Kitobni o'qish: «Повторение пройденного… Былинки»

Shrift:

По благословению

Архиепископа Бельгийского и Брюссельского

СИМОНА

Новый литературный жанр

Хочу сказать несколько добрых слов, которые должны согреть душу Александра Григорьевича Ракова как писателя. Я, литературовед со стажем, знаю, что современных православных почти не интересует, среди кого они живут: кто велик, кто пишет действительно то, что станет безсмертным, а кто ныне знаменит, а потом его имя только специалисты будут помнить. Должен сказать, что обычно люди представляют себе уровень, значение и место того или иного деятеля искусства в зависимости от уровня его талантливости. Это совершенно неверно и не соответствует действительности – ни исторической, ни живой. Потому что есть произведения мёртворождённые, то есть сочинённые, из жестянок сложенные, пусть даже и очень талантливые, а есть – живые, которые прорастают из человеческой души. Но тот, из чьей души это прорастает, как правило, не может дать себе ясного отчёта, что растёт, откуда растёт, почему растёт и что в итоге вырастает. А со стороны это лучше видно. Конечно, как современник, я не могу совершенно определённо сказать, в каком ранге Александр Григорьевич окажется в будущем, это рассудят время и любовь читателей. Но могу сказать абсолютно правдиво: Александр Раков пишет настоящее, живорождённое, потому что оно перетекает из души писателя в наши души. Кроме того, то, что пишет Раков, – значительно. И читатель чувствует, осознаёт, что в былинках есть нечто, совершенно ни на что не похожее, нечто, чего нельзя назвать иным словом, кроме того, которое писатель сам нашёл – былинки, то есть то, что было, правда жизни.

Ю.К. Руденко

Чуткий читатель понимает, что в былинках есть что-то родное, коренное – то, что в литературном процессе называется узнаваемой традицией. Эта маленькая прозаическая миниатюра, рождённая когда-то Тургеневым, потом продолженная некоторыми другими классиками, у Александра Григорьевича выглядит как исповедь. Но – ив этом изюминка! – к каждой былинке обязательно добавлена поэзия. Как правило, это поэзия не авторская – чужая, но прочувствованная, пережитая писателем, составляющая внутренний контрапункт того, что исповедует Раков. Былинки – это рождённый, открытый Александром Григорьевичем новый жанр литературной миниатюры.

Руденко Юрий Константинович,

доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой истории западноевропейской и русской культуры исторического факультета Санкт-Петербургского государственного Университета

Урок первый

Предисловие автора

Жизнь – Правдою права и тишиной – разведка. Прекрасные слова произносимы редко. Вдогонку кораблю спешит ночная птица. Печальное люблю однажды говорится. Потом из тёмных стен спешит гулять по свету в мучительный размен на мелкую монету. И юную печаль тревожит старой тенью, заманивая в даль к пустому повторенью.
Михаил Дудин † 1993 Ленинград

Как-то по-школьному звучит название книги, вам не кажется? Ну да, «школьные годы чудесные» в такой далекой дали, что уже и симпатичные одноклассницы вспоминаются с заметным трудом. А учителя и подавно. Да и «танцевать я давно разучился и прошу вас меня извинить». Но название это я дал совсем не случайно: жизнь наша состоит из разных по значимости эпизодов, которые я называю «былинками»: это события в личной, трудовой, церковной и духовной жизни. По-разному влияя на самую нашу жизнь, сцепляясь с другими, они и создают тот стержень, который крепит наше существование на земле, соединяет или, наоборот, отъединяет от Бога.

С момента Таинства Крещения Господь нежно берет нашу ладошку в Свою и бережно ведет по жизни. Если не получается сразу, Он терпеливо повторяет задание, потом дает возможность справиться с ним самостоятельно. Бывает, что ученик остается и на второй год – для вящей пользы. Час за часом, день за днем, год за годом мы под водительством Учителя набираемся ума-разума, укрепляемся духовно, готовимся к жизни вечной.

А так как ситуации, душевные переживания, драмы и даже трагедии у самых разных людей весьма схожи, то я с уверенностью могу сказать, что описанные мной «былинки» по сути своей близки очень и очень многим. Другое дело, как мы находим, если получается, выход из создавшихся положений. Вот здесь наш безценный опыт может пригодиться всем – при случае – дабы не повторять чужих ошибок.

Вот вкратце мое объяснение «школьному» названию книги.

Мы любим новизну,
А больше – повторенье:
За волнами волну,
За ночью – пробужденье.
Молитва или песнь,
Признанье или праздник,
Раз повторенье есть,
То жизнь еще прекрасна!
За миг и мир возник!
Любовь и вдохновенье —
Неповторимый миг,
А словно – повторенье.
Пусть, как в засаде рысь,
Готовит жизнь развязку,
Мы жизнь, как в детстве сказку,
Упросим: повторись!

Кирилл Ковальджи † 2003

Пожелание издателю книги

Редактор мой, прости-ка, не досаждай перу: велишь убрать «былинку», а я не уберу. Ее ловил я смутно, искал ее следы в сомнении минутном, в молчании звезды. В покинутой отцами безбрежности веков, в несбыточном мерцанье далеких огоньков. Она в осенней прели, в улыбке старика, на мокрой акварели – в лиловости мазка. И в камне, и в железе я выискать берусь особую, поэзии доверенную грусть. Она строку держала, томилась, как птенец, и без нее, пожалуй, стихам моим – конец.

Яков Аким

Письма читателей

Дорогой Александр Григорьевич!

Прикипела я к Вашему таланту – об этом Вам и пишу. В руках держу «На милость дня», не решаясь поставить на полку, на которой и «Былинки» с Вашим автографом, и другие Ваши книги, приобретенные на выставке и перечитанные по нескольку раз. Почти в каждой нахожу себя, только в других аспектах. Поэтому-то и перечитываю еще и еще, желая побыть с Вами, с Вашей искренностью и щедрой добротой без лицемерия, без вуали тщеславия. Светлой надеждой пропитаны даже тяготы действительности. Более того, на собственных примерах рассказываете читателю о преображении Души. Удивительно просто описаны истины Православной веры в повседневной жизни. Восхищаюсь Вашим мужеством, с каким Вы добровольно отдаете себя на суд читателя.

Газета «Православный Санкт-Петербург» для меня – единственный свет в окне. И как же нам всем нужно молиться и просить Господа сохранить и укрепить Вас на многая и благая лета, а не на шесть годков – пока подготовите себе достойную смену… Ко всем эпизодам «Записок редактора» примеряю себя и сопереживаю вместе с Вами, часто нахожу в них ответы на свои вопросы.

Хочу поблагодарить и терпеливую супругу редактора Валерию, за которую молюсь непрестанно.

С уважением, Анна Николаевна Ефимова, СПб.

Александру Григорьевичу Ракову – вдумчивому писателю русской жизни, вдохновенному пропагандисту отечественной поэзии!

В рассказах он неодинаков,
Александр Григорьич Раков.
И не найти у всякого
Того, что есть у Ракова.

Дружески, Николай Рачков, СПб.

Здравствуйте, уважаемый Александр!

Мне 29 лет, родом из Питера, но сейчас живу в Харькове, на Украине. Вашу книгу «На милость дня. Былинки» скачал из интернета; ОЧЕНЬ давно не читал ничего подобного – светлого, доброго, НАСТОЯЩЕГО, родного. Огромное спасибо за Ваш большой труд, низкий Вам поклон и дай Вам Бог здоровья.

С уважением, Максим Юрьевич Давыдов

Многоуважаемый, дорогой

Александр Григорьевич!

Спешу сообщить Вам, что книгу Вашу «На милость дня. Былинки» получил в полной сохранности и приношу Вам за эту «книжицу» сугубую благодарность. «По вкусу» сей труд Ваш и мне, и тем, кому я дал возможность познакомиться с нею. Многие спрашивают, где можно приобрести ее, а то «разбредется она по свету», – как справедливо пишете Вы, – «и не сыщешь потом» ее нигде.

Спаси Господи Вас и супругу Вашу Валерию за этот великий и очень интересный труд. Будьте всегда здоровы и Богом хранимы.

С искренним уважением и любовью о Господе, настоятель храма Спаса Нерукотворного Образа

протоиерей Михаил Сечейко, СПб.

Былинки Александра Ракова!
Не все их любят одинаково.
Но я их вновь и вновь читаю,
Мне не хватает даже дня:
Они, как рашпилем, счищают
Густую ржавчину с меня…

Алексей Логунов, г. Новомосковск

Уважаемый Александр Григорьевич!

Хотел бы поблагодарить за подаренную книгу «У раскрытого окна. Былинки». Когда я ее прочитал, мне стали понятны ваши частые воспоминания о родителях. Очень интересны ваши жизненные наблюдения. Подобным зачитывался у В. Солоухина.

Не могу не сказать о газете «Православный Санкт-Петербург». Это ваше сокровище. От нее веет домашним уютом; прочитанное становится родным. Особенно нравятся заметки о приходах и батюшках под рубрикой «История епархии». Чувствуется, что пишется с любовью.

Помощи Божией вам и вашим со-трудникам в этом благородном деле.

Иеромонах Никифор,

Важеозерский монастырь, Карелия

Дорогой Александр Григорьевич!

Добрая почтальонша принесла вашу книгу прямо на дом. Я ее пока выборочно посмотрел и понял, какой титанический пласт вы свернули. Но книга получилась – объедение, не оторвешься. Она вызывает в душе сильный резонанс. Все стороны нашей жизни отражены в исповедальном стиле. Стихи тоже удивительно синхронно подобраны к текстам. Воздействие ваших книг набирает силу от книги к книге.

Из журналиста вы выросли до степени мастера… Без сомнения, они переживут автора, являясь отражением современного несуразного быта во многих его гранях, написанных в оригинальном жанре, как документ эпохи. Об этом свидетельствует Ф. Тютчев – былинка долговечнее гранита и тиранов мира сего.

С уважением,

Валерий Лялин, писатель, СПб.

В Риме
Когда средь Рима древнего сооружалось зданье
(То Нерон воздвигал дворец свой золотой)
Под самого дворца гранитною пятой
Былинка с кесарем вступила в состязанье:
«Не уступлю тебе, знай это, царь земной,
И ненавистное твое я сброшу бремя».
– Как, мне не уступить? Мир гнется подо мной! —
«Весь мир тебе слугой, а мне слугою – время».

Федор Тютчев † 1873

Дорогой Александр Григорьевич,

с состоявшимся объединением!

Благодарю за интервью – я всегда очень благодарен Вам за содействие.

Ваша новая книга мне понравилась – она, как и прежние книги, – берет своей простотой, искренностью, ясностью и честностью. Ведь сказано – где просто – там Ангелов до ста! Дай Бог новых книг Вам и нам (вашим читателям).

С любовью о Христе, инок Всеволод (Филипьев),

насельник Джорданвилльского монастыря, США

Саша!

Я получил твои книги, спасибо. Читаю медленно, поэтому высказываю предварительное мнение. Удивительно хороший стиль и манера беседы с читателем. Ни одно слово не вызывает возражений, разве только странно, что ты пишешь приставку бес- через «з». Чувствую, что ты действительно работаешь над словом и фразой. Обилие удачно подобранных стихов усиливает впечатление. Если себя и хвалишь, то не часто и не громко. Так что хочу поздравить тебя с большим успехом. Если жанр прежних книг был все же знакомым, то жанр «На милость дня» – твое изобретение и приобретение.

Обнимаю, твой брат Эдик

Страшно попасть в такую вот переделку

Строго берегли наши вологодские предки лес – великий дар Божий, не рубили сплеча да где попало; вдоль рек и речушек деревья совсем не трогали: разумели, что без них обмелеют речки и рыбы не станет; на дрова рубили один сухостой, загустевший молодняк прорубали, чтоб рос лес вольно, а для хозяйства делянки находили подальше от деревни. Образования агрономического не имели, а опытно знали, что и болота нельзя осушать бездумно – все в природе уравновешено. Для постройки избы сосны выбирали долго, присматривались, с какой стороны мох, сколько лет, течет ли смола, – и рубили столетние дерева после трескучих морозов; да умели корнать правильно и сушить ровно, и сколько положено. Венцы бревен только топором подрубали, а не пилой, – чтобы поры закрыть; потому и дом не гнил. Вот и стоят избы прадедов наших лучше каменных, и дышится в них легко, и простор виден на все четыре стороны.

Лес, – говаривал плотник знакомый, – ежели спел да смолист – матерьял для избы самолучший, исконный, хоть о нем сочиняй мадригал. Коль бревно без живого-то сока – то бревно нипочем не бери. В нем не будет ни срока, ни проку, ну а главное – духа внутри. Без природного крепкого духа позавянет не только жилье. Человека постигнет разруха, и забудет он имя свое.
Александр Веденеев

Теперь дедовых лесов на Вологодчине не сыскать: повырубали временщики руками спившихся мужиков столетние боры, которые деды для нас оставили, чтобы мы, взяв меру, своих детей не забыли. Старший московский брат, у которого на Шексне изба-дача сработана, говорит, что того леса, что Дубровой зовется, куда мы за грибами несколько десятилетий назад ходили, почти не осталось – вырубили и то ли финнам, то ли в Китай за безценок продали. Ну и живности мало осталось.

И валятся с треском лесины на мох,
Давя молодняк под собою,
И слышен прощальный,
Пронзительный вздох
Под грубой, столетней корою.

И мечутся птицы, и белки летят
По кронам, где высь бирюзова, —
Остаться без корма они не хотят,
Им страшно остаться без крова.

Брусничные россыпи были вокруг,
Увидеть такое – отрада.
И дятел, как плотник, работал: тук-тук
До поздней поры листопада.

И вот только пни, да валежник-сукач,
Да черная гарь от пожога,
Да слабый, прерывисто-глохнущий плач,
Где было брусники так много…

Иван Переверзин

Но я не об этом хотел. Водятся еще в той местности медведи. Однажды охотники, убив медведицу, принесли с собой крохотного медвежонка, а когда выходили, устроили его ради забавы на базу отдыха в селе Новленском. Не знавший леса медвежонок вырос в добродушного и веселого медведя по кличке Митрофан; он и привлекал в эти места отдыхающих. Держали его в клетке, выпускали на длинной цепи, и никаких увечий или страха потешный Митрофан не вызывал. Глядишь, так бы и прожил он свой медвежий век с людьми, но у животных, как у людей своя судьба.

Дед ослеп. «…С ружжом – не кабы-абы:
мстит оно – нечистого похлест…
В лебедь не стреляй: она ведь баба —
слабнет в месяц раз… А в шшуке – крест.
Моду взяли – в шшучину зарядом!
Крест в башке, такой прозрачный хряс —
Божья мета. Шшуку есть не надо —
век в два раза длиныне, чем у нас…»
Знал бы дед!.. И щуку мы, и птицу,
и реку, и небо, и помет…
Землю жрем – не можем подавиться…
Дожили!.. Возмездие идет.

Свешана Соловьева

Посетил нашу страну летом испанский король Хуан Карлос I и возжелали его величество поохотиться на медведя. Слово короля – закон. Тут и пересеклись, к несчастью, пути вологодского медведя с монаршей особой. Медведя посадили в клетку и привезли к месту охоты. Щедро напоили его водкой, смешанной с медом, и пустили в поле. Трудно ли попасть из карабина в грузное пьяное животное? Его величество Хуан Карлос I уложил Митрофана с первого выстрела. Вот и вся история. Остальное уже неинтересно. Выделанную шкуру, говорят, король увез в свой дворец. Когда охота получила огласку, начались отпирания: мол, медведь пытался выйти на волю, сломав прутья решетки, и его застрелил егерь; что никаких медведей, дескать, король пальцем не трогал, а забрался в вологодскую глухомань воздухом подышать… Только пуста стоит медвежья клетка, и горюет по нему подруга-медвежица, а люди говорят, что мишка, выросший с людьми, был добродушным увальнем.

Нет теперь, видно, спасения ни рыбе, ни птице, ни зверью дикому от страшного двуногого зверя, называющего себя человеком. Да и сам он – долго ли протянет…

Медведь
Лапой крушил молодые дубки,
Бор оглушал, рыча.
И были жилы его крепки,
И кровь была горяча.

Ранней весной из берлоги – вон!
Гнилью разит листва.
На ветках звон, и в ушах звон,
И кружится голова.

Зиму наскучило спать да говеть,
Он по натуре не крот, —
Идет, пошатываясь, медведь,
Шерсть о кору трет.

Шел, пошатываясь, медведь,
Все по-новому замечал
И лишь потому, что не мог петь,
Р-р-рычал.

Лет своих никогда не считал,
Товарищей не имел.
О лучшем думать и не мечтал,
За то, что есть, постоять умел.
Врагов о милости не молил,
Не ведал земной тоски,
Медвежатников наземь валил,
Ломал рогатины на куски.

Но из-за дерева – из-за угла —
Ничтожная пуля его подсекла.
Даже меха не повредила
Дырочка тоненькая, как шило,
Но кровь, на месте застыв, остыла,
И стали дряблыми жилы.

Ему ножом распороли живот
Без всяких переживаний.
Мочили, солили, сушили – и вот
Он стал подстилкою на диване.

На нем целуются, спят и пьют,
О Пастернаке спорят,
Стихи сочиняют, песни поют.
Клопов керосином морят.

В центре Москвы, от лесов вдали,
Лежит он, засыпанный пудрой дешевой.
Как до жизни такой довели
Его, могучего и большого?

Оскалена жалко широкая пасть,
Стеклянны глаза-гляделки.
Посмотришь – и думаешь: страшно попасть
В такую вот переделку.

Александр Межиров

Словно тонкие линии на ладони твоей

Что происходит со мной? На далеком солнце вспышка – ия день-деньской провожу в постели; труд в газете, которую я любил больше жизни, кажется теперь утомительным и однообразным; я стал раньше уходить домой для экономии сил; кому-то уже понадобился мой рабочий стаж для начисления пенсии; в душе неведомое до сих пор смутное томление от наделанных непоправимых ошибок и впустую прожитых дней: и прошлое страшит, а будущее манит к себе. И уже не столько боишься смерти, как стать обездвиженной обузой жене; и читаешь брошюрки о разнице между инфарктом и инсультом…

Даже поздняя любовь привлекает не чувственной стороной, не концом или апофеозом, а разрозненными крохотными кусочками воспоминаний – словом, сказанным тебе, розой в дрожащей от волнения руке, даже поцелуем, который долго помнишь на вкус, юношеским ожиданием встречи, тенью колеблющейся свечи над головой…

В мире, жестоком и грубом, я вспоминаю одно: сладкие ждущие губы и глаз голубое дно.
А.Р.

Но это случается, признайтесь честно, практически с каждым стареющим мужчиной.

Влюбиться в дороге, в попутчицу, сразу —
как будто взаправду… И помнить потом
и смех её тихий, и странную фразу,
и путь её, выстланный жёлтым листом…

Влюбиться, забыться, и сразу расстаться,
и вслед ей смотреть из окна на большак…
Как всё это страстью могло показаться?
А если не страсть – то запомнилось как?

И как этот миг удивительно долог —
нежданный, сквозь годы прочерченный след:
пустой полустанок, дорога в посёлок
и в свете заката – её силуэт?

Семён Ботвинник, СПб. † 2004

Но потом постанывающее от незабытых страданий сердце даст пищу размышлениям на все оставшиеся годы. Подержать за руку, рассмотреть линии твоей ладошки, подарить милый пустячок, нацарапать четверостишие, просто посидеть молча рядом – неведомые удовольствия, которые раньше я считал за ничто, ищут повода для повторения.

Как знать, что станется со мной,
Что мне достанется…
Прошу о милости одной —
Дожить до старости.

Ещё минует этот день,
Ещё он кончится,
И будет новая ступень,
Где всё – как хочется,

Где ни тебя, ни прочих бед
И ни усталости,
И так на много-много лет
До самой старости.

И если встретимся опять —
То волей случая,
И если буду вспоминать —
То только лучшее.

Ольга Савельева

Время сжалось – и ты умудрился, отдав то, чего требовала жизнь, оставить себе часть сил и нажитый опыт, открыла возможность заглянуть в не зримую юностью суть вещей.

Счастье для стариков, если в них осталась любовь к науке, к музыке, к театру, вообще известная восприимчивость к внешнему миру… То, что человек имеет в себе, никогда ему так не пригодится, как в старости.
Виктор Гюго

…Глянь, как осень растянула свою желтизну по земле. Медленно ходи по дорожкам парка, перебирая до мелочей свою извилистую жизнь, и никуда не спеши – твоя гонка подошла к концу. Но еще есть время написать книжку, поиграть с внуком, а главное – осознать, кого любил, что же хорошего ты сделал на нашей прекрасной, обезчещенной людьми земле…

Неужели не стоило нам рождаться на свет, где судьба нам устроила этот смутный рассвет, где в синеющем инее эта сетка ветвей – словно тонкие линии на ладони твоей, где дорожка прибрежная, описав полукруг, словно линия нежная жизни – кончилась вдруг. И полоска попутная – слабый след на реке – словно линия смутная счастья – там, вдалеке…
Игорь Чиннов † 1996

Мелкие случайные победы полноты и счастья не дают

Сначала пропал бумажник. Вернее, я попользовался новенькой иномаркой не совсем по назначению, а уже на следующий день, дома, он и пропал. А у меня даже сердце не ёкнуло: найдется! А ведь в нём, не считая денег, паспорт, документы на машину, удостоверение и ещё кое-что с государственными печатями. Вернулись мы из «Максидома» – представляете себе этот сверхмагазин, по которому на электротележках товар развозят. Жена, только услышав, рванулась на улицу – чтобы в супермаркете нам любезно вернули потерю – они там все глаза проглядели, нас ожидаючи. Я пошел за ней и рядом с дверцей машины сразу увидел на видном месте свой видавший виды бумажник. Он был раскрыт, как летящая птица, показывая свое солидное нутро. День-то был выходной, а по нашему проходному двору для краткости пути тьма тьмущая народу ходит. Наверное, за минутку всего мы лишили честного человека сделать доброе дело – вернуть чужое. У нас так поступает каждый.

Знак был настолько явный, что я пронзительно понял все. Что понял, спрашиваете? Нет, братцы, почти всё вам говорю, а это уж пусть при мне останется – история-то не кончилась.

Говорю тебе на всякий случай, даже сам не знаю почему: только одному любовь и учит, что она не учит ничему. Даже на последнее свиданье, даже на последнем берегу, наперед все зная о страдании, радостным мальчишкою бегу. Тянутся весенние побеги, по лицу дожди хмельные бьют. Мелкие случайные победы полноты и счастья не дают. Ясным полднем или ночью хмурой ничего не просчитать уму. «Надо рисковать судьбой и шкурой!» – Лось трубит. И ты поверь ему. По ночам не спится – можно спиться. Падает гемоглобин в крови. Жмет давленье. Ноет поясница. Хочется свободы и любви.
Владимир Костров

«Господи, – ну дай немного развеяться, да и ничего плохого как будто не было. За бумажник кланяюсь низко, но я ведь тоже человек, а не кукла бездушная. Опять, вся-то жизнь в трудах праведных». И в другой раз прокатился на машине – да в ту ли сторону?

Прихожу сегодня в гараж – надо в автосервис и по другим делам – разрядился аккумулятор новехонькой машины. Вызвал техпомощь – мастер заводит – и за ворота, сажусь за руль – напряжение на нуль прыгает. Тут в меня входить начало, что шутки кончились. Приехал-таки в автосервис (трудно молитва шла: «Господи помилуй») – день промаялся, вернулся домой – опять поменянная деталь не желает свою функцию автомобильную выполнять. Надо снова ехать – тоже не ближний свет, да в воскресенье, когда молиться можно, а работать ни-ни! Исчезли с руки четки, отказался звонить новенький мобильник, – всё не слава Богу!

И все у меня в эти дни терялось, ломалось, не получалось, девалось, неприятности сыпались, словно из рога изобилия. «Господи!» – вспомнил я, – да как же мне до того жилось хорошо!» До того хорошо, что стал я думать – своим умом недюжинным до всего дошел, вон чего только не добился настойчивостью своей, энергией, усидчивостью.

И вдруг все труды насмарку пошли: Ты скоренько меня на место поставил. И ведь не сразу наказывал, а понемногу вразумлял, и остановил, когда волос до греха остался. Слава Богу, теперь я не принимаю

Твои вразумления за жизненные случайности. Уразумел, уразумел, Господи!

Покарай меня, Господи Правый!
Не пускай меня, грешного, в рай.
Пригрози самой лютой расправой,
но соломинки не отбирай!
Не затем она мне, чтоб в надежде
жить на некую райскую весть,
а затем, чтоб хватаясь, как прежде,
за нее, я бы знал, что Ты – есть.

Сергей Гончаренко

Вы, конечно, спросите: из-за чего сыр-бор-то? А я отвечу: седина в бороду – бес в ребро. Это мне батюшка Иоанн сразу сказал. Вот ребра поделом и болят. Да хуже могло быть, ох, хуже, как я, дурак, сразу-то не уразумел? Глупый я, глупый, а с виду умным кажусь, так батюшка говорит…

Приобретающий жену полагает начало стяжанию, приобретает соответственного ему помощника, опору спокойствия его. Где нет ограды, там расхитится имение; а у кого нет жены, тот будет вздыхать скитаясь (Сир. 36, 26, 27).

Признание
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!

Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами, и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные очи восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится – не убавится,
Что не сбудется – позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или мне это только чудится?

Николай Заболоцкий † 1958