Kitobni o'qish: «Кризис среднего возраста»
Автор выражает благодарность:
Александру Трифонову, Никите Митрохину, Ольге Федуновой,
Ирен Фортуну, Олегу Чувакину
Редакторы: Дарья Карпова, Ольга Добрицина, Олег Чувакин
Дизайнер: Александр Трифонов
кризис среднего возраста
Они привезли его на мост, перекинутый через подмосковную речушку. Двое бандитов держали жертву за руки, сдавливая с двух сторон крепкими телами, а третий, Пахан, с пропитой физиономией, с побуревшими от чифиря зубами и прокуренной одеждой, одной рукой приобнял несчастного за шею, а другой приблизил к его глазу шило. Шило было вставлено в полосатую наборную ручку, изготовленную на «зоне».
Вацлав почувствовал, как остриё царапает веко. Он сглотнуть даже боялся.
– Жить-то небось хочешь, пся крев? – спросил бандит.
Вацлав, преуспевающий польский бизнесмен, который не успел состариться (было ему сорок три), до сих пор думал, что он ухватил господа бога за бороду. И где? На территории сгинувшей советской империи, которая умерла у него на глазах! Именно распад бывшего крепкого государства и дал Вацлаву возможность делать легкие гешефты. Тотальный дефицит в бывшей Стране Советов, запустившей рыночную экономику, но ещё не насытившейся товарами и услугами, оказался дорогой в коммерческий рай для Вацлава. Деньги лились рекой, одна фура из Польши следовала в эти края за другой. И даже само расстояние казалось божественным символом: ряд цифр по порядку – 1234 километра! Фуры прибывали в подмосковный таможенный терминал, где их радостно встречали прикормленные российским таможенники.
В новую Россию поляк гнал в основном не польские товары. Из фур выгружался дешевый китайский ширпотреб: пуховики, зонтики, сумки, подделки под известные бренды, кока-кола, фальшивый коньяк «Наполеон», приторные ликеры «Амаретто» якобы из Италии. Реже попадались товары из родной Польши: алкоголь и американские сигареты, сделанные в гаражном кооперативе на окраине Варшавы.
«Эти дикари, – говорил себе Вацлав, – все разберут, что им ни привези! Они умеют клепать только танки да ракеты!»
Бывало, он, смеясь, спорил с собой: «Вру, конечно, вру!
Я ж сам вывожу от них советские телевизоры на импортных радиодеталях, холодильники, стиральные машины! Правда, русские сделали их на итальянском оборудовании. Потому и спрос на них имеется. И где? В странах бывшего соцлагеря!»
– Ты что, блин, совсем оглох, сучара?
– А?..
Подняв за локти, его несколько раз встряхнули. Преуспевающий бизнесмен!.. Вацлав внезапно осознал весь ужас своего положения. Его затрясло, словно от тропической лихорадки, хотя тропиками в марте на Руси и не пахло. Голова вдруг закружилась, тело, как бы лишившись скелета, обмякло. И только острая боль в глазу остановила падение.
– Я всё подпишу! Не убивайте!
Бандит ухмыльнулся. Убрал шило.
– Тогда подписывай, братан. И иди гуляй к своим соскам. Пока жена за тобой из Варшавы не приехала!
Человек с бурыми зубами щелкнул пальцами. Из черной «Волги», стоявшей у мостика, выскочил человечек без возраста и особых примет. На голове его поблескивали под солнцем залысины, в руках он держал кожаную папочку. Топая до мостика, он успел открыть папку, достать дарственную и вынуть из кармана печать. И вот уже он протягивает Вацлаву перьевую ручку.
– Что застыл, как в кино, братуха? Поставь подпись! И ты свободен!
Бандит снова вдавил шило в верхнее веко левого глаза польского бизнесмена. Набухая капельками, кровь тоненькой струйкой засочилась из-под шила. Боль была нестерпимая. Прежде чем грохнуться в обморок, Вацлав поставил корявую подпись на документе, ради которого его и притащили на мост. Стоявшие по бокам бандиты по кивку главного разжали руки. Обмякшее тело польского бизнесмена (теперь, впрочем, бывшего) осело и повалилось. Голова дельца с глухим стуком ударилась о деревянный настил.
– Может, скинем барыгу в реку? – спросил тот бандит, что был пониже ростом. Глаза его походили на пуговки, а глядел он заискивающе. Словом, типичная «шестерка».
– Что-о?.. Малой, ты охренел? Нам еще «мокрухи» не хватало! У нас товару на три лимона зелени! Нам надо думать, как его пристроить и как не продешевить. А ты – скинем! Пусть сам падает, если хочет!
Захохотав, компания двинулась к огромной фуре. Серебристый красавец «MAN» стоял на опушке леса, сверкая под русским солнышком хромированными немецкими деталями.
– А с водилой что делать будем? – спросил низкий. – Давай хоть его прикончим?
– Никаких «прикончим»! – отрезал главный. – Фирма теперь наша. И водила будет работать на нас! Ну сам прикинь: ему какая разница, на какого дядю работать – на польского или русского? Главное, чтобы этот дядя деньги платил исправно.
Бандит не врал. Еще вчера на сходняке решили водилу не мочить, а через него наладить связь с польской «братвой» и обеспечить бесперебойную поставку в Россию «антрацита». Так на фене называли кокаин.
– Вацлав, пся крев, волчара позорный, не захотел делиться, вот теперь пусть ищет три лимона зелени, чтобы за товар расплатиться!
– Ну ты даешь, Пахан, прямо стихами заговорил, как Пушкин! – Малой с восхищением посмотрел на пожилого бандита.
Пахан достал «котлету» из стодолларовых купюр, завернутую в «Вечерку» и стянутую крест-накрест пеньковой веревкой, которой огородники обычно подвязывают помидорную поросль, не набравшую силу. Разложив сей денежный бутерброд на капоте «Волги», он аккуратно развязал веревку и не спеша пересчитал деньги, листая купюры обслюнявленными пальцами.
– Поляк сказал, что за каждую поездку он платил водиле три штуки баксов.
Пахан отсчитал тридцать зелененьких и протянул их молодому бандиту. Потом выдал ключик от наручников.
– На, Малой, отнеси водиле подарочек. А то парень, поди, совсем заскучал там в кабине! Да сперва отстегни его от руля. Скажи, подфартило ему сегодня. Живой остался, и денег панночке своей привезет!..
Очнувшись, Вацлав потрогал лоб. Голова гудела. На лбу он нащупал здоровенную шишку. Ударился, когда упал… Он принюхался. Откуда так несёт? От его брюк! Мокрые, воняют мочой. Ничего… Теперь, кажется, можно не бояться… Он живой! Страх смерти, липкой рукой державший его за горло, отступил.
Неужели это и вправду с ним случилось?
Случилось. Из-за нее.
«Сделала» его все-таки эта нимфетка, Лолита. И ведь как ловко все провернула, тварь!
Вацлав застукал Лолиту после душа. Неожиданно, даже не вытеревшись, он бросился в гостиную и застал малолетку за изучением документов на письменном столе. Девчонка вовсе не пыль протирала! И зачиталась, конечно, не случайно. Факсы с копиями путевых листов, объемы поставок и прочая рабочая документация. И что с того, что на польском? Русские названия пропускных пунктов и городов следования, набранные латиницей, понять нетрудно. Знание польского для этого не требуется. Но главное даже не это. Самое важное – связи, которые Вацлав потихоньку, год за годом формировал, работая в Москве представителем советско-польской фирмы «Энерго-Поланд». Двадцать лет работал, с самой молодости! Эти-то связи и позволили ему позднее находиться в тени и избегать бандитских «наездов» и рэкета.
А он, дурак, думал: куда же запропастился его «волшебный блокнотик» с черной бухгалтерией? Ясно: Пшемислав, его заместитель, которого он уволил за бесконечные приписки и воровство бензина три месяца назад, сумел подобрать отмычку к тайнам босса. Имя отмычки – Лолита. Малолетка!
Знал Пшемислав его слабость – тягу к малолеткам. И не прогадал!
Кризис среднего возраста, господа! Вот что превращает зрелого мужчину в перезрелый тюфяк, у которого в башке солома.
В России экономический кризис и бандитский «рынок», а у Вацлава – личный кризис среднего возраста.
Кризис этот грянул не вчера.
Три года назад Вацлав почувствовал в себе перемену. Этакую биологическую и одновременно социальную. Потянуло его на малолетних красоток. Нет, не только на них. Заодно потянуло на элитарный алкоголь и табачок. Иногда Вацлаву казалось, что от него тянет стариковским тленом. Бр-р! Одновременно он потерял интерес ко всему, что происходило вокруг. Вот так-то и проморгал опасную ситуацию.
С чего-то он посчитал, что гешефт с фурами будет вечен, и ему останется только стричь купоны да заносить циферки в блокнотик. Да разве это работа? И чтобы вообще о ней забыть, он, вняв совету малолетки, принял в фирму вместо уволенного Пшемислава дружка Лолиты. Родом не из Польши, а из России. Молодого человека с чертами кавказского уроженца. Про него он знал немного: звали его Георгием, коротко Гогой, он «окончил» Закавказский университет с липовым дипломом юриста. Интересно, что первый месяц работы этого самого Георгия оказался самым прибыльным для Вацлава. После такой коммерческой удачи Вацлав забыл о контроле и полностью доверился Георгию, передав в его руки денежные потоки, а сам окунулся в удовольствия. И вот она, расплата. Мост, бандиты, дарственная… И в удовольствия окунутся другие!
Схема его бизнеса была до безобразия проста. То был «левый» гешефт. Он якобы поставлял оборудование для подмосковных электроподстанций, а на самом деле возил китайское барахло, польскую водку и сигареты. На машинах с логотипом крупной государственной конторы!
Даже в том бардаке, который в России начался после распада советской империи, бандиты старались не трогать государственные машины. Милиция деградировала, по инерции все же продолжала бороться с криминалом и ловить нарушителей. Тюрьмы не пустовали.
Эх!
Встав на четвереньки, Вацлав подполз к перилам. Руки тряслись, как у запойного алкаша, нахрюкавшегося картофельной водки. Ухватившись за шершавые доски перил, поляк выпрямился. Ноги тоже дрожали. Всё тело ослабело.
Его пиджак бандиты бросили тут же, на мосту. В портмоне сохранились документы. Даже деньги на месте. И пейджер тоже.
Под подкладкой пиджака Вацлав нащупал заначку, которую зашил на черный день. Это русские так говорят: черный день. По-польски, в сущности, то же самое: czarny dzie?.
Надев пиджак, он вытер пот со лба. Шишка болела. В нос гостю земли русской проник запах хлева и подтаявших навозных куч. Дух этот принес из поселка ветерок. Только сейчас Вацлав осознал: наступила весна. Март!
От раздавшегося карканья ворон, сорвавшихся с веток деревьев, поляк вздрогнул.
Добравшись до пригорка, он сел прямо на подсохшую, прогретую солнышком землю. Из кармана вытащил мятую пачку «Кэмел». Дрожащими руками достал сигарету. И с наслаждением человека, вернувшегося с того света, закурил.
Подумать только! Какие кульбиты выделывает жизнь на сцене! Только вчера он был на коне, собирался купить вторую квартиру – не в России, конечно, а в центре Варшавы. И не для себя, а для своей дочери, красавицы Агнешки. Та недавно выскочила замуж за молодого бизнесмена. Тоже преуспевающего, между прочим…
О мечтах этих варшавских лучше забыть.
Перевести деньги фирмы на его счета в Варшаве ему уже не дадут. Переложить же «левую» наличку из офисного сейфа в секретный сейф в его московской квартире, которую он превратил в бордель, он так и не собрался. А теперь и собираться нечего.
Удивительное дело! Сидел человек на миллионах – и вдруг свалился в нищету. Законную супругу порадовать нечем – все на чужих бабах прокутил. Лежа на бабах, остался на бобах!
Вацлав трескуче засмеялся. Он сочинил русский афоризм!
Что делать? О еще, одно русское выражение! Знаменитый русский вопрос! Впрочем, в его ситуации русские как раз быстро сообразили, что делать.
Нужно срочно решить, как выгодно продать или обменять его с Татьяной квартиру в центре Варшавы. И купить что-нибудь подешевле за городом.
Всё, что от такой сделки останется, они пустят на жизнь. Надо что-то начинать с нуля. Он будет работать как вол, у него же диплом юриста, в конце-то концов. Правда, практических навыков не имеется…
Подойдя к фуре, Малой ловко запрыгнул на подножку. Водила, прикованный к рулю большегруза, спал, уронив голову на баранку. В уголке губ засохла слюна. Раздававшийся храп говорил не только об усталости, но и о крепкой нервной системе польского дальнобойщика. Бандит потряс водилу за плечо.
– Пан, пан, просыпайся! Я тебе подарочек принес. Вот и ключик у меня…
Щёлк! Он расстегнул наручники.
Встрепенувшись от неожиданности, водила, выпучив глаза, оттолкнул бандита и попытался выскочить из кабины.
Малой, однако, подобное предвидел. И, хоть ростом был мал, силой обделен не был. Двумя руками он нанес точно рассчитанный удар по затылку, а потом затолкал охнувшего шофера на сиденье.
– Пан, пан, ты не бойся! Мы теперь, как это по-вашему… компаньоны! То есть ты работаешь на нас: фирма-то наша. Сечешь? Вот и зарплата тебе.
И бандит выложил на «торпеду» зеленые банкноты.
– Видишь, всё чин чинарём. Тебя как звать-то?
– Михал…
– Слышь, Михал, ты нас не бойся. Мы дружить хотим. С польской братвой. К тебе разговор есть у старшого, Паханом его кличут. Ты бабло-то бери, бери, мы тебя не тронем. Бизнес делать будем, кумекаешь?
Страх во взгляде Михала, потиравшего затекшие руки, то вспыхивал, то гас. Он все еще не верил, что его оставили в живых.
– Михалыч, ты нам живым нужен. Пойми! У тебя наш товар, его по точкам развезти надо. Забирай бабло, разговор есть.
Вдруг, откуда ни возьмись, на пассажирском месте появился Пахан. Усевшись рядом с Михалом, он сгреб доллары с «торпеды». И перетасовал их – как карты!
– Малой, верни-ка бумажку, не крысятничай. Мы с Михалом играем честно.
Стодолларовая купюра возникла словно из воздуха. Описав дугу, бумажка легла на «торпеду».
– Погуляй пока, понюхай воздух. Глянь, нет ли кого из местных поблизости. Нам свидетели не нужны.
– Понял.
Малой мягко, по-лисьи, выскользнул из кабины и затрусил в сторону мосточка. Как раз туда, где, сидя на пригорке, пригорюнился Вацлав.
«Польский терпила думал, что так просто от нас отделался! – Бандит усмехнулся своим мыслям. – Нет, лошара варшавская, я с тебя еще дань не получил!»
От удара в висок Вацлав повалился замертво. Бандит выпотрошил портмоне, прощупал пиджак, отыскал зашитую заначку. Распорол финкой подкладку. Вытянул длинный пояс, поделенный на карманчики, в каждом из которых хранилось по три сотенных. Присвистнул.
– Хороший улов! А мог бы упустить добычу!
Оглянувшись и поразмыслив, он подхватил Вацлава за плечи и потащил к краю мосточка.
– Тяжелый, терпила, а с виду не скажешь!
Дотащив поляка до середины мостика, бандит ногой, будто бревно, стал подталкивать человека к краю.
Неумело перекрестившись, он столкнул наконец поляка в реку.
Подточенный весною лед треснул, брызнул осколками. Тело Вацлава ушло в реку.
Было здесь неглубоко; вода скрыла тело по грудь. Одежда вздулась пузырями. На поверхности остались рука, плечи и голова. Вокруг головы плавал битый лед.
Нет, Вацлав не умер. Ни от удара в висок, ни от падения с моста.
Ледяная вода вернула ему сознание.
Но не силы.
Вспомнилось ему первое свидание в Москве.
Он вспомнил себя, молодого специалиста, окончившего с отличием Варшавский университет. В Москву он попал, между прочим, по распределению. Тогда тоже стояла весна, только поздняя. Май. Город утопал в цветущей сирени. От сладкого запаха кружилась голова – вот почти как сейчас. А еще очень хотелось влюбиться. И стрела Амура не заставила себя ждать.
В головном офисе советско-польского предприятия, расположенного на проспекте Калинина, словно по хотению-желанию, обнаружилась девушка. Секретарша начальника, брюнетка Татьяна, стриженная под Варлей. Так говорили в те годы. (Вообще-то, такая стрижка называлась просто каре.) Кинокомедия Гайдая «Кавказская пленница и другие приключения Шурика», прогремевшая на весь Советский Союз, на десятилетия вперед сделала Наталью Варлей женским идеалом в глазах советских мужчин. На Западе в ту эпоху мужчины сходили с ума от блондинки Мэрилин Монро, а русский «ответ Чемберлену» выражался в жгучей брюнетке с валлийской фамилией Варлей.
Он и Татьяна гуляли по ночной столице, по ярко освещенным набережным Москвы-реки, одетым в гранит. Прохладный ветерок обдувал их лица. А если загуливались допоздна, то поливальные машины норовили устроить им настоящий холодный душ. Долгое время, заметив очередную поливалку, они отбегали в сторону. Однажды, заболтавшись, были облиты с головы до пят. Но нисколько не огорчились! Прилипшая к коже одежда, маленькие ручейки, стекавшие по спинам, привели их в дикий восторг. И они больше не прятались, а бежали поливалкам навстречу, держа в руках промокшую обувь. Вацлав и Татьяна подставляли себя под водяной веер из тепловатой, отдающей пылью воды.
Тогда он и стал счастливым человеком. Черные глаза любимой девушки захватили в плен его сердце, его разум, его тело. Ее губы вдруг оказались совсем рядом, ее запах, этот удивительный букет, смесь свежей зелени, белого пиона и жасмина, свел его с ума.
Но даже в такой момент он не потерял чутья коммерсанта. Чей это парфюм? Неужели французский?
Как бы прочитав его мысли, Татьяна ответила:
– Нет, дорогой Вацлав, это духи «Признание» фабрики «Новая заря»!
Много позже, уже став его законной женой, она часто отвечала на вопросы, которые только возникли в его сознании и не облеклись еще в слова. Такие ответы без вопросов приводили его в трепет, он считал Татьяну колдуньей. Что, впрочем, было недалеко от истины. В какой-то далекой ветви ее рода по материнской линии прапрабабка была ведуньей. Вся деревня на границе Белоруссии и Польши ходила к ней за отварами от различных хворей, а взамен бабке приносили овощи и мясо.
Насквозь промокшая белая блузка облегала маленькие и острые Татьянины груди, соблазнительно видневшиеся из-под расстегнутой верхней пуговицы. В каком-то тумане, смешавшемся из воды и любви, двое дошли до квартиры на Старом Арбате – там в те годы жил Вацлав. И утонули в объятиях… И хорошо, что следующий день был выходным: они умудрились проспать до полудня.
Он хорошо помнил то позднее утро.
Татьяна лежала на боку, прижимаясь к Вацлаву всем телом. Ее голова покоилась у него на груди. Она считала удары его сердца, а он боялся шелохнуться – столько нежности и любви обрушилось на него. Потом они долго ласкали друг друга под струями воды в ванне. Вацлаву представлялось, что он танцует вальс со своей любимой, улетая куда-то ввысь, и там, среди облаков, пара продолжает кружиться под музыку…
Чьи-то руки выключили музыку. Пальцы вцепились в плечи. Кто это? Кто тащит его с неба?
– Слышь, Григорьевна, я подхожу сюда, к мосточку-то, воды набрать, а там мужчина в воде! Городской – видно по одежке. Напился да свалился. Дачник, наверное!
– Да ты что, Ивановна! Какие сейчас дачи? Холодно еще. Надо бы «скорую» вызвать, а то окочурится бродяга!
– Так я скотника Николая уже попросила – позвонит из сельсовета.
– Побыстрее бы приехали, не то замерзнет товарищ! Не лето на дворе!
Колхозница нагнулась над Вацлавом, приложила ладонь ко лбу.
– Теплый, слава тебе, господи! Ишь как господь его любит. И нас послал, чтобы помереть не дали.
Она снова нагнулась над несостоявшимся утопленником. Теперь потрогала его за нос.
– Нос тоже теплый. Жить будет!
И тут Вацлав открыл глаза.
– Татьяна?.. Значит, я дома, в Варшаве? Минуточку… Почему Таня такая старая? Может, это моя теща? Танина мама?
– Пани Радкевич, это вы?
– Я, я! – Женщина смочила платок водой и приложила к его губам. – Полежи, милый, скоро машина за тобой приедет.
уроки немецкого
Май выдался жарким, и двое сорокалетних мужчин курили в майках, стоя у открытого окна.
– Мамочка, а что у дяди Гриши со спиной?
Десятилетний Алёша с любопытством разглядывал изуродованную спину гостя.
– А его фашисты раскалённым утюгом пытали, когда он в плен к ним попал, – почти шёпотом, стараясь не нарушать разговор двух мужчин, ответила мама.
Мне стало страшно и я замолчал. Слёзы сами собой заволокли взор, вот-вот и начался бы водопад. Губы дрожали, и вымолвить что-то членораздельное я был не в состоянии. Шмыгая носом и размазывая по лицу набегающие слёзы, я ушёл в соседнюю комнату.
Подошла мама, прижала меня к себе и начала гладить по голове, приговаривая:
– Чего же ты плачешь, Лёшенька?! Ведь всё же хорошо закончилось. Разведчики подоспели вовремя и спасли дядю Гришу, а фашиста того, который утюгом жёг ему спину, расстреляли.
Я перестал плакать, мне неожиданно стало весело и, продолжая всхлипывать, я засмеялся. Это была такая истерика наоборот.
– Расстреляли, расстреляли! – я прыгал вокруг мамы, повторяя одну и ту же фразу, – фашиста расстреляли, расстреляли!
Мама как-то странно посмотрела на меня, затем взяла за руку и подвела к дяде Грише – фронтовому товарищу отца.
– Гриш, расскажи будущему защитнику Родины, как ты в плен попал, и как тебя немец утюгом пытал.
Сорокалетний красавец-брюнет с седыми висками, не раздумывая погасил папиросу в огромной морской белой раковине, стоящей на подоконнике и, сжав меня огромными ручищами, поставил напротив.
– Ну, давай знакомиться, мальчик. Меня Григорием Николаевичем зовут, можно просто дядя Гриша.
– А меня, Лёхой.
Я протянул свою ладонь, которая тут же утонула в огромной лапище фронтовика.
– Ты как учишься, Лёха?
Вопрос застал меня врасплох.
– По-разному.
Я опустил голову и постарался не смотреть в глаза своему новому знакомому.
– Всё ясно, неужели двоечник?
– Что Вы, дядя Гриш, я крепкий хорошист, но иногда бывают и тройки, а недавно я даже единицу получил по дисциплине! Дрался с одноклассником, а тут завуч идёт, вот нас обоих и наградили, двойку на двоих поставили.
– Ты вот что, Лёха, ты давай дерись после занятий, сколько твоей душе будет угодно, а в школе нужно хорошо учиться, особенно когда иностранный язык будешь изучать! Вот, например, простая ошибка по немецкому языку мне чуть жизни не стоила.
Я как заворожённый во все глаза смотрел на бывшего полкового разведчика.
– Нас трое ребят было, разведчиков. Линию фронта пересекли удачно, нас не заметили. За двое суток километров десять-двенадцать прошагали. Шли в основном ночью, а днём отсыпались, выставив часового. И надо же, удача! Сидим в засаде, а прямо перед нами останавливается мотоцикл, с которого слезает немецкий унтер-офицер, чтобы справить нужду. После того как он закончил, мы его и схватили. Засунули кляп в рот и оттащили с дороги в кусты вместе с мотоциклом. Поскольку в школе я учил немецкий, то при допросе фрица выяснилось, что недалеко располагался ихний штаб, куда он вёз документы. Открыли его планшетку и ахнули! Сразу стало понятно, что немцы на нашем участке наступление готовят и по ночам танковый кулак стягивают. Казалось бы, документы есть, «язык» есть, тащи это «богатство» к своим в штаб и верти новую дырочку на погонах для награды.
– Дядя Гриша, а «язык» это что обозначает? Вы у этого фашиста язык отрезали что ли?
Гость рассмеялся, достал портсигар и закурил новую папиросу. «Языком», мальчик, во время войны называли пленного, который был источником ценной информации.
Из кухни доносились потрясающие запахи тушёной баранины с картошкой. В комнату вошла мама.
– Мальчики, скоро будем обедать.
Я с нетерпением ждал продолжения истории.
– Дядя Гриша, а дальше! Как Вас фашисты в плен захватили?
– Как, как, – гость засмеялся, – плохо в школе учился, на переменах дрался, на уроке немецкого языка невнимательно учительницу слушал. Мог запросто глаголы перепутать, например: kommen – это глагол «приходить», а bekommen – «получать»!
А я сказал по-немецки тарабарщину, вот меня и раскололи.
Я тогда в немецкую форму унтер-офицера переоделся, подъезжаю на мотоцикле к ихнему штабу и… – гость закашлялся и вдавил окурок в пепельницу. Немецкий офицер, который меня приветствовал и виду не подал, что я чушь сморозил, дверь передо мной открыл, пропустил меня вперёд, дескать: «Битте, хер Клаус Нойман, битте, зер!», – а сам, сволочь, со всего размаха ударил меня по затылку рукояткой парабеллума.
Мужчина затянулся папиросой, закашлялся, сразу было видно, что эти воспоминания даются ему нелегко.
– Очнулся я по пояс голый, без кителя, в голове гул стоит, как в деревенской кузне, и понял, что дела мои, ой какие неважнецкие. Связали меня, значит, по рукам и ногам, и к деревянной лавке примотали лицом вниз. Из головы моей, из разбитого затылка кровь хлещет пульсируя и струйками стекает на лавку, образуя лужицу перед моим носом. Я повернул голову на бок, чтобы не захлебнуться в собственной крови и вижу, как этот гад на печке утюг чугунный греет, аж докрасна донышко утюга раскалилось! Мне и в голову прийти не могло, что этот вражина сейчас меня гладить этим утюгом будет! Только подумал, что где-то мои ребята должны быть поблизости, вроде как уговор между нами был, если я через десять минут из штаба не выйду, значит надо идти на выручку спасать. А тут слышу автоматная очередь, одна, затем вторая. Только подумал, что спасён, как что-то раскалённое упёрлось мне в спину и запахло жареным человеческим мясом!
– Вот такой урок немецкого языка, Лёха, остался на моей спине на всю жизнь. Мужчина вдавил окурок папиросы в пепельницу, поднялся со стула и зачем-то взлохматил своей ладонью мою голову.
– Там твоя мамка говорила, что обед готов и, повернувшись к отцу, с грустью сказал:
– Петрович, пойдём наших ребят помянем.
