Kitobni o'qish: «Польский крест советской контрразведки»

Предисловие

В истории российско-польских отношений особое место займут события 2010 г., прежде всего трагическая гибель в авиакатастрофе под Смоленском президента Республики Польша Л. Качиньского и других высокопоставленных государственных чиновников и военных. Произошедшее было воспринято с состраданием российскими гражданами. В заявлениях высших должностных лиц нашей страны звучала решимость довести до конца расследование факта крушения авиалайнера и передать польским властям всю собранную международным авиационным комитетом и прокуратурой информацию.

Упоминая о трагедии, президент России и глава правительства каждый раз выражали надежду на укрепление межгосударственных отношений, большее взаимопонимание и адекватность восприятия позиции нашей страны в международных и внутриполитических вопросах, отделение (насколько это возможно) исторических напластований от текущих и перспективных проблем. Высказывалось пожелание не руководствоваться при принятии отдельных решений так называемым в политической риторике «катынским синдромом», рассматривать события 70-летней давности как трагедию и поляков, и советских людей.

Буквально через несколько месяцев после авиакатастрофы президент России Д. Медведев в знак доброй воли передал почти половину томов (67) расследуемого прокуратурой уголовного дела по Катыни польской стороне. Затем последовала новая акция. Уже более 120 томов дела перешли в распоряжение польских властей. И, как говорилось, это был не последний транш. В срочном порядке прокуратурой и некоторыми другими правоохранительными структурами решались вопросы рассекречивания документов, собранных в рамках катынского уголовного дела. Кстати говоря, такого подарка (я имею в виду также и сам факт передачи дел) отечественные историки не получили, что подтвердил мне в разговоре, состоявшемся на слушаниях в Общественной палате при президенте России, руководитель архивной службы страны А.Н. Артизов. Кто-то бездумно, как бывало не раз, выполнил указание высшего руководства страны, позабыв, а скорее всего, вообще не зная, о том, что и российские историки не менее своих польских коллег заинтересованы в объективном исследовании случившегося в 1940 г. в Катыни. К сожалению, не услышал я голоса протеста против действий бюрократов-манкуртов со стороны исторических институтов Академии наук, конкретных историков-полонистов. Фрагмент моего выступления в Общественной палате 20 октября 2010 г. с указанием на приведенный выше факт явного ущемления прав моих соотечественников, профессионально занимающихся историей, не появился на сайте палаты, хотя устроителями слушаний это было обещано.

В русле попыток укрепить взаимопонимание с российской стороны можно рассматривать и выход в свет в 2010 г. объемного сборника статей ученых двух стран, название которого говорит само за себя: «Белые пятна. Черные пятна. Сложные вопросы российско-польских отношений»¹.

В краткой аннотации к книге указано, что опубликованные статьи позволяют «сопоставить взгляды российских и польских исследователей по наиболее важным проблемам двусторонних отношений, начиная с 1917 г. до сегодняшних дней». Хотелось бы обратить внимание читателей на то, что абсолютно точно использовано слово «сопоставить». То есть речь не шла о близости позиций или даже о некоем сближении их.

А ведь сборник подписан к печати в сентябре 2010 г., то есть спустя почти полгода после появления признаков улучшения отношений между нашими странами. Я не ратую за обязательный учет политической конъюнктуры при отборе и редактировании статей. Отнюдь. Вызывает уважение позиция, высказанная сопредседателями российско-польской группы по сложным вопросам академиком А. Торкуновым и профессором А.Д. Ротфельдом. Они отметили, что первые варианты текстов авторы представили еще в 2009 г. Но «весна 2010 г. (имеется в виду авиакатастрофа под Смоленском и последовавшие за ней события. – А. З.) дала нам шанс. Воспользоваться им можно только через системное движение навстречу друг к другу»².

Выделим последнюю фразу общего текста сопредседателей. С ней нельзя не согласиться. Однако далеко не во всех статьях сборника просматривается заявленный подход. Подчеркну: «черные пятна» в истории двусторонних отношений остаются, а иногда и разрастаются благодаря «зашоренности» отдельных историков как среди польских исследователей, так и отдельных российских. Причем, и это отчетливо прослеживается в текстах, если наши соотечественники пытаются быть «объективистами», то есть показать недружественные действия с обеих сторон, то их коллеги (за очень редким исключением) всю вину за негатив в отношениях сторон сваливают только на царскую империю и Советскую Россию, а затем на СССР. Такую одностороннюю позицию ни понять, ни, тем более, принять нельзя. И достойны уважения такие российские ученые, как Г.Ф. Матвеев, А.Ф. Носкова и некоторые другие, с которыми мне приходилось сталкиваться и обсуждать ряд вопросов. Именно они отстаивали и продолжают отстаивать свои позиции, не поддаются давлению политической конъюнктуры и соблазну получить грантовую поддержку польской стороны.

Последнее – не моя идеологическая придумка, а абсолютно ясный денежный вопрос, который для патриотически настроенных исследователей ой, как трудно разрешим при подготовке и издании своих книг. К сожалению, у нас в стране нет таких структур, как, к примеру, Институт национальной памяти в Польше, заинтересованных в расширении исторических исследований и материально их поддерживающих. Лишь совсем недавно создан фонд, призванный финансово обеспечить работу российских историков. О чем можно говорить, если, насколько мне известно, Институт славяноведения Академии наук РФ и его польское подразделение в частности, призванное изучать прошлое двусторонних отношений и развивать российский взгляд на историю Польши, находится в плачевном состоянии и держится в основном на энтузиазме нескольких сотрудников. Если и дальше развитие полонистики пойдет по пути ожидания грантов от заинтересованных политико-исторических и, не побоюсь этого определения, националистических центров в Варшаве, то можно не рассчитывать на равноправное сотрудничество. Что-либо подобное упомянутому сборнику статей «Белые пятна…» мы в ближайшее время вряд ли увидим.

Заявление польского президента о длительности и сложности процесса улучшения отношений между нашими странами, сделанное во время визита в Польшу главы нашей страны Д. Медведева в конце 2010 г., не явилось чем-то сверхъестественным. Это показатель отсутствия видимых подвижек в историческом сознании польской элиты, включая и большинство ученых-историков. Я почти уверен в том, что и изучение переданных российской прокуратурой материалов уголовного дела по событиям в Катыни в 1940 г. только «подольет масла в огонь». Буду рад, если ошибусь в своем прогнозе.

А теперь возвращусь к сборнику статей «Белые пятна. Черные пятна. Сложные вопросы российско-польских отношений». Само название настраивало читателей на возможность почерпнуть много новых данных, которые ранее по разным причинам слабо освещались в публикациях. И надо отдать должное авторам – они действительно впервые привели много интереснейших фактов, а иным, уже вошедшим в научный оборот, дали свежую трактовку. Вместе с тем после прочтения сборника у меня (смею надеяться, что и у многих других людей, интересующихся межгосударственными отношениями Советской России-СССР и Польши) возник серьезный вопрос. Этот вопрос касался борьбы или, как принято говорить теперь, конфликтного взаимодействия спецслужб. Где-где, а в этой сфере разного цвета пятен и лакун ой, как много. Не зная, что делали сотрудники «двуйки» (2-го отдела польского Генерального штаба) и политической полиции Польши, с одной стороны, а органы ВЧК-НКВД (позднее МГБ) – с другой, вряд ли можно объективно разобраться в происходивших событиях, максимально подробно реконструировать историческую действительность. К сожалению, об операциях спецслужб авторами статей говорится крайне мало, если не сказать – вообще ничего. Я не беру сейчас вопрос репрессий. Как раз о них сказано много.

Вызывает удивление и отсутствие упоминаний о публикациях последних лет, посвященных деятельности тайных служб, даже в разделе «Современная историография российско-польских отношений». В отличие от И. Яжборовской (представителя группы отечественных ученых) ее польский коллега М. Корнат хотя бы вспомнил о монографиях известного историка А. Пеплоньского, исследовавшего организационное развитие польских разведки и контрразведки, их деятельность против СССР, а также монографию X. Чвенка, изучавшего работу советской разведки на границе с Польшей в 1930-е гг.³ В общем, авторы статей сборника превратили спецслужбы в некие «фигуры умолчания». Возможно, они сделали это вполне сознательно, исходя из тезиса о стремлении к согласию, провозглашенного сопредседателями комиссии по сложным вопросам (А. Торкуновым и А. Ротфельдом). Они прекрасно понимали, что, описывая и оценивая акции спецслужб, к согласию прийти достаточно сложно, если вообще возможно.

Вполне вероятно, что и авторы фундаментальной монографии «Польша в XX веке. Очерки политической истории», увидевшей свет в 2012 г., также руководствовались указанным выше тезисом⁴.

К сожалению, в нашей стране практически нет изданных в переводе на русский язык монографий и статей о противоборстве польских и советских спецслужб. Думается, что было бы полезным издать монографии профессора А. Пеплоньского и других польских историков, плодотворно работающих над вопросами противоборства разведок и контрразведок двух стран в XX в. Здесь исключение составляет книга А. Мисюка «Спецслужбы Польши против России и Германии», переведенная и изданная моим добрым знакомым и коллегой В.С. Живодеровым⁵. Несколько статей опубликовал в выходящем в Москве альманахе «Лубянка» польский историк К. Край⁶.

Идея написания монографии о борьбе советской контрразведки со спецслужбами Польши возникла у меня, конечно же, ранее появления указанных выше книг и статей. Еще работая над докторской диссертацией, я заострил свое внимание на Польше, поскольку в хронологических рамках моего исследования именно эта страна и ее вооруженные силы являлись потенциальным противником № 1 нашей страны. Что же касается разведки и контрразведки, они были реальными противниками. Бои на тайном фронте не затихали в период 1921–1939 гг. В монографии «Органы государственной безопасности и Красная армия» я тоже уделил много внимания польской линии в работе советской контрразведки⁷. Для реализации идеи пришлось проделать очень много работы, прежде всего по поиску необходимых материалов. Эти поиски проводились в государственных и ведомственных архивах (ГАРФ, РГАСПИ, РГВА, РГВИА, ЦА ФСБ России, архивах УФСБ по Саратовской и Омской областям, архиве УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области). Без помощи моего коллеги начальника УРАФ ФСБ России генерал-лейтенанта В.С. Христофорова, заведующего РГАСПИ А.К. Сорокина, заместителя заведующего РГВА В.А. Коротаева, заведующей архивохранилищем ГАРФ «Русское зарубежье» Л.И. Петрушевой, архивистов-профессионалов своего дела К.Э. Безродного, Т.М. Голышкиной, К.В. Григорьева, Е.Н. Журавлева, А.Н. Евсеева, Н.А. Иванова, В.Г. Макарова, П.В. Миронова, О.В. Николаевой, С.И. Познахирева, А.И. Шишкина и др. мне не удалось бы не только завершить работу в срок, но и вообще написать эту монографию. Поэтому выражаю им глубокую сердечную признательность и говорю человеческое спасибо.

Много ценных советов я получил от членов «Общества изучения истории отечественных спецслужб» В.С. Измозика, В.А. Лебедева, А.М. Плеханова, В.Н. Хаустова, ныне, к моему глубокому сожалению, покойных В.К. Былинина и И.И. Васильева.

Огромную помощь по переводу на русский язык найденных документов и литературы мне оказала прекрасный знаток польского языка, лингвист и историк Ю.В. Родионова. Особую признательность я выражаю моей супруге – Е.А. Зданович, которая, как историк по образованию, многое сделала для подготовки рукописи к печати и вдохновляла меня на активную работу.

При большом объеме информации за исследуемый период, безусловно, нельзя исключить того, что, возможно, были допущены некоторые неточности в описании событий или написании фамилий (особенно польских). Вполне допускаю, что кому-то могут быть не по душе мои размышления и сделанные выводы. Хочу отметить, что при написании текста я руководствовался принципом объективности и, как я это понимаю, «патриотического реализма». Готов принять обоснованные доводы моих возможных критиков и любые дополнительные материалы. Если этих материалов будет много, то и появится основание для подготовки исправленного и дополненного издания.

Предыстория противостояния

В лице польской спецслужбы отечественные органы госбезопасности столкнулись с серьезной силой, имевшей более продолжительную историю своего существования, чем ВЧК-НКВД. И если отечественные аппараты разведки и контрразведки опирались на идеологический фактор, притягательность идей равенства и справедливости, классовой солидарности, то поляки базировались на националистических настроениях части населения в различных регионах СССР, беря прежде всего в расчет поляков, проживавших в Советском Союзе. Вербовочные устремления сотрудников 2-го отдела Генерального штаба Польши основывались на якобы весьма распространенной в то время ненависти к русским, порожденной политикой царских властей, которую продолжили большевики. Достаточно вспомнить тот факт, что, перейдя в 1920 г. этническую границу Польши, Красная армия столкнулась с мобилизацией сил всего польского общества перед лицом не столько революционной, сколько русской опасности для недавно освободившегося от «русского гнета» молодого государства⁸.

Фактически польские спецслужбы создавали те, кто боролся в подпольных условиях с имперскими властями России и занимался шпионажем против нашей страны еще задолго до начала Первой мировой войны, когда Польши как самостоятельного государства не существовало.

Ни один польский историк, изучающий деятельность Ю. Пилсудского, не оспаривает тот факт, что группа польских националистов, включая и самого Ю. Пилсудского, предложила свои услуги японским разведорганам в 1904 г., сразу после начала русско-японской войны. Из числа авторов, книги которых переведены на русский язык, более детально этот эпизод рассмотрел В. Сулея. В своей монографии «Юзеф Пилсудский» он достаточно подробно описал события из биографии своего героя, относящиеся к 1904–1905 гг.⁹ Много внимания работе группы Пилсудского по подрыву военной безопасности России уделил японский историк И. Чихару¹⁰.

Да он и не мог обойти этот сюжет, поскольку посвятил монографию деятельности своего соотечественника – полковника разведки Мотодзиро Акаси. При написании книги исследователь пользовался разнообразными документами из нескольких японских архивохранилищ и уже опубликованными в Японии статьями, Однако основу монографии составил достаточно объемный доклад самого полковника, написанный сразу после окончания русско-японской войны и предназначенный только для соответствующего отдела Генерального штаба его страны. Написанное И. Чихару нисколько не противоречит тому, что представили своим читателям польские историки. Таким образом, можно говорить о достаточно объективном изложении историками участия поляков в шпионской деятельности японской разведки.

Детально остановился на рассматриваемых событиях и российский историк-полонист, доктор исторических наук, профессор Г.Ф. Матвеев¹¹.

Именно на вышеуказанные источники я и сошлюсь, поскольку они наиболее информативны, объективны и, полагаю, достаточны для раскрытия данного важного эпизода – так называемой операции «Вечер». Вернее, это даже не операция в классическом понимании данного термина. Таким криптонимом были зашифрованы контакты верхушки Польской партии социалистичной (ППС) с японскими дипломатами и разведчиками. Итак. Группа польских националистов-подпольщиков – членов руководства ППС, в составе Ю. Пилсудского (тогдашний псевдоним «Мечислав»), В. Йодко-Наркевича и А. Малиновского (возможно, и еще некоторых подпольщиков), оценив начало русско-японской войны как возможность поучаствовать в развале Российской империи, решила вступить в контакт с японской разведкой и предложить ей свои услуги в разведывательно-подрывной деятельности. Одна из целей сотрудничества виделась в возможности пополнить партийную кассу. Первые контакты с японскими дипломатами состоялись в Вене, затем в Париже и, наконец, в Лондоне. В ходе переговоров с сотрудниками японского посольства выяснилось, что бюджет МИД не позволяет производить траты на мероприятия, которые предложили представители ППС, и следовало запрашивать денежные средства у военного ведомства. В результате лондонских переговоров в середине мая 1904 г. было решено направить неких доверенных лиц в Токио для обсуждения всех важных вопросов с высокопоставленными офицерами Генерального штаба японской армии¹². В конце июня 1904 г. Пилсудский прибыл в столицу воюющего с его страной государства. Сам «товарищ Мечислав» и его ближайшие соратники фактически стали изменниками Родины, поскольку формально являлись подданными Российской империи.

Шпионы-«инициативники» предложили конкретный план своей будущей деятельности, разработанный якобы Разведывательным бюро ППС, хотя в исторической литературе об этом органе никаких сведений нет. Очевидно, Пилсудский просто пытался произвести на японцев более серьезное впечатление, говоря о существовании специализированного подразделения в партийной структуре, которое и будет выполнять задания японского Генштаба. Суммируя сведения разных авторов, можно уверенно говорить о том, что предложенный Пилсудским план состоял из следующих пунктов:

1) сбор разведывательной информации о российской армии: ее численности, вооружении, передислокации и т. д.;

2) проведение акций саботажа и диверсий в тылу российских войск, включая и взрывы мостов на Транссибирской магистрали;

3) издание воззвания к солдатам-полякам, находившимся в русской армии, с призывом добровольно сдаваться в плен, при этом японцам предлагалось сформировать отдельный легион из военнопленных данной категории для участия в боевых действиях;

4) поднять вооруженное восстание на территории Королевства Польского и тем самым отвлечь определенные контингенты русской армии от фронта;

5) организовать срыв мобилизации в этнически польских районах империи¹³.

Надо признать, что если бы этот план удалось полностью реализовать, то наших воинов погибло бы значительно больше, чем произошло в реальности. Правда, от формирования польского легиона японцы по политическим соображениям отказались сразу. Да и запрошенные Пилсудским деньги показались японским военным превосходящими разумные пределы. Главное, чем заинтересовались японцы, – это диверсии на Транссибирской магистрали. На это реальное дело финансовые средства и были выделены.

Здесь следует отметить, что не только группа Пилсудского рассчитывала заработать на разведывательно-подрывной деятельности. Чуть раньше Пилсудского в Токио прибыл и глава Лиги народовой Р. Дмовский. 20 июля 1904 г. он направил в МИД Японии свой меморандум с предложениями, во многом совпадавшими с планом Пилсудского. Лишь организацию вооруженного восстания автор меморандума признавал преждевременной¹⁴.

Кроме плана разведывательно-подрывных акций, Пилсудский передал японским военным некий аналитический документ под названием «Слабые стороны России», в котором обосновывал особую роль Польши в борьбе с Российской империей, значительно большую, чем финнов или кавказских народов. «Товарищ Мечислав» считал нужным сделать все возможное для расчленения России, и возглавить эту работу, по его мнению, могли только поляки¹⁵. Внешне соглашаясь с утверждениями Пилсудского, японцы не видели в нем самом достаточно весомую фигуру и скептически оценили его далеко идущие планы. Достаточно сказать о том, что он не был принят ни одним высокопоставленным чиновником МИД, а в Генеральном штабе разговоры велись на уровне начальника одного из отделов. Однако деньги японцы все же дали, но только на разведывательную работу и проведение диверсий на Транссибирской магистрали.

Своих диверсантов у Р. Дмовского не нашлось, а вот Пилсудский выделил двух молодых подпольщиков, которые и прошли специальную подготовку в Японии. Однако в Сибирь они так и не поехали. Выяснилось, что царские военные власти самым серьезным образом усилили охрану железной дороги, особенно мостов через сибирские реки¹⁶.

На полученные от японцев деньги Пилсудский и его соратники закупили и доставили в Варшаву более 60 пистолетов и револьверов, вооружили ими боевиков и определили их задачи на 13 ноября 1904 г. Именно на этот день была назначена демонстрация против мобилизации. Члены варшавской организации ППС осуществили заранее спланированную провокацию – подняли знамя с надписью «Долой войну и царизм!», а затем обстреляли полицейских, пытавшихся отобрать знамя и антиправительственные плакаты. Стычки с применением оружия продолжились и в других районах города. В итоге около 10 человек были убиты, несколько десятков ранены. Более 600 демонстрантов полиция арестовала. Нельзя не согласиться с утверждением профессора Г.Ф. Матвеева о том, что описанная акция являлась частью плана операции «Вечер» и была осуществлена на японские деньги¹⁷.

В 1905 г. Пилсудский создает в рамках ППС боевой отдел, деятельность которого была засекречена от рядовых партийцев. Однако в связи с нанесенными царской политической полицией ударами по различным организациям ППС боевики не смогли сделать что-либо существенное в плане противодействия властям. Но японские деньги продолжали работать. На них дополнительно закупалось оружие, проводились тренировки боевиков в специально созданных школах. В боевой организации Пилсудский видел инструмент, с помощью которого можно было не только вести борьбу за независимость Польши путем вооруженных восстаний, но и удерживать руководство ППС в своих руках.

Однако революционная волна явно пошла на спад, и решительные действия пришлось отложить. Русско-японская война закончилась, и поддержки из Токио (в том числе и финансовой) ждать уже не приходилось. Но опыт деятельности в качестве наемной разведывательно-подрывной силы, работающей на военного врага России, Пилсудским и его ближайшими соратниками был получен и хорошо усвоен. Вопрос состоял только в одном – на какую внешнюю силу можно будет опираться дальше? Как пишет профессор Г.Ф Матвеев, уже к концу сентября 1906 г. пилсудчики точно просчитали, что Австро-Венгрия и Германия могут через несколько лет вступить в военный конфликт с Российской империей. А до этого времени указанным странам, их генеральным штабам потребуется максимально возможно полная информация о состоянии русской армии, новых образцах оружия и боевой техники, морально-политическом состоянии личного состава. Поэтому были предприняты первые попытки установить контакт с австро-венгерским Генеральным штабом. В этом лично участвовали Пилсудский и Йодко-Наркевич. Вот, что об этом эпизоде пишет бывший начальник разведслужбы австро-венгерской армии М. Ронге: «Пренебрежение разведкой против России казалось не опасным, так как в 1906 г. открылись первые перспективы снова быстро возродить агентуру в случае конфликта. Доктор Витольд Йодко и Иосиф Пилсудский от имени Польской социалистической партии предложили штабу военного командования в Перемышле в качестве эквивалента за поддержку их стремлений использовать свою разведку»¹⁸.

В Перемышле они встретились с начальником штаба 10-го корпуса полковником Ф. Каником и попытались заинтересовать австрийского военного своими возможностями. Во-первых, они заявили, что выступают от имени серьезной политической партии, в рядах которой насчитывается до 70 тыс. боевиков¹⁹. Но это, как говорится, припасается на период начала боевых операций. А вот разведывательную работу полковнику предлагалось развернуть теперь же. В обмен за свои услуги Пилсудский просил оказывать содействие в закупке, транспортировке и складировании оружия, а также гарантии для членов подпольной боевой организации ППС. Ф. Каник уже готов был к сотрудничеству, однако высшее командование посчитало контакты с революционерами несвоевременными, и разговоры с начальником штаба корпуса остались лишь разговорами. Никакой договоренности тогда достигнуть якобы не удалось²⁰.

И, тем не менее, Пилсудский не отказался от ориентации на австро-венгерские военные круги. В 1912 г. он становится главным комендантом Союза активной борьбы, которому подчинялись все ранее организованные польские стрелковые общества и союзы, готовившие кадры боевиков ППС. Деятельность подобных структур, находившихся в пределах Австро-Венгрии, не нарушала законы Габсбургской империи, и военные власти страны использовали их связи на российской стороне для сбора разведывательной информации. На основе собранных сведений Пилсудский лично подготовил и издал под псевдонимом З. Мечиславский (скорее всего на австрийские деньги) «Военную географию Королевства Польского» с выводами относительно возможных действий русского командования в начальный период войны и роли польских повстанческих отрядов в противодействии частям царской армии²¹. Таким образом, можно говорить о том, что Пилсудский и его окружение воспринимались командованием австро-венгерской армии как некий стратегический запас, который можно постепенно использовать в плане усиления разведывательной работы в России, не затрачивая при этом больших финансовых средств.

Как известно, одним из наиболее активных и важных агентов русской военной разведки был начальник разведывательной группы Учетного отдела Генерального штаба австро-венгерской армии А. Редль. Однако о контактах с пилсудчиками он не сообщил. По крайней мере, каких-либо документов на сей счет в Российском государственном военно-историческом архиве мне найти не удалось. Поиск в материалах Департамента полиции МВД России, сохранившихся в ГАРФе, также не дал результатов. Ничего по этому вопросу не написал в своей книге и тогдашний руководитель разведки и контрразведки Варшавского военного округа Генерального штаба генерал-майор Н.С. Батюшин, хотя деятельность спецслужб соседнего государства была непосредственным предметом его внимания в течение почти 10 лет²².

В рамках изучения нашей темы выглядят странными некоторые утверждения уважаемого генерала спецслужб. Он, в частности, упомянул следующий эпизод: из штаба Киевского ВО поступила информация о том, что поляки-сепаратисты «поднимут у нас в Замостском районе восстание в случае объявления нам войны Австро-Венгрией»²³. Н. Батюшин с иронией отмечает, что при проверке конкретных лиц, указанных в материалах разведывательного отдела штаба Киевского ВО, они оказались давно умершими участниками восстания 1863 г. Выходит, разведчики из штаба Варшавского ВО своим коллегам не поверили, должным образом не оценили реальную угрозу и не задались изучением в более широком плане вопроса о вполне допустимых контактах польских социалистов с разведкой вероятного противника. Конечно же, написанное Н. Батюшиным отражает только его личное видение проблемы и, возможно, нежелание признать собственные ошибки. Более того, утверждения генерала могут свидетельствовать о недостаточной информированности окружного аппарата разведки и контрразведки. Поэтому я не ставлю под сомнение сведения других источников о ситуации в самом западном военном округе Российской империи в период, предшествовавший началу войны.

Казалось бы, российские власти уделяли особое внимание революционному подполью в Польше и вполне вероятным его контактам с некими заграничными центрами. Об этом свидетельствует тот факт, что первые отделения по охранению общественной безопасности (охранные отделения) были учреждены лишь в наиболее значимых городах: в Санкт-Петербурге (как столице империи), в Москве и Варшаве. Однако в начале века основательно окрепло националистическое движение и резко возросла его террористическая активность, в связи с этим деятельности революционного подполья уделялось, на мой взгляд, недостаточно внимания. Вот пример, подтверждающий мое предположение. В своих мемуарах тогдашний командир Отдельного корпуса жандармов и товарищ министра внутренних дел, курировавший с 1913 г. политическую полицию, В.Ф. Джунковский так описал свое единственное на этом посту посещение Варшавы: «В Варшаве я пробыл один день, прямо с вокзала проехал в собор, затем сделал необходимые визиты и успел ознакомиться с работой в охранном отделении, губернском жандармском управлении (выделено мною. – А.З.), съездить по приглашению представителей города осмотреть водопроводные сооружения, осмотрел крепостную жандармскую команду и затем вызвал по тревоге жандармский дивизион на Мокотовском поле, произвел ему смотр в конном строю»²⁴. Ну как Вам, читатель, такая повестка дня главы политического розыска?

Однако, чтобы быть объективным, отмечу все же некоторую озабоченность этого должностного лица ситуацией в Польше в начале 1914 г. Оказывается, что он получал информацию по вопросам польского революционного движения от начальников жандармских управлений Юго-Западного края, которые весь предыдущий год направляли лично ему алармистские донесения об активизации действий националистов, о Закопанском съезде в Галиции летом 1912 г., а также последующих съездах в Кракове, Лондоне, Париже и Цюрихе. «Озабоченный этим движением, – писал В.Ф. Джунковский, – я отдал распоряжение по Департаменту полиции о систематизации всех материалов по этому движению за 1913 г. и о докладе мне для принятия тех или иных мер… Я вполне согласился с заключением полковника Шределя (начальника Киевского жандармского управления. – А.З.), но мне хотелось получить еще и от начальника Варшавского управления необходимые документы и тогда уже во всеоружии обнаружить стремления польских организаций. Война, разразившаяся в июле, помешала этому, парализовав действия польских организаций»²⁵. Что же получается? Департамент полиции вовсе запустил работу в Польше? Никаких активных действий по вскрытию реальной ситуации в националистическом подполье не предпринималось в преддверии войны? Получается, что так оно и было.

К сожалению, и ранее, и во время визита В.Ф. Джунковского Варшавское охранное отделение Департамента полиции, которое должно было прицельно работать по ППС в целом и по группе Пилсудского особенно, было не на пике профессионализма его сотрудников и их активности. Его агентурные возможности оказались достаточно скромными и не позволили выйти на практическую деятельность партийной разведки ППС. Может быть, именно по этой причине один из самых результативных начальников этого отделения жандармский подполковник П.П. Заварзин в своей автобиографической книге мало что написал о службе в Варшаве вообще и об участии в работе по борьбе с иностранным шпионажем в частности. О попытках выявления контактов польских революционеров с японской, а позднее и австрийской разведками мы не найдем в тексте ни одной строки. Фактически он лишь отметил такой факт, как сложность агентурного проникновения в партии, созданные на национальной, а не на классовой основе²⁶.