался свист, и рядом с Агатой что-то пролетело, будто птица быстрая. Пролетело и упало, острым наконечником в сырую землю войдя, знай только, перья на древке на ветру едва покачиваются.
Стрела…
Агата обернулась и увидела, как чужак вновь поднимает лук и натягивает тугую тетиву, метя наконечником стрелы в грудь Услада, да свистит свистом особым, своих предупреждая, чтобы на пути стрелы не встали.
И поняла девушка, что желание ее, то, о чем вскользь по злобе обманутого сердца подумала, в явь сейчас превратится да исполнится.
И такой страх душу затопил, что и дышать страшно! И заслужил Услад наказания. Но ведь жизнь отнятую не вернуть.
И от мыслей этих будто весь мир переменился: пропали из него краски, смолкли крики и шум, утихло ржание коней и лай собак, стих плач да брань чужеземная. А вокруг заплясали темные тени, черные, жуткие, ломаные, да корявые. Плясали они и у ног Услада, готовые схватить его да в землю утащить. Плясали у ног сарочина пришлого, который напротив стоял, собираясь Зоряну в качестве трофея победного да девки для развлечения забрать. Плясали они и у ног самой Агаты.
И вспомнился ей вдруг тот человек в синем кафтане у кустов калины. Интересно стало: а что к нему тени, также тянутся? Также готовы схватить? Готовы ли супротив него пойти?
Вот только пусто у куста было. Будто и не было там никого.
И тут тугой воздух пронзила пущенная сарочином стрела. Полетела, целясь в самое сердце Услада. Да так медленно, тягуче, будто и не по воздуху она летела, а сквозь мед тягучий.
Посмотрела на стрелу Агата, и та тень, что ближе всех к стреле была, поймала ту, да в землю утянула, а след за ней и чужака, ее выпустившего.
Закричал тот, забился, не видя и, не понимая, откуда враг незримый пришел. Да только, сколько бы не кричал он и от боли не корчился – пропал в сырой земле.
А тени только больше выросли. И следом за сарочином, что стрелу выпустил, и остальные пришлые больше не врагами стали. Разделили они участь собрата жуткую.
Кричали сарочины, стонали, дух из тела выпуская. Кто по голову в землю ушел, кто по пояс, а кто и вовсе полностью. Деревенские же принялись богам молиться, да бежать скорее от гиблого места.
И не осталось вскоре никого из живых на поляне, кроме Агаты, которая стояла будто истукан какой. А с рук ее не то смола черная капала, не то кровь чужая. Да Услада, что был бледный, словно саван погребальный, а в глазах его не то испуг, не то злоба плескалась.
– Ведьма проклятая, – донесся до Агаты его голос, будто сквозь вату какую, а посеревший мир вовсе поблек, чернотой обернувшись, и упала она в беспамятстве.
Глава 6. Ничто не длится вечно…
Отступила спокойная и убаюкивающая темнота. Ушла туда, откуда пришла, унесла с собой покой и сон, не принеся отдыха.
Агата лежала на кровати и никак не могла понять, что случилось, и как она оказалась в родном доме. А рядом с ней сидела Яговна, гладя примостившуюся на ее коленях рыжую с коричневыми подпалинами кошку:
– Проснулась. Это хорошо, – проговорила та бесцветным голосом. – А теперь нам с тобой собираться пора.
– Собираться? – Агата поднялась на кровати и села, свесив ноги на холодный деревянный пол.
Да так зябко и неуютно в избе ей показалось, будто бабушка Яговна вовсе и не топила никогда тут печь. Будто нежилая эта изба вечность стояла, сырая и пустая. И на улице будто не весна красная была, а осень сырая, умирающая, которая последнее тепло из избушки старой, что солнце летнее в ту вложило, забрала.
