Kitobni o'qish: «Кикимора Агнешка», sahifa 3

Сделал я тогда вид задумчивый, потом подошёл к Добрыне такой важный, торжественный, да и сказал, вернее, молвил. Чем отличается «сказал» и «молвил»? Молвил, значит сказал со значением. Медленно и голосом страшным. Сейчас попробую повторить:

– Ступай, отрок, принеси мне браги напиться.

Да так страшно сказал, что не только Добрыня дёрнулся, все в избе готовы были принести мне ковш. Чуда не произошло: парень не встал. Тогда я подошёл, приподнял тело подмышки и поставил на пол. А сам ему на ухо и шепчу:

– Стой, собака, а то яйца оторву!

И стоял Добрыня, потом два шажка сам сделал. Правда, рухнул потом. И брагу мне отец его поднёс. Но чудо-то было! Как, спрашиваете, я то чудо сотворил? А так, силой святости своей, Бог помог. Я ведь Святой Старец Никодим. Ну ладно, ладно, расскажу.

Я когда за околицей следы изучал, заметил, что в лес Добрыню на коляске везли, да в канаве перевернули. Когда же обратно возвращались, один коляску нёс, а двое убогого по брёвнышку перевели под руки. Плохо шёл, но шёл. Не хотела Баба Яга его есть, лечила. На том и сказочке конец. А кто слушал, налей чарку.

А что потом? Да ничего. Долго меня почитали за чудотворца, к митрополиту отвезти обещали, да прокололся я на грешке малом. Рассказывать не буду! Пока судили-рядили наказывать меня или почитать, смотался на всякий случай, мало ли что решат. Да и надоела жизнь монашеская хуже горькой редьки. Что с Добрыней стало? В богатыри подался, подвигов насовершал, женился. Нет, не на Забаве Путятичне. Это я, чтобы как в сказке получилось её назвал. На самом деле девку звали, да и зовут по сей день, Любавой Путиславовной. Про неё рассказать? Это уже в следующий раз. Завтра Фёдор приедет. Как он скажет, так и будет.

Глава 3

Куда прёшь, как сохатый после мухоморов?! Откель вас тут столько набилось?! Чай корчма как рыбий пузырь не растягивается. Сказку дослушать желаете? Чего же этот суемудр наплёл, что летите как мухи на свежую лепёшку кровью? Ладно, не супонься, Святой Старец. Пошутейно это я. Досказывай Никодим что начал. Однако задарма никто веселиться не смей. Нать чтой-то купить. Бражка поспела, пива наварено, винца тож найдём. Кого без кружки угляжу, вмиг на морозе очутится.

Что ты там орёшь? Мне рассказать? Как в город ездил? Нет? Видел ли Бабу Ягу? Знамо видел. Не страшная, на любителя. Тогдашнему шалопуту разноголовому старой виделась. Тепереча, разумею, вполне детородного возраста была баба. Может и по сей день жива. Куда её Маджид закинул не ведаю. Какой Маджид? Ну энто с изначала говорить требуется. Так и быть, расскажу. Токма я сперворяду зачну, не то заплутаю.

Как мы с Мареком не супротивились, Агнешка всёж таки направила нас ограбить посольство Сулеймана Османского к крымскому хану Менгли Гераю. Я разок уже ходил кикиморской тропой рыцарей казимировых грабить, но не уразумел, как такое колдовство вершится. Так и в этот раз. Навроде шли по знакомому лесу ясным днём. Ни тумана особого, ни другого какого помутнения не случилось, я заметил, что и грязь под ногами какая-то бурая, густо серыми камнями пересыпанная, и сосны сделались низкими и кривыми. Меж деревьями река показалась, вода заплёскала. Шагнул из-за куста, и только Марек за рубаху успел меня схватить за рубаху. Под ногами обрыв разверзся, яма бездонная. А я и не испугался вовсе, застыл как остолбень и слова вымолвить не в силах. Пред очами столько воды предстало, сколько не видывал никогда. Говорят, даже на Волге берег дальний видать. А тут – нет его.

– Тшарне морже, – пояснил Марек.

– Море? Вот оно какое! А я слыхал, что Крымское ханство на Меотийском болоте стоит.

– Не на блоте, на морже. Но тут не Крым, близко. У вас, Тмутаракань мовяч. Час есть, сходим выкупачся.

Солнышко припекало не по-нашенски жарко. Вышел из тени – вообще взопрел. Почему не освежиться? Плюхнулся в море это окаянное, а освежения и нет вовсе. Вода тёплая как лошадиная моча. В глубину ноги с неохотой опускаются, навроде как жидкость басурманская не хочет в себя тело православное впускать. Марек же лёг на мелководье и мурчит как кот после сметаны. Попробовал напиться – плюнул сразу эту заразу. Вода не только теплотой с мочой схожа! Нет, не пробовал я! Все ведают, что моча солона.

Вылез из этой лохани басурманской, ругаюсь по матери, рубаху напяливаю. Марек разлёгся на песочке, как кот на заваленке, припал щекой к тёплому, даже веки от удовольствия смежил. Разозлился я:

– Хорош кости греть! Пошли басурманов воевать!

– Чише! Приближачся.

Это он так, стало быть, землю слушал. Взял я дубинку поухватистей, да покорявее, из тех, что море на берег вз себя исторгает. Взобрались мы по крутому откосу к дороге. Там откосы как нарочно для лазанья смастерены: камни навроде ступенек слоями из глины торчат. Спрятались за кустом колючим.я присел, другая колючка мне в аккурат седалище продырвила. Что тут будешь делать? В этой Тмутаракани даже растительность злодейская. Не божие место, тёмное. Хотя солнышко жжёт как в пустынях фараонских.

Спустя время, и я услышал приближающийся топот. Марек положил на повороте поперёк неширокой дороги верёвочку пеньковую. Он мне про ту хитрость наперёд обсказал. Вот ведь догада, хоть и нечисть некрещёная. Потом на кривую сосну полез: Соловья-разбойника изображать. А я давай паклей слух законопачивать: соловьиного свиста человеку не сдюжить. А Марек от души старается. Ежели у кикимора есть эта самая душа.

Посольство было богатое. Сколько их точно было, не ведаю, посколь местность в Тмутаракани гористая, да лесистая. Сорок сороков, наверное. Видать было только до ближнего поворота, но шум и из-за оврага слышен, кой в гористой местности ущельем прозывается. В голове до полусотни конных воев с копьями и кривыми смешными мечами, побольше ножа, коим свиней колют. Едут по двое в ряд. Этих Марек наказал пропустить. Далее унылой вереницей плелись люди в лохмотьях с носилками, гружёнными всяческой поклажей. Ликом рабы не походили на бронзовокожих воинов, , были горбоносы, а чёрные бороды, казалось срослись с бровми. Думается, набирали таскальщиков по местным деревням, забирая в полон разбойным образом. Рядом с поклажей ехало ещё до десятка конных головорезов.

Отдельно дюжина рабов несла крытые носилки, обшитые золотой материей с кистями. Дальше ехали какие-то смешные телеги на двух колёсах, запряжённые миленькими лошадками с длинными ушами, потешными, хоть на ярмарке показывай. Кто топал дальше, видно не было.

Только поравнялась грузовая часть каравана с нашей засадой, затрепетала хвоя на соснах горных. Даже через паклю мне было тяжко свист кикиморский переносить. Вся головушка, навроде малого колокола при благовесте, звенела. Ультразвук, называется. Что за слово? Яга сказала. Когда самого свиста не слыхать, а выть хочется. Кони воинов рванули вперёд, даже не задумавшись. На то и расчёт был.

Носильщики ношу свою побросали и как зайцы бросились в лес. Охране было не до беглецов. Их кони обезумели от свиста жуткого, бросились назад, а места не хватает. Бедные животины, привыкшие к просторам пустынь, пытались карабкаться в гору, сбрасывали и топтали седоков, сами падали в обрыв к морю.

С литовскими рыцарями я дивился на такую чехарду, теперь же дело стало привычным. Натянул я положенную в пыль верёвочку, завязал её на сосенке и пошёл добычу осматривать. Тут и Марек слез с дерева, что-то говорит, а я не слышу, но по жестам понял, что надо идти к золочённым носилкам. Вынул я паклю из ушей и пожалел тут же: эти длинноухие лошадки, оказалось, голосом владеют демоническим. Они орали так, будто целой деревне пятки огнём жгли.

Взялся я за холстину, вход в ящик носилочный загораживающую, а она лёгенькая такая, мягонькая, из руки как намасленная выскальзывает. Отодвинул её, заглянул. Внутри зарылся в подушки толстый басурманин. На нём кафтан птицами неземными разрисованный. На голове зачем-то полотнища намотаны. Дланями с золотыми перстнями слухи свои загораживает. Увидал нас, давай причитать по-тарабарски:

– Сибни ляусамакт! Анна мишь айз!

А сам ножкой сундучок золочёный нам подвигает. Я крышечку распахиваю, ёжкин блин, обалдел от каменьев множества самоцветных, монет золотых, побрякушек всяческих. Басурманин стягивает перстни, чуть пухлые персты не отрывая, кидает в сундук, мол, забирайте всё. А Марек не уймётся, ещё и одёжку с неруси тащит:

– Дай кафтаник!

Басурманин так за сундучок не бился, как за хламидку свою, как волчица за детёнышей. Я подумал, что по их верованию, без одежды очень стыдно перед незнакомцами выступать. Но где ему с кикимором тягаться! Дёрнул Марек кафтанчик заморский, а из-под него вещица звыкнула. Басурманин забыл по одёжку и за утратой своей бросился, но та была уже в крепких кикиморских дланях. Марек улыбнулся:

– Лампа. Яга забрач наказала.

Я глянул – ничего особливого, кувшинчик медненький. Тут послышался топот, потом звуки свалки, крики и ржание конское. Супротивники наши очухались, возвернулися, да о верёвочку спотыкнулися. Сейчас пешими догонять станут. Марек, тем временем в кафтанчик с птицами нарядился и занавесочку с носилок обрывает:

– Цурке на сукинку²¹ заберу.

А я ему:

– Побёгли! Забьют сейчас!

Схватили мы сундук за ручки по бокам приделанные, и давай карабкаться в гору. А золотишко – ноша не из лёгких. У меня ноги оскальзывают, руки не сгибаются. Посередь подъема Марек уже меня совместно с сундуком наверх тянул. А басурмане спешились и ползут за нами сил не жалеючи. Снизу толстяк, наготу подушкой прикрыв, криками их понукает. Из хвоста обоза подмога поступать стала. Я уже и молитву за упокой своей души творить начал. Ближний басурманин за сапог меня схватил. Нет, не за лапоть. Мы с Марекаом после первого налёта одеваться прилично начали. Так вот. Сапог с ноги соскользнул, но супостат не уймётся, ножичком своим кривым замахивается.

И тут ему камень прилетел по маковке. Хороший такой каменюка. И прилетел ладно, так, что злодей падая ещё парочку своих прихватил. Далее камни сверзлись потоком бурным. Я подумал, что Бог нас защищает. Ну меня, понятно, но за что кикимора?

Вылезли мы на крутую горочку и увидели, что не Бог то был. Хотя, может статься и Бог, но волосатыми руками тех рабов, что поклажу несли. Они, оказывается, не утёкли, а собрали камней тяжёлых, и давай месть вершить страшную. Хотел я тоже в забаве поучаствовать, но Марек настоятельно тянул меня на свою тропу заветную.

Долго ли, коротко ли, а добрались мы до избушки родненькой. Забрались по лесенке, я сразу рухнул. Прямо на пол. А что? Пол не земляной, тёсовый, как в домах купеческих да палатах боярских. Половичок ещё тканый Агнешка постелила, лепота. Она любит вообще ткать да вышивать, Агнешенька наша. Добрыня, дубина стоеросовая, такое счастье проглядел. Чтой-то меня не в ту степь несёт. Так вот, полежал я малёха, смотрю, а Марек как стоял, так и застыл столбом. Спину что ль от тяжести заклинило? Я ему:

– Марек, что с тобой?

А это изваяние чучельное только в угол пялится. Посмотрел и я в угол тот. Там не диво дивное увидел, просто баба сидела обычная, староватая, годков десятка под четыре с хвостиком. Как моей матушке родненькой было бы, коли живой осталася. Баба была кареглазая, лицом круглая, да румяная, светлые волосы в косу собраны.

– Ты кто? – спрашиваю.

– Баба я.

– Вижу, что не мужик.

– Профессия такая – баба, а зовут меня Яга.

Тута я и опешил, а дружок мой, наоборот, оттаял:

– Добже дзень, уроджевый паненка!

– Хороши дела! – возмутилась гостья. – сами помочь просят, а потом уродиной обзывают!

– Не обижайтесь, Яга, – появилась из-под пола голова Агнешки, – это он Вас по-польски красавицей назвал. Отец это мой, Мареком зовут.

– А, ну да. Был такой польский журнал «Урода».

– Прости, красавица, – совсем по-русски заговорил кавалер польский, а сам тряпочку золотую басурманскую ей тянет.

Я ткань из ручек его аккуратненько вынул и Агнешке подаю:

– Вот, отец тебе на платье принёс.

Девушка уже вся вылезла, себя суконкой обмотала, в зеркальце не налюбуется. И давай папеньку обнимать-целовать. А тот так растеряно смотрит, не ясно рад или нет. Потом очи его прояснились, снял он кафтанчик с птицами и Яге протягивает:

– Презент.

Та взяла, пощупала, примерила, похвалила:

– Клёво! Халатик самое то после душа носить. Натуральный шёлк. И расцветочка весёленькая. Спасибо, дедуля!

Марек расцвёл, когда баба обрадовалась, а когда дедулей назвала, совсем поник. Чему радовалась Яга я не понял. Наверное, из вежливости к подарку. Кафтанчик на ней сидел нелепо. По размеру сгодился бы, басурманин был толстый. Роста же Яга была богатырского. По длине кафтан стался не больше кацавейки. Ежели без сарафана, только-только прелести закрыть. И кого она в этом халатике душить собралась?

Отворили сундук. Там сперворяд птица золотая лежала. Ну, не птица, изваяние. Будто орёл змею клюёт. Агнешка взяла, стала читать подпись, под птицей накарябанную:

– Басурмане писали: в конце знак, твёрдость означающий забыли. Ки-сло-водск, – прочитала она.

– Халат халатом, – перебила Яга, – а то, что я просила принесли?

Марек подал медную лампу. Яга жадно её схватила и давай тереть. Лампа завыла по-звериному, из неё дым повалил. Осенил я себя знамением крестным, на случай на всякий. Когда дым рассеялся, среди нас появился басурманин в штанах просторных и башмаках с длинным загнутым носом. На лице тоже был мощный загнутый нос, только не вверх, а вниз. По пояс был мужик басурманский голым, и стати не богатырской вовсе. Гость зыркнул по сторонам очами чёрными, остановился на Яге:

– Здравствуй, красавица! Что хочешь, чтобы Маджид для тебя сделал?

– Пжестань мовичь комплименты чуджим пани! – взвился кикимор.

– Прекрати, Марек! – остановила его баба, повернулась к басурманину. – Спасибо, Маджид! Пока ничего не нужно. Проверила просто. Отдыхай пока.

– Не за что, богиня! Раз у вас тут полный шуры-муры, я лишний. Первый заданий выполнен.

– Блин! – Баба Яга схватилась за голову, – готовилась не попадаться на джинские уловки, а попалась как последняя дегенератка! Теперь только два желания остаётся. Что там по пациенту? – она повернулась к Агнешке.

– Траву я подожгла все засыпают.

– Отлично! Тащите его сюда. Я пока камуфляж наведу, да печку натоплю.

– Летом? – удивился я.

– Так надо!

Агнешка скоренько объяснила нам, что Яга будет Добрыню лечить. Она дымом специальной травы усыпила всех в поповском доме. Нужно парня в нашу избушку приволочь. Приволокли. Где на колясочке, где на горбу, а допёрли с божьей помощью. Бабу я сразу не признал: дерюгу на себя напялила грязную, лицо сажей вымазала. Прямо настоящая сказочная Яга.

– Не хочу, чтобы меня потом признали и в речке за ведьмовство утопили или на костре изжарили.

Положила Яга мальца на полати лицом вниз, руками щупать стала. Да не ноги хворые, спину щупает:

– ДЦП нет, уже хорошо. Сколиоз, остеохондроз от лежания. В вашей сказке всё поправимо. Тащите к печке, мышцы разогреем, чтобы эластичными стали.

Потащили мы Добрыню к устью печному, а он возьми и проснись. Кричать начал, сопротивляться. Яга подошла, положила руки ему на спину и резко надавила. Добрыня взвыл волком раненым и затих, касатик, как померший. Целительница говорит:

– Тащите его домой, пока родители не проснулись. На ноги можете кратковременно ставить, но держите, чтобы не упал.

Вот так исцеление и произошло. Ещё про Ягу рассказать? Делать мне больше нечего. Выдастся час, расскажу. Покуда на сегодня хватит, а завтра вам Никодим по Любаву наврёт.