Kitobni o'qish: «И лишь безумец»

Это случилось в 30-ом или 31-ом. Сейчас уже трудно точно вспомнить год. В нашей памяти картинки прошлого сливаются, наплывают одна на другую.

Потому что все мы узники пространственно-временного континуума, и время неотделимо от пространства, как рука от человека до ампутации. Так же и пространство часть своего времени в том самом виде, в каком его застало конкретное мгновение. В следующий миг оно уже другое – там листик оторвался от ветки, а где-то взорвался снаряд.

Правда, сейчас поговаривают, что научились делать трансплантацию пространства, пока еще только в очень ограниченном объеме. Я слышал, не более кубометра, и то происходит отторжение и прочие побочные эффекты, как и с трансплантацией органов в начале века.

Эта сучка привязалась ко мне как баннер к сайту, как козявка к ногтю, как в ванной лист к жопе (так, вроде, говаривал мой дедушка), когда я шел по Невскому. Истошный, как и все последние пять лет, стоял на своем месте, на перекрестке с Садовой, и витиевато баттлил сам себя. Осколок почившей в бозе после появление электронного рэпера CoolPunch, некогда культовой рэп-культуры. Сначала многие эМСи рыпнулись побаттлится с ним, но после того как он вчистую уделал Кембрифедота, все было кончено.

Ладно, блин, я вспоминал тот день в перламутровых тонах не ради исторического экскурса в рэперские баталии. Рэп из рынка с многомиллионными оборотами, фанами и мировой славой остался уделом обнищавших фанатиков вроде Истошного, так же как постепенно после создания DeepBlue шахматы превратились в забаву пенсионеров в парках.

Просто она, эта сучка, и сейчас мне выедает мозг, как и тогда двадцать лет назад.

***

Она была миниатюрная и довольно худенькая. Длинные черные прямые волосы тщательно вымыты и аккуратно расчесанные рассыпаны со спины по белому короткому пальто. Ноги в плотных черных чулках и ярко-красных полусапожках на не очень высоком каблучке. На голове такой же красный берет. Руки в белоснежных перчатках. Если пальто белое, но имеет какой-то кремовый оттенок, то шерстяные перчатки идеально белоснежные. Именно ее руки и привлекли сначала мое внимание. Шла она не быстро, и при этом ее ладони и пальцы жили своей отдельной жизнью. Она выгибала кисти, растопыривала пальцы веером, собирала и сжимала в кулаки, потом поочередно разгибала пальцы. Может быть, перчатки были новые и ладони еще не привыкли к их фактуре и покрою, а может, она жестикулировала в такт своим мыслям.

На фоне темного ноябрьского вечера казалось, что кисти ее рук играют спектакль-пантомиму. Белые живые подвижные пальцы на черном занавесе вечернего города. Выше запястья руки спокойно свисали вдоль боков. Я невольно стал следить за этой игрой. Казалось, что эти белые бесенята сейчас доиграют свой спектакль и поклонившись напоследок скроются за кулисами, в рукавах пальто. Но они продолжали играть свою непонятную пьесу.

Я догнал ее на светофоре. Заглянул в лицо. Маленький аккуратный нос и по-восточному круглый овал лица. Она повернула голову и посмотрела на меня. Периферийным зрением я видел, что ее кисти продолжают свой спектакль. И… как-то непроизвольно моя правая рука согнулась в локте и изобразила гуся, щелкающего клювом. Она тоже подняла правую руку, и ее белоснежный гусь ответил моему.

В принципе этого было уже достаточно, чтобы идти в ближайший свободный приват, но я на всякий случай сказал:

– Мне нравится снег большими хлопьями, сноуборд, глинтвейн, стихи Бродского, свиные ребра с брусничным вареньем, спейсомания…

– А мне – ты, – просто ответила она.

Мы подошли к контейнеру с надписью «приват». Над дверью горела зеленая лампочка. Свободно. Я приложил большой палец левой руки к считывателю папиллярного рисунка. Правой набрал на клавиатуре время – один час и нажал клавишу оплатить. Видимо, я немого волновался, и моя рука подрагивала, потому что считыватель сначала выдал ошибку распознавания. Она мягко накрыла мою левую ладонь своей, приятно щекоча ворсинками белоснежной перчатки. Наконец сканер считал рисунок отпечатка и идентифицировал меня, отправил запрос в банк и списал необходимую сумму с моего счета. Моторчик замка прожужжал и разблокировал дверь.

Когда и на третий день после встречи с красным беретом эта чёртова сучка продолжала выносить мне мозг, я решил сходить в поликлинику. Аппарат сделал мне томографию, и через пару минут на экране появилась надпись:

«Патологическая зацикленность мысли на одном субъекте.»

Гениально! А то я этого не знал. Страховка не покрывала томографию, и за эту бесценную информацию пришлось платить. Компьютер, еще немного поскрипев мозгами, выдал:

«Рекомендуется пройти полную или частичную зачистку. В случае не применения зачистки велика вероятность развития зацикленности в любовь.»

И дальше, вот уж программисты оттянулись – постарались, так сказать, разбавить медицинский язык, внести, блин, кусочек человечности:

«А оно Вам надо?» И подмигивающий смайлик.

И овце ясно – не надо. Потребность в любви начала сходить на нет еще когда я учился в школе. И к 25-ому году совсем отпала. Выросло мое поколение – поколение без продолжения. Появились абонементы на отношения от трех месяцев до года. Одноразовый секс узаконили еще в 20-ом. И на фига козе баян, кому нужна эта любовь. Одни мучения.

Но про эти зачистки памяти ходило очень много разнообразных слухов. Говорили, что не всегда чистки проходят без последствий. Как раньше с абортами, когда их еще делали дедовскими методами: недоскоблили, и привет – бесплодие или еще чего похуже.