Kitobni o'qish: «Алыча»

Shrift:

Свойство большой воды

Так всё и должно происходить: из одного звука вырастает строфа. Она еще не ясна тебе, что-то бормочет, но ты видишь уже в голове ее очертания.

Ты всегда знаешь, сколько там будет строк.

Сколько строф в стихотворении – нет, а вот сколько строк в первой строфе – да.

Музыка математична.

Твоя задача вывести каждый раз какую-то формулу. Иногда ты сам не знаешь чего. Зато ты отлично помнишь слова Хокинга:

«Правильная формула всегда элегантна».

В слово «элегантно» он вкладывал, разумеется, не тряпичный, а математический смысл.

В общем, стихотворение можно «доказать».

То же самое касается и книги.

Мы все знаем, что книга не строится, а растет. Она даже может расти криво, но такова ее древесная (опять это неотменимое слово) формула.

Однажды мы разговаривали с Алексеем Шмелевым о названии этой книги (мне сперва оно казалось недостаточным), он сказал:

«Так и должно восприниматься. Книга должна расцвести из сухой ветки названия в сок на губах в финале».

Мне понравилось. Почему-то именно тогда слово «алыча» стало убедительным.

Если пусто внутри
говори о простом —
о любви говори,
о звезде над мостом.

Первая строфа этого стихотворения говорит о том, о чем и я. Если внимательно и последовательно читать книгу (хотя стихотворные книги не читаются «навылет»: они открываются в произвольном порядке, в случайном месте, и потом ты идешь либо вперед, либо назад, а потом перескакиваешь – и опять открываешь в рандомном месте), то читатель может разгадать, о чем действительно говорит эта книга.

Всё живое мгновенно и тонко —
но тягучи желанья твои.
Приюти в своём доме котёнка —
накорми его и напои.

Зачем тут котенок? Мы не просили котенка.

Но он здесь нужен (книге нужен, даже не автору), чтоб потом обернуться чужим погибшим невосполнимым ребенком.

Это в новостях не показали – камера от этого искрит:
мальчик на разбомбленном вокзале с кем-то невесомым говорит.
Пляшут как чумные ватты, омы – воздух превращается в желе.
И кивает кто-то невесомый,
и уходит в вечность по золе.
Говорят, что истины просты и нечего зазря узлов вязать,
но глядят на мальчика святые и не знают, что ему сказать.

Эта книга о мире и о войне. Но движется она, как море: с одной стороны, стоит как будто на месте (есть там какое‐то недвиженье, что-то застыло: в горе ли, в оцепенении, в двойном человеческом молчании), а с другой стороны, накатывает.

Это странное свойство большой воды.

* * *

Столько света вокруг —
с непривычки смотри не ослепни.
Пыль прекрасной звезды
оседает на теле твоём.
И от этой пыли умирают
все мухи и слепни.
Все кто пил твою кровь
и напившись кружил над гнильём.
Как красив этот свет.
Ты бы тоже мог стать этим светом.
Но ты слишком тяжёл.
Но грехи тебя тянут к земле.
Ты откроешь глаза
и наутро не вспомнишь об этом.
Только пение птиц.
Только солнечный луч на столе.

Так всё и должно происходить: через несочетаемые в одном смысловом ряду слова «формула», «дерево», «море» должна вырасти одна большая строфа. Она никогда не уместится в твоей голове, тебе не выучить ее наизусть – это попросту невозможно. Но теперь ты видишь ее очертания.

Дмитрий Воденников

«В апельсиновых рощах холодный туман…»

В апельсиновых рощах холодный туман,
сквозь который к тебе пробираюсь на ощупь…
Что, казалось бы проще,
когда ты шаман —
пить глазами туман в апельсиновой роще.

Разбуди меня завтра,
создатель игры.
В доме с окнами в сад, переполненный светом,
и верандой – на самой вершине горы,
любоваться на небе вчерашней планетой.

Посмотри, как прекрасен и крепок мой сон —
в нём любимая женщина дарит мне сына.
И глаза у него ярче тысячи солнц,
и какие на ветках висят апельсины.

Я всю жизнь сюда шёл – от зари до зари.
Столько раз я себе представлял эту рощу – где-то там…
А она оказалась внутри – прямо в сердце моём.
Что, казалось бы, проще…

«Мой красивый, добрый, задумчивый, голубоглазый…»

Мой красивый, добрый, задумчивый, голубоглазый.
В этом мире есть столько всего, что не нàчало быть.
Я хотел бы тебе рассказать обо всëм и сразу —
но скажу только то, что ещë не успел забыть.

И огонь, и вода, и тем более медные трубы —
разрушают лишь тех, кто совсем не усвоил азы.
Это ты сейчас говоришь языком ютуба,
а увидишь вечность – придумаешь свой язык.

Это ты сейчас замурован в квадрат планшета,
и пока ты слеп – ты не спутник своей судьбе.
А увидишь смерть и обнимешь свою планету —
как никто никогда. Что ещë рассказать тебе?

Что дорога в небо крута, а к греху – поката.
Что над всяким законом – тот, кто писал закон.
Что плакаты пестры, но однажды сгорят плакаты —
и останутся лишь стихи на торцах икон.

Что любой, кто хочет унизить тебя – был сам унижен.
Что любой, кто тебя полюбит – тобой спасëн.
Постарайся по мере сил не влюбляться в рыжих —
а хотя, если хочешь – влюбляйся,
на этом – всë.

«Последнее мгновенье у такси…»

Последнее мгновенье у такси,
неловкое щеки прикосновенье.
– Остановись мгновенье – не проси,
не жди, что остановится мгновенье.

Оно не остановится – авто
исчезнет не спеша за поворотом.
Про что же фильм? Наверное про то,
что с выдохом закончится суббота.

Герой бредёт вдоль скверов и аллей
нездешний и ненужный, как Есенин.
И купола задумчивых церквей
не приближают близость воскресенья.

Когда кино закончится – река
ценителей, зевак и между прочим
обсудит его ценность… А пока —
спокойной ночи, мой герой, спокойной ночи.

«Спит под голову калека…»

Спит под голову калека
уложив страну.
Бог придумал человека,
человек – войну.

Снег засыплет пепелище —
крепко спи, дружок.
Это всем больным и нищим
падает снежок.

Просто мы ещë не знаем —
что весна близка.
И что скоро мы растаем
и пройдëт тоска.

Золотые души наши
раскроят тела.
Спи, дружок, и днём вчерашним
не кради тепла.

«Мир от греха ослеп, оглох…»

Мир от греха ослеп, оглох,
стал грубым, как кирза.
Когда в хлеву родился Бог
и приоткрыл глаза.

И под мерцание комет
и отблески луны,
Бог в первый раз увидел свет
с обратной стороны.

И ощутил тепло от рук,
и в нос ударил пот,
Бог в первый раз узнал, как звук
звучит наоборот.

И начал изучать азы
и ощутил тоску —
прижав беспомощный язык
к шершавому соску.

О, дева, радостнее будь —
тебе страдать за двух!
Иначе миру не вернуть
и зрение и слух.