Kitobni o'qish: «Рассказы Иванова-Петрова»

Shrift:

* * *

Житейские истории про зверей и людей

Фиалковые истории, то есть несколько мясистые

Новая мама

Как-то раз произвел я эксперимент по созданию альтернативной истории. Сразу – с человеком. Тут же скажу что не от большого ума, а по чистому недомыслию, и успокою, что всё, в общем обошлось без последствий. По крайней мере для испытуемого. Мне слегка досталось – но, я считаю, поделом.

Началось всё так. Когда сыну было года три, мы с ним ходили гулять по нашему городку. Ориентировался он тогда очень плохо – что само собой разумеется. И вот как-то вышли мы из дома, гуляем, а он что-то набыченно бурчит. Чего-то ему мама не дала съесть или поиграть, что-то не так одела – в общем, бунт на корабле. Плохая мама, говорит. Вот тут меня и осенило.

Не успев сообразить последствий, я тут же бухнул: «А хочешь, мы к другой маме пойдём?». Сын пожелал узнать, как это осуществимо. Я развил перед ним идею, бесстыдно заимствованную из «Иронии судьбы» – видишь, говорю, какие дома вокруг одинаковые стоят, какие улицы похожие. А внутри, говорю, похожие квартиры. И можно среди всех этих одинаковых коробок найти такую, где все как у нас, и даже мама почти как наша – похожа, по крайней мере. Но, может быть, тебе больше понравится.

Сын по природному трезвомыслию заопасался – а точно новая мама будет нам рада? А игрушки там есть? А кушать нам будут давать? Я его уверил, что новая мама будет весьма рада его увидеть, и он сразу отличит ее от настоящей. Вот мы уходили, мама (старая) была сердитая и усталая, а придём мы к новой маме – она очень обрадуется, увидев нас, сразу бросится сыночка обнимать и кормить. Насчет игрушек я высказался так, что они будут точь-в-точь как те, что остались у старой мамы. Ты, говорю, ни малейшего отличия не найдешь. В общем, всё будет отлично. Только – предлагаю – не надо новой маме говорить, что она – новая. Ей обидно будет.

Сын согласился, хоть и с некоторой опаской. Я вывел его к нашему дому, но с другой стороны, что называется, отвёл глаза. Он с интересом осмотрел подъезд, счёл его похожим на наш старый, изучил лифт, также найдя сходство удовлетворительным. Мы открыли дверь, и – как я и предсказывал – новая мама оказалась очень хорошо расположена к ненаглядному сыночку, ласково его раскутала, не ругалась, покушать предложила. После вкусного обеда он побежал – не играть, а сравнивать. Примерно через час исследовательской работы он подошел ко мне и, слегка таясь, сказал, что игрушки, действительно, очень похожи, но не его. Точно, он проверил.

Тут я заинтересовался – как это возможно? Однако различия были неопровержимыми. В новом доме паровозик стоял не на столе, как всегда, а был закинут за диван и на нем были царапины, которых раньше не было. Краски были более изрисованы, чем в старом доме, некоторые карандаши невозвратно потеряны, чего в старом доме они себе не позволяли. В общем, число отличий было велико, сын, захлебываясь, излагал мне их, а мне почему-то стало тревожно.

Я спросил, как ему новая мама. Он ее очень одобрил, сказал, что она нравится ему значительно больше, чем старая. Так что он решил – жить мы теперь будем здесь, у новой мамы. Особенности человеческой психики стали меня слегка пугать, и я поинтересовался, не слишком ли новая мама отличается от старой внешне. Нет, говорит сын. Не слишком. В самый раз. Новая немного моложе и красивее, а в остальном самым приятным образом похожа на старую маму, а главное – намного добрее и заботливее, чем старая. Так что, пап, давай здесь жить останемся.

Что делать, пришлось крутить волыну в другую сторону. Я отозвал сына в сторонку и поговорил с ним, как мужчина с мужчиной. Я полностью признал его правоту – новая, конечно, получше будет, тут нет никаких сомнений. Но возникает нравственный момент. Мы уже несколько часов здесь находимся. Вот и обед уже прошел… А старая мама в старом доме, наверное, волнуется. Представляешь, как ей будет одной, без нас? Сын слегка озаботился проблемой, но в целом был не готов отказаться от сладкого житья у новой мамы ради туманных моральных рассуждений. Я еле его уговорил во время вечернего гуляния зайти к старой маме – ну хоть для приличия, попрощаться, что ли. Пожалеть ее. Как она, бедная, без нас будет? Изождалась ведь…

Кряхтя, сын согласился. Мы оделись и вышли на вечернюю прогулку, попетляли по городку и подошли к дому с фасада, с привычной стороны. Молча поднялись на похожем лифте к похожей квартире, где нас встретила изрядно отдохнувшая и повеселевшая старая мама. Сын с достоинством воспринял ужин и остался им доволен. Потом с большим интересом поиграл в старые игрушки, временами указывая мне на их скрытые достоинства, которые в тех, ну – ты помнишь – новых игрушках были отражены в недостаточной степени. Затем тихо спросил меня, когда мы пойдём обратно к новой маме. Я сослался на усталость и поздний час – пора спать ложиться, а не гулять. В общем, уложил его.

На следующий день воспоминания потускнели. Я несколько раз лихо увернулся от разговоров о новой маме и старался пореже об этом вспоминать. Сын смирился – в конце концов, всё, что происходит с ведома папы, является правильным и легальным. Нету новой мамы больше – ну что ж, старая тоже неплоха. Воспоминания пропадали, и через пару дней я уверился, что он всё забыл.

В целом эта история так и закончилась – со временем все воспоминания изгладились и история с альтернативным домом и альтернативной мамой совсем забылась. По большому счёту – так. Но мне, как зачинщику и горе-инициатору, от судьбы полагалась некая оплеуха. Моя судьба – дама аккуратная, хоть кривая, так что не замедлила.

В ближайшие выходные нам позвонила тёща и, естественно, пожелала поговорить с внучком. Внук с восторгом рассказал ей о последних свершениях. И на одном из первых мест в списке стояло – «Мы с папой ходили к новой маме! Мне очень понравилось! Она добрая и красивая!»

Тёща потом подзывала к телефону жену и пыталась выяснить в осторожных выражениях – что же случилось? А потом жена – в несколько менее осторожных выражениях – выясняла этот вопрос со мной. Я уже не помню, какую альтернативную историю я на этот случай придумал. Может быть, именно эту.

2005

Автор перед зеркалом

То, что пишет автор – образ его… ну, скажем, лица. Понимая это, автор предварительно советуется с зеркалом. Смотрит – нос. А что? очень хороший нос! Просто отличной лепки!

Он приближает лицо к монитору – смотрите! Вот какой у меня нос. – Гробовое молчание, после чего один небрежный читатель замечает: это чё, нос такой?

Автор в панике суетится перед зеркалом, силясь найти выгодный ракурс. Случайно касается монитора большим пальцем. – Град комментов. Палец! Точно подмечено – как точно! Настоящий большой палец! У меня такой же. Отличный палец. Давай, давай, покажи еще что-нибудь!

Самодовольно улыбаясь, автор торжественно подносит к монитору указательный. – Никакой реакции. Через два дня он обнаруживает в чужом журнале запись – «Автор этот показывает какой-то огурец, говорит, что палец… Дурак, наверное».

Отчаявшись и запустив между бровей глубокую вертикальную морщину, автор прижимается к монитору пылающим лбом. – Четыре страницы комментов за 20 минут. Пиши еще! Передом повернись! Молодец! Давай дальше!

Автор, дичась, отбегает к зеркалу – проверить, всё ли в порядке.

2006

Падение камня

– Послушай, может быть, падение камня все же можно объяснить силой тяжести, притяжением масс камня и земного шара?

– Перестань молоть чушь. Ты ж учился, стыдно… Ясное дело, падение камня обусловлено низким его рейтингом относительно пиар-компаний более высоко взлетевших объектов. Падения как такового не существует – есть лишь расположение объектов на разной высоте относительно друг друга, что объясняется рекламными усилиями тех или иных социальных групп, в своих целях описывающих данный объект как высокий, высоко расположенный.

– Нет, ты погоди. Я тут нашел на чердаке в старом доме древний учебник физики, там довольно внятно написано…

– Ты не имеешь познавательного права использовать доказательства из книг по физике. Эволюционная эпистемология давно показала, что физика вымерла примерно в 22 веке, последний физик скончался… если память не изменяет… в 2157 г. То есть сравнительная жизнеспособность физики – и прочих наук так называемого нерекламного цикла – оказалась столь низкой, что они не выдержали конкуренции с новыми науками. Не имеет никакого смысла вникать в их доказательства и построения – поскольку вся эта система знаний в целом доказала свою нежизнеспособность.

– Но послушай, ведь если принять те допущения…

– Хватит болтать. Бери ведро и беги – до выдачи дневной воды осталось всего ничего. Пропустишь – все будем сидеть без воды до завтра. А я пойду на крыс поохочусь, в доме совсем нет мяса.

2008

Разговор в автобусе про головы

Женщина спокойно говорит в трубку:…Ну что же вы, нет, так не поступают. Я верю вам, что умерли… Конечно, верю. Но надо отрубить им головы и привезти показать. Ну что вы, нет, иначе деньги нельзя получить, что вы, так не делают… Я понимаю, что уже зарыли. Да, конечно – выкопайте, отрубите головы… Да, и привезите, можно в пакете. Тогда получите деньги. Да, именно так поступают, я понимаю, что вы не знали, но это общее правило.

* * *

Весь автобус внимательно слушает. Лица сосредоточенные. А чего же? Ну в самом деле, мало ли, как жизнь повернется. Кто же знает, как правильно, а тут – опыт, надо знать на всякий случай. Значит, головы отрубить и в мешок, а то деньги не дадут.

Закончив разговор, женщина замечает направленные на неё взгляды. Некоторое время молчит, сосредоточенно роется в сумке. Потом, коротко взглянув и обнаружив незатихший интерес, в пространство – объясняет: им продали цветы, они у них погибли, они хотят вернуть деньги.

2009

Экономисты с финансистами

Остановка. Рядом ларёк. Подходит женщина несколько бомжеватого вида, спрашивает сигареты какой-то марки. Ларечница невнятно указывает.

– А что подорожали? Еще два дня назад у вас покупала – дешевле были.

– Так кризис.

– Я ваш постоянный покупатель. И раз кризис – должны же дешеветь, а то вы прогорите.

– Раз кризис – должны дорожать, а то мы прогорим.

– Да? Вы что думаете, я – бомжиха? Если хотите знать, я работала экономистом в НИИ (невнятно). Я точно говорю, при кризисе товары должны дешеветь. Вы неправильные цены поставили!

Ларечница в ярости высовывается из окошка наполовину, едва не упираясь в разъяренное лицо бомжеватой покупательницы:

– Что? Думаете, я все время вам тут сигаретами торгую, с рождения? Между прочим, я финансовый аналитик, специализировалась на динамике капитала в… рынка… (невнятно)…

2009

Чистота нравов

Трясясь в разбитом уссурийском автобусе, медленно петляющем меж сопками от самого Владивостока, я невольно наблюдал картину ухаживания. Сиденья в автобусе смотрели назад, и двадцать теток с оловянными глазами, каждая с корзинкой на коленях, смотрели назад, а на пустой задней площадке, на огромной автобусной шине, расположились – портовая проститутка и пьяненький морячок. Дама, видимо, была не до конца уверена в том, что клиент не сорвется, и потому хрипло смеялась и пыталась заглубить руку партнера себе под подол. Сидели они рядом, бок о бок, так что требуемое движение выворачивало руку в немыслимых местах – морячок вырывался, мутнел, икал, матерился, ему было жарко и плохо. Злая перебранка вновь сменялась хриплым смехом, и тянулось это часа полтора, пока автобус не остановился в промежуточном сельце – чтобы пассажиры могли размять ноги, а местные жители присоединились к поездке в славный Уссурийск. Пассажиры – тетки из окрестных деревень – разбрелись по пустой площади, запертой деревянными заборами и витринами магазинов с огромными замками на дверях. Очень хотелось курить и по возможности убрать с глаз пустынную площадь. Рядом у забора росли редкие кусты, я зашел в них, достал беломорину… За кустами виднелась глухая, без дверей, сторона автобуса, который закрывал происходящее от площади. Там, у автобуса, слышалась какая-то возня, и сдавленный женский голос шептал: «Не надо, ну не надо, увидят же, неудобно…». Я решил покинуть свою позицию и уйти на лысую площадь, и тут в прогале кустов увидел – ту парочку, моряка и проститутку. Они стояли у задней стены автобуса, он протягивал ей вскрытую пачку сигарет, приговаривая: «Да я же знаю, что тебе невмоготу, ну покури, здесь не видно…».

2004

Бабочкарий

Вы, наверное, помните: – Бэрримор, кто этой ночью так жутко выл на болотах? – Ваша жена, сэр. Свозили бы вы ее на море.

Жена моя, устав выть на болотах – это утомляет, если вы не знали, – нашла выход. Она решила купить бабочкарий. Потрясающая возможность. Тропические бабочки в вашей комнате. Вихрь красок и запахов лета под вашим потолком. Заменяет Таиланд и полЕгипта с Мальтой впридачу. Настроение становится тропическим, жизнь удалась, стоит гроши. Долго ли, коротко ли, но она перевела деньги и радушный доставщик привез ей купленный бабочкарий.

Мне были поручены технические детали по сборке и размещению готового продукта. Сначала я пошел и купил такую сетчатую фигню, типа как бы клетки, по виду напоминающей переноску для кошек, но более хилую – это дело должно висеть и содержать ферму бабочек. В магазине фигня продавалась в виде вместилища для одежды, которую нужно стирать. Но вполне годится для бабочек.

Потом я приладил этот кусок пространства, ограниченный сетчатой ниточкой, на палку. Кусок пространства висит, свободно покачиваясь. Внутрь него был помещен некий фирменный цилиндр, типа скрученной целлулоидной пленки. На дне цилиндра – разноцветные пластмассовые комки, это гидрогель. Типа цвет нашей земли. В центре мои суровые мозолистые руки пронизали цилиндр пластмассовой палочкой с диском – самой сложной деталью бабочкария. В диске – отверстия.

Теперь решающий момент. Бабочкарий включает малую картонную коробочку, куда трепетные руки сотрудников фирмы положили куколки бабочек. Целых три. Одна зеленая и ребристая, а две коричневатых и в шипиках. Каждая куколка мало что собрана, избрана и помещена, к ней еще приклеен пластмассовый крючок. За эти крючки куколок надо развесить, продев в дырочки упомянутого выше диска.

Бабочкарий готов. Вниз головой висят три куколки. На крючках. Внутрь сунута пластиковая сетка до дна. Замысел прост. Бабочка вылезает и висит, цепляясь за собственную куколочную шкурку, силясь понять, где она и расправить крылья. Потом она падает, суматошно цепляясь за пластиковую сеточку, по которой медленно сползает на дно бабочкария.

Читая инструкцию к прибору, заменяющему Турцию, Таиланд и прочие земли, закрытые очередной казнью апокалипсиса, я обнаружил строки, включающие мудрость Библии, Корана и всех буддийских заблуждений, а также чуждые нам учения Конфуция и Лао-цзе.

Там рассказывалось, что после рождения каждой бабочки следует вымыть весь бабочкарий. Потому что после вылупления бабочка обкакивается. Потом порядочная бабочка должна ободриться, расправить крылья и взмыть в небо, используя в качестве последнего цилиндр бабочкария. Подождав, можно приступать к кормлению бабочки. Для этого, легко ее придерживая, надо чем-то тонким расправить ей хоботок, раскрутить его, размотать, поскольку в естественном состоянии он собран в тугую спираль. Затем раскрученную бабочку следует поместить кончиком хоботка и передними ножками в каплю специального бабочкиного корма, заботливо предоставляемого вместе с прочей пластмассовой лабудой бабочкария. Правильно раскрученная бабочка перестает нервничать и начинает сосать сироп.

В этом месте дюжинная инструкция бы заканчивалась, оставив читателя наедине с его бедами. Но читатель инструкции, он же пользователь бабочкария – вполне реальный человек. Подумайте, каково ему. Он собрал своими мозолистыми руками и целлулоидный цилиндр, и этот диск, и эту палочку, он продел куколок за крючочки. Он сидит перед бабочкарием, видя тихо раскачивающиеся мгновения своей жизни, думая о том, сгниют ли гусеницы, засохнут – или вылупятся, покинув оболочку. И упадут на дно бабочкария. А потом? Что потом?

Инструкция не оставляет читателя в бедственном его состоянии, не оставляет его сидеть, понурясь, в ожидании вылупления, вспоминая личиночную его жизнь со всеми неловкостями и недоработками. Инструкция дает надежду. Она сообщает, что случится потом. Я не буду говорить это своими словами. Вы должны прочесть это в точности так, как сказано в этой инструкции:

«Если при рождении бабочка упала вниз и не расправила крылышки, значит, бабочка была слабой».

Сообщается, что крылышки уже не расправятся.

Я называю это знанием.

2020

Зоологические истории

Правила безопасности и этичность поведения

В начале 80-х годов поехал я в экспедицию в Приморье вместе со своим шефом, старшим научным сотрудником, именовать которого подобает Николаем Гавриловичем Кознышевым. Будучи главой экспедиции, Николай Гаврилович распорядился, чтобы я ни в коей мере не терялся в тайге, нарушая отчетность а, напротив, экскурсировал неподалеку от него. Однако в лесу соблюдать эту максиму весьма сложно, особенно – если не просто ходишь а, к примеру, собираешь редких жуков, переворачивая валежник и ползая вокруг пней. Поэтому Николай Гаврилович издал приказ по экспедиции: буде один из нас потеряет другого из виду, в панику не впадать, а кричать погромче, давая тем криком направление ищущему.

Как понятно, пройдя километров 15 и достигнув заповеданного места, удобного для лова, мы вскоре разошлись и потерялись. Я обнаружил этот факт, подняв голову от одного из пней и не обретя Николая Гавриловича в радиусе 20 метров. Вокруг стояла стена кустов… Верный долгу, я прошел несколько десятков шагов, надеясь увидеть Кознышева, вышел на край какой-то светлой прогалины, утвердился на невысокой кочке и что было сил заорал: «Никоо-о-олаа-ай Гаа-аври-илоович!!». Тут же у меня под ногами послышался слабый стон и треск веток. Опустив глаза, я увидел Николая Гавриловича, лицом бледного и свирепого, который слабо шевелился, сидя на пятой точке.

Придя в себя и оправившись от последствий акустического удара, Кознышев отчитал меня: не следует так орать, когда старший коллега, можно сказать, в двух шагах, причем отнюдь не следует крадучись подходить к доценту и старшему коллеге сзади, когда тот, ничего не подозревая, разглядывает старые ходы короедов, и неожиданно орать ему в ухо, стремясь вызвать сердечный приступ. Это неэтично.

На следующий же день я учел указания руководителя. Вместо того, чтобы упираться глазами в жуков, я приглядывал за его перемещениями, стараясь не теряться, и вовремя появляясь в поле его зрения, когда он начинал подавать признаки беспокойства и вертеть головой. Все шло отлично. Пройдя несколько шагов, я нашел небольшую – по колено – впадинку, в которой была привлекательная валежина с отставшей корой. Кознышев сидел шагах в тридцати, осторожно погружая в пробирки пойманных личинок. Я сел лицом к нему, чтобы ни в коем случае не терять начальство из виду, и принялся рассматривать нижнюю сторону ствола.

Кознышев встал, глянул в мою сторону, и медленно направился ко мне, попутно осматривая листья кустов. Я решил, что он хочет что-то сказать, и терпеливо ждал его приближения. Подойдя к моей впадинке и встав от меня сантиметрах в сорока на бугорок, Николай Гаврилович вдохнул побольше воздуха и заорал: «У-у-у-а-а-аааа!!!» Помня о нервности начальства, я кричать в ответ не стал и тихо, вежливо сказал: «Я здесь, Николай Гаврилович». Кознышев странно ёкнул, подпрыгнул на своем бугорке и тихо опустился на колени. Отдышавшись, Николай Гаврилович строго объяснил мне, что не следует превращать научную экспедицию в балаган, при виде приближающегося старшего коллеги следует подавать (тихие!) звуковые сигналы, позволяющие загодя увидеть напарника, и вовсе не следует затаиваться, вредя здоровью и нервам кандидата наук и доцента. Это неэтично.

С тех пор мы старались не очень соблюдать так и не отмененный закон по экспедиции. Это, в свою очередь, не могло не возыметь печальных последствий.

2004

Как я обернулся медведем

Как-то мы с моим начальником, Николаем Гавриловичем Коз-нышевым, крупным ученым и доцентом, поехали в экспедицию на Кунашир. Остров, конечно, совершенно замечательный, но рамки этой истории чрезвычайно узки – километров три-пять вокруг пункта Менделеево, состоявшего из брошенных казарм, гостиницы для неприлетающих сюда летчиков и домиков жен комсостава. Жили мы в гостинице, а прямо за ней находился огромный и пре-глубокий овраг. За ним начиналась карусель полян, заросших густым бамбуком, перепутанных с рощицами всевозможных древес. Было очень удобно собирать насекомых – лес был тут же, стоит перебраться через овраг.

Тот наш поход начался весьма оптимистично – Николай Гаврилович вскоре после выхода нашел что-то ужасающе редкое и отсутствующее в его коллекции, возбудился и нырнул в рощицу, отдав команду «За мной!». Я воспоследовал, но недостаточно быстро – отвлекся на какого-то забавного жука, потом пошел за ним, прошел пятьсот метров, еще пятьсот – и понял, что Кознышева впереди меня нет. Случилось страшное – я потерялся.

С облегчением установив этот вопиющий факт нарушения дисциплины, я отправился далее, вышел на неплохое место, набрал занятный материал и решил, что пора возвращаться. Настроение было прекрасным. Начал накрапывать мелкий дождик, бамбук шелестел, я вышел на проселок с мелкими лужами. Никакого сравнения со среднерусской природой – бамбук шелестит не так, как осока. Это была вовсе не русская тоска, а именно светлая мо-но-но аварэ, в голове сами клубились какие-то японские строчки… Проселок неминуемо должен был вывести меня к Менделеево, поскольку больше ему просто некуда было деваться.

Часа через два я вышел к родимым казармам. Едва я распахнул дверь гостиницы, на меня бросился Кознышев. Он что-то кричал, гримасничал, махал руками… Я не мог разобрать ни слова. Вмазав по хрупкой гостиничной стенке кулаком, Кознышев выбежал из комнаты. За плиткой сидел приехавший с нами студент, меланхолично помешивавший манную кашу. Ею мы питались, поскольку Николай Гаврилович страдал желудком, а врожденная демократичность не позволяла ему допускать, чтобы в экспедиции начальник питался иначе, нежели вверенные его заботам подчиненные.

«Это он уже отошел, – сказал студент. – Сначала хуже было». Выяснилось, что через полчаса после нашего ухода в комнату вломился Николай Гаврилович, причем произносил он только два слова – мое имя и «медведь». Минут через пятнадцать его речь стала более связной и гневной, и он поведал студенту жуткую историю. В лесу, обнаружив, что меня нет, он начал кричать. Издалека ему отозвался голос. Ободрившись и решив, что я не совсем потерян для экспедиции, Николай Гаврилович пошел на голос, иногда крича для проверки направления. Голос исправно отзывался. Приблизившись к источнику, Кознышев выкрикнул в последний раз и раздвинул бамбук. Перед ним сидел здоровенный медведь.

В первой версии, рассказанной студенту, факты были сообщены таким образом, что я, желая смерти руководителя экспедиции и доцента, подманил его и обернулся медведем. Откуда у меня такие способности, не уточнялось – Кознышев был ученым-материалистом и верил фактам. Затем, немного погодя, при повторных пересказах, облегченных большими порциями брани, история стала видоизменяться. Ко времени моего прихода она приобрела каноническую версию, которая мне затем не раз и вменялась: желая погубить научного руководителя, я нашел медведя, подманил Николая Гавриловича голосом и в ответственный момент спрятался за медвежью спину, надеясь на несчастный случай. Однако врожденная интеллигентность медведя, сугубо почитавшего ученых-биологов, а также крайняя резвость Николая Гавриловича сорвали мои злодейские планы. С моей стороны это было неэтично.

Николай Гаврилович потом со мной несколько дней не разговаривал, лишив ценного научного руководства, а студент, если попадал в последующие годы в одну экспедицию со мной, никогда не забывал рассказывать новым участникам экспедиции о моих особенных свойствах и рекомендовал меня не сердить – с медведем-оборотнем шутки плохи…

2004

Как мы напугали медведя

Как-то во время экспедиции в Приморье нам представился счастливый случай – была попутная машина на дальний кордон Уссурийского заповедника. Отправились мы туда втроем – старший научный сотрудник доцент Кознышев, я и Алексей, человек немалого роста, весьма внушительных габаритов, который обитал в ту пору на Камчатке, занимался короедами и приехал в Уссурийский посмотреть местную фауну.

Высадили нас на развилке, от которой через лес шла дорога к кордону. Кознышев отправился первым, торопясь изучить местность и наметить план дня, а мы с Алексеем приотстали, неспешно бредя по дороге и беседуя. Вокруг стояли здоровенные ильмы, а у обочин дороги метра на два-три вздымались стены кустов, обрадовавшихся свету.

Шли мы себе, разговаривали, и тут Алексей заметил в лесу, в каких-то 20 метрах от дороги, здоровенный засохший ильм. Инстинкт короедчика тут же пробудился – под старой корой можно было найти много интересного. Мы свернули с дороги и стали проламываться сквозь кусты – Алексей впереди, а я следом.

Выломились к старому дереву, сделали шаг… Сверху раздался рев, треск, что-то хряпнулось перед нами, темное мелькнуло, исчезло – и раздалась оглушительная вонь.

Набор чувственных впечатлений расшифровывался просто. Небольшой черный медведь заслышал нас издали. Когда наши голоса стали слышнее, он решил не рисковать здоровьем и убрался на ильм. Однако жуткие двуногие, предводительствуемые верзилой, ломанулись прямо к его убежищу. Он терпел до последней секунды, надеясь – пройдут, не заметят… Куда там. Страшно ругаясь и ломая кусты, великан вышел прямо к медвежьему дереву. Оставалось только бежать. Испуганный медведь махнул на землю и наддал.

Мы стояли у ствола, ошарашенные и окруженные невесть откуда взявшимися здоровенными лепехами свежего навоза. Честность заставляет меня сказать, что мы не бежали, нет – мы спокойно развернулись и пошли обратно к дороге. Почему-то идея ворошить старую кору рассосалась – в конце концов, еще множество удобных деревьев было в заповеднике, и вполне можно было выйти на дорогу, на свет, покурить, выбрать место поудобнее…

2004

Торт и судьбы Украины

В начале 80-х годов мы с моим замечательным руководителем Николаем Гавриловичем Кознышевым работали в столичном зоологическом учреждении. Николай Гаврилович высоко ценил этот факт, привечая молодых коллег и по мере сил патронируя командировочных с периферии. При этом Кознышев отличался крайней честностью и принципиальностью, что и привело к печальному финалу этой истории.

Как-то раз к нам приехал энтомолог из Киева, оказавшийся – для того времени это было весьма странно – горячим сторонником независимости самостийной Украины. Он исследовал жуков-плавунцов и горячо ратовал за предоставление автономии родному краю, рассказывал о преследованиях, которым он подвергается в качестве принципиального борца (кажется, им был недоволен руководитель лаборатории) и особенно отмечал, что со стороны большинства русских он встречает великорусское чванство в ответ на провозглашение права наций на самоопределение. Николай Гаврилович был на высоте – он пил с украинским коллегой чай, сочувственно выслушивал многочасовые истории о несправедливостях и живо интересовался фауной плавунцов Украины.

Наконец, командировка киевлянина закончилась. Наш коллега пришел праздничный, высокопарно поблагодарил за необычное со стороны столичных жителей хорошее отношение, специально подчеркнул, как много он встречал в Москве несправедливостей и непонимания, сколько пренебрежения и оскорблений ему пришлось вынести, в то время как мы… (собственно, Николай Гаврилович) показал себя истинным джентльменом. Закончив речь, коллега извлек из-за спины большой круглый торт, перевязанный тонкой пластмассовой ленточкой, и торжественно преподнес Николаю Гавриловичу. Высокие стороны несколько раз передавали торт из рук в руки – Николай Гаврилович не мог принять столь ценный подарок, украинский коллега не мог не поблагодарить за гостеприимство… Победа осталась за Украиной, торт уверенно перекочевал к Кознышеву коллега откланялся и вышел вон.

И тут Николай Гаврилович проявил щепетильность. С сомнением глядя на торт, он сказал, что по здравом размышлении не может принять вещь, похожую на взятку, но вернуть торт ему самому не позволяет его высокое положение. Поэтому я должен, как младший коллега, взять означенный торт, догнать самостийника и вручить ему торт обратно, невзирая на его протесты. Я пытался возражать – ведь торт был недвусмысленно подарен Кознышеву но шеф был непреклонен. С тортом в руках я ринулся догонять киевлянина.

Он не успел уйти далеко – я догнал его на длинной лестнице. Резко свернув на площадке, я увидел его внизу, хотел сказать что-то вежливо-останавливающее, но не успел. Проклятый торт оборвал пластмассовые тесемки, выскочил на ступени и колобком заскакал вниз, к ошеломленному мировой подлостью киевлянину. Весело допрыгав до нижней ступеньки, торт самым ехидным образом прошелся на ребре вокруг остолбеневшего украинца и мирно улегся прямо к его ногам.

Борец за независимость Украины повел себя в высшей степени благородно. Он мягко, с глубокой тоской поглядел мне в глаза, промолвил: «Зачем же Вы так…» и удалился. Я медленно спустился вниз, поднял торт. Он, как ни удивительно, совсем не помялся, и даже кремовые розочки были абсолютно целы. Я положил его на урну и отправился к шефу, полный самых черный предчувствий относительно судьбы Украины – докладывать о провале возложенной на меня миссии. Я чувствовал себя как-то неэтично.

На следующее утро я встретил уборщицу, которая радостно рассказала, что какие-то дураки вчера выбросили отличный торт, очень вкусный и совершенно свежий. Они его вечером съели всей семьей, пригласив гостей – торт был отличный.

2004

Кодовые обозначения и наука о живом

Приморье – удивительный край, в нем водятся крайне редкие жуки. И поэтому нет ничего странного, что мы с моим шефом, доцентом Николаем Гавриловичем Кознышевым, поехали туда в экспедицию. Николай Гаврилович сразу, уже в самолете, меня предупредил – во избежание недоразумений, что он – начальник демократичный, и хотя многие сваливают на младших коллег всю хозяйственную работу, лично он относится к такой практике отрицательно и стремится делить всякую работу поровну, что бы это ни было – даже чистка картошки.