Kitobni o'qish: «Манна»

Часть первая
Визитёры

1

 
Как Земля из космоса красива!
Как она прекрасна и мила!
Из глубин космических курсивом
К ней одна «тарелочка» плыла.
По просторам космоса скользила,
Габаритным пользуясь огнём.
Вот она слегка притормозила
И пошла снижаться под углом…
 
 
Добрые пришельцы за штурвалом,
Проходили атмосферный слой.
Было их не много и не мало —
Шестеро, а командир седьмой.
Маскировку быстренько включили
У лесной поверхности Земли,
Улыбались, маленькими были,
На посадку мягкую пошли.
Над Россией тихо пролетали.
НЛО имел бараний вес,
Был из полимеров не из стали,
Приземлился в темный Брянский лес.
И никто не видел в пост Успенский,
Только Степка, мальчик пяти лет.
Он сидел на лавке деревенской,
Увидал над лесом яркий свет.
На закате дня болтал ногами
Плотника Кузьмы родной сынок,
Со двора услышал голос мамы:
«Стёпонька, домой! Ты босоног!»
Свет пропал. И Стёпка спрыгнул с лавки,
Словно пуля, в хату полетел.
А в большом хозяйстве кто-то чавкал,
Бил копытом, фыркал и сопел…
 
 
Да еще лесник, пожалуй, видел —
Холостой, косматый старый дед.
Удивился, что не накопытил
Странный и летающий объект…
На лесной поляне приземлились.
А когда закатные угли
За холмом потухли, испарились,
Они снедью странной подкрепились,
Машинально Богу помолились
И к работе дружно перешли.
Каждый занимался своим делом
И в руках каждого был КИП,
Измеряли правильно, умело
Ауру планеты, ее тип.
А потом все данные собрали,
В бортовой компьютер занесли,
Над экраном всемером стояли,
Изучая ауру Земли.
У экрана замерли натужно.
Грязный цвет пришельцев поразил!
И слегка присвистнули все дружно,
Командир на кнопку надавил.
Замелькали тексты и ландшафты.
Изучая каждый материк,
У виска крутили астронавты.
Вдруг раздался командира крик.
Выделил Россию, холодея,
И, в ладоши хлопнув, крикнул: «Есть! —
Замерли послы Кассиопея,
Командир добавил лишь. – Он здесь!»
 

2

 
Год четвёртый от начала века,
На престоле Николай Второй.
Допекли проблемы человека.
Царь обременён двойной войной.
Первая война там – на востоке,
От столицы очень далеко.
Озверели у японцев боги,
Было русским очень нелегко.
Теснота толкнула самураев
Вероломно на порты напасть.
Этот подлый выпад негодяев
Одобряла островная власть.
Хоть геройски русские сражались,
Победил японский карабин.
Уступили. И врагу достались
Порт-Артур и южный Сахалин,
Да еще армейские штандарты,
Да полтонны брошенных икон…
Возвращались битые солдаты,
И России меньше стал кордон.
Царь однажды получал по шляпе
Самурайской саблей, кровь была.
А когда узнал об этом папа,
Телеграмма с Гатчины пришла.
Николай царевичем был юным
И круиз в Японию привёл.
Ники поступил тогда неумно —
Рикшу тормознул, к беде шагнул.
Был приказ немедля возвращаться,
И царевич так и поступил:
Начинали дома волноваться,
Океаном быстренько уплыл.
Скоро рана зажила, засохла,
Вновь вино, визиты по друзьям.
Через месяц выглядел неплохо
И на голове остался шрам.
Хоть удар японца был коварен,
Самурая Николай простил
И остался даже благодарен —
Головные боли позабыл.
 
 
А теперь он царь и вновь по шапке
Больно бьёт японец наотмашь.
Говорил же перед смертью папка:
«Пусть Мишель на трон садится наш.
Хоть порядочный и человечный,
По-английски шпаришь, не осёл,
Слабовольный ты, сынок, беспечный,
Не потянешь, видимо, престол».
Да и против мать была всё время,
Так и умерла, не присягнув.
«Для чего взвалил я это бремя?
Неужели это всё от чувств
К той, кого народ зовет царицей,
К той, кого по-прежнему люблю?
Спит моя Алиса, что ей снится?
За неё я Господа молю!» —
Очень часто в парке на прогулке
Царь себя вопросами томил,
Спрятав при ходьбе в карманы руки,
И с трудом ответы находил…
 
 
А война вторая здесь, под боком,
Для царя была ещё страшней,
Заставляла размышлять о многом —
Как спасти престол от бунтарей?
Как прожить с террором и разбоем?
Как из почвы выдернуть сорняк?
Он хотел жить в мире и покое,
Но не получалось всё никак.
Выборных продвинул из народа,
Собирал Госдуму, разгонял.
Он не мог понять беды природу,
Пока в руки «Капитал» не взял.
«Бунт – дитя, а царский строй – утроба».
Царь немецкий труд в руках листал,
Он держал неслыханную бомбу,
Только обезвредить как не знал:
«Эта жуть замедленного действа!
Кто ее в работу приведёт? —
Он боялся за своё семейство
И за свой доверчивый народ. —
Обещай отсталому свободу,
Земли и помещику конец
И лепи, что хочешь из народа.
Неужели есть такой хитрец?
Кто умен, прекрасно образован,
Маркса труд огромный изучил,
Языками, знанием подкован.
Есть такой! По плоскости скользил
На конёчках самообладанья,
Оставляя след на льду интриг,
Большой спец фигурного катанья,
Объезжал и яму и тупик.
Но зачем Ульянову все это?
Не могу я суть здесь уловить.
Неужели честь его задета?
И за брата хочет отомстить?
Или хочет счастьем он согреться,
Сложный мир избавить от всех бед?
А куда обиженному деться?
Ну конечно – сразу на тот свет. —
Волновался, предков вспоминая,
Книгу – бомбу положив на стол. —
Трудно было всем, я это знаю,
От разбойных бунтов и крамол.
Не легка Романовская доля.
Скоро триста лет как Кремль наш.
И была крепка у предков воля,
Каждый был порядка крепкий страж. —
Вспомнил деда после покушенья,
На кровати кровь. – Я был так мал!
И что сам когда-нибудь мишенью
Стану для врагов – не понимал.
Но у нас заступник есть – Распутин!
Он не одержимый, он святой,
Друг семьи Григорий нам по сути,
Ясновидец верный, дорогой!
На жену влияние имеет,
Благотворно лечит ей невроз.
Долго сохранить семью сумеет?» —
Волновал царя один вопрос.
 
 
А царица, «Гессенская муха»,
Перед сном снотворное пила,
Мучилась душевною разрухой,
Долго исцелителя ждала:
«Голова болит моя, мой милый.
Ты ответь, любимый, на вопрос,
Кто вдохнёт мне в душу снова силы?»
И давилась дымом папирос.
Мистика таилась в ее генах,
Оккультизмом наградила мать,
Бабкина решимость стыла в венах,
Не могла наследников рожать.
Дочки Ольга, Таня и Мария
Превратили мать в нервозный ком.
А потом ещё Анастасия…
От истерик дёргалась лицом.
Женщина гипнозу поддавалась,
Трепеща наследника ждала.
И утроба даже надувалась —
Ложная беременность была.
И кошмары снились ей ночами,
Что чертёнка родила на свет
Мелкого, с копытцами, с рогами,
И будила мужа криком: «Нет!»
Содрогалась от неясных звуков —
От хлопка, вечернего звонка…
И в свое болото предрассудков
Затянула мужа-слабака:
«Ники дорогой, мне так паршиво.
Умоляю, лекаря найди,
Не жалей рублей. Мне так тоскливо.
Знахаря скорее приведи».
Сколько было рядом проходимцев,
Шарлатанов? Каждый лучшим был.
Но не то, не те мелькали лица.
Исцелитель все не приходил…
 
 
Вновь она тяжёлая ходила,
Так для родов снова час пришёл,
И мальчонку свету подарила.
Есть наследник! Был спасен престол.
И теперь не надо брату Мише
Атрибуты власти отдавать.
Кроме Бога никого нет выше!
И плевать, что недовольна мать.
Но злой рок преследовал семейство,
Вновь жену истерикой взбесил,
Проявилось генное злодейство —
Маленький Алёша болен был.
Страшная болезнь – гемофилия
Карою была для королей,
И потери были их большие,
Не хотели смешивать кровей.
Брак внутри семьи сестры и брата —
Для династий страшная беда.
И касалась горькая расплата
Почему-то мальчиков всегда.
Страх за крови царскую стерильность,
Также долг с покорностью в глазах,
Высота над миром и закрытость
Обещали вырожденья крах…
 

3

 
Полночь. Лес. Объект. Закрыта дверца.
Темень, а в тарелке яркий свет.
У экрана добрые пришельцы
Ищут на больной вопрос ответ.
Командир, на вид слегка усталый,
Поделился мыслями без слов:
«К нам приходят тысячи сигналов,
Все они из разных очагов».
На удобном кресле покрутившись,
Подытожил правильно пилот:
«Значит этот злыдень распылившись,
В голове у каждого живёт».
Тут другой сказал: «Хитёр, зараза!
И выходит, что неуловим».
А четвёртый понял его сразу,
Указав вверх пальчиком большим:
«Все нормально. Центр разберётся.
Главное, что мы его нашли —
Беглеца, которому неймётся,
Ложного хозяина Земли.
На арест Центр санкцию имеет,
Только её некому вручать,
Если он как вирус всюду веет.
Надо срочно сразу всех спасать».
И добавил пятый: «Самозванство!
Сколько лет прошло как он сбежал?
Интерпол космического братства
Где бандита только не искал?!»
«Вредный вирус страха, зла, обмана.
Что придумал?» – вставил тут шестой.
«Интересно, сколько надо манны
Для леченья?» – выдохнул седьмой.
Командир ответил: «Очень много.
Это ещё надо подсчитать.
Ничего, лекарство есть у Бога,
Мудрости Ему не занимать.
Так, работы валом, дверь закрыта,
Разрешить попробуем вопрос,
От микробов включена защита,
Сделаем на сорок лет прогноз».
 
 
На стене портретики висели
Их любимых и больших семей.
За столом разведчики сидели —
Добрых честных смелых семь друзей.
«Командир» – условно его звали.
Командиром истина была.
Все задачи всемером решали
На совете круглого стола.
 
 
«То, что распылен, огромный минус.
Научил людей друг другу лгать».
«А в тарелку не проникнет вирус?
Он имеет свойства проникать».
Командир сказал: «Вы что забыли?
Есть у нас на зло иммунитет».
Всемером пилюли проглотили,
Зашуршали фантики конфет.
«Мы не зря работаем ночами.
Для него фотоны – аллерген.
А ночами он в гульбе с чертями,
С упырями, разными козлами,
Хорошо исследуется нами.
Для него не существует стен».
«Вычислим, в каком он измереньи
На гранитном камешке сидит
Среди духов разных, приведений,
Что задумал этот паразит».
«А потом прогнозами займемся.
Блок «Аналитический резерв»
Нам поможет, быстро разберемся,
Версии ненужные – в отсев!
Из частицы из элементарной
Он огромным монстром может стать
И басить потом высокопарно,
И чертям приказы отдавать».
 
 
«Голограмма, что ли?» – «Что-то вроде.
Подсознанья выбросы страстей.
Зря бытует мнение в народе —
Чем размеры больше, тем страшней.
Беды все от маленьких размеров,
Но больших амбиций – это факт.
Нам известно множество примеров,
Как устой кроили на свой лад,
Резали гармонию природы
Мелкие «пупки» Земли большой»
Помним мы великие походы,
Темные дела и кровь рекой.
Тот, кто абсолютной властью бредит
И для смертных Богом хочет стать,
Кто в Нероны днём и ночью метит
И несчастных хочет обсыпать
Лепестками роз, чтоб стало тошно —
Тому смысл счастья не понять.
Жить в любви, в согласии не сложно,
Надо только меру во всем знать.
Но у всех на всё своя есть мера
И частенько крест не по плечам.
«Пуп» Земли некрупного размера
Сложится под грузом пополам».
 
 
«Ха! Но мы ведь тоже небольшие». —
Улыбнулся тут пилот шестой.
«Нет, браток, мы добрые, смешные,
Потому что уровень другой.
Мы давно работать научились,
Зло искать, идти на ход вперёд».
«И в полёт мы сами напросились.
Добровольцы мы!» – сказал пилот.
«Есть у нас секретные приборы.
«Дух-лазутчик» – первый среди них.
Засечем любые разговоры,
Помыслы врага узнаем вмиг».
Командир нажал на кнопку, тут же —
Дух-лазутчик подлетел к окну
И сквозь стены вылетел наружу
В Брянскую лесную тишину.
«Вот еще приборчик „Замануха“.
В нем хранится крошечный макет
Эмбриона ведьмы-потаскухи.
Все мы знаем, это не секрет,
С кем лукавый любит развлекаться.
Вирус прошмыгнет, а дверца хлоп!
Будет антитело изучаться,
Поместим его под микроскоп.
Кто пойдет – уже давно стемнело —
Водрузить прибор на верх сосны?
А лесник – добряк, идите смело.
Дьяволу такие не нужны.
Тот мужик он чист и не заразен.
А когда жену похоронил,
В лес ушёл. Ну что, вопрос всем ясен?»
И пилот бесшумно дверь открыл.
 
 
Вышло двое, взяли «замануху»,
Посмотрели молча на луну,
(Август, звезды, ночью было сухо).
И полезли дружно на сосну…
«Как же мог лукавый распылиться,
Не могу понять я всё равно,
В безопасной зоне очутиться,
В заповедном секторе прижиться,
Основательно заякориться,
Где его совсем быть не должно?»
«Мы же проходили в разведшколе.
Ты тогда, наверное, хворал.
Бунт, тюрьма, потом бежал на волю,
От погони быстро убегал,
Захватил с налета батарею,
Развернул фотонный пургомёт,
Вытряхнул снаряды все скорее,
В центрифугу он залез. И вот,
Быстренько включил аннигилятор,
Квантизован был в один момент.
Это зафиксировал локатор.
Зарядил им пушку терминатор,
Выстрелил. И элоквент-оратор
Прямиком умчался на тот свет,
В антимир – бездонную воронку,
Где он свою сущность поменял».
«Да, я видел в школе эту плёнку,
Где, каким он был, каким он стал».
«Он пучком прошел воронку эту,
Не попал случайно в сборный цех.
В скорости не уступая свету,
Пролетел и, обогнав комету,
Злобным ливнем выпал на планету
Всей цивилизации на грех.
Черная дыра – врага обитель,
Там его не ждали, пролетел
Он через хитритель и мутитель,
Превратился в тучу антител.
Пили ром космические банды,
Легкий ветерок слегка обдал,
Ничего не поняли мутанты,
Цех бы его быстренько собрал.
Получил большое ускоренье
Побыстрей фотонных скоростей
И сюда попал в одно мгновенье,
Где давно замучил всех людей.
Их форпост губительное место
И страшнее места просто нет».
«А откуда это всё известно?»
«Передал оттуда наш агент».
 

4

 
Житие Сибирское, глухое…
Здесь трудиться надо, крепким быть.
Но когда нутро твое гнилое
О работе можно и забыть.
На печи лежал Распутин Гришка,
Тунеядец, очень много пил,
Потирал на лбу большую шишку,
Драться, сквернословить он любил.
Часто слышал: «Гниль, работать надо!»
И на что с ехидством отвечал:
«Лошади пусть пашут до упада.
Не хочу. Раз Бог меня создал,
Окропил саратовские корни,
Научил, как водку пить с отцом,
Пусть дитя немытого и кормит.
Труженик и лодырь – все помрём».
 
 
«Порченый» его все называли.
И точнее слова не найдёшь!
Мужики жалели – наливали.
Обижался, если не нальёшь.
Вымерли родные и в больнице
Он нашел под лестницей приют,
От Тюменской стужи мог укрыться,
Пожалели оборванца тут.
Но однажды бес попутал – сдался
И украл с деньгами узелок,
Под забором снова оказался
Гришка Новых – хитрый мужичок.
Подъедал в трактире за гостями,
Был бродягой, воровал коней.
С длинным носом, с мутными глазами,
Весь заросший черта был страшней.
Конокрадов раньше не любили,
Палками лупили всем селом,
Сволочей без жалости губили.
Два кормильца были – конь с отцом…
 
 
У кострища с ведьмами в обнимку
На граните дьявол восседал,
Прочитал мирскую анонимку
И чертям приказ такой отдал:
«Вот письмо. Хлысты мне сообщают,
что народ Распутина прогнал,
В Верхотурье босиком шагает.
Не хочу, чтоб он доковылял.
Вы ему пути все перекройте,
Чтоб стервец в обитель не попал,
В голове его бедлам устройте
И спешите с ним ко мне на бал».
 
 
Шел Григорий по лесной дороге,
Грязный волос не давал смотреть,
Прошагал уже довольно много,
Размышлял: «Зачем сей жизни смерть?»
У костра бродяги ели, пили.
Гришка наглым был – сам попросил.
Путники неряху угостили
И Григорий зелье проглотил.
Вдруг в глазах кисельных заплясало!
Испугавшись, не узнал людей.
У костра пред ним, смеясь, стояло
Шесть покрытых шерстью злых чертей.
«Что, Варнак кудластый, поспешили?
Что, чертей не видел, червячок?»
Бесы быстро Гришку подхватили
И надели на чело мешок.
Вот земля исчезла под ногами.
Показалось долго шел полёт.
Он хотел поговорить с чертями,
Но ему заткнули тряпкой рот…
А когда мешок с лица убрали,
Он увидел зал и яркий свет,
Под оркестр пары танцевали.
Дьявол с трона произнес: «Привет!
Что, Григорий, брови свои хмуришь,
Неужели краковяк плохой?
Знаю, что, голубчик, танцы любишь.
Ну-ка попляши часок-другой».
 
 
Свечи в канделябрах, нету мрака,
Все реально было в мираже.
Пол мужской был в смокингах и фраках,
Женский пол – в прозрачном неглиже.
Гришка ущипнул себя за шею —
Стало больно, дьяволу кивнул
И, душой червивой холодея,
К центру зала босиком шагнул.
Вдруг лохмотья с плеч его упали,
Заблестел рубашки красный шёлк,
«Барыню» в оркестре заиграли,
Появился кованый сапог.
Замахал рукой, стал громко топать,
Танцевал примерно часа три.
Публика давно устала хлопать.
Дьявол сделал жест, сказал: «Замри!»
Гришка тут же встал, от танцев потный.
Дьявол поманил его рукой.
Конокрад пошел к нему охотно
И услышал: «О, плясун какой! —
Пригвоздил ханыгу взгляд лукавый. —
Послужи мне, будешь на плаву.
Нравишься ты мне, плясун костлявый.
Так и быть – в тебе я поживу».
 
 
Вновь в деревне Гришка объявился
Да еще страшней, чем раньше был,
Колдовству, гипнозу научился,
Лошадей глазами тормозил.
Мог котов прислать большую стаю
К тем, кто ему водки не давал.
Дорогой читатель, полагаю —
Ни к кому любви он не питал.
И народ Покровский богомольный
По домам крестился и шептал,
Что «хлыстов» скрывает он подпольно,
А с росою в лес их провожал.
Темные убогие морёхи
Прикоснуться к порченному шли,
Глупые наивные дурёхи
Хлеб и соль «апостолу» несли,
Каялись и мыли его в бане,
А костлявый нежится, лежит…
Дальше было что, писать не стану.
Пусть читатель сам сообразит.
Много глупых баб он обесчестил,
В ближний лес на оргии водил,
Подкупал их всех красивой лестью,
В губы целоваться научил…
Как-то он услышал темной ночью
В животе своём утробный бас.
Он еще подумал между прочим:
«Может это брага или квас
в брюхе забродил, запузырился?»
Да вот нет. Хозяин это был.
Говорил он быстро, торопился.
Ничего Распутин не забыл:
«Я тебя, голубчик, покидаю.
Ждут меня делишки поважней.
А тебе сейчас напоминаю,
Что ты должен сделать поскорей.
День придёт ты с якоря снимайся.
За Урал когда перемахнёшь,
Перебраться в Питер постарайся,
Ясновидцем добрым притворяйся
И в семейство царское внедряйся.
Если буду нужен позовёшь.
Понял, Гришка, должен постараться!
Вот тебе мой маленький секрет.
Если будешь в помощи нуждаться,
Ты в сердцах промолви – Шиболет».
 
 
Только брюхо булькать перестало,
Конокрад упал под образа.
И душа взревела, зарыдала,
И сверкнула на щеке слеза.
Он схватил лопату и помчался
По росе, босой, на задний двор,
Яму сделал и туда забрался,
Закричал своей Парашке вор:
«Всё, жена, не вылезу отсюда!
Видишь, мать, какая глубина?
Грешник я большой, молиться буду.»
Ты ведь знаешь в чем моя вина!
Ты бросай харчи мне понемножку.
Хлеб, вода. Селёдку не забудь!
Говори – «Отчалил в путь-дорожку».
Поняла? Придумай что-нибудь».
 
 
Но когда через три дня Парашка
Принесла затворнику харчи,
Засверкали в яме сиськи, ляжки…
Рявкнул тут Григорий: «Не кричи!
Сами лезут. Ну куда деваться?
Я хотел как лучше, так и знай. —
И как зверь Распутин стал смеяться. —
Ну тащи оглоблю, вынимай!»
Так в селе Распутина не стало.
На дорогу навязав лаптей,
Это чудо страшное пропало,
Чья душа была ночи темней…
 
 
В городе любом, в селе, в районе
Свой Распутин был и есть всегда.
Темнота, не развит всесторонне,
Бич российский и ее беда.
Много пьет, живуч и неопрятен,
Может и по снегу босиком,
Без стыда, округе неприятен,
Превратил в пещеру затхлый дом.
Падший грешник каменного века.
Радость – бабы, водка и табак,
Потерявший облик человека,
И уже не выбраться никак
Из порочной липнувшей трясины,
И ржавеют косы, топоры…
Утопают крепкие мужчины —
Плотники, умельцы, гончары…
 

5

 
Над землёй Сибирской, широченной,
Да над лугом, полей и рекой
Черный ворон пролетал степенно,
Над седой и мудрою тайгой.
Путь не близкий – в пышную столицу.
А в низу кулачные бои!
Мужики уродовали лица,
Не поймешь, кто враг, а кто свои.
Кольев треск, рогатины и вилы,
Бабий вой, ломаются кусты.
Сколько в них энергии и силы?!
Кровь пускают, портят животы.
Тут на поле бьются хуторские,
Здесь село сшибается с селом,
Там ломают колья слободские.
И никто не сладит с мужиком!
Ни купец, ни барин, ни управа.
Надо просто встать и подождать
В стороне, когда остынет лава,
И виновных уж потом искать.
Тут не верят, там жену украли,
Здесь идёт вражда за сенокос,
Там чужих не любят – в морду дали:
«Что за фрукт? Откуда черт принёс?»
Виноватых, если есть такие,
Заковать в железо, в кандалы,
И в остроги на срока большие
Как героев без дрянной хулы.
Значит, день пришел – пора мириться
И простить друг друга во Христе!
И вина и водочки напиться
В доброте святой и простоте…
 
 
Над большой Россией пролетая,
Черный ворон крыльями махал,
О народе русском размышляя,
Каркая, глазёнкакми стрелял:
«Почему в России все случится?
Потому что крупная она.
Здесь легко подпольщикам укрыться.
И душа российская темна.
В каждом мужике бунтарь ночует,
Может лих болотный, может бес.
И давненько мнение бытует —
Долго жить не может без чудес.
Бунт великий – это ли не чудо?
Вверх ногами все перевернуть
И кровавый флаг поднять над судном,
И в штормах утопий утонуть…
Тёмная отсталая Россия,
Будет тебе чудо, подожди,
Будет во спасение Мессия —
С авангардом вождь, все впереди!
Вот где будет гневу разгуляться,
Что в тебе скопился за века!
И буржуи будут разбегаться
От героя Ваньки-дурака.
А мужик пока с конем и с плугом.
Скоро будет человек с ружьём
Сквознякам дворцовым лучшим другом,
Будет согреваться кипятком…
 
 
А в тайге скрываются общины.
Сколько их? О, нет – не сосчитать!
Мясо не едят, едят малину,
В лес ушли с природой жизнь связать.
Их молитвы, нет, не остановят
Эшелон прогресса и потерь.
В век двадцатый этот поезд входит. —
Каркнул ворон, как тугая дверь. —
Их обходят Декабристов тени,
Далеко героев терема.
Староверы, стоя на коленях,
Понимают – горе от ума…».
 
 
Над Ходынским полем закружился.
Здесь опять загадочный народ
Массой необузданной столпился,
Он кряхтел и мало веселился,
Он давился, под себя мочился.
Что случилось? И чего он ждёт?