Kitobni o'qish: «Избранное. Рассказы, основанные на реальных событиях»

Интервью с человеком из прошлого

– Здоров будь, Фанасий! Тут вот корреспондент из газеты, хочет интервью с тебя взять. Поговори с ним, – скороговоркой протараторил председатель колхоза, переступая порог. И на ухо шепнул, – Смотри не сболтай чего лишнего, сам знаешь, какие последствия могут быть.

Вслед за ним в облаке морозного тумана в избу вплыл хлюпкий парнишка, в светлым пальто из драпа и меховой шапке-ушанке с приспущенным козырьком и завязанными на затылке тесёмками наушников. Он усердно потирал замерзший нос и щёки, и, громко стуча валенком о валенок, тщетно пытался сбить прилипший снег, топчась у порога на сухой невыделанной овечьей шкуре – кожАнке.

– На крыльце голикОм надо было обмести валенки, а не в избу снег тащить, – недовольно буркнул Афанасий.

– Ну, не серчай, Фанасий, городской он, это я промашку дал, не объяснил, – попытался разрядить обстановку председатель.

Увидев образа с горящей возле них лампадой, корреспондент шепнул председателю:

– Он верующий что ли, сейчас и будет одно и то же твердить на все вопросы – "Слава Богу, хорошо!"

– Не паникуй! – шепнул в ответ председатель.

– Ну, чего под порогом топчитесь, проходте вперед! Если надолго, то раздевайтесь. Анисья, ставь самовар! – сделав вид, что не слышит шёпот вошедших, проворчал Афанасий. Пристально оглядев корреспондента с ног до головы, добавил: – Слава богу, живем хорошо! Правда, угощать шибко нечем, а картошкой с солеными огурцами накормить сможем, если не побрезгуете.

Председатель хитро подмигнул корреспонденту и вытащил из-за пазухи бутылку самогона.

– Я же говорил, у Фанасия закусь найдется! Ты Анисья не сердись, не каждый день к нам корреспонденты с району приезжают. Да и для сугреву немного надо, мороз-то вон как завернул! – обратился он к жене Афанасия.

Поставив бутылку на стол, председатель скинул с плеч тулуп и повесил его на гвоздь слева от двери. Отряхнув шапку от инея, попытался водрузить её на воротник тулупа, но подумав, положил на край лежанки русской печи, чем напугал лежащих там внуков Афанасия от средней дочери. Корреспондент последовал примеру председателя. Раздевшись, оба прошли в середину комнаты, ожидая предложения усесться за стол.

Корреспондент, словно ненароком, изучал обстановку избы, которую освещала подвешенная над столом керосиновая лампа с абажуром. В центре избы, челом к двери, стояла русская печь. Дощатая перегородка между печью и передней стеной разделяла избу на две половины. В левой половине в переднем углу под образами стояли две лавки, по передней стене – длинная, вдоль боковой – короткая, рядом с ними стол с несколькими табуретками. Справа вдоль перегородки весь промежуток от печки до окна занимала железная двуспальная кровать, покрытая покрывалом, поверх которого горкой лежали три подушки, накрытые кружевной накидкой. С торцов и сбоку кровать украшали подзоры с кружевами. Вдоль кровати и печки, от самого окна до двери на полу лежал разноцветный полосатый самотканый половик. Слева, недалеко от стола, стоял буфет с красивой резьбой по дереву, что говорило о былом достатке семьи. Рядом с буфетом, напротив печи, стояла небольшая печка – щит, соединенный с русской печью жестяной трубой, расположенной вверху под потолком. Обычно русскую печь топили утром, чтобы приготовить еду, а в зимнее время года ночью избу обогревали щитом, сжигая в нем вечером охапку дров. Вот и сейчас там потрескивали поленья.

Перед челом печи, в правом заднем углу избы, по-видимому, была кухня. Там Анисья наливала воду в самовар. Затем она зачерпнула совком красные угли в щите, всыпала их через конфорку в кувшин самовара, бросила туда щепу и несколько деревянных брусочков, сняла конфорку, нахлобучила на самовар трубу и вставила её в душник самоварника. Пламя щепы, подхваченное тягой печной трубы, загудело в самоварной трубе, быстро разжигая деревянные брусочки. В самоваре что-то треснуло, и он начал потихоньку шуметь.

Афанасий пригласил гостей к столу. Корреспондент достал блокнот и карандаш, присел на лавку к столу и приготовился записывать. Он внимательно поглядел в глаза Афанасию и  немного растерянно спросил:

– Извините, председатель все твердит – Фанасий, да Фанасий! А как правильно ваше имя и отчество?

– Дак, это у нас в деревне у всех имена перевирают, сокращают, чтобы проще обращаться друг к другу. Так сказать, чтобы время лишнее не терять! – первый раз за вечер улыбнулся Афанасий. – А имя моё – Афанасий, а отца моего звали Иван. А сами-то кто будете, для чего вам я потребовался?

– Я корреспондент газеты «Серп и Молот». Мне поручили взять интервью у передовиков в колхозах района. Вот председатель и порекомендовал мне вас. Мне известно, что вы были кузнецом. У вас была своя кузница. А когда создавался ваш колхоз, вы вступили в него, добровольно передав её колхозу. Это так? – спросил корреспондент, заглядывая в свой блокнот.

Афанасий сразу нахмурился, тяжело вздохнул, оглянулся в сторону кухни, и обратился к жене: «Анисья, ну где там ужин?»

Анисья тут же появилась из-за печи, неся в руках блюдо с горячей картошкой в мундире и тарелку с солеными огурцами. Она достала из комода три граненых стакана и три вилки, потом принесла хлеб, завернутый в салфетку. Развернув салфетку, взяла краюху в руки и, прижав её к груди, на себя, большим ножом отрезала несколько ломтей. Положила всё обратно на салфетку и ушла во вторую половину избы.

Афанасий кивнул председателю. Тот, взяв бутылку, зубами вытащил пробку и налил самогон в каждый стакан до половины. Затем первый поднял стакан и сказал: «Ну что, выпьем за знакомство!» Все взяли стаканы, чокнулись и выпили. Афанасий подвинул тарелку и миску к гостям поближе. Занюхали хлебом, закусили огурцом, дружно выбрали по горячей картофелине и стали чистить на ней кожуру, иногда дуя на обожженные пальцы. Закусили, чередуя хлеб, огурец и картошку.

– Афанасий, так что вы расскажите о своем решении вступить в колхоз? – первым нарушил молчание корреспондент.

– А что вы хотите услышать, что я не захотел, чтобы меня раскулачили и в Сибирь отправили? Вон в соседней деревне, отказался кузнец в колхоз вступать, и где он? Где его жена и дети? А у меня на то время их шесть было, и меньшей, Польке 10 лет, – резко ответил Афанасий, не реагируя на то, что председатель нервно несколько раз толкнул Афанасия ногой под столом.

Председатель  схватил бутылку и со словами: «Давай-ка повторим!» – плеснул понемногу в стаканы. Повторили. Съели ещё по одной картофелине. Корреспондент вновь потянулся за блокнотом.

– Так значит, вы теперь убедились, что десять лет назад сделали правильный выбор! – торжественно воскликнул он. – И вы целы, и семья в достатке!

Председатель с удовольствием покачал головой, вытирая пот со лба и толкая Афанасия ногой под столом. Но Афанасий, словно не замечая намеки председателя, уставился на корреспондента и спросил: "А вы видели, в каком состоянии кузница спустя десять лет? Где весь инструмент? Если требуется кузнечный ремонт, обращаемся в село! Уголь полгода назад закончился, и ни кому нет дела!"

Председатель прямо подскочил на табурете. Схватил бутылку и разлил оставшийся самогон по стаканам.

– Афанасий, выпей, да остуди свою башку. А то сейчас наговоришь, что у нас в колхозе вредители народа имеются. Заказали уже уголь, месяц назад заказали! На следующей неделе отправим подводу в район и привезём! А тебя я сколько раз просил найти толкового парня да обучить кузнечному делу. А ты: "Нет, по наряду работать буду. Старый уже!"

– А у тебя на ферме толковые есть? Говно из-под коров хорошо и вовремя убрать не могут. Коровы все по уши грязные. А молока они сколько в день дают, ведро! А домашние коровы – три ведра! Почему? – повышая и повышая голос, наступал Афанасий на председателя.

– А потому, что колхозники не добросовестно работают, абы как, время отбыли, трудодень заработали, и айда на домашнее хозяйство, на себя работать! А на себя можно и напрячься, силы то сэкономили! – вспылил председатель.

– А что для колхозника трудодень? Палочка в твоем талмуде! Что он получит в конце года на эту палочку! Шиш с маслом! Все давно уже ноги протянули, если бы не своё хозяйство! В прошлом году ни копейки на трудодень не выдали. Деньги крестьянин видит, когда своё что-нибудь продаст!– разогретый самогоном наезжал Афанасий на председателя.

– А ты будто и не знаешь, что государство нам трактор в прошлом году дало. За него мы должны рассчитаться?– словно козырную карту бросил на стол председатель.

– Трактор – это хорошо! А сколько дней в году работает твой трактор? Он больше в ремонте стоит и запчасти ждет! А народ как в прошлом веке, всё делает в ручную, да на лошадях выезжает. Косим – косой, гребем – граблями, рожь жнем – серпом, молотим – цепом. Воду коровам и ту тащим ведрами. Зять был в Москве в прошлом году на открытии какой-то сельскохозяйственной выставки, там разные машины показывали, и сеялки, и веялки, и косилки, и насосы. А где они, почему у нас их нет?

– Как рассчитаемся за трактор, так и мы чего-нибудь купим, – попытался оправдаться председатель.

– Говоришь: «Найди умного для обучения!» Да все умные ринулись в город, там деньгами за работу платят. Даже вон в селе, в стеклодувке, и то выгоднее работать, чем у тебя в колхозе! – окончательно вышел из себя Афанасий.

Председатель выплеснул в рот оставшийся в стакане самогон, соскочил с табурета, побежал к двери, схватив на ходу шапку с печи, и махнул рукой корреспонденту: «Айда отсюда, я думал, он по-человечески поговорит, а он в бочку полез!» Снял с гвоздя свой тулуп. Корреспондент тоже опустошил свой стакан и стал одеваться.

– Ну и показал ты мне передовика, он же человек из прошлого, он же частную собственность восхваляет, в бога верит!– с обидой шепнул он председателю.

– Кудай-то вы? Председатель, а чайку попить, самовар уже закипел! – обиженно спросила Анисья, выходя из-за печи.

– Спасибочки! Я уже сам закипел от твоего дурака! Теперь вот убеждать корреспондента придется, что он ничего не слыхал! – выругался председатель и, пропустив вперёд корреспондента, вышел из избы, громко хлопнув дверью.

 Белые клубы тумана, медленно оседая, доплыли до середины избы. Афанасий молча сидел на своём табурете. Приподняв голову на образа, он тяжело вздохнул и сказал: «Неужели ты это не видишь? Тогда почему ничего не делаешь?» Испуганные пацаны круглыми глазами смотрели с печи на деда, не понимая, что произошло. Анисья подошла к Афанасию, положила руки на плечи, прижалась к его спине.

– Всё он видит! Это испытание всем нам, за грехи людские …

– Человек из прошлого! – воскликнул Афанасий. – Посмотреть бы, какие вы будете в будущем… А самогон-то у него паршивый! – и с досадой он отодвинул стакан на середину стола…

Примечания:

ГолИк – веник из тонких березовых веток без листьев (голые ветки).

КожАнка – высушенная невыделанная шкура овцы, используемая в качестве коврика для вытирания ног на входе в избу.

Чудотворная икона

1. 1952 год

 Анисья уже несколько дней не вставала со своей кровати, стоящей в чулане. Через ткань полога она слышала приглушённые голоса двух своих дочерей. Анна с двумя сыновьями жила с ней, а младшая – Пелагея – пришла на выходной, навестить мать. Сейчас они на кухне пьют чай и обсуждают состояние её здоровья. Ждут её смерти, со дня на день. Анисья тяжело вздохнула, попыталась повернуться на другой бок, кровать скрипнула.

"Мам, может чего подать? Чайку, может, выпьешь?" – спросила Пелагея, появившись между раздвинутыми занавесками полога. Она с жалостью и состраданием смотрела на мать.

"Нет, ничего не хочу, – с трудом ответила Анисья, но тут же, словно вспомнив что-то, спохватилась. – Хотя, стой, сделай для меня одно дело! Присядь! Сейчас расскажу тебе одну историю, мать мне перед смертью рассказала, и я должна передать это именно тебе".

Пелагея покорно опустилась на табурет, стоящий рядом с изголовьем.

Мать, словно собираясь с мыслями, немного помолчала и продолжила: «Нашу Икону Казанской Божьей Матери знаешь! Икона не простая, икона чудотворная. Попала она в нашу семью давно, больше двухсот лет тому назад. Старец больной забрёл в деревню и попросился на ночлег. Все соседи отказали, мол, не ясно, какая хворь его разбирает, ещё и нас заразит. А тогда и чума на юге свирепствовала, и холера время от времени появлялась. Да и вшей на таких бродягах всегда полно было».

Мать замолчала, закрыла глаза, и, отдыхая, погрузилась мыслями в то далёкое прошлое. Пелагеи даже показалось, что мать заснула. Но как только она попыталась встать, та схватила её за руку, и продолжила рассказ:

«Наши предки пожалели старца и пустили. Он-то и оставил эту икону и поведал о её чудотворном свойстве. А случилось это так. Старцу к вечеру совсем худо стало. Подозвал он хозяйку и попросил стакан с водой и ещё один, пустой. Воду из одного стакана он перелил в другой по желобку на обратной стороне иконы. Выпив эту воду, он лег на скамью, положил икону на грудь и, развернув пожелтевший листок бумаги, начал читать написанную там молитву. Закончив чтение, он подозвал хозяйку и говорит: "Передал я свою судьбу в руки Господа, теперь Он либо излечит меня, либо заберёт к себе, всё в Его руках. Возьми икону и лист с молитвой. Икона может излечить тяжелобольного человека. Но если болезнь неизлечимая, больной умирает быстро и лёгкой смертью. Это моя плата за ваше гостеприимство и доставленные мной хлопоты. Как пользоваться, ты видела, если неграмотная, постарайся выучить наизусть молитву "Живые помощи". Если к утру умру, отвезите моё тело в сельскую церковь, а поправлюсь, тихо уйду, не буду больше надоедать вам. Священнику, да и злым вашим соседям об иконе ничего не говорите, она вашему роду неоднократно послужит, берегите её и передавайте по наследству каждый раз младшей дочери". Никто не слышал, как старец ночью ушёл. А в полдень поп на дрожках подъехал, и долго добивался, куда делся старец и была ли у него икона».

Анисья отдышалась и продолжила: «Вот эта и есть та самая икона, прятали её наши предки и от попа, и от соседей. А мне её пришлось прятать от коммунистов. Помогала она, не раз. Помнишь, в сороковом отец болел сильно, чуть не помер. Эта икона тогда на ноги его подняла. Боялась я тогда этот обряд делать, вдруг помрёт, ведь себя в его смерти винить бы стала. В сорок втором повторилась история, но, увы, Господь забрал его в этот раз. Одно успокаивало, врач сказал, что легкой та смерть была, а могла бы на годы растянуться, мучая и его и нас».

Мать помолчала и, жалобно взглянув на дочь, попросила: «Ступай, принеси два стакана, с водой и пустой. И икону, там же на иконостасе в белой тряпочке свернутый в трубочку листок с молитвой. Я сама всё сделаю, чтобы ты не винила себя. Помру, икону и листок с молитвой себе в наследство забери, а дом пусть Нюшке останется, куда ей одной с детьми деваться. Знаю, что у тебя жильё никудышное, да с мужем тебе повезло, хоть и инвалид войны, а руки на месте! Построитесь!»

2. 1962 год

Этот десятилетней давности разговор с матерью вспомнился Пелагее слово в слово, словно только что вышла из её чулана. Она стояла у кровати, на которой лежал привезённый из больницы муж. Опухший, бледно-синий, пальцы рук распухли, не сгибаются, ни пить, ни есть сам не может. Врач сказал: "Не жилец. Протянет ещё неделю – другую… Пусть хоть последние дни в уюте душа отдохнёт!" А ей каково! Как теперь жить, четверых детей растить? Двое в школе, двоих к свекрови отвела, чтобы в больницу съездить.

"Коля, Коля! Что мне с тобой делать, какому богу молиться… Да, богу молиться! Не зря же вспомнилась материнская легенда. Икона-то, вон, в красном углу. Пока детей нет, надо действовать".

Пелагея зажгла лампадку около иконостаса, перекрестилась, взяла икону, слила по ней воду в стакан, напоила мужа, положила икону ему на грудь. Он закрыл глаза, словно уснул, а на лице застыла гримаса от боли. Достав из узелка свернутый в трубочку листок с молитвой, вполголоса принялась читать: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. … Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него.»

Огонёк на лампадке затрещал и заколыхался, словно от дуновения ветра. Пелагея, взглянув на лампадку, перекрестилась и продолжила чтение. Где-то в её подсознании резко возникло понимание всего своёго бедственного положения, чувство безысходности и тоски сдавило душу. Слёзы непроизвольно потекли по щекам, падая крупными каплями на ее руки и на текст молитвы.

"…ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих…"

Она верила каждой строчке, хотя иногда и не понимала смысл прочитанного. Страх потерять опору в жизни, лишиться любимого человека исчезал. Вера в чудо с каждым словом молитвы укрепляла в душе надежду об исцелении мужа.

"… и услышу eго: с ним есмь в скорби, изму eго и прославлю eго, долготою дний исполню eго и явлю eму спасение Мое".

Муж спал, тихо посапывая. Уголки его опухших губ слегка приподнялись, Пелагее даже показалось, что он улыбнулся.

Хлопнула входная дверь, дети пришли из школы. «Галя, дочка, сбегай к бабушке за младшими, сейчас щи из печи достану, будем обедать», – тихо сказала Пелагея, тяжело вздохнула и уголком платка вытерла слёзы.

3. 2012 год

Пелагея умирала. Ледяной могильный холод пронизывал всё её тело, сковывал мышцы и суставы, и даже мысли в голове текли медленнее, наслаиваясь одна на другую. А думала она последние дни много, вспоминала молодость, родителей, мужа, детей. Много воды утекло за девяносто два года. А что хорошего было в её жизни? Надежда на лучшее преследовала её все годы: "Вот-вот и будет легче, ещё чуть-чуть и избавимся от долгов…" Периоды надежды чередовались с моментами полного отчаянья.

Война, в село вошли немцы! Жених погиб на фронте!

Победа. Свадьба с Колькой, инвалид, без ноги, но работящий. Появились дети.

Сталин умер! Все в трауре.

Муж при смерти, а на руках четверо детей, мал мала меньше. Ей тогда показалось, что всё вокруг рушится, земля уходит из-под ног, впереди пропасть… Вспомнила она тогда и Боге, и о материнской легенде про икону. И ведь помогло, поправился тогда муж, да и ещё двадцать лет прожил, подняли вместе детей, выучили и в люди отправили.

«Давно это было, вот уже тридцать лет одна, мужа схоронила, потом старшую дочь. Остальные дети разъехались, у каждого свои семьи, своя жизнь. Заезжают периодически, да и в отпуск в родном доме поживут немного, иногда с внуками. Веселье, шум, гам!  Не радует уже это. Отпуска заканчиваются быстро, а когда все разъедутся, наступает могильная тишина и кажется, что время останавливается. Дни становятся длинными, ночи бесконечными, тоска злее. Заботятся дети, конечно, о матери, холодильник-то, вон, полон, чего только там нет, раньше-то и не мечтали о таких продуктах. Только зачем мне одной всё это! Лет пять назад хоть соседка заходила, чайку попьёт, новости деревенские расскажет, а сейчас один собеседник – телевизор, двадцать четыре часа в сутки работает. В углу стоит, как раз под иконой. Вот, то с ним поговоришь, то с иконой. Сейчас сын по телевизору смотрит какой-то фильм, узнал, что мать больная – приехал. Может ему про икону рассказать, да попросить воды принести? Да зачем это, устала я жить».

Пелагея с трудом оторвала голову от подушки, протянула руку в сторону иконы и прошептала: «Ты и так поможешь мне помереть». Она попыталась перекреститься, потянув правую руку ко лбу, и от этого её голова затряслась от напряжения. И вдруг, резко вздохнув полной грудью,  она обмякла. Голова упала на подушку, а рука повисла плетью, не удержавшись на краю постели. Сын, услыхав шорох, встал со стула, подошёл к матери и положил её повисшую руку на грудь. Её бледное лицо отражало спокойствие и смирение, а губы, провалившиеся в беззубый рот, выпустив несколько воздушных пузырей, застыли в улыбке…

А ты покажешь мне чаек?

В середине сентября на променаде Светлогорска появилась странная парочка. Это были пожилые, скромно одетые мужчина и женщина.  Каждый день после обеда они медленно, поддерживая друг друга, спускались по лестнице к солнечным часам, тихо проходили до ближайшей свободной лавочки и, присев на неё, молча смотрели на море. Волны с белыми барашками пены шумно накатывались на берег. Вдали, где-то на самом горизонте, иногда появлялись силуэты проплывающих мимо кораблей.

Отдохнув, женщина поднималась, подходила к ограждению и махала рукой, подзывая чаек. Те, словно ждали её сигнала, тут же начинали кружить над её головой, образуя кричащую птичью карусель. Женщина доставала из сумочки кусок хлеба, завернутый в салфетку. Отламывая от него небольшие кусочки, подбрасывала их вверх. Чайки в воздухе налету хватали этот кусочек и уходили на следующий круг, не нарушая порядка в хороводе.

В это время, обычно грустное выражение лица женщины, словно оживало и озарялось счастливой улыбкой. Иногда женщина клала кусочек хлеба на ладонь и вытягивала руку перед собой. Одна из чайка, пролетая рядом, хватала клювом кусочек прямо с ладони, что вызывало у женщины дополнительную радость. Затем женщина стряхивала хлебные крошки с салфетки под ноги, где уже с нетерпением, толкая друг друга, ворковали голуби. С радостной улыбкой она возвращалась на лавочку.  Мужчина с нескрываемой любовью наблюдал за женщиной, невооруженным глазом было видно, что это тоже доставляло ему огромное удовольствие.

Они ещё какое-то время смотрели на море, пребывая в радостном волнении, потом тихо уходили в город, поднимаясь по серпантину. Со стороны их можно было принять за  супружескую  пару, прожившую в любви и верности много лет, и никто не догадывался, что это брат и сестра.

История их семьи началась в 1938 году. Виктор, отслужив на флоте и вернувшись в село, сразу сделал Дарье предложение. Сыграли свадьбу, быстро обзавелись двумя сыновьями. Счастливую семейную жизнь прервала война. Виктор ушел на фронт, попал в свою стихию – на Балтику.  А уже в сорок третьем, вернулся домой инвалидом третьей группы, весь израненный и обожженный.  Победу праздновали впятером,  родился третий сын, Андрей.

Откладывая понемногу с пенсии по инвалидности, скопили необходимую сумму, купили корову. Виктор работал слесарем в колхозном гараже, Дарья в поле. На трудодни получали скудный набор производимых колхозом продуктов. Мальчишки росли, то обувку новую надо купить, то одежку. Жили бедно.  Кормила корова и огород.

Но Виктор мечтал о дочке, и в 1949 году Дарья опять забеременела. Все признаки указывали на то, что будет девочка – живот не выпячивался вперёд, а по всему телу  появились пигментные пятна. Виктор боготворил Дарью. Он чаще стал её обнимать и целовать. А ещё любил гладить ей живот и разговаривать с девочкой, он ей и имя уже дал – Танюшка. И Дарья отвечала Виктору взаимной любовью.

И мальчишек Виктор любил, игрушки им сам мастерил, несмотря на обожженные руки, чаще всего – парусники и пароходы. И о море часто рассказывал. Бывало, лягут спать, а мальчишки ему: "Тать, расскажи про море!" И до полуночи слушают истории про бури с ураганами, про огромные волны, про диковинных рыб, про горластых чаек.  Умел отец рассказывать.  Андрей, хоть и мал совсем был, но очень хорошо запомнил эти рассказы.

Неприятности в семье начались внезапно. Вначале околела корова. Затем авария трактора, который Виктор ремонтировал. Виктор не лег в больницу, пропустил очередное медосвидетельствование. Инвалидность сняли, пенсию отменили. Все это сильно подействовало на Виктора, он стал грустным, раздраженным.

Узнав, что роды прошли удачно, Виктор с друзьями зашли в чайную, выпили за здоровье дочери по рюмке водки. Виктор пил редко, а тут раззадорили друзья, пришлось повторить. Разговорились. Друзья посмеялись, что теперь Виктор ни какой не инвалид войны, а такой же, как и они – забулдыга.  Виктор вспылил, и в сердцах со словами: "Они дождутся второго Кронштадта!"– погрозил кулаком в сторону Москвы.

На другой день "черный воронок" увез Виктора, Его обвиняли в угрозе свержения власти.  Не дождавшись суда, он умер в застенках Лифортово, не выдержало сердце.

Дарья тяжело перенесла известие о смерти мужа. Она обвинила в произошедшим родившуюся дочь, мол, из-за неё Виктор пошел в чайную. Дарья за одну ночь постарела лет на десять. Она, словно потеряв рассудок, заявила, что хочет, чтобы Таня умерла, легла на кровать и не вставала несколько дней. Её неподвижная поза и неморгающий взгляд в никуда напугал детей. Два старших брата сбежали из дома и жили в шалаше, питаясь печённой в костре картошкой, вырытой на колхозном поле.

Андрей, всем сердцем полюбивший Танюшку еще до рождения, не оставил её одну с обезумевшей мамой. Он стал для Тани нянькой. Он кормил её молоком из бутылки, пока оно не кончилось. Когда Таня в очередной раз раскричалась, а мать, не обращая на неё внимания, лежала на кровати, Андрей вспомнил, как в селе часто подкармливают грудных детей, сунув в рот завернутый в марлю намоченный молоком хлеб. Не найдя дома хлеба, Андрей пошёл к соседке и попросил у неё кусочек. Дома он нашел пожелтевшую марлю, которой мать процеживала молоко. Затем откусил кусок хлеба, тщательно его разжевал, и выплюнул на марлю, кучка показалась маленькой. Он откусил еще кусочек и снова разжевал. Добавив вторую порцию в марлю, он свернул её в кулек и закрутил жеваный хлеб в шарик.

Таня во весь голос кричала в своей зыбке. Смочив своей слюной шарик, он сунул его ей в рот. Таня замолчала, смешно подвигала губами и подбородком и присосалась к марле, громко чмокая от удовольствия. Андрей с улыбкой смотрел на сестру, придерживая рукой марлю. Это маленькое хрупкое беззащитное создание вызывало в его сердце трепетную дрожь.

Вдруг Таня громко заплакала, марлевый шарик выпал изо рта, а из зыбки пошел неприятный запах. Андрей все понял. Он видел, как в таком случае поступала мама. Он достал чистую пеленку, расстелил ее на своей кроватке. Достал из зыбки кулек с Таней, положил рядом и развернул пеленку, она была мокрая и грязная. Отворачивая нос и стараясь не дышать, он вытер Таню чистой тряпочкой. Передвинул её на новую пеленку, и попытался свернуть, как это делала мама. Кулек получился не очень аккуратный, Андрей переложил его в зыбку и стал качать. Таня уснула.

Когда на другой день он опять попросил хлеб у соседки, та забила тревогу. Она пришла к Дарье, и они долго разговаривали. Обе поплакали. К Дарье вернулась жизнь, но не любовь к дочери, Таню она словно не замечала.

Все детство у Тани самым близким человеком был Андрей. Он кормил и поил её, одевал и обувал, выводил на прогулку, укладывал её спать. Когда она просила рассказать сказку, рассказывал о море, как это делал отец.  И она тоже полюбила море и чаек.

Он водил её к развалинам церкви, где они кормили голубей. Однажды там появился белый голубь.

"Чайка, чайка прилетела!" – радостно закричала Таня.

"Это не чайка, а голубь" – поправил он.

"А ты покажешь мне чаек?– жалобно спросила она.

Андрей кивнул.

"Обещаешь?" – ласково заглядывая ему в глаза, спросила Таня.

"Обещаю!"– ответил он.

 А в десятилетнем возрасте Таня переболела менингитом, что повлияло на её рассудок, она  замкнулась в себе, постоянно грустила, но с интересом слушала только морские рассказы.

"Ты покажешь мне чаек?"  – спрашивала она каждый раз, когда Андрей шел с ней гулять, сделав домашнее задание и необходимую работу по дому.

"Покажу"–  говорил он.

"Обещаешь! – недоверчиво спрашивала она.

"Обещаю!" – говорил он. И она, радостно улыбаясь, крепко обнимала его за шею.

Старшие братья после армии разъехались по стране. После школы Андрей окончил военное училище, служил офицером. Таня жила с мамой. Все деньги он отправлял им. После увольнения вернулся домой. И вот ему представилась возможность привезти Таню на море, по которому их отец ходил в боевые походы. Вот тут она и увидела настоящих чаек.

Примечания:

Зыбка – это детская подвесная кроватка, в которой выросли десятки поколений наших предков!