Kitobni o'qish: «Беседы о науке», sahifa 15

Академик Андрей Сахаров

Их встречу в 1970 году в калужском облсуде впоследствии нарекут по-разному: «счастливой», «роковой», «спасительной», «разрушительной» и т.д. В довольно обшарпанном 3-этажном особняке, что на тупиковой улице Карла Маркса – бывшем владении гражданского губернатора. Ниже – поросший лесом Березуевский овраг с воспетым Гоголем Каменным мостом. Выше – Троицкий кафедральный собор с боксёрским рингом посередине (помню, в школе нас туда водили на соревнования). Вокруг возмущённая толпа: «Антисоветчиков – к ответу!»

Судили Пименова и

Вайля. Кто такие? За что? За антисоветскую литературу… Помнится, Горький грозился порвать свой российский паспорт, когда узнал, что Надежда Константиновна Крупская составила список запрещённых книг, где наряду с Библией и Евангелием обнаружились Данте, Шопенгауэр и другие «антисоветские литераторы». Впрочем, Алексей Максимович паспорт так и не порвал. А в Калуге судить «антисоветчиков» также не передумали. За Пименовым с Вайлем вскоре последовали Гинзбург и др. И всех их принимал недружелюбный серый калужский дом по улице Карла Маркса,6. С неизменной возмущённой толпой местной общественности – по периметру. Людьми в штатском и в мантиях – внутри. И немногочисленными вольнодумцами, прибывающими из столиц подбадривать провинившихся – в коридорах правосудия.

«Около лестницы стояли милиционеры и дружинники и не пускали на второй этаж, где должен был вскоре начаться суд (как будет мне знакома эта картина беззакония!). Милиционер спросил меня:

– Ваша фамилия?

Немного растерявшись, я ответил:

– Моя фамилия академик Сахаров.

– Пройдите».

14 октября 1970 года он вышел из машины у здания по Карла Маркса,6. В тот же день с электрички на Калуге-1 сошла Елена Боннэр и направилась по тому же адресу. В коридоре облсуда их жизненные пути сойдутся: выдающегося учёного-физика, создателя термоядерного щита страны, не лишённого ещё за это трёх Звёзд Героя Соцтруда, будущего Нобелевского лауреата, академика, «отщепенца», как поименует его вскоре вся советская пресса, и бывшего военврача, правозащитницы и бунтарки. Сойдутся в коридоре в перерыве между заседаниями. Она, как вспоминала позже, хотела угостить его кефиром с булочкой, а он панически замахал руками в ответ. «Какой странный», – подумала Елена Георгиевна. И решила, что Сахаров слишком высокомерный.

Скорее он был сосредоточенный. «Сахаров постоянно что-то писал в ходе судебного заседания», – рассказывал мне много лет спустя один из старейших калужских журналистов, посланный по заданию Калужского обкома партии на этот процесс. Понятно – не в качестве репортёра, а более – «представителя общественности», негодующей массовки. «Все скамьи были заняты специально привезенными из Москвы «гражданами» в одинаковых костюмах, – вспоминал сам Андрей Дмитриевич этот день в Калужском облсуде. – Их одинаковые серые шляпы ровными рядами лежали на подоконниках… Такая система – заполнять зал сотрудниками КГБ, а также другой специально подобранной и проверенной публикой (с предприятий и из учреждений, райкомов и т. п.) – является стандартной для всех политических процессов».

Этих процессов на Карла Маркса, 6, повторюсь, было немало. С приездом в Калугу видных учёных, писателей и даже дипломатов. Ни об одном, естественно, нет в местной историографии никаких упоминаний. В городе это не принято вспоминать. К краеведению, видно, не относится. В том числе – и роль Калуги в судьбе Нобелевского лауреата. Ключевую, как признавался сам Андрей Сахаров, ставшей местом встречи с будущей женой. И главной точкой на карте, куда выдающийся физик и правозащитник хотел бы отправиться в путешествие сразу же после свадьбы с Еленой Боннэр.

«Калугу придумал Андрей, – вспоминала первую совместную поездку весной 1972 года Елена Георгиевна. –  Он очень трепетно относился к местам, где мы бывали вместе. Всегда прозревал в них некую судьбоносность. И хотя утверждал, что впервые увидел меня у Валерия Чалидзе, местом встречи считал Калугу. Была

очень весенняя весна. Мы с подачи Андрея посетили музей Циолковского… Бесцельно бродили по городу, вышли к набережной. Она высоко над водой! И противоположный берег! Он весь был как Ах! – весь – бело-розовое облако, под которым едва намеченными видны темные стволы. А над ним нестерпимо голубое небо. Как будто все «Вишневые сады» и Чехова, и всего мира решили лично нам показать себя в своей невыносимо прекрасной весенней силе. Ужинали в гостинице припасами, привезенными из Москвы. А по дороге к ней купили колоссальный букет сирени. В номере никаких ваз не было, и мы пристроили его в пластмассовую мусорную корзину. Запах стоял такой, будто спали в кустах сирени. Так и осталось в памяти от старинного города Калуги здание суда в 1970 году да цветущие калужские сады и аромат сирени в 1972-м».

О них много потом чего напишут. И плохого, и хорошего. Первого – больше, второго – убедительней. Будут и проклятия, будет и уважение. Ненависть и почитание. Забвение и память. Обоим.

Сахарова сегодня не очень чтят. Не в «тренде»: за его критикой Афганской войны легко угадывается сущность всех последующих наших «освободительных». Со свободой был обручён точно с женой, болезненно не выносил тоталитаризм. Сначала укреплял его термоядерными бомбами, затем с тем же отчаянным усилием взялся за демонтаж. За прозрение заплатил жизнью: после очередного выступления на Съезде в 1989 году остановилось сердце. Елена Боннэр на похоронах мужа зарыдала: «Ты обманул меня! Обещал мне ещё три года!» Андрей Сахаров был уверен, что умрёт в 72. Елена Георгиевна пережила мужа на 21 год.

Улица в Калуге, где они познакомились, сегодня больше известна, как Золотая аллея – любимое место прогулок и фотосессий для новобрачных. А напротив некогда грозного здания бывшего облсуда сооружено «Дерево счастья». Есть примета: если молодые приедут на это место и прикоснутся к дереву – их уже не разлучить … Хотя тут же, в трёх шагах – совсем иная инсталляция: варварски обломанный букет гранитных столбов. Мемориал жертвам политрепрессий. Так и стоят они в Калуге рядом: судилище, чистилище, рай…

Прихожане Вселенной

Похоже, не столько они верили в Бога, сколько Бог – в них. Они его не искали, но однажды нашли. Не разглядели, но безошибочно почувствовали. Горячий локоть. Глубокий вздох. Где-то рядом с собой – в тесноте Вселенной. Почтительно сняли шляпы и пропустили вперёд. Едва успев ощутить исчезающую в глубине пространства-времени царскую поступь.

«Природа показывает нам только хвост льва, – пишет один из них. – Но я не сомневаюсь, что хвост принадлежит льву и лев существует, даже если он не может показаться нам весь сразу». Это – не признающий никаких научных авторитетов Альберт Эйнштейн. В грозном 1914 году. После завершения работы над гравитационными уравнениями. В разгар поиска ключей к законам Вселенной. В благоговейном почтении перед устройством открывающейся этими ключами Его мастерской.

«Огромные успехи естественнонаучного познания укрепляют надежду на непрерывное углубление нашего понимания того, как осуществляет управление природой правящий ею Всемогущий Разум». А это – Макс Планк. Он читает лекции в Тартуском университете. На дворе не самый благостный, прямо скажем, для религиозных откровений 1937 год. Отец квантовой физики, подточившей устои классического мировоззрения, покорно склоняет голову перед Всевышним. Ревизию работоспособности сотворённых ими же механизмов дерзкие физики то и дело учиняли в бунтарском XX веке. Господь взирал на то с благосклонным спокойствием.

Они свято верили в науку. Для того, как потом оказалось, чтобы в итоге поклониться Тому, кто дал повод этой самой науке существовать. Не особо религиозный, ироничный, бурный Фейнман прекращает иронизировать, всматриваясь в божественную точность физических констант: если бы, скажем, они были чуть другими, Вселенная бы распалась. Точнее – просто не создалась. Господь был астрофизиком?..

Вряд ли теология – удел одних лишь богословов. Может быть даже – не их совсем. Как, впрочем, и физику не стоило бы доверять этим самым физикам. Ядерная бомба, термоядерная и т.п.  «Физика слишком сложна, – то ли в шутку, то ли всерьез любил повторять Давид Гильберт, – чтобы отдавать её на откуп физикам». Религия серьёзнее вдвойне. Потому крайне нуждается в «дилетантах».

Скептиках. Агностиках. Позитивистах. Во всех тех, кто восходит к Всевышнему, таща на себе груз камней отрицания и сомнений в изначальном замысле.

«Для религии Бог стоит в начале всякого размышления, – продолжает Макс Планк, – а для естествознания – в конце. Для одних он означает фундамент, а для других – вершину построения любых мировоззренческих принципов». На них стартуют законченными скептиками, а финишируют – начинающими богословами. Стражами этики и морали – непоколебимых основ религиозного мировоззрения.

Так было с Эйнштейном. Так было с Планком. Так было с Фейнманом. Так было со всеми, кто честен был перед наукой, религией и самим собой.