Kitobni o'qish: «Победа для Ники»

Shrift:

Глава 1

Они танцевали. Легко и непринужденно, то со смехом запрокидывая голову, то ловя взгляды друг друга и тут же смолкая. Я тонко улавливала ритм их движений, проникаясь романтической атмосферой тихой летней ночи. Начало августа, сияющие на темном небосклоне звезды, прохладный ветерок, дарящий долгожданную передышку от жары, и эта пара в окне соседней новостройки, скользящая в такт неведомой мне музыке…

Живут же люди! Наверняка вместе совсем недавно, еще не успели утратить трогательную нежность и лирический настрой. Я со вздохом покрутила колесико бинокля, оглядывая голые стены, мешки со стройматериалами в углу, большую коробку от пиццы на подоконнике и там же – бутылку из-под шампанского с двумя самыми обыкновенными гранеными стаканами. Ничего не скажешь, хороши: бокалами не обзавелись, шпаклевка толком не высохла, а туда же – амурничать! Повесили бы сначала шторы! Глупо и… завидно.

– Хрррр… – окончательно добивая навеянный сценой в окне поэтический флер, донеслось из глубины комнаты.

Я вмиг опомнилась: скоро начнет светать, утром прибудет такси, а чемодан еще толком не собран, да и без полноценного завтрака перед долгой дорогой Доре точно не обойтись… И как ей удается держать меня в тонусе даже сейчас, оглушительно храпя вот уже который час? Заявилась ко мне накануне без предупреждения, словно мы не могли встретиться уже на вокзале! Вечная история – все должно быть в полном соответствии с ее желаниями. Ох уж эта Дора, главный диктатор моей жизни…

В этой женщине удивительным образом сочетались благородная величавая стать, так подходящая ее редкому имени, и бешеная энергия. Дора гоняла на велосипеде по дачному поселку, обожала посиделки в ресторане, танцевала до упаду, кокетничала напропалую… И все бы ничего, если бы ей в этом году не стукнуло… а собственно, сколько? Она была лет на десять старше моей матери, но всегда казалась этакой дамой без возраста. А за неосторожно брошенное мною как-то в детстве обращение «тетя» одарила таким взглядом, что напрочь отбила желание прилюдно прояснять наши родственные связи.

Детей у Доры не было, и весь напор, которым природа наделила ее в избытке, устремлялся на заботы о моей скромной персоне. Ни одно мало-мальски важное событие не обходилось без властной тетиной руки. Начать хотя бы с того, что свое имя – Ника – я получила именно с подачи Доры, убежденной в судьбоносности слов и символов. «Девчушка вырастет победительницей! С таким-то именем она просто обречена на успех, – с жаром заверяла тетя семью, всякий раз прибегая к одному неоспоримому аргументу. – Возьмите меня… По-гречески „Дора“ означает „дар“, и… ну не будете же вы спорить?» Родным оставалось лишь вежливо кивать и разводить руками. Сущая правда: Дора была тем еще подарочком…

До сих пор не сомневаюсь, что мои детство, отрочество и юность прошли спокойно лишь благодаря тому, что в те годы тетя активно занималась устройством личной жизни. Ничего дельного в итоге не устроилось, зато Дора приобрела ценный опыт – вкупе с глубоким пониманием того, как следует жить младшему поколению. В моем лице.

Именно Дора, всегда грезившая сценическими подмостками и работавшая одно время редактором по репертуару в Доме культуры, убедила меня ступить на творческую стезю. Мне хватило здравомыслия даже не пытаться покорять артистический олимп, а сразу подать документы на сценарно-киноведческий факультет. Где я, мечтая осчастливить гениальными идеями какого-нибудь известного режиссера, увлеченно и обучалась последующие пять лет, чтобы однажды… обнаружить себя в заштатном агентстве развлечений за обдумыванием сюжета корпоратива для производителя холодильных установок. Тогда-то, между выбором пингвиньих костюмов и сочинительством нехитрых здравиц из серии «Наш бухгалтерский отдел в прибыли так преуспел», я пришла к неутешительному выводу: карьера не задалась.

Разумеется, сложила руки я не сразу. Поначалу сочиняла истории, отправляла сценарии на всевозможные конкурсы, участвовала с проектами в питчингах телекомпаний. И каждый раз с замиранием сердца ждала признания, которое в итоге… доставалось другим. Это лишь подстегивало мои честолюбивые устремления, и в какой-то момент желание одержать верх стало своего рода идеей фикс. Меня буквально колотило от потребности выиграть… не важно, что и где. Услышать наконец заветные слова: «…и наш победитель – Ника Соловьева!» Я почти наяву купалась в восторге публики, произносила благодарственные речи, потрясала над головой мифическим кубком – мечтала, мечтала, мечтала…

А потом все разом прекратилось. Не было никаких особых потрясений или моментов истины. Просто я устала, перегорела, смирилась… Не вышло из меня победительницы, увы. Верно сказано: не в свои сани не садись. Тихо обидевшись на весь белый свет, не оценивший моих талантов, я принялась исправно, хотя и без души, строчить сценарии свадеб и детских утренников.

Дора еще пыталась встряхнуть меня и от души потчевала мотивационными речами. Какое там! Новые пылкие воззвания лишь подбрасывали дровишек в разгоравшийся костер раздражения, невольно напоминая о том, кто, собственно, и втянул меня в это недоразумение с профессией. С другой стороны, а на что я надеялась? На моей памяти Дора бывала права крайне редко. Точнее, всего дважды. Не далее как вчера, когда затащила меня в салон красоты, чтобы устранить последствия неумелых экспериментов с внешностью и вернуть моей шевелюре пышность и естественный шоколадно-каштановый цвет. А еще десять лет назад, когда резко воспротивилась моему скоропалительному браку с бывшим сокурсником.

Не знаю, что на меня тогда нашло… Наверное, растерялась после окончания института, когда, как это принято говорить, не нашла своего места в жизни. Рядом крутился такой же разочарованный в профессии парень, который, казалось, понимал мои терзания, как никто. Не вписываться в действительность вдвоем оказалось легче. А еще числиться замужем было очень удобно – это сразу снимало часть вопросов не в меру любопытных окружающих.

«Ника, зачем тебе этот фарс?! – патетически восклицала Дора, в бессилии простирая руки к потолку. – Со скуки ведь помрешь с таким нытиком! Ах, непризнанный гений, скажите, пожалуйста! Посредственность каких много, поверь. Уж я-то умею отличить истинный талант… Неужели тебе не хочется эмоций, приключений, настоящей жизни? Ты же вся в меня…»

С последним доводом тетя, мягко говоря, перебарщивала. Если страсти и горели в моей душе, то где-то совсем глубоко, словно торф под снегом. И чем, скажите на милость, я, воплощенная сдержанность, была похожа на свою неугомонную тетку? Хотя справедливости ради стоит заметить, что относительно моего дражайшего супруга Дора попала в точку. Все полтора года брака он оставался для меня чужим, обитая в той же съемной квартирке, но словно в параллельном пространстве. А когда однажды собрал вещи и ушел, я даже не сразу это заметила. В какой-то момент стало жалко испорченного печатью о разводе паспорта да утраченного комфортного статуса замужней дамы. Но и только.

Впрочем, кого я обманывала? Не потому ли стояла сейчас на балконе, чуть ли не со слезами украдкой наблюдая мгновение чужого счастья, что отчаянно хотела всего этого – взаимности, романтики, любви… Может быть, Дора права и мне необходимо встряхнуться? Отправиться с ней к морю, отдохнуть, расслабиться, завести курортный роман… Ой, я ведь так и не собрала вещи!

Выскользнув с балкона и на цыпочках пробравшись через комнату с бессовестно храпящей Дорой, я оказалась на кухне. На стуле рядом с разложенным на полу чемоданом высилась стопка одежды, подобранной моей авторитарной теткой. И когда она успела похозяйничать в шкафах? Причем ни одного «спокойного» наряда из струящейся ткани приглушенных оттенков, которые я предпочитала обычно. Все сплошь яркое, смелое, летнее – то, что я носила когда-то, во времена беззаботного студенчества.

Вздохнув, я вытянула из стопки ярко-оранжевый расклешенный сарафан с причудливым орнаментом, привезенный подругой из путешествия по Мексике. Вышла в коридор к зеркалу, приложила к себе – и с недоумением воззрилась на собственное отражение. Все-таки за несколько лет я успела основательно отвыкнуть от цвета волос, которым наделила меня природа… Колорист из салона постаралась на славу, устранив последствия многолетних и не самых удачных попыток преобразиться. А парикмахер оживила пряди, сделав аккуратное пышное каре.

«Какое чудо, малышка, сколько в тебе хрупкости, нежности! Прическа – в полной гармонии с твоей точеной фигуркой! А эти бездонные глаза… ты похожа на вспугнутого олененка! И нечего было столько лет издеваться над своей внешностью, – квохтала потом Дора. – Глаз не отвести, вылитая Одри Хепбёрн! Вся в меня!»

Если тетя и напоминала красавицу-актрису, то килограммов этак тридцать назад. А Дорин напор вспугнул бы не то что олененка – целый заповедник. Но в общем и целом мне оставалось не без удовольствия согласиться: темный цвет волос подчеркивал вишневый оттенок моих карих глаз, а новая прическа смотрелась модно и женственно. Кстати, яркий сарафан мне тоже шел. Эх, была не была, новый имидж – новая жизнь!

Победоносно тряхнув кудрями, я одним движением руки смахнула всю стопку «веселенькой» одежды в чемодан. Решено: на ближайшие три недели никаких тягостных размышлений о смысле жизни, зависти к чужим отношениям, досады на собственную незадачливость. Мы едем на отдых! И кто знает, возможно, Дора, обещающая мне море увлекательных приключений, окажется права и на этот раз…

– Итак, за новое начало! – вдохновенно провозгласила тетя и с такой силой стукнула о мой бокал своим, что вино чуть не расплескалось. – Ты отправляешься – ни много ни мало – в путешествие к самой себе. Познакомишься с интересными людьми, проникнешься духом творчества, поймешь, чего хочешь от жизни… Пора положить конец одиночеству, унылому существованию, заниженной самооценке, хандре! Да, не заладилась работа, да, развелась – пустяки, какие твои годы…

Таким бесхитростным образом весь вагон-ресторан узнал о моих метаниях, профессиональных и личных. В число неоспоримых талантов Доры входило умение обращать на себя внимание. Вот и теперь тост прозвучал столь громогласно и пылко, что на нас стали оборачиваться сидящие за соседними столиками. Кажется, пора перевести разговор с моей пропащей жизни на нечто более увлекательное. Тетя все уши прожужжала грядущим отдыхом, мифической Пегасовой бухтой и местным контингентом – сплошь богемой да талантами…

– Кстати, по поводу интересных людей… Кажется, в этом твоем «сногсшибательном местечке» концентрация гениев на квадратный метр будет зашкаливать. Мы ведь попадаем на какое-то литературное сборище, не так ли? – Мой отвлекающий маневр удался, судя по тому, что нарумяненные щеки Доры зарделись еще ярче. – А что же твой живой классик, неужели сподобимся пообщаться с самим Лазуревским? Слабо верится, что он удостоит нас вниманием…

Из уст Доры вырвался прямо-таки кошачий «фыр», столь громкий и негодующий, что окружающие снова принялись бросать в нашу сторону всполошенные взгляды. И угораздило же нас отправиться к вожделенному морю на поезде! На самолете ведь гораздо быстрее и проще. Ах да, это ведь Дора, панически боявшаяся авиаперелетов, настояла на своем. В который раз…

– Не только удостоит вниманием, но и примет как родных. А заодно даст тебе пару профессиональных советов. Это я могу гарантировать, – многозначительно бросила Дора, поправив на запястье свой обожаемый и не по возрасту легкомысленный браслет из камешков бирюзы и лазурита. – Это ведь с его подачи организован литературный фестиваль, который ты небрежно именуешь сборищем. Раз в два года собираются писатели, драматурги, сценаристы – как маститые, так и начинающие. Мне уже звонили из оргкомитета, чтобы подтвердить наше участие. Программа обширная: встречи, презентации книг, конкурс… И все это – в роскошном уголке у самого синего моря. Мечта! В бухте прячется чудесный крошечный домик, в котором я однажды останавливалась. Увидишь своими глазами и поймешь, какие красоты подпитывают талант Стаса… то есть Станислава Лазуревского.

Судя по хитрющим глазам Доры, оговорилась она не зря. Роман тети с известным поэтом, случившийся еще до моего рождения, давно стал в нашей семье притчей во языцех. Очная, если можно так выразиться, фаза их отношений оказалась до обидного короткой, сведясь к полному страстей, но мимолетному курортному роману. Уж и не знаю, почему, но любовная интрига не получила достойного продолжения, превратившись в невинную платоническую переписку, которая изрядно развлекала тетю два последующих десятилетия. Она периодически отправляла послания Лазуревскому, он же отвечал редко, хотя и с неизменной теплотой. А потом… тетя крайне неохотно и скупо упоминала о грянувшей однажды вселенской катастрофе, положившей конец этому общению. Кажется, тогда Дора получила пренеприятнейшее послание, в котором Лазуревский лаконично и формально извещал ее о прекращении общения. По какой причине – это осталось для меня тайной.

На память о поэте у Доры сохранились письма, фотографии и тот самый незатейливый браслет из синих камешков. А еще воспоминания, в которые она периодически ударялась, сыпля уменьшительно-ласкательными прозвищами, мельчайшими деталями обстановки, подробными описаниями одежды и природы – тем, что обычно в разговоре принято со спокойной душой опускать. Если, конечно, ты не желаешь особо подчеркнуть доверительный характер отношений.

Недостатка внимания тетя не испытывала никогда, но главным мужчиной в ее судьбе был провозглашен пресловутый Лазуревский. Который, насколько я знала, и Лазуревским-то не был – этот псевдоним писатель взял в начале своего творческого пути, когда однажды приехал к морю, да так там и остался… Видимо, обладал изрядной долей авантюризма, раз поддался очарованию лазурной водной глади, светлого рассыпчатого песка, графитово-серых шершавых скал – всего того, что потом с таким восторгом описывал в своих книгах, став известнейшим маринистом.

«Вот как нужно верить в мечту! Все бросил, в один миг, – всплыла в памяти одна из многочисленных нотаций Доры. – Стас ведь не учился литературному мастерству, он – технарь, после окончания института успел поработать инженером на заводе. Его вел талант, истинный талант! И конечно он не сомневался в своих силах. Учись, Ника! А ты даже надоевшую работу сменить не можешь…»

Мне действительно была неведома подобная храбрость. Да и стабильные 1970-е, ставшие для Лазуревского периодом радикальных решений, плохо вязались в моей голове с залихватской склонностью к риску. Похоже, писателя направляли не только путеводная творческая звезда и несгибаемая вера в себя, но и организаторская жилка. Иначе как объяснить тот факт, что он быстро устроился на новом месте, окружил себя единомышленниками и создал что-то вроде творческого сообщества. А в начале 1990-х на перемены в стране отреагировал по привычке категорично, отказавшись от любимых морских стихов в пользу остросоциальной прозы. И не прогадал, сумев заново, с иной стороны, раскрыться для преданных читателей. Дора, помнится, сетовала на потерю фирменного лирического стиля, но к тому моменту страсть ее поутихла, и поэт остался этакой мифической фигурой, пусть ярким, но все-таки прошлым…

– …а скала очертаниями напоминает коня, раскинувшего крылья над морем, – вторгся в мои мысли мечтательный голос Доры. – Стас говорил, этот пейзаж словно создан для того, чтобы дарить вдохновение! Домик утопает в зарослях дикого винограда, там можно с легкостью укрыться от палящего солнца и любопытных глаз. Вернемся в купе, напомни, покажу снимки, я прихватила свой фотоальбом. Да-да, тот самый! Ты обожала рассматривать его в детстве, но, наверное, с годами многое забылось… А ведь именно в том домике была написана лучшая – ранняя – лирика Стаса. Ты, конечно, помнишь эти произведения: «После шторма», «Парус на закате», «Солонее слез»…

Как же не помнить, если тетя забрасывала меня трудами Лазуревского и даже настояла на том, чтобы выпускное сочинение в школе я писала по его поэзии! Современное творчество, по моему скромному разумению, уступавшее былому в стилистике, но, несомненно, выигрывавшее в сюжетном плане, энтузиазма у тети не вызывало. Вот и сейчас, томно прикрыв глаза и вскинув длинные кисти рук, Дора принялась декламировать хорошо поставленным голосом «из раннего»:

О дива, чудо, дар желанный,
Которым я благословлен!
Едва увижу облик славный —
И вновь потерян, я влюблен…
В янтарных кудрях солнце плещет,
А смех твой – как журчанье волн…
Поэта сердце все трепещет,
У твоих ног он, покорен…

И так далее и тому подобное. Обычный набор романтической чепухи, которая вылилась из-под пера захлебывавшегося от восторга холерика. Не скажу, что нехитрые строчки молодого в ту пору литератора, якобы посвященные тете, трогали меня до глубины души. Зато по привычке пафосный Дорин перфоманс, похоже, оценили посетители вагона-ресторана. По крайней мере, по окончании «номера» мое плечо тронула сзади чья-то рука. Обернувшись, я увидела женщину неопределенного возраста в приметных очках с толстыми стеклами. Она сидела за соседним столиком со спутницей и, судя по всему, ловила каждое слово монолога моей не в меру артистичной родственницы.

– Простите, я невольно подслушала ваш разговор, – негромко подтвердила мои подозрения женщина и, перехватив взгляд Доры, заговорила уже громче: – Это ведь строчки Станислава Лазуревского, верно? Как приятно встретить единомышленниц! В наш суетный век совсем не осталось места творчеству, и эти стихи – словно глоток свежего воздуха. Вы не представляете, какое счастье для меня разговаривать с человеком, близко знавшим истинного творца…

Всё, более-менее спокойный ужин на этом закончился. Как и наше уединение. Вскоре Надя – так звали новую знакомую – перекочевала к нам за столик и включилась в оживленное обсуждение творчества Лазуревского. Ее подруга в какой-то момент испарилась, а мне оставалось лишь закатывать глаза и ждать, когда поток восторгов и воспоминаний иссякнет. Небо за окнами давно потемнело, вагон-ресторан опустел, а мы все никак не могли поставить точку в затянувшемся ужине.

Тему творчества логично сменило восхищение харизматичной личностью поэта. Надю интересовало буквально все: какими были Стас и его привычки в молодости, что ему нравилось, а что он ненавидел, когда принял решение перебраться к морю… Я украдкой разглядывала поклонницу «творца»: наверняка под пятьдесят, среднестатические рост и фигура, а еще бледное лицо, почти полностью скрытое под толстенными линзами очков, и на контрасте – жесткие, как щетка, крашеные волосы медного оттенка, небрежно стянутые в хвост. Все вместе создавало унылый образ синего чулка, этакой старой девы, живущей книжными страстями. Таким свойственно на расстоянии влюбляться в недосягаемых красивых статных суперменов и фантазировать до беспамятства, проживая невероятную бурную жизнь в своей же голове.

– Мы познакомились у моря, – лились потоком откровения Доры. – Я только-только приехала с подругой на юг, устроилась в частном секторе. Первое самостоятельное путешествие, столько впечатлений, надежд, никакого одергивания родителей… ну, вы понимаете, Наденька. Помню, сижу утром на камушке, пока подруга плавает, любуюсь набегающими волнами, слушаю крики чаек… И вдруг, будто шторм сзади налетает: «Наконец-то, вот вы и появились! Как же долго я ждал вас, о моя муза! Почему, почему же вы так медлили, почему не приехали раньше?» Я, признаться, опешила…

Еще бы не опешить, когда тебя вот так берет в оборот молодой, красивый, энергичный и при этом совершенно незнакомый парень! Статный, мускулистый, с блестящей от морских капель бронзовой кожей… Поначалу Дора решила, что местный Аполлон просто обознался. А он, не давая Доре опомниться, вывалил с десяток весьма лестных, изобилующих изысканными эпитетами комплиментов, потом на ходу сочинил несколько поэтических строк… К моменту, когда подруга закончила свой утренний заплыв, Стас уже успел добиться у Доры обещания встретиться на этом самом месте вечером. И понеслось: свидания, море, закаты, стихи…

Я слушала этот рассказ без особого внимания – как-никак, не в первый раз. Зато Надя внимала каждому слову, а в какой-то момент даже откинула голову, любуясь проносящимися перед мысленным взором картинами. Видимо, прошедшие годы и недосягаемость кумира сроднили его поклонниц, уничтожив малейший намек на ревность. И теперь Надя будто сама проживала счастливые моменты Доры, ухватившись за редкий шанс узнать чуть больше, чем значилось в скупых строчках интернет-энциклопедии.

– А каким он показался внешне? Говорят, в молодости это был редкий красавец. – Даже толстые линзы не могли скрыть жгучего любопытства, которым загорелись глаза Нади. – Конечно, все мы видели фотографии на обложках книг, в Сети… Но черно-белые снимки не дают полного представления. А новых фотографий до обидного мало…

Надя не без досады вздохнула, и мы с Дорой понимающе закивали. В 1990-х, словно знаменуя отказ от прошлого, Лазуревский бросил занятия спортом, которые так пропагандировал, и отпустил бороду. На публике он теперь появлялся крайне редко, затаившись в своей Пегасовой бухте и строча книгу за книгой. Читателям оставалось только отслеживать новинки да ждать редких интервью. В полноватом, заросшем литераторе едва угадывался тот прекрасный, словно греческий бог, лихой богемный парень с голубыми глазами и идеальными чертами. Что ж, новая жизнь – новый имидж…

– Он буквально ослепил меня, – живописала между тем Дора. – Атлетическая фигура, сильные руки, открытое лицо… Не удивляюсь, что многие приписывают ему прямо-таки огромный рост. Но нет, вполне среднестатический для мужчины, хотя, конечно, Стас – высокий. Наденька, вы наверняка помните тот известный портрет на обложке его раннего сборника: величественная фигура на фоне бушующего моря – прямо Колосс Родосский! В реальности он, естественно, был красавцем, но другим. Не таким неприступным, скорее наоборот – общительным, живым, остроумным…

– Ну… не знаю.

В голосе Нади послышалось разочарование. Видимо, развенчание мифов о кумире пришлось ей не по душе. Мне даже показалось, будто по Надиному лицу пробежала тень ревности. Что ж, я ошиблась, когда решила, что пролетевшие годы сделали Лазуревского этаким общественным достоянием. Он устраивал поклонниц развеселым балагуром-холостяком и богемным оригиналом, но только не чужим возлюбленным. Пусть и бывшим.

– Столько времени прошло, наверняка многое с годами выветрилось у вас из памяти… Признаться, трудно поверить, что Лазуревский был таким уж обыкновенным.

Готово. Легкого оттенка недоверия в тоне вкупе с едва заметным намеком на солидный возраст хватило, чтобы Дора мгновенно сделала стойку. Ах, кто-то смеет сомневаться в подлинности воспоминаний «из первых уст»? Взвившись в долю секунды, тетя в последний момент все же успела взять себя в руки и с нажимом удава, нависшего над кроликом, выдала:

– Наденька, я никогда ничего не говорю просто так. Давайте пройдем к нам, покажу вам фотографии и письма Стаса. Пойдемте-пойдемте, к чему скромничать…

Надя виновато затопталась на месте, но пуговки ее глаз под очками зажглись азартом. Ох, и свалилась на мою голову эта провокаторша! Планируя поездку, мы с Дорой раскошелились на современный спальный вагон повышенной комфортности, и к этому моменту я, почти не сомкнувшая глаз накануне, рассчитывала уже мирно отдыхать. Сознание мутилось от усталости, ноги едва слушались, но я покорно побрела вслед за Дорой и Надей по узкому проходу.

Тетя поднесла электронную карточку к считывающему устройству, и дверь послушно открылась. Горя желанием доказать свою правоту, Дора бросилась внутрь, но тут же застыла как вкопанная. От неожиданности мы с Надей налетели на нее сзади. Постояв на месте с полсекунды, Дора всполошилась и кинулась к сумке с вещами.

Я в недоумении огляделась: два чемодана по-прежнему стояли на своих местах, по обе стороны от двери. А вот с лежавшей на диване сумкой явно было что-то не так. Да, точно, в полураскрытой молнии застрял яркий шейный платок, который Дора иногда надевала под ветровку. Так-так…

Наверное, каждая женщина способна по едва заметным признакам – вроде мельчайшего движения пыли или сдвинутой на миллиметр чашке – безошибочно определить, что в месте ее обитания похозяйничал посторонний. Вот и сейчас создавалось ощущение, будто кто-то впопыхах перерыл вещи и очень торопился закрыть молнию. Видимо, Дора пришла к тем же выводам, раз уже успела вывалить на диван все содержимое сумки.

– Это – на месте, это – тоже, – в волнении приговаривала тетя, суетливо перебирая вещи дрожащими пальцами. Тщательно просмотрев кучу косметических принадлежностей, Дора подняла удрученный взгляд. – Так и есть! Альбом… он исчез.

Не может быть! Кому понадобился небольшой старый фотоальбом, обтянутый синей тканью, уже основательно потертой от времени? Для Доры он, бесспорно, представлял особую ценность. Я давно не заглядывала внутрь, но помнила, что в альбоме хранились редкие письма Лазуревского, его же фотографии, а еще несколько вырезок из газет и журналов – заметки о творческих планах, новости о выходивших книгах, короткие интервью… Кому, скажите на милость, понадобилось это добро?

В недоумении застыв на месте, мы с Дорой обменялись долгими красноречивыми взглядами. Никто, ровным счетом никто не позарился бы на пожелтевшие от времени «сокровища» в виде неумелых снимков и почти истлевших листков бумаги. Никто – кроме синего чулка, фанатичной поклонницы, живущей грезами о несбыточном.

Придя к одинаковому выводу, мы с Дорой тут же встряхнулись. А Нади и след простыл… Хороша интеллигентная женщина, знаток современной литературы: стоило нам расслабиться, как взяла и умыкнула фотоальбом, а потом сбежала! Стоп, что-то здесь не сходится… Надя ведь неотлучно провела с нами весь вечер, да и карта-ключ от электронного замка была только у Доры. Кто же украл альбом из закрытого вагона? И главное, зачем…

Интригующие мысли вылетели у меня из головы, стоило услышать всхлипы Доры. Моя величавая всезнающая властная тетка вдруг бессильно уронила лицо в ладони и зарыдала – впервые на моей памяти.

Так и закончился этот странный вечер. Поезд бесшумной молнией несся на юг, пассажиры в соседних вагонах сладко спали. А Дора, этот вечный генератор кипучей энергии, горько оплакивала единственное напоминание о лучшем периоде ее жизни, и мое сердце разрывалось от жалости. Началось путешествие, ничего не скажешь…

Недоброе предчувствие шевельнулось в моей душе. Я не знала, ждет ли нас обещанное море приключений, но уже не сомневалась: море проблем нам гарантировано.