Kitobni o'qish: «Лицо для Риты»

ГЛАВА 1. ВОСКРЕСЕНЬЕ. БЕРИНГ

Не соглашусь с тем, кто сочтет меня человеком беспринципным. Хотя бы потому, что один-то принцип точно имеется. Никогда не выпиваю по понедельникам.

А сегодня, кстати, совсем не понедельник, а наоборот – воскресенье.

Билет до Парижа с открытой обратной датой – это для приключения, согласитесь, неплохая, как выражаются военные, вводная. Сейчас я протягиваю его вместе с заграничным паспортом сухощавой брюнетке в темно-синей летной форме.

– Вам в салоне для курящих?

– Пожалуй. А много ли осталось свободных мест?

– Треть, – получаю ответ и, не провожаемый ничьим взглядом, направляюсь к границе. Розовощекая пограничница хоть и не в восторге от моего намерения посетить модный город Париж, но помешать ни она, ни ее молодцеватый начальник в звании старшего прапорщика уже ничем не могут.

Твердым шагом я покидаю Родину.

Не успев как следует прочувствовать торжественность момента, застаю себя в алкогольной части шереметьевского фришопа, перед шкафом, где томятся напитки крепостью не ниже сорока градусов.

Как только преодолеете турникет этого заведения – три шага налево, – цель перед вами. Знайте: следующий такой магазин только через три с половиной тысячи километров. Действуйте решительно, но хладнокровно. Зеленую круглую коробку шотландского виски «Гленфиддих» для душевной встречи с друзьями по цене тридцать долларов за литр – раз, фляжку коньяка «Реми Мартен» за двадцать долларов (помогает релаксировать в одиночестве) – два, горсть пухлых, приветливо реагирующих на прикосновение сигар, – три! И можно от стратегических покупок переходить к тактическим, то есть в секцию красных вин.

Хотя красное сухое вино заслуживает большого подробного разговора, замечу вкратце, что главная его (имеется в виду вино) задача – привести человека в состояние предвкушения романа. Именно романа, а не Любви Большой или того сладостного процесса, называемого емким словом «связь». Многократно проверено, что если мужики распивают белую, то будут спорить о политике, когда наливаются пивом, главная тема – футбол или рыбалка, а под красное вино, прости Господи, речь пойдет о женщинах.

Стройная бутылочка «Шатонеф дю Пап» 1993 года полностью соответствовала ближайшим планам и, естественно, заставила потесниться в магазинной корзинке двух крепких друзей, наведя переполох в стане сигар.

Пригласили в самолет. Последняя сигарета в отстойнике, пара газет на столике перед входом на борт – и принимаюсь за дело.

Пассажиры продвигаются по проходам и рассаживаются по местам с такой домовитостью, словно намерены провести здесь остаток жизни. Сейчас среди них находится и та, кому, возможно, предстоит скрасить не только три с половиной часа моего перелета.

Кое-что я про нее уже знаю: собой она хороша. Красотка, это точно. Неизвестно другое: какая она? Веселая умница? Скучная глупышка? Начитанная интеллектуалка, напыщенная задавака, запростецкая хохотушка или мировая девчонка? Но это я непременно выясню. Иначе…

Самое важное – не проиграть дебют. Бездарное начало – и игра не состоится вовсе. Можно напортачить потом, но не в начале, когда складывается впечатление. С другой стороны, время дебюта работает на тебя, время эндшпиля – против. Так, приведем в порядок свои позиции. Тридцатипятилетний господин в дорогих очках и хорошем галстуке, не имеющий намека на лысину, в свежей рубашке, одеколон солидный, лишний вес есть, но пока только в том количестве, что располагает к доверию, но не к насмешке. И главное: лицо работника умственного труда. Не красавец, поглядывающий свысока на белый свет, не баловень судьбы, привыкший получать даром, а человек простой и надежный, всего добивается сам, из тех, с кем можно пойти по жизни рука об руку. Для начала достаточно.

Осматриваю салон на предмет обнаружения соискательницы на должность попутчицы.

Она? Довольно высокая блондинка, стоит ко мне спиной, общается с подругами, а их-то как раз быть не должно, коллектив в моем плане абсолютно не предусмотрен. Может быть, эта? Похожа, но слишком тяжела, проглядывается большая семья, и сейчас основная ее забота – равномерное распределение подарков по родственникам. Повернулась. Да и лицо неправильное. А эта? Хороша! Молода, правда, я для нее сопоставим с историей Древнего Рима. Ситуация, бесспорно, поправима, но, увы, не сегодня. Дальше. Ага, наконец-то! Объект найден. Расположена удачно. Место у окна, два соседних свободны. Я иду последним, и на эти места претендовать больше некому. Молча сажусь у прохода. Пакет наверх, в ящик. Разворачиваю газету и поворачиваю голову к иллюминатору, чтобы прояснить ситуацию с вылетом. Встречаю ее взгляд. Спокойна, уверена в себе, строгий темный костюм, умеренный макияж, шапка русых волос, большой рот, зеленые глаза. Сейчас оценивает меня. Все может оказаться очень интересно. В скупой гамме выражения лица замечена капелька любопытства.

– Красное вино пьем? Для храбрости.

Мои слова не застали ее врасплох.

– Посмотрим, – последовал ответ.

Не сухая отговорка, блок защиты, а действительно ей требовалась какая-то информация обо мне, чтобы принять решение. Ну что ж, посмотри, милая, посмотри.

Проходившую мимо стюардессу, в каждом шажке которой угадывалась страстность, я попросил принести стаканчики.

Никого предстоящий полет в самолете не может оставить равнодушным. Вот и я призадумался. Не хотелось бы, да и рановато заканчивать свой путь под обломками пусть даже самого международного лайнера. Наверное, утонувшие на «Титанике» выглядят попрестижнее, чем умершие во время эпидемии дизентерии, но это только с точки зрения живых. Реальным действующим лицам все равно, лишь бы не сегодня.

А у меня столько еще не сделано! К примеру, никогда не был богатым, не довелось побывать в Непале и с высоты Гималаев, с точки, откуда взирает Будда, посмотреть на эту возню внизу. Да и коллекция российских серебряных монет девятнадцатого века еще далека от совершенства. И масса других, менее важных, но все-таки требующих присутствия дел. Впрочем, хватит о грустном. Как говаривал друг детства Дуду: «Пей шнапс – и молодость вернется!» Он так и остался молодым на девятнадцатом километре Дмитровского шоссе. В отчете гаишник написал: «Не справился с управлением автотранспортного средства». Был нетрезв… Пора выпить. Что там поделывает будущая хорошая знакомая?

Ага, дисциплинированно пристегнулась ремнем безопасности и притихла.

Время – вот самая подходящая тема для начала диалога, независимо от того, какой он окажется длины.

– С этими постоянными переходами на зимнее время я всегда путаюсь и не знаю, сколько же часов составляет разница с Парижем. Вы не в курсе? – задаю будничный вопрос, расстегивая ремешок неброских, но благородных часов фирмы «Frederique Constant».

На этот вопрос любой мало-мальски уважающий себя человек не должен отвечать «не знаю», если не хочет пасть в глазах окружающих, выглядеть дремучей деревенщиной, не имеющей представления о движении дневного светила. Моя соседка не из таких.

– В Париже на два часа меньше, мы прилетим в девять тридцать, – отвечает она, демонстрируя свой довольно низкий, удачно звучавший бы в ночной радиопередаче голос.

– Жаль, – сказал я, рассчитывая на вопрос. И он прозвучал.

– Почему жаль?

– Жаль, что не на три. Когда летишь на запад, день становится длиннее, а значит и жизнь, как раз на эти часы разницы. Согласитесь: в Париже не может быть лишних часов, наоборот, их там всегда не хватает.

– Не знаю, я еще не бывала в Париже. Да и на обратном пути эти часы у вас отберут. Не так ли?

– Кто знает, каким будет возвращение…

Начало оцениваю как удовлетворительное. Тон беседе задан правильный, проглядывается широкий простор для развития: от простого обмена туристическим опытом до глубокомысленных сентенций с заглядыванием в глаза.

Тут радующей пассажиров походочкой как раз подоспела давешняя стюардесса с заказанными предметами первой необходимости. Кстати, а как обстоят дела с нижней половиной моей попутчицы? Неосмотрительно принимать решение, руководствуясь данными, сканированными с сидящей женщины. Во времена беззаботной юности со мной приключился казус в подобной ситуации на маршруте Горький – Ленинград. Городов с такими названиями уже нет, а стыд еще жжет. Тогда в рекордный срок, одним только текстом, всухомятку, сумел привести в состояние «волнующего предвкушения» вполне миловидную молодку, летевшую рядом, и сам, не скрою, испытал что-то подобное. Но когда самолет приземлился и мы дружно повалили к выходу, был просто шокирован, скажем так, геометрией ее ног. Возможно, для господ Евклида и Лобачевского, всю жизнь посвятивших себя вопросу пересечения параллельных прямых, эта дама могла представлять определенный интерес, но я, хоть и был в то время студентом математики, расстался с ней быстро и бесповоротно. А переживаю до сих пор.

Все, что сейчас имел возможность видеть в соседнем кресле, вызывало одобрение.

– Париж таит в себе две опасности, – сказал я, доставая перочинный ножик со штопором. – Первая, что этот веками разрекламированный город разочарует вас, потому как в нем живут обычные люди, окруженные сопутствующим им хламом, бедламом, дурацкими привычками и собачьим дерьмом на каждом шагу. Кстати, а во что вы обуты? Покажите.

И она показывает! То есть, угадав во мне опытного путешественника, доверяется и, ожидая полезных рекомендаций, поднимает столик, предъявляет ноги. Что и требовалось. Я удовлетворен, я спокоен. Сейчас мне нечего стыдиться за сделанный выбор.

– Вот видите, – говорю я. – Будет неприятно вступить в этих итальянских туфлях в… Однажды я присутствовал при таком разговоре. Наша туристка заявляет гиду-парижанину: «Месье, кругом на тротуарах столько собачьих фекалий!» «О да, мадам! – отвечает гид. – У нас много, берите, пожалуйста, сколько захотите».

Она смеялась все время, пока я разливал вино, и смех у нее оказался приятным. Затем спросила:

– А вторая? Там опасно вечерами на улицах?

– Нет. В Москве, пожалуй, пострашнее. Риск в другом. Вы полюбите город. Атмосфера, царящая на улицах, поразительна! До вас нет дела. Все заняты собой и только собой. Никто никому не мешает, не испытывает чувства неловкости ни перед кем. Вы освободитесь от своей прошлой жизни, обязательств и станете другим человеком. И не всегда лучшим. Со сколькими такими людьми я знаком!

– Ну что вы, я в Париж на две недели, туристическая поездка. Лувр, Версаль, магазины – и домой. Отпуск закончится, и все останется в прошлом, – сказала она и отвела глаза. Замкнулась. Что-то здесь не гладко.

– Париж – коварное место. Каждая женщина втайне надеется вернуться не такой, какой отправлялась в путь. Вы не считаете?

– Не знаю. Не задумывалась. Так все быстро решилось. Еще вчера вечером не была уверена, что сумею освободиться на работе, и даже сейчас не привыкла к мысли, что лечу в Париж.

Вино оказалось именно таким, как и хотелось. Густым, почти черным, горьковатым, глубоким. Как накапливаемый человеком опыт меняет, уточняет, открывает новые, тонкие и неожиданные грани в его воспоминаниях, так и это вино будто рассказывало о себе с каждым глотком все точнее и откровеннее все более важные и сочные подробности. Вот оно еще косточка в прохладной земле, потом корень, лоза. Солнце не спускает с него глаз, шершавые руки виноградаря копаются в его судьбе, дети пробегают мимо, юноша говорит девушке что-то горячее, а вино уже в ягоде, уже все слышит и запоминает. Вот оно бродит в чане – самый суетный, но и короткий период в его жизни. Затем бочка первого года хранения – беспечная молодость, неосознанные надежды. Наконец, сцеживание, как выпускной бал в школе, а затем долгие годы работы над собой, созревание, возмужание и, если хотите, мудрость.

Стакан опустел только наполовину, а я уже стал другим.

Стремительно, как страницы толстой книжки на ветру, пронеслись в сознании воспоминания о прелестных вечерах двухлетней давности на берегу теплого моря, когда я наслаждался тем самым «да, милый», которое редко удается услышать, но время от времени можно прочитать в глазах.

Зачем так устроена жизнь, что постоянно приходится заниматься не тем, чем хочется, и не там, где нравится? Упорно лезут мысли о том, что человек живет не свою индивидуальную, только им управляемую самостоятельную жизнь, а исполняет строгие функции, предначертанные его биологическим видом homo sapiens. Вот и подумаешь – что есть Бог: не целесообразность ли развития или просто выживания одного вида (отряда? не помню точно, эти вещи заканчивают изучать в школе в четырнадцать лет)?

Ба! Да что это я? Вон куда занесло, в какие дебри. Нельзя расслабляться, в конце концов я в командировке, а значит на службе. Отрабатывай суточные. Впрочем, есть основания считать, что на этот раз не без удовольствия. Только посмотрите, как хороша она в задумчивости, углубленности. Благословенный напиток работает вовсю. И работает правильно. Только бы не вспугнуть, не позволить поразмышлять на тему, кто я такой и почему оказался рядом. Сейчас поменьше вопросов, захочет – расскажет сама. Надо чтобы захотела, иначе – брак, а не работа… Лозунг момента – доверие. Осторожно, без спешки. Говори о пустяках. Покупки, транспорт, карманные деньги, одежда, нравы. Отлично, выбираем нравы! Я подлил еще вина, пригубил, взглянул ей в глаза и…

– Согласитесь, что для нас слова «Парижские тайны» – это восемнадцатый век, Жан Маре, золото в монетах и адюльтер. Верно?

Моя спутница кивает утвердительно и протягивает руку к своему вину.

– Так вот, об адюльтерах.

– О супружеских изменах?

– Да. Для вас эта тема актуальна?

– Только теоретически. Для общего развития.

– Но мне продолжить?

– Пожалуйста.

– В первое посещение Парижа я остановился в малюсенькой гостинице на авеню Гамбетта. Комната казалась верхом роскоши – телевизор, балкон размером с шахматную доску, душ и кровать…

– А что еще нужно?

– Согласен. Причем кровать оказалась таких гигантских размеров, что половина времени уходила на ее обход. Тишина и покой. Казалось, кроме меня и седого господина за стойкой администрации здесь никого нет, хотя в момент поселения свободный номер был найден с трудом.

– В Париже неважно с гостиницами?

– Как правило. Смущали в номере подушки. Они были подозрительно маленькие, по сути, не подушки, а какие-то валики, к тому же жесткие. Да Бог с ними, с подушками, главное – я в Париже.

Разговаривать с женщиной у иллюминатора было приятно, она слушала внимательно.

– Из гостиницы уходил я рано, а возвращался около полуночи. Но однажды остался в номере, так получилось. И что же? Ровно в час дня гостиница ожила! Задвигались лифты, захлопали двери, непрестанно звонил колокольчик на входной двери, в коридорах звучали шаги десятков людей. Подъезжали автомобили. Как будто высадился десант или остановилась на привал полярная экспедиция. Жизнь закипела! На десять минут. Ровно через десять минут на отель опять опустилась тишина. Затихли и шаги, и лифты, и двери, и колокольчик. Всё. Я вернулся к своим делам. Однако ровно через час все повторилось снова, но в обратном порядке. Двери, коридоры, лифты, холл гостиницы, колокольчик и автомобили. На этот раз окончательно. И тут до меня дошло. Это же были свидания в обеденный перерыв! Потому и мест не было, и тихо так. Все забронировано. И про подушки сразу стало ясно…

Я взглянул на соседку: поняла ли она, что я имел в виду, говоря о подушках? Она поняла, но отреагировала сдержанно.

По салону самолета деловито и сосредоточенно сновали коренастые стюардессы, разнося обещанный в начале полета завтрак. Эта процедура у меня всегда ассоциируется со скотниками, задающими корма крупному рогатому скоту в тесных стойлах, зорко следящими, чтобы досталось всем и строго поровну. Получили и мы. Повод приложиться к стакану.

– Ну, личная жизнь… Это никого не касается. – Оказывается, моя соседка придерживается передовых взглядов.

– Хочу добавить, личная жизнь парижан тщательно скрыта от посторонних глаз. Особенно она охраняется от знакомых и друзей, основных сплетников. Могу привести пример. Интересно?

– Да.

– Один мой приятель, телевизионщик, несколько лет живший в Париже, однажды предложил съездить с ним в Лилль, к его любовнице, работающей на местном телеканале. Голубки решили провести несколько незабываемых деньков в провинции – что ж в том плохого? Да, но при чем здесь я? Оказывается, моего друга могли уже видеть коллеги дамы, и если он явится в Лилль, тем более в пятницу, то начнутся пересуды. А двое русских – это уже делегация. Нас проведут по студиям, побеседуют на профессиональные темы, вечером телевизионный чиновник встретится с иностранной делегацией, как принято в цивилизованном мире, в непринужденной обстановке за дружеским столом. Комар носа не подточит, все шито-крыто. Я, конечно же, не отказался и ничуть не пожалел. Лилль – весьма симпатичное место.

– Я запомню.

Мы заканчивали завтрак почти друзьями. Горячий напиток на высоте девяти тысяч метров чем-то напоминал кофе. Мы пролетали над Германией.

– Сейчас понимаю, почему парижане так относятся к сплетням. Как-то раз ужинал в гостях у француза, парижанина до мозга костей. То есть одинокого мужчины, который, однако, пригласил гостей к своей незамужней подруге. Собралось человек шесть-семь, все были объединены профессией, вернее работой на одном предприятии. Скоро я перестал разбирать быструю французскую речь. Нить разговора потерял, когда заговорили про некоего отсутствующего Карла, которого, как я понял, все знали. Тема обсуждения: не гомосексуалист ли он? Я отвлекся, ушел в свои мысли, затем отправился побродить по квартире – интересно все-таки посмотреть на быт, мебель, книги и так далее. В общем, когда минут через сорок вернулся к гостям, застал жаркий спор. «Вот схлестнулись, – подумал я. – Наверное, дискутируют о культурной экспансии Соединенных Штатов на французскую землю (весьма больной вопрос) или о государственной политике в области кино. Надо и мне поучаствовать». Спросил у приятеля, о чем спор, оказалось, речь идет по-прежнему о Карла! Представляете, как всесторонне они обсудили вопрос, как глубоко проработали. Вот вам и «Парижские тайны»!

Самолет заходил на посадку. Воздушное путешествие приближалось к концу.

Наверное, сейчас было бы логичным договориться о встрече завтра вечером. Предложить погулять по Парижу или поужинать вместе. Но не стоит рисковать: вычислить, где она остановится, не составит труда, поэтому оставалось только одно.

– Мы три часа летим рядом, но не познакомились. Как вас зовут?

– Рита.

ГЛАВА 2. ВОСКРЕСЕНЬЕ. РИТА

Пыльные пластиковые трубы эскалаторов аэропорта «Шарль де Голль» не произвели на Риту Пестову запланированного архитектором впечатления. Она почувствовала себя крошечным элементом гигантского учебного пособия, которое демонстрирует работу внутренних органов просторного животного. Какого же размера должны быть студенты, набирающиеся сейчас ценных знаний, внимательно следя за Ритой, спускающейся по трубе к выходу номер тридцать два? Кем им виделась сквозь помутневший за восемнадцать лет пластик сама Рита и туристическая группа из Москвы в количестве девятнадцати человек? Возможно, красными кровяными тельцами, спешащими по артериальной системе с единственной и благородной целью – обогатить организм живительным кислородом? Или безропотными участниками показа работы желчных протоков, олицетворяющими собой желтую горечь, непременную спутницу всех потерпевших поражение? А вдруг Рита угодила на лекцию по органам воспроизводства и сейчас исполняет роль бодрого сперматозоида, который в числе других спешит, боится опоздать, боится, что не он…

Рита усмехнулась и поправила шарф. Пожалуй, последний вариант попривлекательней. Немного неприличный, но в нем хотя бы есть перспектива. Впрочем, что там про студентов? Ощущение, будто ее разглядывают, не отпускало. «Это неплохо, – решила она. – Поможет быть собранной».

Ни пограничник, ни таможенники, ни какие-либо другие официальные лица не проявили к Рите заменого интереса, и она, подхватив дорожную клетчатую сумку, направилась к группе российских граждан, окруживших женщину с табличкой «Эр Вояж» в руках. Рита прибыла в Париж как организованная туристка.

Для летящего в Париж впервые погода не имеет большого значения. Сегодня древний город предпочел предъявить себя в серых, асфальтовых тонах. Но его безразличие, неподготовленность к прибытию Риты Пестовой не прибавили ей хорошего настроения. Только автобус, в который довольно шумно и толкотливо погрузилась группа, радовал глаз ярмарочными цветами и размашистыми надписями на длинном французском языке.

Десятизначные номера телефонов производили отталкивающее впечатление.

Попутчик, с которым они разговаривали всю дорогу, прощально помахал ей, прижимая к уху трубку телефона-автомата. Занятный человек – рядом с ним время пролетело незаметно, что-то в нем есть…

Даже чуть жаль, что больше не увидимся.

А сама она сегодня звонить не будет, решила Рита, просто поедет. Завтра, в понедельник.

Автобус тронулся.

От Парижа ожидалось многого, но то, что у гида, высокой блондинки чуть старше двадцати лет, окажется торопливый малороссийский говорок, стало для Риты полной, не совместимой с реальностью неожиданностью.

«Здравствуйте, меня зовут Виктория. Я ваш гид. Сейчас я познакомлю с программой. Мы приедем в гостиницу „Роял Фраментан“ через полчаса и…»

Плавный голос Виктории напомнил Рите голос женщины из Дворца бракосочетания, которым она три с половиной года назад объявила Риту Пестову женой Константина Воронина. Как давно это было! Не успела Рита привыкнуть к состоянию защищенности и освободиться от необходимости самостоятельно принимать всякие решения в своей незамысловатой жизни, как Константин исчез. Да, просто взял и исчез. Хотя у Риты не было опыта семейной жизни, она считала Константина Воронина хорошим мужем. Да и как иначе, она ведь любила его.

Костя стремительно ворвался в ее жизнь. Три месяца продолжался роман, вернее, девяносто восемь дней. Позднее, когда все улеглось, Рита, жмурясь от удовольствия, как ребенок, перекатывающий во рту леденец, вспоминала по часам дни этого странного и увлекательного спектакля под названием «Роман с Костей Ворониным». Роман с КВ.

КВ никогда не назначал свиданий. Он просто приходил туда, где в данный момент находилась она. В самые неожиданные места. Однажды это была парикмахерская. Рита и сейчас убеждена, что ни одним словом не обмолвилась КВ о своем плане предстать перед ним во всем блеске макияжа, выполненного известным Антуаном S. Но вдруг в тот самый момент, когда мастер отводил удовлетворенный взгляд от лица Риты, дверь отворилась, и… К ней шел Костя Воронин! Любимый Костя Воронин! Костя Воронин, который любит Риту Пестову! Он любуется своей красавицей Ритой в миг ее триумфа! Как Рита не закричала тогда от восторга? Она замерла…

Только потом, когда время остановилось, Рита догадалась, почему вела себя именно так. Вместе с КВ они разыграли сцену Встречи Влюбленных. Для себя. Им легко было сделать это, ведь они и были влюблены. Но КВ и Рита были щедрыми влюбленными и накрыли волной заразительного счастья всех окружающих: парикмахеров, косметичек, посетителей и прочих, шатающихся по модному салону.

В другой раз КВ подошел к ней в магазине, причем магазин был довольно далеко от дома. А чаще просто подбирал на улице, когда она торопилась по своим делам, и все дела, конечно, тут же откладывались на неопределенный срок. Или она наталкивалась на КВ при выходе из метро, к чему она просто привыкла и удивлялась, если попадала домой вовремя и без приключений.

– Как ты находишь меня, КВ? – спрашивала Рита.

– Я всегда чувствую, где ты, – был ответ.

Вот так вот! Когда они бывали вместе, ужинали с друзьями или вдвоем, просто гуляли, ехали в его машине по Кутузовскому проспекту или стояли на мосту через Канаву у сквера Репина, напротив «Ударника», копались в книжных развалах Кузнецкого и Олимпийского (такое тоже случалось) или выбирали цветы на Таганке, делая вид, что не знают, кому эти цветы предназначены, ей казалось, что они с Костей Ворониным осматривают свои владения и подданные радостно приветствуют их.

Где бы они ни появлялись (особенно там, где его не знали), Рите доставляло большое удовольствие наблюдать, как Константин перехватывал инициативу у окружающих: будь то надутый от комплексов официант, считающий, что ненависть – это нормальное отношение к клиенту, продавщица, обеспокоенная падением своих акций в глазах старшего товароведа, дорожный инспектор, чиновник, прохожий, кто угодно, – все они были обезоружены его доброжелательностью и обескураживающей простотой, но не той, что хуже воровства, а простотой равенства. С ним ей было здорово!

«Сейчас слева вы можете видеть строительство футбольного стадиона, на нем будут проходить матчи чемпионата мира 1998 года. Мы въезжаем в Париж с севера и не увидим центр города. В Париже четыре аэропорта, это…»

А как он любил!

Казалось, Костя Воронин знал про Риту всё. Он появлялся там и тогда, где и когда Рита не просто ждала его – она тосковала по нему. И он приходил. КВ из горячего мрамора. Мягкий, восковой КВ. Нежный КВ, который, казалось, обволакивал со всех сторон. Каждая клеточка Риты чувствовала его, звала к себе, и он не медлил, успевал вовремя. КВ усталый – и тогда хотелось быть ему немножко мамой. Юной, способной успокоить Костю, надежно спрятать его у себя на груди. Наговорить ему множество ласковых слов, добрую половину которых он уже не слышал, потому что спал, и его дыхание согревало самую неожиданную точку на теле Риты. И именно это место КВ потом, наутро, вероломно объявлял захваченной территорией и требовал срочного выкупа. Непомерного выкупа! Ночь любви! И Рита, конечно же, подчинялась. А он покорял все новые и новые территории. Долг ее увеличивался, теперь она практически вся принадлежала Косте Воронину, и наступило утро – хотя какое там утро, июнь рассветает бесстыдно рано, – когда КВ откинул со лба Риты русую прядь, глубоко-глубоко заглянул в ее глаза, так глубоко, что, показалось, она падает в колодец, и сказал: «Теперь ты моя вся. Ты моя жена. Часть меня. Только попробуй сказать хоть что-нибудь, кроме „да“».

«В Париже тоже есть подобие бульварного кольца, только это вовсе не кольцо. Экстравагантные бульвары, проложенные в конце прошлого века префектом бароном Османом, – излюбленные места парижан для вечерних прогулок. Здесь много ресторанов и кинотеатров. Парижане, вы знаете, по-прежнему ходят в кино. Бульвары – это также сосредоточение дорогих магазинов. „Галери Лафайет“, „Принтамп“ и…»

На свадьбу пришло неожиданно много людей. Хорошо и дорого одетых, с красивыми женщинами высокого роста, женщинами в черных элегантных одеждах, женщинами в бриллиантах по карату, женщинами, знающими себе цену и знающими, что цена эта пока растет. Было вкусно. Даже изысканно. Много деликатесов. Родственников не было.

Риту несколько тревожила мысль, что она, в сущности, мало знает о Косте Воронине, но она прогнала ее, решив не омрачать день свадьбы. Рита никогда не видела КВ в его кругу. Ей казалось, что за КВ светится огромный мир, в который он приглашает, берет ладонь, надевает на безымянный палец колечко… Мир Кости Воронина представлялся ей гигантским гулким храмом, заполненным яркими, умными, счастливыми людьми, которые и всех остальных делают счастливее. Как КВ. «Я люблю тебя, КВ», – шепнула Рита в теплое родное ухо. «Что-то у меня заслезились глаза, – ответил тогда Костя Воронин. – Ты, наверное, сегодня луковка, Рита?»

Каждый день был как глава в романе или одно действие в спектакле про них с Костей Ворониным, причем каждое имело свое название. Был День Ласковых Взглядов, День Колючих Ежиков, День Опоздания в Гости и несколько Дней Глубокой Тайны. А еще КВ часто давал Рите насмешливые прозвища, созвучные индейским именам, утверждая, что так они лучше отражают сущность Риты.

– Сегодня ты «Гроздь Красного Винограда», – говорил он, отрываясь от ее губ. «Кратковременный Дождь» – это когда Рите неожиданно взгрустнулось и она немножко поплакала. «Группа Продленного Дня» – Рита забрала КВ с работы и не отпустила домой. Но чаще всего КВ называл ее Рио-Ритой или просто Рио. А четырнадцатый день стал Днем Серьезного Экзамена.

Уже полтора часа ехали на машине. Поздний вечер, воскресенье, завтра рабочий день. На Москворецкой набережной Костя Воронин неожиданно (как это на него похоже!) заявил, что время истекло, терпение кончилось, и он заключает Риту в свои объятия. Тут же перестроился в правый ряд, вырулил на мост и свернул к недавно открытому и слывшему самым изысканным местом в городе отелю «Балчуг-Кемпински».

Неприступный молодой человек в сером двубортном френче стоял у входа.

Память, подобно кропотливому реставратору, восстанавливала детали того дня.

«Тут принимают уставших и заблудших?» Скорее утверждение, чем вопрос.

Рита охнула от дерзости КВ. А вообще-то им позволительно входить сюда в таком виде?

Швейцар, хоть и озадаченно, но распахнул двери.

Заблудших? Пожалуй, здесь других и нет.

В тот день они возвращались из-за города, где гостили одни в рубленом доме с большой усадьбой.

Сами носили ледяную воду из колодца. Собирали крупную пыльную малину в алюминиевую кружку. Ночевали на полном шорохов сеновале. Разожгли гигантскую печь и даже двигали в ней ухватом зкопченный чугунок с тем, что впоследствии, сидя вдвоем за большим крашеным столом, нахваливали и проникновенно, но без малейшего на то основания называли старинным словом «щи». Затем лежали на выцветших раскладушках в саду под низкими вишнями, и по их голым телам скользили пятнистые тени от листьев и ягод. Казалось, ягод было больше, чем листьев, и КВ тянулся длинной рукой в самую гущу, рвал и по сходной цене продавал их Рио – один ласковый взгляд за горсть. Ладони его были красны от сока.

День угасал, к вечеру слетелась мошкара, им пришлось покрыть головы. Рио оказалась в косынке, завязанной на затылке, а Костя Воронин – в коричневой кепке, которая шикарно смотрелась бы в середине пятидесятых. Так и поехали они, управившись с хозяйством, не спеша, с достоинством. Самостоятельные и спокойные. Так и вошли они в это кондиционированное, нарядное место, рассчитанное на людей, пропитанных цивилизацией.

В вестибюле отеля деловитая мадам, улыбка которой была оттиснута на лице вместе с вручением диплома иностранного колледжа, где обучают организации гостиничного обслуживания, мучительно, но безуспешно пыталась продемонстрировать радушие. Не очень-то пока выходила сердечность, зато глубокие сомнения в достаточных финансовых возможностях кошелька КВ у нее уже получались неплохо. А за сцену немого вопроса, посещали ли эти господа районный ЗАГС с целью вступления в законный брак, ей браться было рановато. Образования еще не хватало.