Kitobni o'qish: «Архив графини Д.»

1. От Александра Васильевича Можайского

(Получ. в Петербурге 25 марта 18..)

Многоуважаемая графиня Екатерина Александровна. Согласно данному мной обещанию, спешу написать Вам тотчас по приезде в мое старое, давно покинутое гнездо. Я уверен, что мои письма не могут интересовать Вас и что Ваше приказание писать было только любезной фразой; но я хочу доказать Вам, что всякое Ваше желание для меня закон, хотя бы оно было высказано в шутку.

Прежде всего отвечу на вопрос, с которого начался наш последний разговор у Марьи Ивановны, т. е. почему и для чего я покидаю Петербург? Я тогда отвечал уклончиво; теперь скажу Вам всю правду. Я уехал потому, что разорился; я уехал для того, чтобы спасти остатки моего когда-то большого состояния. Петербург затягивает, как болото, и, пока живешь в нем, нет никакой возможности что-нибудь поправить.; Вот я и решился на радикальную меру, которая, по правде сказать, не стоила мне больших усилий, потому что петербургская жизнь порядочно мне надоела.

Но по какой-то непонятной иронии судьбы последний день, проведенный мною в Петербурге, заставил меня глубоко раскаяться в моем решении. Утром я заехал в английский магазин, чтобы купить дорожную сумку, и встретил там Марью Ивановну, которая пригласила меня приехать к ней вечером. На этом вечере Вы были со мной так очаровательно любезны, Вы выказали мне столько внимания, столько сердечного участия, что едва не поколебали мою решимость. И вспомнил я, как два года тому назад, на вечере у той же Марьи Ивановны, Вы так же ласково разговаривали с Кудряшиным, и как я мучительно ему завидовал. «Дмитрий Кудряшин, – думал я тогда, – мой товарищ, он столь же мало аристократ, как и я… За что же ему такое исключительное внимание от царицы петербургских красавиц? Неужели никогда не пробьет и мой час?» Увы! мой час пробил слишком поздно, но, во всяком случае, я от души благодарю ту, которая этим часом вознаградила меня за годы петербургского холода и скуки.

Я не смею надеяться, многоуважаемая графиня, что Вы захотите ответить на это письмо, но на всякий случай прилагаю мой адрес: губернский город Слободск. Мое имение в двадцати верстах от Слободска, и почту я получаю ежедневно.

С глубоким уважением имею честь быть искренно Вам преданным.

А. Можайский

2. От него же

(Получ. 3 апреля.)

Как мне благодарить Вас, многоуважаемая графиня, за Ваши теплые, дружеские строки? Не зная Вашего почерка, я равнодушно разорвал конверт, но, посмотрев на подпись, вскочил с места от восторга. Вы удивляетесь тому, что, живя так долго в одном городе, я до сих пор не замечал Вас… О, как жестоко Вы ошибаетесь! Каждая встреча с Вами оставляла в моем сердце глубокий след, какую-то смесь восхищения и горечи… Да и как можно не заметить этой строгой античной красоты, этой царственной поступи, этого задумчивого взгляда, до того проникающего в душу, что, когда Вы опускаете глаза в землю, Вашему собеседнику кажется, что Вы продолжаете смотреть на него сквозь закрытые веки… Но что же я мог сделать, чтобы высказать мои восторги? Вы казались так недоступны, так мало обращали на меня внимания… Раз я преодолел свою робость, сделал Вам визит, конечно, не застал дома и через три дня нашел у себя карточку графа. На этом наше знакомство остановилось.

Вы спрашиваете, почему я заговорил о Кудряшине, и желаете знать мое мнение о нем. Кудряшина я знаю с детства, мы воспитывались вместе в лицее. Он был тогда очень красивым и добрым малым и бесшабашным кутилой; таким же он был после в гусарах, таким же остается и теперь в отставке. В нем нет ничего возвышенного, он слишком terre-a-terre¹,– вот почему я удивлен был Вашим вниманием к нему, и вот почему я заговорил о нем. Никакой другой цели у меня при этом не было.

Теперь все мои помыслы устремлены на то, чтобы поскорее кончить устройство или даже расстройство моих дел и иметь возможность приехать зимой в Петербург. Вместе с Вашим письмом пришло ко мне письмо от известного одесского богача Сапунопуло. Он на днях проездом был у меня, подробно осматривал мое имение и теперь вызывает меня в Одессу, предлагая какую-то очень хитрую комбинацию. Завтра я уезжаю, а дней через десять надеюсь вернуться, – и кто знает? – может быть, на своем письменном столе найду маленький конверт с графской короной. Поверьте, что при распечатывании этого конверта я особенного равнодушия испытывать не буду.

А что значит загадочная фраза: «Может быть, увидимся раньше, чем вы ожидаете»? Припоминаю, что Вы говорили мне о какой-то старой, больной тетушке, живущей в Слободской губернии. Не собираетесь ли Вы посетить ее? Вот было бы счастие! Какая досада, что я не спросил у Вас фамилию этой тетушки, – я бы, конечно, разыскал ее и с блаженством покрыл поцелуями ее сморщенные руки, потому что она Ваша тетушка, потому что она так стара и больна и потому что я чувствую себя опять молодым и способным жить и наслаждаться.

А пока, за неимением сморщенных тетушкиных рук, позвольте мне мысленно приложиться почтительно к той белоснежной ручке, которая будет держать это письмо.

Бесконечно Вам преданный

А. Можайский

3. От него же

(Получ. 15 апреля.)

Ура! милая, дорогая графиня, – я не в силах называть Вас только «многоуважаемой», – ура! я отгадал: Вы собираетесь навестить тетушку. Лучше этого Вы ничего не могли придумать. Если б я знал, что тетушку зовут Анной Ивановной Кречетовой, я давно мог бы дать Вам о ней самые точные сведения. Правда, я никогда ее не видал, но с раннего детства много о ней слышал, потому что она имела какой-то процесс с моим отцом. Она живет все в той же деревне, в которой протекла часть Вашего детства, т. е. в Красных Хрящах (какое ужасное название!). Эти Хрящи в тридцати верстах от Слободска, но в другую сторону от моей Гнездиловки. Впрочем, если, минуя город, ехать проселком, между нами будет не более тридцати двух или тридцати трех верст.

Вчера, получив Ваше письмо, я, конечно, сейчас поскакал в город исполнять Ваше поручение. Отыскать Вашу подругу детства мне было очень легко, так как я с Надеждой Васильевной хорошо знаком; ее муж управляет у нас палатой государственных имуществ. Надежда Васильевна была очень тронута Вашим воспоминанием; сегодня я снарядил ее в Хрящи, чтобы зондировать тетушку. О результатах этой поездки имею честь почтительнейше донести.

Тетушка, узнав, что вы собираетесь к ней приехать, выразила безумную радость. Она сказала, что Вы ее ближайшая родственница, что она любила Вас, как дочь, что ссора с Вами была самым сильным горем ее жизни, но что теперь, если Вы решились забыть прошлое, она примет Вас с распростертыми объятиями. Она сама напишет Вам об этом, если хватит силы. Она действительно очень стара и больна. У нее живут две ее двоюродные племянницы, княжны Пышецкие, на которых, по замечанию Надежды Васильевны, известие о Вашем приезде произвело не особенно приятное впечатление. Эти княжны, вероятно, боятся потерять тетушкино наследство, – очень оно Вам нужно! Кроме того, при тетушке живет давно, – Вы, может быть, видали ее в детстве, – какая-то Василиса Ивановна Медяшкина. Это простая приживалка, но забрала такую власть над тетушкой, что распоряжается решительно всем.

Мне остается ответить на два пункта Вашего письма. Поездка моя в Одессу была не бесплодна. Операция заключается в том, что Сапунопуло сразу уплачивает все мои долги и за это берет меня, т. е. все мое имущество, в кабалу на неопределенное число лет. Мы спорим о подробностях, но, вероятно, придем к соглашению. Ликвидация усложняется тем, что у него есть дочь Сонечка, которая очень со мною кокетничает. Мне кажется, что во мне ей нравится не столько наружность, сколько придворное звание. Эта девица немногим моложе меня, дурна, как смертный грех, и имеет всевозможные претензии: говорит на пяти языках, играет на фортепиано и на арфе; кроме того, поет и даже пишет стихи. В такую энциклопедическую кабалу я, конечно, не пойду.

Зачем Вы непременно хотите знать, от кого и что я слышал о Вашей дружбе с Кудряшиным? Клянусь же Вам, что я решительно ничего не слышал, а упомянул о Кудряшине потому, что раз действительно ему завидовал, видя, как Вы были с ним любезны. Да и что такое я мог слышать? Вы не только царица по красоте, – Вы и во всех других отношениях стоите на такой недосягаемой высоте, что никакая злая клевета не может дотянуть до Вас своего змеиного жала.

А теперь позвольте мне на время забыть и Кудряшина, и Сапунопуло с дочерью, и все остальное, чтобы предаться одному занятию: считать дни и часы до того счастливого мгновения, когда приезд Ваш окончательно сведет с ума и без того уже безумного, но искренно Вам преданного

А. Можайского.

4. От Василисы Ивановны Медяшкиной

(Получ. 17 апреля.)

Ваше Сиятельство. Тетушка Ваша и моя благодетельница Анна Ивановна приказали мне написать Вам, что они будут ждать Вас с радостью и нетерпением; сами же они писать не могут по причине большого ослабления. А я-то как буду рада повидать Вас! Вы, конечно, меня забыли, а я хорошо помню, как Вы здесь бегали такой миленькой крошкой и своими невинными ручонками били меня по щекам и приговаривали: «Вот тебе, Селися!» А еще просят Вас Анна Ивановна привезти им черносливу французского в синих коробках. Здесь этого чернослива ни за какие деньги достать нельзя, а тетушка его очень любит, и он помогает ихнему пищеварению.

Целую ручки Вашего сиятельства и остаюсь рабски Вам преданная Василиса Медяшкина.

Приезжай скорее, друг мой Катя.

Твоя Анна Кречетова

5. Депеша от А. В. Можайского

(Получ. в Москве 22 апреля.)

Умоляю не телеграфировать тетушке о приезде; встречу на станции с дормезом и лошадьми, которые помчат Вас, куда прикажете.

Можайский

6. От него же

(Получ. в Красных Хрящах 29 апреля.)

Нужно ли говорить Вам, милая, дорогая графиня, что день, проведенный с Вами, никогда не изгладится из моей памяти, что тяжелые яства Надежды Васильевны показались мне самым тонким обедом, что те три часа, которые я провел потом с Вами в ожидании лошадей, были счастливейшими часами моей жизни? Вы спросили меня на прощанье, отчего я не предложил Вам провести этот день в Гнездиловке? Боже мой! отчего… отчего… Да, конечно, оттого, что не посмел! Неужели же Вы думаете, что я не желал этого? Неужели Вы не видите, что вся моя жизнь принадлежит бесповоротно Вам? Я ничего у Вас не прошу, ни на что не надеюсь, мое счастье – чувствовать себя Вашим рабом и знать, что у меня есть какая-нибудь цель в жизни.

Вы, конечно, не забыли, милая графиня, своего обещания обедать у меня завтра с Надеждой Васильевной. Представьте себе, что этот обед приходится отложить, потому что Ваша подруга заявила, что она ехать ко мне без мужа не может (какая провинциальная чопорность), а муж встречает какого-то сановника, который в 6 часов проезжает через Слободск. Надежда Васильевна просит перенести обед на послезавтра, и я надеюсь, что Вы против этого ничего не имеете, но тут является следующая компликация. Вы сговорились ехать на лошадях Надежды Васильевны, а тетушкины одры должны были отдыхать в городе, но так как Надежда Васильевна едет с мужем на двухместном фаэтоне и для Вас места нет, то не согласитесь ли Вы, не заезжая в город, приехать ко мне прямо проселком? Маршрут Ваш будет следующий: до парома Вы доедете по известной Вам дороге, после переправы Вы повернете налево на Селихово и Огарково, потом свернете на большую дорогу и на седьмой версте увидите направо от дороги старый гнездиловский дом, который весь расцветет, когда Вы переступите его порог, как расцвело мое еще не старое, но уже помятое жизнью сердце. Выезжайте пораньше, часов в девять. Мы позавтракаем в той беседке, в глубине сада, о которой я Вам говорил, и терпеливо будем ждать добрую, но скучную Надежду Васильевну и ее столь необходимого для нее мужа.

Это письмо я решаюсь послать со своим приказчиком. Жду на коленях милостивого ответа.

А. Можайский

7. От него же

(Получ. 4 мая.)

Милая моя Китти, ради бога позволь мне приехать в Хрящи и представь меня тетушке; а это ужасно – жить от тебя так близко и в то же время так далеко. Будь спокойна, я буду вести себя примерно, не выдам ни себя, ни тебя.

Твой А. М.

8. От графа Д.

(Получ. 6 мая.)

Наконец-то, милая Китти, получил я твое извещение о благополучном прибытии в тетушкины Хрящи. Решительно не понимаю, что ты могла так долго делать в Москве. Впрочем, Москва, как говорил мой приятель, тем и отличается от Петербурга, что в Петербурге живем мы, а в Москве живут наши родственники. А от московских родственных обедов отбояриться трудно. Как странно, что тетушка не получила твоей депеши из Москвы, и какое счастие, что ты встретила на станции этого Можайского, который достал тебе карету и лошадей. Какой это Можайский? Камергер, бывший лицеист? Я его встречал на выходах во дворце и кое-где в обществе, но решительно не помню, чтобы он когда-нибудь был у нас и чтобы мне приходилось отдавать ему визит. Впрочем, тот ли это Можайский или какой-нибудь другой, – во всяком случае, большое ему спасибо.

Очень рад, что твои первые впечатления приятны и что чернослив поправился тетушке. Я велел Смурову² высылать ей каждую неделю по две коробки. Как Генрих IV сказал: «Paris vaut bien une messe»³, так и я скажу: тетушкины Хрящи стоят нескольких коробок чернослива. Положим, мы с тобой имеем довольно и своего, но сорок лишних тысяч дохода никогда не мешают. А у нее, я думаю, не меньше.

Через час после твоего отъезда ко мне вбежала Марья Ивановна, или, по-твоему, Мери, вся растрепанная, в сильном волнении, и начала шарить в твоих ящиках, ища какую-то очень важную записку. Напрасно я ей объяснял, что твой архив ведется в таком порядке, какого можно пожелать любому государственному архиву, что он под семью замками, так что и мне невозможно в него «запустить глазенапы», как говорят моветоны у нас в клубе, – она все продолжала шарить, ничего не нашла и уехала в большом горе. Я воображаю, какая это важная записка!

У нас никаких особенных новостей нет. Во вторник, возвратясь из клуба, я был очень удивлен, увидя в швейцарской целую гору карточек; я совсем забыл, что это был твой приемный день. Швейцар по твоему приказу говорил просто: сегодня приема нет. Я не совсем понимаю, отчего ты пожелала окружить свою поездку какой-то тайной. Если бы ты уезжала на пять дней, это бы еще можно было скрыть, но как ты скроешь, если тебя не будут видеть две-три недели? Да и теперь уже кое-кто знает, и вчера баронесса Визен, – эта вестница Европы⁴, как я ее называю, – спрашивала меня: правда ли, что ты поехала получать большое наследство? На завтра мы приглашены обедать в австрийское посольство. О тебе я написал, что ты нездорова, а самому придется ехать, как это ни скучно. В городе опять усиленно заговорили об Обществе спасания погибающих девиц. Хотят выбрать председательницей княгиню Кривобокую, но она, говорят, колеблется, потому что еще не знает, как на это Общество смотрят en haut lieu⁵. Игра моя в клубе идет хорошо; вчера встретил на Морской Софью Александровну, которая пригласила меня завтра играть у нее в винт запросто, в сюртуке.

Прощай, милая Китти, приезжай поскорее, но, конечно, если увидишь, что полезно еще пожить у тетушки, не стесняйся. Впрочем, не мне тебя учить, при твоем уме и такте. С такой женой, как ты, можно спокойно спать во всех отношениях. Дети здоровы и целуют тебя.

Твой муж и друг Д.

Если встретишь Можайского, поблагодари его от моего имени за все, что он сделал для тебя.