Kitobni o'qish: «Мup»
***
Преданность, уважение, верность, любовь – что-то безнадежно утерянное в нашем мире, и мы готовы на все, чтобы вновь испытать это. Нет худшей болезни, чем плясать под чью-то дудку, принимая навязанное за собственное и искреннее. Мне повезло. Да, я один из миллионов, кто испытал… любовь.
Любовь на самом деле – жуткое чувство. Если оно неуправляемо, то может сжечь человека дотла. Будучи столь прекрасным, способным изменять к лучшему, имея возможность создавать шедевры, толкать к открытиям, раскрывать все лучшие потайные уголки души, о которых человек может и не догадываться, оно иногда доводит сосуд жизни до опустошения, вытягивая все соки жизни, оставляя грязно-серое существование. Это чувство неуправляемо. Оно может сыграть очень злую шутку, когда ты теряешь контроль и полностью ему отдаешься. Это уже не ты. Любовь играет по правилам, которые удобны ей. Ей нужна энергия. Энергия жизни.
Не всем дано любить. Никому почти не дано. Рационалисты говорят, что это чувство – выдумка. И они оказались правы. А оппозиционеры ошибались, хоть и доказывали обратное.
Я не ошибся в выборе. Но финал печальный. И мне уже не быть счастливым человеком, никогда. И я ведь с самого начала знал, что все не так, что я иду неправильным путем. Но верил. Надеялся. Мне давали надежду. Нагло врали в лицо. Но я-то не знал тогда правды. Но, что самое ужасное, если бы и знал, ничего не поменял бы. Меня так сильно пленили чувства, я был так опьянен, что перед глазами стояла пелена, которую никто не был способен сорвать. Слова летели мимо, доказательства казались ложью. Да и вообще, чувствующий человек, да, именно человек, не способен различать правду. Я растворился в своих эмоциях, придумывая себе неисполнимое будущее.
Пойду. Меня ждут. Возможно, я смогу еще когда-нибудь что-то сказать. А, может, буду овощем, который не способен будет сходить в туалет без чьей-то помощи, или умру. Я не испытываю страха. Я решил: высочайшая цена оправдана.
***
Я хочу оставить небольшую запись. Возможно, она кому-нибудь пригодится, заставит сразу трезво посмотреть на жизнь, и тогда все поймут то, что мы… Нет, об этом позже.
Все знают, что я заблуждаюсь, ведь понять, что земля крутится вокруг солнца, а не наоборот, можно только уже зная об этом заранее, и лишь избранные способны к такому открытию, основываясь на сильном интеллекте и наблюдениях. Жаль, что избранные больше не живут в нашем мире. Вы не поверите, конечно же, но в мире вообще нет ничего правдивого, кроме слов, которые вы читаете и плюетесь, думая о моей завышенной самооценке. Дочитав до конца, можно принять все или нет, но истина от этого не изменится.
Меня зовут Виктор. Я был самым обычным человеком, возможно, более посредственным, чем остальные, без особых амбиций. Жизнь сделала из меня полное ничто. Теперь я полностью растворился в пространстве, и во мне ничего не осталось, кроме этой ужасной, но в чем-то прекрасной и сурово правдивой истории. Я, наверное, плохой писатель. Никогда не думал, что решусь написать что-то. Да и кто сейчас вообще пишет? Архаичные действия. Да никто и не читает – уже лет пятьдесят, наверное – ничего длиннее рекламных слоганов.
Я родился в семье прожженных рационалистов, мне прививали идею о том, что только логика и упорядоченные действия способны спасти мир. Они были правы. Если бы не движение рационалистов, мир развалился бы на куски и погряз в пучине террора и войн. Моя семья была скупа на эмоции. Дед – член международного объединения конформистов. Именно конформисты выработали позиции смирения и принятия жизни такой, какая она есть. Уже после конформисты эволюционировали в рационалистов, которые своим краеугольным камнем назвали четкую логику и отсутствие чувств. Не важен процесс, важен только понятный результат, достигнутый известным путем.
Ох, что было бы в мире, если бы не они? Террор разросся бы повсюду. Под эгидой борьбы с ним сильные мира сего начали перекраивать карту мира, пытаясь оставить свое имя в истории. Интересы людей были поставлены на последнее место. Для правителей, одержимых лишь желанием тотального контроля, мир стал большой шахматной доской. К счастью, в какой-то момент стало ясно, что контроль полностью утерян, у правительств не осталось рычагов влияния, и даже самые сильные лидеры вынуждены признать свою беспомощность. Обычные люди готовы были отдавать жизни, лишь бы обрести потерянную свободу. Тоталитаризм вперемешку с разрастающейся анархией довел до того, что ресурсы не приумножались, а уничтожались, чтобы они не достались другим. Целые города вырезались, если они не готовы были согласиться с той идеологией, которую им навязывал местный князь. Заводы взрывали, чтобы не отдавать врагу, реки травили, леса жгли.
Человек стал человеку волком. Несмотря на введенный везде полицейский режим, улицы были опасны: не чужие, так свои готовы были убить за слово. Люди предпочитали сидеть по домам, чахли и деградировали. Искусство, литература были погребены в далеком прошлом. Работать никто не хотел, ведь роботы и так обеспечивали минимально необходимым набором материальных благ. Духовное воспитание катилось к черту.
Именно тогда рационалисты написали свой свод законов, который оказался по душе большей части населения. История путается в том, как именно закончилась «черная эпоха». До сих пор есть много нестыковок, но об этом не принято говорить. Результат важнее. Постепенно конфликты закончились.
Лишь небольшая доля людей не готова была принять «роботизацию» человечества, отказ от свобод и права выбора. Лидеры оказались умнее, осознав, что бороться с этим оппозиционным движением бесполезно. Рационалисты выделили им специальные зоны, в которых не работали новые законы. По сути, там можно было делать, что хочешь! Был заключен мирный пакт, что новое единое правительство не будет навязывать им свои ценности, а бунтари, в свою очередь, будут сохранять мир и не мешать жить людям в рационалах. Была также достигнута договоренность, что каждый человек вправе сам выбирать, где ему жить, и имеет право пересекать границу, полностью подчиняясь правилам того места, где находится. Рационалисты закрутили гайки, и попасть к ним стало не так-то просто. Оппозиционы не требовали абсолютно ничего. Романтика свободы тянула в свободные зоны все больше и больше молодежи из рационалов, со временем сформировав окончательный вид оппозиционов как единой зоны. Так и прижились названия. Оппозиционы – выделенные сектора оппозиционеров, которые со временем все же написали свои законы, намного более путанные и дающие больше шансов проявить себя и свои чувства. Появилась и армия роботов, как у рационалистов. Конфликты полностью закончились, и мир наконец обрел долгожданное спокойствие. Уже четверть века все люди имеют право перемещаться между зонами по всей планете. Государственные границы стерты, есть только оппозиционы и рационалы – объединенные зоны рационалистов.
***
В общем, если говорить кратко, меня воспитывали в полной гармонии, прививая порядок во всем. С детства мне доказывали, что эмоции и свобода воли несут разрушение. Себе и окружающим. Я верил. Ведь так просто жить и делать все, что говорят. А можно и ничего не делать, но получать бесплатный ежемесячный набор самого необходимого. Иногда даже вставать с кровати не было смысла. Передашь пару мыслей по провизору, получишь в ответ пару фильмов, несколько сообщений от приятелей, и рекламу на закуску – прямо в недра мозга. Потом погрузишься в канал, транслирующий производство новой модификации самолета. Ты переживаешь все: жар цехов, холод ветров, жуткий гул турбин, но находясь на месте. Весь мир в твоей голове! Больше ничего не надо. Так я и жил. Скорее, существовал.
В двенадцать лет я испытал шок, когда старшая сестра Лейла, которой было всего шестнадцать лет, сбежала в оппозицион и не вернулась. Мы, по крайней мере, знали, что она жива. Иногда она посылала матери скупые сообщения, пытаясь скрыть в них эмоции.
Зачем она это сделала? Тогда я никак не мог этого понять. Как можно променять идеальную жизнь на безумие? Я слышал о других людях, которые сбегали. Кто-то возвращался, кто-то нет. Отец уверенно твердил, что в оппозиционы переезжают только психически больные люди. О сестре он молчал. Эта тема стала запретной в нашей семье. Мы как будто забыли, что она когда-то существовала. Нерационально переживать за дочь-предательницу.
По прозиметру всегда показывали, что в оппозиционах все гораздо хуже: сплошная грязь и нищета. Люди вынуждены даже попрошайничать, чтобы поесть! Это невозможно было даже представить в ситуации, когда пищи и материальных благ было абсолютно достаточно, и даже больше, чем нужно. Машины могли бы обеспечить пропитанием в пять раз больше людей, чем было на планете! Так как можно голодать-то? Говорили также, что в оппозиционах происходит много убийств: из-за того, что долго живущие там люди становятся животными и теряют свое лицо. Беззаконие, наркотики…
Однако я знал, что мама в молодости несколько раз посещала оппозиционы, и даже как-то сказала в гостях у подруги, что хотела бы туда еще раз. Отец жестко отругал ее за такие мысли. Мать сразу осеклась, осознав свою оплошность, после чего я уже ни разу не слышал от нее ничего подобного.
В отличие от некоторых сверстников, я никогда даже не фантазировал о поездке в оппозиционы, особенно помня поступок сестры и то, как холодно это пережили в семье. Меня реально все устраивало. Конечно, в формате экскурсии мне было бы интересно побывать там, но не более.
В юношестве я вступил в клуб юных послушенцев, так как из них брали в армию законников, а потом – и в правительство. А там – просто благодать. Огромные дома. Пятиканальные прозиметры с автовосприятием мозга. Я даже представить не мог, каково это: сразу впитывать мысли пяти людей одновременно, и все четко различать. Обычным гражданам такое могло только сниться. Два-три канала и то сложно было достать. Пожалуй, рационалисты вообще могут заставить себя работать только для того, чтобы получить прозиметр получше. Остальное уже есть – бесплатно и в избытке.
Мне, честно, было даже не интересно, как живут оппозиционеры. Выбрали хаос – это их дело. А мне и дома было хорошо. Даже поступок сестры, вызвав интерес и удивление, не смог создать во мне желания покинуть границы родного рационала. Зачем? Меня любили мать с отцом, и особенно сильно – после предательства сестры. В школе меня уважали. Да, я еще успел поучиться в школе, пока система образования окончательно не перешла на передачу информации по прозиметрам. Хотя и тогда это было скорее хобби, чем что-то стоящее.
Мне очень хорошо лежалось на моем любимом диване, я лишь иногда протягивал руку, чтобы дотянуться до стакана с соком, который принес домашний робот. Диван. Сейчас я вспоминаю о нем с упоением. Диван. Диван. И на что я променял тебя? Ха-ха.
Так шла обычная спокойная жизнь молодого парня в рационале. Возможно, я был даже более спокойный, чем многие сверстники. Взрослые мне прочили за это великое будущее. Хотя категория величия была неприлична в мире рационалистов. Мне все нравилось. Немного учебы, немного прогулок, чтобы окончательно не атрофировались мышцы, даже немного живого общения. Все было хорошо.
***
Возможно, так все и продолжалось бы, если бы однажды, несколько лет назад, я не увидел Лейлу на выставке, куда пришел к друзьям, которые занимались разработкой ультрапортативных летательных аппаратов. Такие пользуются спросом в рационалах. Выглядят как портфель, но стоит нажать кнопку, и они способны поднять тебя на сто метров и со скоростью до двухсот километров в час нести в любую точку мира. Технология старая, но размер устройства меньше. Кардинально нового давно уже ничего не изобретали. Незачем.
Я сидел на кресле и о чем-то болтал, когда увидел ее. Она увлеченно беседовала с представителями другой компании, предлагающей аналогичные устройства для полетов. Одета она была в шорты – для рационалки короткие до неприличия – и синюю футболку. Она сильно изменилась. Я в какой-то момент подумал, что ошибся, но, когда наши взгляды пересеклись, понял, что это она.
Я долго смотрел на нее издалека, не решаясь подойти. Какая-то детская обида на нее засела во мне и не давала сделать шаг. Для меня она была предательницей, бросившей нас. «Интересно, она поняла, что я ее брат?» – крутилось у меня в голове.
Я попросил друга подойти вместо меня. Да! Обиженный мальчик. Таким я тогда был. К счастью, друг справился с поставленной задачей на отлично, и через пару минут они вернулись вдвоем.
– Привет, Виктор! – улыбнулась она мне. Она изменилась, стала взрослой девушкой. – Рада тебя видеть.
Я долго не мог найти, что ответить. Я был зол на нее, но в то же был безумно рад ее видеть.
– Лейла, что ты делаешь в рационалах? – пробормотал я так, что было сложно разобрать мою фразу.
Она улыбнулась, потупила взгляд, как будто ей вдруг стало стыдно, но продолжила говорить тем же звонким голосом, который я любил в детстве, когда она играла со мной:
– Я работаю в компании, которая продает свои товары в рационалах. Приехала в командировку на несколько дней. Как ты? Стал такой взрослый. Мать пересылала твои видео. Но в жизни ты еще лучше, – она говорила и говорила, я лишь изредка кивал головой и поддакивал. Она стала такой общительной и живой. В рационалах люди так себя не ведут.
Лейла рассказала, что регулярно общается с матерью. Они даже виделись несколько раз, втайне от отца, для которого, казалось, Лейлы больше не существует. И искала способ встретиться со мной.
– Это послание свыше, что мы с тобой здесь случайно встретились. Мне хочется тебе столько всего рассказать. Приезжай в Петербург, теперь я живу там, познакомлю тебя со своим мужем. Можешь остановиться у нас.
– Спасибо. Я подумаю. Но, если честно, меня совсем не тянет в оппозиционы, особенно в Питер, где люди окончательно потеряли всякий стыд, – я пытался сохранить свою отстраненность, но чувствовал, что с каждым словом прощаю ее все больше. – Я подумаю и сообщу тебе.
– Отлично. Надеюсь, скоро увидимся.
На этом и закончилось наше с ней общение, первое после долгой разлуки.
***
Очень скоро я уже был в Петербурге, гулял по новому городу, выросшему за последние тридцать лет на северном берегу Финского залива. Питер, город с населением более чем в пятьдесят миллионов человек, своими широчайшими и длинными проспектами казалось, раскинулся на полпланеты.
Санкт-Петербург. Столица. Конечно, формально столицы у оппозиционов нет. В каждом регионе есть свой центр, в котором сконцентрированы функции управления. Но негласно Петербург является крупнейшим из всех городов и самым свободным. А после появления возможности управления погодой он вообще стал очень комфортным местом для жизни.
Петербург мне сразу очень понравился. Не было ожидаемой разрухи. Мне он показался даже более богатым, и уж точно более ярким городом, чем виденные мною ранее. Невероятно большой, контрастный, модный.
Интересное сочетание истории и современной культуры. Это проявлялось во всем: архитектура, развлечения, музыка, уклад жизни. Этот город никогда не спит. Каждый найдет в нем что-то для себя – свое, особенное.
Попав туда, я словно проснулся от долгого сна. Я мог заниматься, чем хотел, не заботясь о том, что подумают другие. Мог есть самые разнообразные блюда. Здесь даже отношение к еде другое. Рационалисты едят с целью удовлетворения своих физических потребностей, оппозиционеры – ради наслаждения вкусом, процесса. Здесь не стыдно сказать, что ты голоден.
Это самое главное, что бросается глаза. Люди могут говорить свободно все, что хотят, без оглядки на мнение окружающих, а часто – для того, чтобы услышать чью-то позицию, подискутировать и поспорить. Люди не избегают ссор, а пытаются найти совместное решение.
Мне сложно было привыкнуть думать. Ведь дома для всего существуют отработанные алгоритмы. Если ты не знаешь ответ, компьютер, встроенный в провизор, подскажет тебе его. Минимум творчества. Максимум исполнительности. Человек стал винтиком в системе машин.
Это я понял только в свободном мире: я чувствовал, что нужен этому миру, что привношу в него что-то свое, особенное. Поступки и мысли стали более хаотичными, но из этого хаоса, как оказалось, могут родиться чудесные решения. Я никогда раньше сам ничего не писал. На все были заготовленные тексты. Это касалось и музыки, и кино, и развлечений. Моя жизнь сводилась к выбору оптимального для меня решения. Будучи свободным, я могу сам писать сообщения, даже мысли здесь свободные, и ты не всегда понимаешь, чего хотят от тебя другие люди.
В Петербурге бросалось в глаза, что почти четверть населения города – как и я, родом из рационалов, переехали на время и не хотят возвращаться обратно. Все они твердят: «Я больше не хочу становится роботом. Здесь сложно, но я чувствую себя живым».
В оппозиционах рационалистов встречают с радостью. У многих из них хорошее образование, они спокойные. Больше половины служителей закона – рационалисты. Именно благодаря миграции большого числа людей из рационалов в оппозиционах наступила пора спокойствия, хоть и не везде. Различные оппозиционы имели очень сильную автономию, свои законы, и их подчинение центральной власти во многих случаях было условным.
Я провел в этом городе три дня, которые произвели на меня неизгладимое впечатление. Никогда до этого мне не было так весело и интересно. Воображение молодого парня навсегда было пленено блеском свободной жизни.
***
Я решил прямо поговорить с родителями, рассказать, что хочу переехать в оппозицион. Около недели я собирался с духом, учитывая, что эта тема в нашей семье была под запретом.
К моему величайшему удивлению, отец даже не стал меня отговаривать:
– Что там делать? Огромный город, высокая преступность и полный хаос.
Мать же заняла мою позицию, возможно, она уже пообщалась с сестрой или просто почувствовала, что спорить со мной бесполезно:
– Там ужасные условия для жизни. Но, наверное, тебе надо пройти через это, чтобы ты наконец начал ценить то, что имеешь.
В конечном результате семейный совет пришел к выводу, что год-два жизни вдали от родителей пойдут мне на пользу.
Неделя на сборы – и от дома меня уже отделяли высокие стены. Преодолимые, но только физически. Психологически они навсегда отстранили меня от спокойной размеренной жизни, от прогнозируемого светлого будущего.
Это было первое мое решение, самостоятельное, никем не навязанное – ни родителями, ни обществом, ни вечно жужжащим провизором.
***
В первый день, зайдя в маленькую квартирку, напоминавшую конуру, которую в рационалах не посчитали бы даже за жилье человека, я все равно испытал чувство свободы. Одиноко, тяжело, но как-то спокойно. Я был в мире, который обещал мне бесконечные приключения, новации и общение. Я, как никогда раньше, жаждал знакомиться с новыми людьми, узнавать новое. Странное, не присущее мне ранее ощущение.
Все было по-другому: по провизору пытались передать огромное количество информации. В рационалах это считается пиратством. За такое сажают в тюрьмы. Здесь же это в порядке вещей. Захар, новый приятель, с которым меня познакомила Лейла, сказал, что нужно постоянно устанавливать обновления, чтобы хакеры не могли поймать код. Займусь на следующей неделе. А пока хотелось просто полежать и привести в порядок мысли. На стене висит 3D-панель с проектором. Наверное, этой технологии лет пятьдесят, и в рационалах ее можно увидеть только в музеях технологий или у коллекционеров.
Включаю. Идет какой-то совсем старый фильм. Понятия не имею, как называется. С синими существами, похожими на людей. Я выпил дешевого пива и стал погружаться в свой новый мир.
Старая некрасивая картинка с людьми, которые перемещали свое сознание в синих аватаров, вызывала у меня улыбку. Главный герой решил остаться в новом, чужом для себя мире, но который подходил ему намного больше по его духовному состоянию.
В тот момент я не был на сто процентов уверен, что смогу долго прожить в оппозиционе. Но внутреннее чувство мне подсказывало, что я наконец-то дома. Даже воздух здесь мне нравился. Настоящий, без добавления ароматизаторов, и вода была обычной, без витаминов. Чтобы здесь приготовить себе еду, нужно было серьезно запариться. Даже овощи можно было купить нечищеные и не нарезанные. Вызвать робота-повара было тоже не так просто. В районе, в котором я поселился (и который считался довольно престижным) робота по заказу можно было ждать до получаса. С ума сойти! В рационалах за такое убили бы. Пять минут – это максимально возможное ожидание. И я чувствовал от этого невероятное удовлетворение.
***
В отличие от рационалов, в оппозиционах было принято ходить на работу. Мне повезло. Крупное агентство по анализу развития рационалов уже через неделю готово было взять меня в штат. Несмотря на низкую позицию, они предлагали очень достойную заработную плату. Я бы сказал, что получал намного больше, по сравнению с большинством, которые там жили. Работа была несложная, но каждый день я подолгу задерживался и уходил домой всегда один из последних. Дома меня никто не ждал, а в офисе мне нравилось. В рационалах давно уже потеряло актуальность физическое присутствие на работе. Либо выполняешь задачи по провизору, либо ходишь на встречи через 3D-сканер. А рабочее место – дома. Здесь, несмотря на наличие тех же технологий, очень важно было ездить в офис. Это не всегда было обязательно, но очень ценилось. Да и людям нравилось намного больше. Необязательно было работать шесть часов подряд. Можно было в любое время выйти на улицу – не только в обед, и болтать, обсуждать свою жизнь. Здесь все было по-другому. Человек был индивидуален, не являлся винтиком в огромной машине, как это было в рационалах, где у каждого есть только одна функция, и, если он плохо выполняет ее, его с легкостью меняют. Там его не бросают на произвол судьбы. Даже сломанные детали живут очень хорошо. Но бесцельно, безыдейно.
Я начал понимать, почему лучшие разработчики, трудящиеся над новыми технологиями в университетах и лабораториях в рационалах – выходцы из свободных территорий. Хоть это предположение и не верное, но понял я это только сейчас.
Я решил научиться писать ручкой – мастерство, безвозвратно забытое в рационалах. Какой смысл писать, когда можешь по провизору передать на компьютер любой текст? Здесь же это мастерство воспринимается как искусство. Курсы по каллиграфии, пению, изучению умирающих языков – все нацелено на развитие личности, а не на поддержание псевдо-необходимой стабильности. Рационалисты, потерявшие возможность воспитывать гениальные умы, имеют достаточно денег и материальных ценностей, чтобы скупать свежие идеи у оппозиционеров.
И это я стал понимать, только переехав в свободные земли. Свобода – это не только бары, полные всевозможных видов алкогольных напитков, анархия, грязь на улицах и разруха в умах. На самом деле этот разброд и шатание – путь к созиданию, открывающий дорогу в будущее, полное неизведанного и нового.
Окружающим было достаточно только взглянуть на меня, чтобы понять, что я не местный. Как говорили, это видно было даже по походке, взгляду, и тем более по манере говорить. Но как личность, бросившая свою спокойную жизнь, я был им интересен. Хоть таких, как я, было и немало, чужаки всегда привлекают к себе особое внимание. Здесь, наоборот, люди пытались уехать в рационалы в поисках спокойной богатой жизни. Может, благодаря этому я быстро сошелся с коллегами на работе, которые пытались показать мне новый для меня мир.
Большой вклад в мою ассимиляцию вносил Захар. Обладая приятной внешностью и весьма нетривиальными творческими навыками, он каждые выходные водил меня в новые места, знакомил с интересными людьми, и я все больше и больше погружался в культуру свободных земель.
***
Время шло, я работал, отдыхал. Я стал много обещаться с Лейлой, понял ее поступок, но простить в душе до конца так никогда и не смог. Она, как классическая рационалка, была очарована молодым человеком, членом какой-то секретной правительственной организации, который попросил ее принять участие в специальной операции и внедриться в общество оппозиционеров, чтобы тайно следить, собирать сведения о террористах, которые планируют акции против «империи стабильности». Одним из условий был немедленный переезд и прекращение отношений со всеми, кого она ранее знала, во имя безопасности последних. Она поверила, и к моему удивлению, не изменила своего мнения и впоследствии, и бросилась служить обществу.
Прожив несколько лет в другом мире, сначала чуждом ей и неприятном, она рассталась с молодым человеком, завербовавшим ее, но в оппозиционе решила остаться. Ей не хотелось возвращаться назад. «Мне было стыдно перед родителями, перед тобой. Я не имела права на спокойную жизнь после такого поступка. Я слишком много знаю, чтобы жить спокойно. Потом я привыкла, Питер стал для меня родным местом. Здесь люди честнее. Поверь, ты тоже здесь быстро приживешься», – говорила она.
Лейла никогда не рассказывала, в чем именно заключалась ее секретная служба. Я не настаивал, думая, что, когда придет время, она все раскроет. А сейчас этого уже и не надо, я сам все понял. Но не буду забегать вперед.
Она стала для меня своего рода подругой, другом, которому я мог поплакаться, когда все плохо, и с которым можно весело провести время, когда скучно. Но по-настоящему близкими в духовном смысле мы так и не стали.
Помимо Лейлы и Захара, у меня стали появляться другие друзья. Только в этом мире я осознал истинный смысл этого слова, понял, что дружба – это нечто очень многогранное, сопряжённое как с доверием, так и с предательством. Но что мне больше всего нравилось: не нужно было надевать маски, а с близкими людьми можно было вести себя по-настоящему, быть собой.
На работе моя карьера постепенно шла вверх. Руководство ценило. У меня было довольно много времени, чтобы заниматься своими делами, тусоваться и встречаться с девушками.
Я пробовал все новые и новые эмоции. Это привело к тому, что обыденная жизнь для меня становилась безвкусной и пресной. А для новых, более ярких развлечений требовалось все больше денег.
***
Через пару лет жизни в оппозиционе я понял, что тех средств, которые зарабатывал, мне стало катастрофически не хватать. Я вел вполне приличный образ жизни, имел всего в достатке, но без излишков.
Еда, алкоголь, путешествия, жилье и тряпки – все было, и приличного качества. Я жил лучше, чем семьдесят процентов окружавших меня людей. В оппозиционах очень чувствовалось расслоение общества. И здесь существует постоянная тяга быть лучше остальных, чувство, которое атрофируется в мире рационалистов. Мне уже было недостаточно быть средним. Я хотел больше, выше, интереснее.
Отчасти я объяснял это желанием создать шикарные условия для девушки, когда найду ее – свою единственную и неповторимую. Но, конечно, это всего лишь оправдание. В каждой точке жизни в оппозиционе я пытался рационально обосновать свое желание стать богаче: для себя, для того, чтобы создавать спокойно новое, без забот о пропитании (смешно, в рационалах эта возможность присутствует постоянно), для будущих детей, для родственников, для здоровья. Это все обман. Свобода рождает желание становиться лучше, умнее, богаче. А подавленное, заплывшее жиром сознание стремится только сохранить то, что есть. В этом-то и есть ключевое отличие рационалистов и оппозиционеров.
Мой знакомый, Людвиг, как-то рассуждал в баре о том, как оппозиционеры хотят переехать в рационалы, но не имеют на это права. В тот момент мне пришла идея, что мы могли бы нелегально трудоустраивать мигрантов в рационалах. Тогда как раз был очередной виток «закручивания гаек» в рационалах, и с нелегальными переселенцами из свободных земель особо не церемонились. Это было вызвано тем, что во многих оппозиционах ситуация была, конечно, намного более печальная по сравнению с Петербургом: не хватало продовольствия, преступность и анархия захлестывали общество, жизнь становилась невыносимой. Жители этих секторов предпочитали свободе спокойное существование на территориях рационалистов. Последние, опасаясь провокационных актов со стороны мигрантов и не имея желания ассимилировать их растущий поток, принимали все более жесткие правила, вплоть до изоляции мозга, иными словами, переписывания памяти нелегалов.
В такой ситуации открывались огромные возможности для новоиспеченных предпринимателей, таких как я и Людвиг. Мы оба были выходцами из рационалов, работали в околоправительственных организациях. Я, ко всему прочему, имел полную статистику по миграционным потокам. Наша бизнес-идея казалась золотым дном.
Бизнес сразу начал обретать в моем мозгу четкие очертания: нам нужно было создавать в рационалах небольшие фирмы, которые в силу специфики жизни в спокойных регионах не приносили бы абсолютно никакой пользы. Организация дополнительных мест приложения труда, пусть даже дистанционно, поддерживалась правящей элитой, которая рассчитывала хоть как-то занять жиреющее и безынициативное население. Деятельность наших компаний должна была быть связана с оппозиционерами. Мы бы трудоустраивали мигрантов на должности консультантов и помощников – за большое вознаграждение для себя. Через пару лет компании разорялись бы, а все сотрудники по закону получали пожизненное содержание, пока им не найдут новую работу. Учитывая массовую безработицу и бессмысленность активных действий, которая никак не вредит высокому уровню жизни населения, новая работа у них должна была появиться не раньше, чем через десять лет.
Идея разбогатеть меня опьянила, поглотила мои мысли и разум, вытеснив оттуда все прочие переживания.
Было много рисков, которые меня смущали. Я знал, что такие идеи лучше держать в тайне, но решил все же посоветоваться с Лейлой. Она очень серьезно подошла к моим начинаниям:
– Это очень сложный проект. Ты уверен, что вы вдвоем сможете организовать такое сложное дело? Здесь нужно тщательно все продумать, до мелочей и иметь пути отхода. Ты стал настоящим оппозиционером! Такие идеи никогда раньше тебе и в голову прийти не могли.
– Ты, как опытный человек, можешь посоветовать, как обезопасить себя?
– Я давно завязала со своим прошлым и сейчас работаю, как ты знаешь, в испытательной лаборатории. Но у меня есть надежный человек, раньше мы много общались, возможно, он сможет помочь тебе.
– Ему точно можно доверять?
– В этом сомневаться точно не стоит, – уверенно заключила она. И как-то таинственно улыбнулась. Мне определенно нравилась моя сестра как человек уверенный и всегда имеющий в кармане неожиданный козырь. – Я поговорю с ним. Если он согласится, то я сведу вас, и остальное вы уже обсудите сами.
