Kitobni o'qish: ««Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России»

Посвящается Хельге и Нику

БЛАГОДАРНОСТИ

Любую книгу, явившуюся результатом крупного научного проекта, принято начинать со слов благодарности, однако настоящее исследование располагает к выражению особенно сердечной признательности широкому кругу лиц. Написание книги, посвященной здравствующим современникам, которые вот уже более тридцати лет продолжают интенсивно творить в двух разных странах (сначала в Советском Союзе, затем в Российской Федерации), сопряжено с рядом специфических проблем. Кажется закономерным, что «Митьков» я открыл для себя в 1998 году, купив пиратскую аудиокассету с их первым музыкальным альбомом на Киевском вокзале в Москве. Как и многие, кто узнал о группе до широкого распространения в России интернета, своим открытием я обязан чистой случайности и любопытству, вызванному обложкой работы Дмитрия Шагина. Мне захотелось узнать: кто таки4е эти художники, граверы и музыканты, работающие в нарочито «любительском» сатирическом стиле? Подобно шуту из стихотворения Уильяма Батлера Йейтса, оставившему королеве яркий «колпак с бубенцами»¹, «Митьки» демонстрировали свою коллективную социальную раскрепощенность публике, которая как раз силилась осознать собственное внезапное превращение в граждан новой страны. К тому моменту «Митьки» уже не были локальным явлением; слава о них проникла и в другие части обширного комплекса российской популярной культуры 1990-х годов, хаотичность которой, казалось, соответствовала названию «лихие девяностые», позднее закрепившемуся за десятилетием. Прежде всего я благодарю Сергея Цыцарева, профессора факультета психологии Университета Хофстра. Он познакомил меня с Александром Тарелкиным, впоследствии представившим меня на Манхэттене Евгению Зубкову – близкому другу многих «митьков», которому я бесконечно обязан. На протяжении всей моей карьеры исследователя никто не относился ко мне более великодушно и щедро, чем Евгений: он помог мне связаться с участниками группы, одалживал книги из личной библиотеки и неоднократно со мной встречался. Также я благодарю Светлану и Константина Вайс из галереи «InterArt Gallery» (в то время располагавшейся на Манхэттене), которые в 2008 году пригласили меня на две устроенные ими замечательные выставки работ Дмитрия Шагина, а также предоставили важную информацию о гравюрах и картинах.

Все члены группы, с которыми я общался в Санкт-Петербурге, любезно отвечали на мои вопросы, не жалея времени и охотно показывая свои мастерские и текущие проекты. Дмитрий Шагин много раз встречался со мной, давая прочесть издания из своей библиотеки и знакомя с другими выходцами из ленинградских/санкт-петербургских нонконформистских художественных движений. Наши разговоры с Владимиром Шинкаревым, умным и тонким собеседником, всегда оказывались чрезвычайно поучительны, включая те из них, которые не были непосредственно посвящены «Митькам». Никакими словами не описать всей доброты Ольги и Александра Флоренских, которая очень согревала меня вдали от дома. Их пояснения по поводу развития движения с середины 1980-х по середину 1990-х годов сообщили моей работе столь необходимый фокус, став, образно выражаясь, закваской, благодаря которой проект смог подняться. Часы, проведенные в беседах с Виктором Тихомировым в его мастерской, помогли мне лучше осознать размах движения. Бесценны живые впечатления, которыми охотно делился со мной Тихомиров: они открыли мне окно в художественную жизнь города, показав свойственное ей пересечение литературы с изобразительным искусством. А эффектный вид из окна – уже настоящего – мастерской Тихомирова на храм Спаса на Крови произвел на меня столь неизгладимое впечатление, что я отдельно пишу о нем в главе 5 настоящей книги. Немало полезного почерпнул я и из московских бесед с художниками Константином Батынковым и Николаем Полисским, которые помогли мне понять контекст ранних этапов развития движения; я признателен им обоим за время, выделенное из плотных рабочих графиков для встречи со мной. Я благодарю всех «Митьков» за терпение и неоценимую помощь на протяжении всей моей долгой работы. Без их участия эта книга не была бы написана. Кроме того, благодарю Ирину Васильеву, Вячеслава Долинина и Алексея Митина за уделенное мне время и высказанные важные мысли, а также Наталью Семкину, предоставившую дополнительные сведения о двух полотнах Виктора Тихомирова.

Очень важным для многих частей моего проекта было содействие, оказанное сотрудниками петербургских галерей, музеев и других организаций. Я благодарен Александру Боровскому, заведующему отделом новейших течений Государственного Русского музея; Александру Невскому из музея «Царскосельская коллекция» в Пушкине; Татьяне Федотовой из галереи «С.П.А.С.» и Татьяне Шагиной из музея «Митьки-арт-центр» за их щедрость и помощь. Любовь Агафонова, арт-директор московской галереи «Веллум», чрезвычайно помогла мне в поиске информации об отдельных картинах, представленных на выставке «Арефьевцы и Митьки», которую она организовала в феврале 2017 года. Владимир Рекшан, один из ключевых деятелей российской рок-музыки, основатель и куратор музея «Реалии Русского Рока», расположенного в здании санкт-петербургского Музея нонконформистского искусства по адресу Пушкинская, 10, помог мне составить впечатление о ленинградской рок-сцене 1980-х годов и показал свою замечательную коллекцию самодельных гитар, плакатов и советских альбомов с вырезками. Я благодарю Виктора Немтинова за ответы на мои вопросы о его прекрасных фотографиях Ленинграда 1980-х годов и за разрешение воспроизвести три из них в настоящей книге. Особо благодарю Светлану Моисееву, директора «Дома надежды на Горе». Доктор Моисеева была необыкновенно любезна во время моего визита в этот благотворительный центр, расположенный в деревне Перекюля к юго-западу от Санкт-Петербурга. В настоящее время «Дом надежды на Горе» является единственным в России некоммерческим центром реабилитации алкозависимых.

Гвен Уокер, мой редактор в издательстве Висконсинского университета, всячески поддерживала меня на всех этапах работы над книгой. Весь издательский коллектив проделал невероятный труд, и я безгранично признателен Саре Капп, Терри Эммричу, Анне Лоре Мюнхрат, Райану Пингелю и Адаму Мерингу за помощь с техническими аспектами подготовки книги. В 2016 году, когда я работал научным сотрудником Центра гуманитарных и социальных наук Окли в Уильямс-колледже, Криста Берч предоставила необходимые средства для печати изображений, а Мика Хираи из отдела информационных технологий колледжа виртуозно преобразовала некоторые из них в нужный формат. На ранних этапах исследование спонсировалось Национальным советом по евроазиатским и восточноевропейским исследованиям (NCEEER) при поддержке грантовой программы «Титул VIII» Государственного департамента США. Ни NCEEER, ни правительство США не несут ответственности за мнения, высказанные в настоящем исследовании.

Коллеги и друзья, читавшие или слушавшие отдельные части книги, давали мне бесценные советы. За проницательные замечания и предложения, высказанные по поводу ранних редакций, я благодарю Касю Пепшак, Дженнифер Френч, Кэти Кент, Александра Левицкого, Яну Савики, Светлану Евдокимову, Эмили Джонсон, Кэрил Эмерсон, Ксану Бланк, Джейн Шарп и Элиота Боренстейна. Также хочется поблагодарить Нину Ставрогину за ее замечательную работу над русским переводом книги и Галину Ельшевскую за ее блестящую редакторскую работу над этим изданием для серии «Очерки визуальности» в НЛО.

Некоторые коллеги из Санкт-Петербурга великодушно предложили мне свою помощь. Колоссальные познания Любови Гуревич в области ленинградского неофициального искусства и вдохновляли меня, и бесконечно помогали в работе. Виктор Аллахвердов, профессор факультета психологии Санкт-Петербургского государственного университета, помог мне получить разрешение на работу в архиве, а также представил меня Иосифу Гурвичу. Благодаря профессору Гурвичу я смог составить более полную картину современных исследований алкоголизма в русской культуре.

Также благодарю Ростислава Евдокимова и Говарда О’Брайена, двух моих ныне покойных близких друзей, которые ободряли меня на ранних этапах моего проекта. Вечная память!

Никто так не вдохновлял и не воодушевлял меня на упорную работу над книгой, как моя жена Хельга Драксиз. Ее ум, безупречное редакторское чутье и всесторонняя поддержка помогли мне осуществить проект, ставший для меня первым в своем роде: исследованием о людях, которые продолжают жить и творить в настоящее время. Оптимизм нашего сына Николаса, чье взросление в значительной степени пришлось на период создания книги, служил мне неизменной опорой. Именно помощь жены и сына, примеров которой не счесть, позволила мне довести этот проект до успешного завершения.

ВВЕДЕНИЕ
ПОСТ -МОДЕРН, ИЛИ «МИТЬКИ» И ПРОБЛЕМА ЛИДЕРСТВА В РОССИИ

Вообще «Митьков» невозможно рассматривать вне контекста русского авангарда, который независимо от всяких идеологических обстоятельств всегда оказывался чуть впереди европейского. <…> Нам в этом смысле сильно помогало идеологическое встряхивание: запрет порождает обход, запертая дверь вынуждает лезть в окно. Все, что в России было свободным, всегда надевало маску. Кто смел говорить вольно? Шуты, скоморохи и юродивые.

Андрей Битов. Митьки на границе времени и пространства (1999)

Начиная с восьмидесятых годов прошлого века политическое инакомыслие в российской художественной среде приобретает динамичные социальные формы. Открытия несанкционированных квартирных выставок, устраивавшихся в Ленинграде на исходе советской эпохи, явились одним из первых примеров искусства политического перформанса, при котором на первый план выходит подвижность сменяемых равноправных идентичностей, нарушающих пуританский социальный этикет². Нестоличные представители «неподцензурной» живописи и скульптуры собирали частные коллекции, становившиеся узлами целой сети альтернативного восприятия искусства. Сеть эта существовала параллельно системе домов-музеев и исторических обществ, которая смягчала противоречия между советским культурным нарративом и локальными идентичностями путем распространения его на города и села. На территории Москвы демонстрация неофициального искусства порой принимала форму уличных выставок (например, знаменитая «бульдозерная выставка», организованная в 1974 году, устроители которой не могли не думать о возможной карательной реакции со стороны властей). Московские художники, а также близкие к ним теоретики и искусствоведы (в частности, члены организованной Андреем Монастырским группы «Коллективные действия») стремились создать интерактивное концептуальное искусство, решительно ломавшее «четвертую стену» между художниками и присутствующими здесь и сейчас зрителями. Чем менее однозначной оказывалась реакция публики: недоуменной, ошеломленной и даже явно враждебной, – тем лучше. Живопись, скульптура, рисунок, гравюра – все эти виды искусства превращались во вспомогательные средства создания Gesamtkunstwerk, подчас подразумевавшего фактическое нарушение закона.

Важную, но до сих пор недостаточно изученную страницу бурной, театрализованной жизни российского нонконформистского искусства составляют роль и значение художественного объединения, известного как группа «Митьки». Творчество «Митьков» охватывает сатирическую поэзию и прозу, поп-музыку, кино и концептуальный перформанс. Именно «Митьки» открыли ту форму политически поливалентного диссидентского искусства, которая легла в основу современного российского протестного активизма. В середине 1980-х годов наивный стиль «митьковской» живописи, резко порывавшей с натуралистическими принципами советского искусства, воспринимался как провокация. В своей книге «История культуры Санкт-Петербурга» (1995) Соломон Волков пишет о «Митьках»: «<…> эта группа дала специфически ленинградский, тонко стилизованный вариант культуры западных хиппи, но с сильным русским акцентом. <…> главным художественным достижением группы стал ее ритуализованный стиль жизни <…> „Митьки“ одеваются как люмпены: в морские тельняшки <…>, старые ватники, русские валенки и комичные облезлые треухи»³. Сочетая в своем творчестве графику, пародийные литературные манифесты и эстетику перформативного искусства, «Митьки» обнаруживают заметное сходство с американскими контркультурными группами, например с «Веселыми проказниками» (лидером этой группы был Кен Кизи). Конечно, направленная против политической власти пацифистская сатира «Митьков» роднит их и с такими европейскими авангардными движениями, как дадаизм и ситуационизм. Однако значение группы существенно превышает сумму возможных сближений и испытанных влияний. Так, антипутинская панк-группа «Pussy Riot», участниц которой в августе 2012 года приговорили к тюремному заключению за устроенную в московском храме Христа Спасителя акцию протеста, не возникла бы без поданного «Митьками» примера гибридной эстетики образа, звука и действия. Так, использование масок-балаклав, изобретенных британскими военными в годы Крымской войны (1853–1856), перекликается с «митьковским» политизированным подходом к одежде. Подобно «Митькам», участницы «Pussy Riot» выбрали головные уборы, напоминающие о крупных военных и дипломатических поражениях, в данном случае – о провальной крымской кампании XIX века. И «Pussy Riot», и Петр Павленский (этот художник, стремясь говорить правду в лицо авторитарной власти, использует в качестве холста собственное тело, нанося себе шрамы) обращаются к «митьковской» практике костюмированных или телесных провокаций, направленных против патриотизма в нормативном понимании и используемых для осуществления публичных актов риторической амбивалентности.

Пожалуй, наилучшей отправной точкой для анализа разнообразного и многогранного «митьковского» творчества станет аналогия с современным Петербургом, хранящим память о политических переворотах, коллективных травмах (тяжелейшей из которых стала блокада Ленинграда) и нарративах ленинградского политического и художественного андеграунда, впоследствии мифологизированных не меньше, нежели история пережитых городом больших трагедий. Покойный диссидент, историк и поэт Ростислав Евдокимов писал, что миф о «неофициальном» Ленинграде следует рассматривать в диалектическом единстве с дореволюционным «петербургским мифом», который предполагал завороженное любование этим городом, возникшим по воле харизматического самодержца⁴. «Митьки» подчеркивают в своем творчестве неослабевающее напряжение между двумя упомянутыми мифами-ориентирами. Исследуя места, так или иначе связанные с этим конфликтом, мы должны обратиться за указаниями к творчеству самих «Митьков». Учитывая экспансивную словоохотливость, столь важную для мифологии группы, и памятуя о предложенном Эдвардом Саидом подходе к анализу литературных текстов на основе многочисленных метакритических намеков, которыми они нередко изобилуют, представляется методологически уместным избрать позицию удивленного вопрошания, сделав ее своего рода «компасом», который поможет не заблудиться в изобразительном и литературном творчестве группы – этой мультимедийной панораме городской жизни. В одной из глав книги «Митьки», созданных в 1984–1985 годах, Шинкарев пишет: «Вот в последнее время много говорят о митьковской культуре, дык а как вкусить ее плодов?»⁵ Во вступлении мы не колеблясь зададим вопросы, которыми задается о себе само движение.

Что означает само слово «Митьки»? Ответ на этот вопрос прольет свет не только на этимологию названия, но и на задачи коллектива. Самоназвание группы представляет собой форму множественного числа забавного, несколько инфантильного слова «Митек», образованного от распространенной уменьшительно-ласкательной формы имени Дмитрий – Митя. Слово это отсылает к одному из наиболее активных участников группы – художнику Дмитрию Шагину, время от времени выступающему и как поэт. Сатирическим литературным голосом «Митьков» стал писатель-абсурдист Владимир Шинкарев, к тому моменту уже успевший прославиться в андеграундной среде самиздатской повестью «Максим и Федор» (1980). В книге увлекательно прослеживаются неожиданные лирические и мифопоэтические возможности, открываемые пьянством в стране, чья власть похвалялась высоким уровнем гражданской адаптации, соответствующим «поздней» стадии социализма. «Лицом» группы, много и охотно выступавшим на публике, стал Шагин. Мифологию движения описал Шинкарев в книге «Митьки», выходившей по частям – в разных форматах и разных самиздатских журналах – с 1984 по 1987 год. В соответствии с крепнущей в ленинградской андеграундной среде «митьковской» репутацией толстовцев и пацифистов Шинкарев строит повествование как поток непринужденной болтовни, напоминающий скорее частную хронику жизни нонконформистского сообщества, нежели обширный манифест оппозиционной политической программы.

Как можно интерпретировать движение «Митьков»? Один из возможных подходов – рассматривать их деятельность как пародию и на сталинский культ личности, и на диссидентские кружки брежневской эпохи. Последние, с их бурными политическими дискуссиями за кухонным столом и c особым, непонятным для посторонних жаргоном, носили сугубо частный, самореференциальный характер. В представлении «Митьков» о самих себе отчетливо просматривается образ диссидента как бездельника, постоянно рискующего быть арестованным за тунеядство. Ленивая праздность, исповедуемая художниками на ранних этапах движения, вступала в конфликт с советской этикой, числившей самоотверженный труд среди важнейших гражданских добродетелей. «Митьки» словно презирали советский коллективизм, противопоставляя ему свой собственный. Однако их этический выбор не был сменой одной формы деиндивидуализации или самоотречения на другую. В одной из первых глав своей книги Шинкарев писал: «<…> движение митьков вовсе не предполагает обезлички и унификации выразительных средств: будучи митьком, ты вовсе не должен мимикрировать к Дмитрию Шагину»⁶. К коллективному духу арт-группы применимо суждение ее участницы Ольги Флоренской о художественно-поэтическом круге Александра Арефьева (1950–1960-е годы), к которому принадлежал отец Шагина Владимир: при всей самомифологизации «арефьевцев» как культурных аутсайдеров главным героем их графического и литературного творчества был скорее сам город, нежели живущий и работающий в нем человек (или, вернее, художник)⁷.

Движение «Митьков» сложилось в середине 1980-х годов, когда советская власть предпринимала первые пробные шаги на поприще политических реформ. Подобно другим «аутсайдерам», поэтам Роальду Мандельштаму и Иосифу Бродскому, «Митьки» отличались сознательной творческой многогранностью: выступая с критикой советской экспансионистской геополитики, они вместе с тем обращались к военному символизму города, некогда бывшего столицей империи, а впоследствии, в годы Второй мировой войны, так страшно пострадавшего от гитлеровской Германии. Без сомнения, парадоксальный христианско-пацифистский лозунг движения – «Митьки никого не хотят победить и этим завоюют весь мир» – отсылает к тому, что петербургский рок-поэт Юрий Шевчук, время от времени сотрудничавший с «Митьками», язвительно именует «несправедливостью добра», иными словами, к самопровозглашенной лицемерной добродетели советских военных кампаний в таких странах, как Чехословакия и Афганистан⁸. Отличительной приметой жизни ленинградских диссидентов в 1970–1980-е годы были неофициальные провокационные «хеппенинги». Художники-экспериментаторы, к которым принадлежали «Митьки», нередко устраивали подобные «хеппенинги» в подвалах и котельных – местах, казалось бы мало располагающих к общению и формированию коллективов. Сам воздух этих пространств, нередко служивших рок-группам, в частности Виктору Цою и музыкантам «Кино», для репетиций и сочинения песен, был пропитан творческой испариной. В главе «Митьков», написанной в 1991 году, Шинкарев рассуждает о котельной: «<…> атмосфера здоровой тревоги и некоторой опасности обостряет все чувства и потенции. Эта атмосфера сродни монастырю, а не производству. Впрочем, „монастырь“ – слишком сильно сказано: устава-то нет, можно даже девушек в гости приглашать»⁹. В стихотворении «Подвальная сказка», отражающем социальную динамику ленинградского андеграунда, Ольга Флоренская сначала описывает проникновение в запертый подвал, а затем излагает фантастическую, слегка пугающую утопию о жизни людей с «кошками, котятами и даже котами»¹⁰. Использование местоимения «мы» делает пол рассказчика этой истории неопределенным, что можно расценить как естественное следствие человеческого единения с существами другого вида. «Митьки» придерживаются неоднозначной и подчас на удивление прогрессивной гендерной политики, а их постмодернистские политические пастиши изображают трудный, многоступенчатый переход от последних лет существования СССР к экономическим и идеологическим (нередко неблагоприятным) реалиям путинской России.

Мое исследование основано на литературных, искусствоведческих и политических источниках, а также на обширных интервью, взятых мною у Дмитрия Шагина, Владимира Шинкарева, Виктора Тихомирова, Ольги и Александра Флоренских, Ирины Васильевой и других «митьков». Я анализирую «митьковский» проект, обманывающий идеологические ожидания значительной части российской публики. Ввиду своей чувствительности к оттенкам разных идеологических жаргонов «Митьки» как никто другой подходят на роль сатириков, критикующих язык путинской России, где конкурирующие политические силы нередко вступают в абсурдные альянсы из соображений политической необходимости.

Как «Митьки» понимают «постмодернистскую» миссию своего движения? Ряд критиков и художников уже отмечали, что термин «постмодернизм» нередко слишком поспешно применялся к самым разным формам нонконформистского и постсоветского авангарда¹¹. По мнению искусствоведа и критика Бориса Гройса, творческая практика постмодернизма складывается из использования таких стратагем, как повторение, словесный коллаж и агрессивная деконтекстуализация. Если дополнить гройсовское определение тем важным акцентом на присущем «состоянию постмодерна» иконоборчестве, который делает Жан-Франсуа Лиотар, то можно определить постмодернизм как «размышление о желании, направленном на Другого», сопровождаемое «процессом делегитимации» (Лиотар). Те художественные приемы и стилизованные формы поведения, которые Гройс определяет как «игру с цитатами, „полистилистику“, ретроспективность, иронию и „карнавальность“»¹², вырастают из парадоксального сочетания страстного скепсиса со стремлением к интимности. «Митьки» с их тщательно отделанными, внутренне противоречивыми пастишами российской националистической и патриархальной идеологии – наиболее значительное российское движение политического постмодернизма. Их сатирические тексты и картины 1980–1990-х годов критикуют бездумное приятие реставрированной автократии, сегодня ставшее обыденностью. Владимир Путин сказал в одной из своих известных ранних речей, прибегнув к тяжеловесному «черчиллевскому» обороту: «Кто не жалеет о распаде СССР, у того нет сердца. А у того, кто хочет его восстановления в прежнем виде, нет головы». Именно этими соображениями он и руководствовался, создавая то, что журналист Дэвид Ремник метко назвал «„постмодернистским“ собранием символов новой России: частью царских, частью советских, частью sui generis – [одной из составляющих] стратегии всего-для-всех»¹³. Стремление «Митьков» заново интегрировать советские идеологические артефакты, в частности форму одежды и жаргон российского флота, в ритуалы повседневной жизни провидчески коррелирует с явлением, которое Маша Гессен назвала в 2015 году путинским «тоталитаризмом в стиле ретро»¹⁴.

Поразительный эклектизм «митьковских» источников (жития православных святых, живопись Поля Сезанна, мелодраматические советские детективные фильмы, например «Место встречи изменить нельзя», неореалистический кинематограф Лукино Висконти) – пример использования постмодернизма в качестве инструмента радикальной демифологизации, которая позволяет увидеть современность без прикрас. Для описания этой «митьковской» стратегии, состоящей в развеивании культурных иллюзий путем обрушения на аудиторию целой лавины идеологических «шибболетов», я предлагаю термин «постмодернистский реализм». А для описания радикального остранения – ключевой составляющей пересмотра и переосмысления «Митьками» традиционных представлений о национальном характере – можно применить понятие «расщепления „я“», разработанное критиком Лео Берсани и психоаналитиком Адамом Филлипсом в книге «Интимность» (2008)¹⁵. Доводя те или иные режимы клишированного мышления, речи и ви2дения до предельной концентрации, «Митьки» стремятся избавить личность от ложного сознания, помочь ей занять позицию более аутентичного восприятия и документирования настоящего, более искреннего отклика на современность. В центре «митьковского» постмодернистского реализма находится идея расширения политической активности путем переоценки физического взаимодействия акторов, в которых мы превращаемся при вступлении в область публичного. Речь идет и об эстетическом сценарии, помогающем людям прочувствовать физические аспекты существования наперекор идеализированным представлениям о принадлежности к коллективу, и о призыве заново оценить материальную природу жизни и собственную телесность.

В коллективном творчестве «Митьков» (под которым я подразумеваю всю совокупность их произведений, а также изображения и тексты, где отразились общие принципы движения) содержится попытка выйти за пределы застывших предубеждений и предрассудков при помощи «мозаичной», по выражению искусствоведа Любови Гуревич, эстетики, характерной для ленинградского авангарда. Эта эстетика, считает Гуревич, определяется концепцией динамичного «освобождения от своего бытового „я“» в результате попыток «пересотворить себя»¹⁶. Особенно важным для ленинградского андеграунда было разыгрывание различных ролей, театрализация повседневной жизни; ярчайшим примером служит творчество художника и скульптора Михаила Шемякина и фотографа Бориса Смелова. Тот факт, что последний приходился отчимом Дмитрию Шагину, лишь указывает на преемственность и богатство культурной продукции андеграунда 1970–1980-х годов¹⁷. На смеловском снимке 1979 года, отпечатанном на бромосеребряной бумаге, молодой Шагин и его невеста Татьяна, подняв бокалы с шампанским, смотрят в камеру вполоборота, с лукавым выражением; Дмитрий держит перед собой чайник, демонстрируя его зрителю странно многозначительным жестом, а на коленях у Татьяны, одетой в обшитое узорчатой тесьмой свадебное платье, стоит миска яблок¹⁸. Сидящие выступают в равной мере «составляющими» натюрморта (излюбленный жанр Шемякина и Смелова) и самостоятельными акторами. Для творчества «Митьков» вообще и мультимедийной продукции Ольги и Александра Флоренских в частности характерна предметная избыточность, напоминающая о гоголевской эстетике, которую Андрей Синявский описывал так: «Декорация представляет собою как бы множество поочередно выдвигающихся ящичков, набитых жизненным сором и снабженных в свой черед всевозможными перегородками, полочками и тайничками»¹⁹. Тяготение ленинградского андеграунда к многогранной перформативности – к свободному взаимодействию людей и арт-объектов – тоже сказалось на становлении и развитии «митьковского» коллективного кинестетического проекта.

Какова политическая позиция «Митьков» в несвободных условиях путинской России? Сознательно сочетая воинствующий патриотизм с интересом к преступному миру и советскому диссидентству, «Митьки» создали тщательно отполированное зеркало, где в более ясном свете предстает, преломляясь, российская конвенциональная журналистика (особенно принимая во внимание правительственный контроль над медиа). В 2008 году Шинкарев, воспользовавшись площадкой российских медиа, объявил, что пишет книгу под названием «Конец митьков», повествующую об исчерпании богемных, аполитичных принципов группы. Это был чрезвычайно необычный шаг – анонсировать выход новой книги, едва начав над ней работать. За время, прошедшее до публикации в ноябре 2010 года этого провокационного текста, Шагин и Шинкарев не раз спорили (преимущественно в интервью интернет-изданиям) о значении и наследии движения²⁰. Утверждая, что «Митьки» стали социальным и политическим «брендом», Шинкарев указывал, помимо прочего, на открытую поддержку Шагиным, лицом группы, политики и общественных инициатив тогдашнего президента Российской Федерации Дмитрия Медведева. Одновременно объявив о своем разрыве с движением и о публикации новой книги о «Митьках» (первой с момента выхода в 1997 году последней главы «Митьков»), Шинкарев продемонстрировал проницательное понимание возможностей публичности в эпоху интернета. В ходе полемики и Шинкарев, и Шагин выстраивали публичный имидж художника как общительной знаменитости, использующей разные медийные каналы, информационные и социальные, для наведения лоска на и без того уже тщательно отделанный образ. Обнаруженный Шинкаревым и Шагиным талант к изобретательной саморекламе кажется весьма необычным для людей, выросших и сформировавшихся в Советском Союзе, а виртуозность, с которой они манипулируют общественной реакцией, затмевает аналогичные попытки современных писателей, таких как Владимир Сорокин или Захар Прилепин.

Настоящая книга представляет собой попытку понять «Митьков» как представителей перформативного по своей сути искусства в целом ряде контекстов. Она не является ни хронологическим описанием, ни историческим очерком выделения группы из пестрого мира ленинградского андеграунда. Творчество «Митьков» представляет собой критическое исследование современной культуры и вероятного наследия российской интеллигенции. Используя целую гамму неоднозначных терминов, которые можно расценивать как литературный эквивалент промежуточных тонов и нарочито неопределенных границ их «фовистских» композиций, «Митьки», разыгрывая свой живой театр демонстративной социальной неприспособленности, ставят ряд взаимосвязанных вопросов о социальной справедливости в России. Вопросы эти, в значительной степени унаследованные от русского общественного сознания XIX века, можно интерпретировать как звенья стройной причинно-следственной цепи: «Кто виноват?», «Кому на Руси жить хорошо?» и «Что делать?». Изначально движение «Митьков» основывалось на демократическом горизонтальном принципе; неудивительно, пожалуй, что оно прекращает свое существование именно тогда, когда два участника-основателя начинают притязать на явную роль лидера или рупора.