Kitobni o'qish: «Гримуары. Подземка. Хаска», sahifa 11
Вожак не рычал, не издавал ни звука. Он просто стоял и смотрел прямо на неё.
Её рука с ножом плясала, описывая зигзаги в морозном воздухе.
***
И тогда она зашептала, быстро-плавно, словно в трансе:
Си кусимни, мин кусимни,
Си вадеми, мин вадеми.
Си булми, мин булми.
Миннги тыннгавунма
Нивун,
синнги тынгнаптун.*
(Колдовской наговор).
Вожак в ужасе попятился назад, показав клыки. Затем развернулся и исчез в снежной пелене…
Странная квартира
В бесконечной однотонной ленте дней появилось окно, и я снова сел за свои записи.
Мне показалось, что я, наконец, обрёл ту привычную душевную целостность, которая сопровождала меня всю жизнь. Возможно, что потеря её не была связана с Хаской, а являлась следствием времени, волей Хроноса или ещё чем-то иным. Я не знал точно.
***
Говорят, что ведьма продаёт душу дьяволу. На память приходили рассказы из истории, когда на ведьм охотилась святая инквизиция. Таковое мнение сохранилось незыблемым до наших дней, оно словно заморозилось в веках.
Слово церкви приравнивалось к слову Бога.
Но это не так.
Ведьма никогда не продаёт душу дьяволу, она совершает с ним сделку "в рассрочку". Парацельс, а следом за ним и Папюс, этот легендарный гранд-магистр Ордена Креста и Розы, сделали предположение, что человек, пока он жив, сильнее Сатаны. Ибо Сатана, как любой другой дух, имеет два плана, а человек – три. Дух, душа и тело.
Три больше чем два.
Совершив сделку, ведьма обретает особое преимущество. Ведь, кроме владения четырьмя стихиями, она получает в дополнение власть над людскими душами. Она становится могущественнее, чем сам Сатана. Она водит нечистого за нос всю жизнь, до самого своего смертного часа. И в этот смертный час она обводит его вокруг пальца, получая бессмертие волею силы, которую заполучила от него же. Она пренебрегает и раем, и адом. Многие ведьмы, похороненные по христианскому обычаю, шевелились в гробах, и невежды приписывали это тому факту, что её мучают грехи, что ей и после смерти нет покоя.
Зачем покой живому? Ведьма не умирает.
Встретив такую умершую ведьму на кладбище или во сне, не следует страшиться. В ней нет ничего дурного, только лишь усмешка над сатаной и природным законом…
***
Покой мне только показался. Он разлетался в звёздную пыль, как только я давал волю воспоминаниям.
Как бы там ни было, но я решил сделать уж совсем дикую вещь – иного выхода я не видел.
Я нашёл её по объявлению – «экстрасенс решит ваши проблемы» Ведьма жила на девятом этаже, последнем. Погода стояла ясная, но на дом, где она жила, набегала тень от туч. Лил проливной дождь, и я изрядно вымок, пока добежал от маршрутки до подъезда. Поднимаясь на лифте, я вспомнил анекдот от Задорнова: «Если, придя к ясновидящей и позвонив в дверь, я слышу «Кто там?» – я разворачиваюсь и ухожу».
***
…Двери вообще не оказалось.
Вернее, она была, но была прислонена к стене, наподобие крышки гроба.
Из дверного зева дул тёплый ветер, пахло ладаном.
Я хотел позвонить из вежливости, но любопытство пересилило, и я вошёл. Коридор, длинный и тёмный, как в коммуналках, начинался по «леворуч» дверью, сквозь щели пробивался мерцающий свет. Оттуда, из-за двери, доносились странные звуки: то ли щебетанье птиц, то ли позвякивание трамвайного звонка-колокольчика. Мне захотелось открыть её, но что-то помешало. Вход в гостиную оказался в самом конце коридора.
Там, в гостиной я увидел женщину.
Она сидела за столом, покрытым красным атласом, и раскладывала Таро. Обычная женщина, средних лет, с таким усталым лицом, ещё миловидная. Единственное, что говорило о профессии – так это хрустальный шар посреди стола.
– Садитесь, Алексей, – сказала она, завидев меня.
– Вы знаете моё имя?
Она улыбнулась.
– Вы же мне звонили с городского? Определитель номера и справочник с горбушки – вот и всё колдовство.
Я был разочарован. Если все экстрасенсы таковы, то кого же по телевизору показывают?
– Там обычное шоу, – ответла она и отложила карты в сторонку.
– Присаживайся. Будем на «ты», если не возражаешь. Меня зовут Минора. Нам понадобится хороший контакт.
Я сел в кресло и почувствовал некоторое неудобство. Словно в кабинете у зубного врача под лампой. Она вскинула на меня глаза, и тут я понял, что ошибся – это вовсе не была «усталая женщина средних лет». Её взгляд пронизывал насквозь, он буквально пригвоздил меня к спинке кресла.
– Так лучше? – тихо спросила она. От неё пахло хорошими духами и почему-то молоком. Перед моим лицом закачался маятник – подвеска, на серебряной цепочке, медленно, медленно, затем быстрее. Она что-то говорила, мягко, обволакивающе, её глаза разлились зелёным океаном, задул бриз, по водной глади заскользили яхты… По ослепительно белому песку неслись собачьи упряжки и от нарт оставались красные полосы-следы. Из пальмы, качавшей ореолом листьев в вышине, какой-то человек собирал сок в тонкостенный фужер. Он обернулся – я узнал Василия. Сок превратился в кровь. Перекошенным кровавым ртом Василий засмеялся:
– Теперь ты мёртвый, Лёша. Добро пожаловать к нам, Лёша!
Я падал в бок, по какой-то горизонтальной бетонной трубе.
Ветер со свистом обдувал лицо, руки, стало холодно. Нижняя часть тела падала быстрее, она оторвалась, и я пытался её поймать и приставить к верхней. Получалось плохо.
Я увидел Хаску. Она стояла у парапета набережной в белом полушубке и садила из карабина по яхтам, плывущим вдали.
Лежаки на пляже в Геленджике стоят сто рублей на четыре часа. Я лежал и смотрел на неё, и мне хотелось кричать. Пляж опустел, ветер гонял по гальке окурки и стаканчики от кока-колы.
Моё тело стало прозрачным, как хрустальный графин. Я видел себя на лежаке, видел свою кровеносную систему, внутренние органы, кости, и… что-то чёрное, как паук, сложивший под себя лапы, он был в самой середине тела, под диафрагмой. Он шевелился.
Я поискал подходящее оружие, чтобы его убить, и нашёл. Это был брошенный шест от зонта, с острым концом для лёгкого вхождения в грунт. Я размахнулся, прицелившись в паука, и ударил изо всей силы…
…Ответный удар тока был очень сильным. Вспыхнуло небольшое солнце, шест скрутило в штопор, словно прутик. В глазах плавали цветные пятна.
…
– На счёте «три» ты проснёшься.
Раз…
Два…
Три!
– Открой глаза, Алексей!
***
Она склонилась надо мной.
В комнате стоял запах нашатыря.
– Мне пришлось тебя выводить нашатырём. Лёша, на обычные пассы ты не реагировал. Слишком глубоко ты ушёл.
Я потряс головой.
– Это… был гипноз?
– Не совсем.
Ведьма подошла к иконе Иисуса Христа – я её не заметил сразу. В кадильнице горел ладан. Маленький оранжевый язычок трепетал, словно крыло бабочки. Она положила ещё кусочек, и послышался лёгкий треск – он занялся.
Она повернулась ко мне.
Почему я так решил, что она средних лет? Ей не было и тридцати. Чёрное глухое платье старило, но сейчас, в отблесках небольшой настольной лампы, я видел её красивое лицо. Большие чёрные глаза, утонувшие в тенях, наполнивших глазницы, чуть смазанные… Они были зелёными, кажется, раньше. Приоткрытые губы, бледность…
Она заговорила нараспев, недвижно глядя в старинное зеркало, висящее за моей спиной.
– Когда Devoratore идёт сквозь лес, то зверь разбегается, уступая Ему дорогу, и ветви дерев раздвигаются прочь. Весь поросший рыжей шерстью, на полусогнутых ногах-копытах, с вечно эректирующим членом, он источает запахи, непривычные для нас. Горящая сера, благородный мускус, серая амбра так не пахнут. Над головой Его горит синий огонь, издали походящий на Keter.
От его запаха сходишь с ума.
Самая желанная и лёгкая добыча для Него – это те, кто живёт в неверии. Они как дети перед безжалостной пропастью. Но и креста он не боится, потому что крест нужно нести в сердце, а не на сердце. Он найдёт тебя, как ни прячься и как не верь в Него.
Многие не верят, многие. И спрашивают – почему до сих пор Бог не убьёт Его?
Но как убить Его, если Он разобщён, рассыпан в человеческих телах и сам часть Его? В детях божьих? У какого Отца поднимется рука на такое?
Он приходит к слабым. Люди слабые. Ты почувствуешь Его поступь, услышишь Его запах, но не увидишь Его. Он бесплотен.
И только смертельный озноб охватит тебя – так узнаешь Его приход. Он поднимется от земли, пойдёт через ноги вверх, мириадами игл охватит тело, руки, плечи, затылок… Волос встанет дыбом, как волчья шерсть на загривке. Мурашки покроют кожу.
***
Она замолчала и в бессилии опустилась на стул. Грудь ведьмы судорожно вздымалась.
– Я, кажется, понял, – сказал я, уставившись на шар. В нём отразилась комната, но вовсе не эта. Другая, незнакомая. Я вспомнил те ощущения, которые меня охватывали там, в зимовье.
Она усмехнулась.
– Что ты можешь понять? Уходи!
Я поднялся с кресла. Сказать, что я был разочарован – ничего не сказать.
– Сколько я должен за сеанс?
– Нисколько. Я ничего не сделала. Я не могу. У тебя разрушили сердце, мозг, его вырвали у тебя. Это сделала она, она… Она сильнее меня в миллион раз. Я бессильна. Я теряю силы, уходи поскорее, прошу тебя.
– Но…что мне делать?
– Найди её. Я чувствую, что она не злая. Она отпустит тебя. Найди её.
– Но где мне искать её?
– Там, где ты её потерял.
***
…Я вышел в коридор, оставив ведьму. Да уж, ничего не скажешь. Говорят, что экстрасенсы это хорошие психологи, и никакого дара у них нет. Нет никакой мистики, всё банально и скучно. Один шар и ладан.
Я дошёл до первой двери и решительно дёрнул за ручку.
Там не было НИЧЕГО.
Там не было ни света, ни темноты, ни пустоты, ни-че-го. Как выглядит Ничто?
Никак.
Я стоял, как громом поражённый, и стоял бы так до самой смерти, если бы не тот самый ветер. Он подул от гостиной и дверь захлопнулась, чуть не вывихнув мне руку.
Утром следующего дня я уже сидел в буфете Шереметьево и ждал свой самолёт на Туксан.
•
Возвращение
Странное дело – стоит мне взяться за перо, как накатывает что-то непонятное, тоскливое, жуткое. И мешает писать. Оно тянет назад, смеётся надо мной, увещевает, уверяет…. Голова и руки тотчас наливаются свинцом, и я бросаю начатое, и думаю.
Думаю…
Прошло много времени, но и сейчас я помню всё до мельчайших подробностей. Словно это было час назад.
***
В мистических обрядах индейцев Венесуэлы есть такое явление, или понятие – «хекуры». Оно происходит в ту минуту, когда внезапно нарастает волна гнева, любви, противостояния, жажды победы. Волна поднимается до необъятной высоты, она начингает светиться энергией.
И оживает, приобретает душу и тело.
Если мы попытаемся зайти с другой стороны, чтобы понять, то вспоминаем саламандру. Аристотель и Леонардо полагали, что раз есть живые существа, обитающие в воде, земле и в воздухе, то по закону о четырёх стихиях в огне тоже есть жизнь. Саламандра, согласно древним верованиям, столь холодна, что может жить в огне, и способна потушить его холодом своего тела.
Один раз в жизни, воочию я видел пляску саламандры. В ней пребывал неумирающий Дух Огня…
***
О чём мы говорили…
О чувствах.
Много раз в разговорах встречалось мне такое: «Я очень сильный. Меня гипнотизировать бесполезно, я не поддаюсь на эту чушь. Гипнотизёр и так, и сяк со мной, а я – как скала».
Человек, не поддающийся гипнозу, вызывает у меня лишь сочувствие. Он не видит всех красок мира, он нищ и слаб. Вы помните наверняка, как проходит публичный сеанс гипноза. Гипнотизёр предлагает сцепить руки, а потом приглашает на сцену тех, кто не смог их расцепить. И уже потом, на сцене, проделывает с приглашёнными всякие штуки к полному восторгу публики.
Над той её частью, которая так и смогла расцепить руки.
Но от большинства всегда сокрыто то, что происходит после такого представления.
А после представления гипнотизёр, маг и чародей приглашает отмеченных таким образом добровольцев за кулисы. И из них уже выбирает себе ученика – для того, чтобы сделать его своим преемником и обучить всем премудростям науки управления людьми…
Легко поддаются гипнозу только те, кто особо чувствителен. Кто чувствует в тысячу раз сильнее, чем обычный обыватель. Сверхчувствительный видит мир не так, как мы с вами. Мы видим только верхний слой его, в то время как на остальные десять, или сто под-слоёв для нас налагается извечное вето. Толстокожего прагматика с правосторонним мышлением никаким гипнозом не возьмёшь. Он, этот прагматик, потребляет пищу, спит, ходит на работу, и ему нет дела до того, сколько оттенков у чёрного цвета.
Но есть и другая сторона медали.
Гипноз делается по согласию. А вот те штуки, что несоизмеримо сильнее и выше гипноза – без согласия. Шарлатанов много, а подлинных магов мало. Они не участвуют в шоу.
Тогда я и был вот таким прагматиком, непробиваемо тупым, лёгкой добычей для ИНОГО.
Страшного, сильного и непознаваемого.
***
…Мы сидели с Маратиком в том самом кабаке, где я встретил её.
Он выслушал мой рассказ без некоторых подробностей, знать которые Маратику не полагалось. Да он и не нуждался в них как всякий настоящий мужик.
Мы почали вторую бутылку водки.
– Лёша, я очень рад, что ты сейчас здесь, со мной, – сказал он, вытаскивая из-под веточек петрушки бутерброд с икрой.
Я смотрел на него – Марат сидел напротив, в ватнике, невообразимом своём ватнике, воротник которого был расшит стразами Сваровски. Ничего более комичного нельзя было придумать, но понятия о красоте всегда субъективны. И здесь, на севере, эти понятия хоть и доходили до мутного абсурда, но среди местного населения были в порядке вещей. Позднее я понял, что всё было рационально – и эти стразы, и штаны Маратика на гагачьем пуху, и его карабин, который никогда не стоял на предохранителе. Рациональность таких штанов-то я принял сразу, когда ещё бежал пятидесятиметровку от аэропорта до машины – мой член от холода стал напоминать пипетку, а яйца и вовсе исчезли напрочь.
В кабаке было тепло и уютно.
– Я, однако, удивляюсь.
– Чему?
– Двум вещам удивляюсь, однако. Что ты живой, это первое.
Он задумчиво смотрел в ослепительную белизну окна.
– А второе?
– Зачем ты снова приехал в Туксан?
Официант в белых брюках и длинном чёрном переднике, молоденький и, как водится, нагловатый, пробежал с подносом, уставленным длинными дорогими бутылками – в дальнем углу гуляли какие-то крутые парни. Не люблю людей с душой официантов.
– Лёш, может тебе проститутку? Здесь есть одна, из местных.
Я посмотрел на него и хотел уже вспылить, но остыл и молча налил водки прямо в фужер. Рюмки у них тут какие-то маленькие, ****ь.
Налил Маратику тоже – в фужер.
Выпили.
– Лёш, брось. Тебе повезло, ты выжил, и снова ты голову в пасть медведице суёшь! Из-за бабы…
Вдруг почувствовав привкус крови на языке и, не контролируя себя, я схватил Маратика за ворот ватника. Фужеры со звоном полетели на пол.
Официант тотчас обернулся на шум и исчез за занавеской, отделяющей зал от служебки.
Я отпустил руку.
– Извини, Лёш. Ну как мне тебя ещё убедить?
– Да никак. Не надо меня убеждать.
***
…Её точно не было в Туксане, так сказал Марат. Охотники рассказали, что она попала в больницу в Норильске, это было примерно три месяца назад, и назад она не возвращалась. Я уговорил лётчиков чартера, чтобы они взяли меня с собой в Норильск. Через час после того, как проводил поддатого Маратика.
Потрёпанный пузатый «Ан» медленно, с натугой набирал высоту, его трясло как на вибростенде. Я сидел на куче ящиков, покрытых тяжёлым мокрым брезентом.
Было холодно и темно. Водка из меня испарялась и оседала изморозью на дюралевых стенах грузового отсека.
Вспомнилось всё – зимовье, огонь в очаге, метель и – она. Она тянула ко мне руки, и бриллиантовые сполохи разливались на её платье. Её губы шептали о любви, и в окна врывались соломенные псы Тен Гри. Я реально ощутил тепло её тела, запах, исходящий от волос, я двигался в такт её ласкам… Томная нега волнами накрыла меня, в голову ударил пряный аромат настоя.
Не понимаю!
Не понимаю, как это можно объяснить, или описать. Сумасшествие, потеря ориентации в пространстве, каталептическая дрожь в руках, ногах, потеря воли, способности трезво мыслить, существовать…
Её лицо, улыбка, плечи. Она жадно смотрела на меня, а я смотрел на неё, и двигался не прерываясь, не ведая ни дня ни ночи…
Я перестал, разучился управлять собой. Если бы год назад кто-то сказал мне, что такое возможно, я бы рассмеялся шутнику в лицо.
Что может помешать падению в пропасть? Остановиться, но как??? Разве это возможно?
В Норильской больнице мне сказали, что такая больная значилась. Я узнал, что у неё была травма ноги, перелом. Такие переломы срастаются за полтора месяца, но она выписалась против обычной практики на две недели раньше. Разумеется, они не сказали, где она сейчас. Откуда им было знать.
И я, как недобитый зомби, таскался по городу целый день. Ел, потому что так было надо, пил, дышал…
Уже под вечер мне на глаза попалась афиша. Нет, скорее это было объявление о каком-то собрании, или конференции оленеводов, или охотников. Уже не помню. Я почему-то решил, что она должна быть там.
Собрание проходило в трёхэтажном здании, недалеко от Гвардейской площади. Когда я туда добрался, оно уже закончилось. Люди выходили из ворот небольшими группами. Я проторчал там наверное час, всматриваясь в силуэты и лица, но её среди них не было.
***
– Здравствуй, Лёша, – вдруг услышал я за спиной и обернулся.
Она стояла в пяти метрах от меня и смотрела, и как мне показалось, насмешливо улыбалась. В руках изящная сумочка, на ногах сапожки тонкой кожи, на каблуках. Такой я её не мог и представить.
– Рада что ты приехал, – она подошла ближе. На её щеках, белых, как снег, играл едва заметный румянец.
– Я думала, что ты не живой, Лёша.
Она смотрела на меня пристально, немигающим взглядом.
– Не живой? Что ты наделала? Почему ты бросила… меня? – У меня задрожали руки, и дрожь, крупная дрожь прошла по телу – снизу, вверх до затылка, как от могильного холода.
Хаска вдруг заговорила быстро, горячо, с придыханием:
– Я сломала ногу…Потом…Волки. Я искала тебя, Лёша. Я виновата перед тобой, что призвала Соломенных Псов Дэт, но я…любила, любила! Теперь ты здесь, и я…
Я почувствовал, что силы куда-то улетучиваются. Краем сознания, тем, который оставался нетронутым ею, я понял, что нужно остановиться, иначе будет большая беда.
– Отпусти меня, Инка.
Её взгляд похолодел.
– Не отпущу. Не проси.
Мы стояли у ворот, ведущих в парк. Снег падал большими хлопьями, покрывая дорожку, он лежал порванным одеялом на ветвях небольших сосен.
На меня что-то нашло. Какая-то неведомая сила, словно разряд электричества, прошила сознание, и я, что было силы, ударил её наотмашь по лицу.
Она устояла на ногах, лишь припав на одно колено. Волосы взметнулись в стороны. Потом медленно подняла на меня глаза – в них дико и неистово плясали Хекуры. Изо рта текла тонкая струйка крови.
Вдруг она рассмеялась, громко и зло, с надрывом в голосе.
– Да, Лёша, вижу, ты настоящий мужчина. Хорошо, я отпущу тебя. Но потом не ищи Хаску, слышишь? Теперь дай мне руку.
Я дал ей руку – она всё ещё тряслась, как в лихорадке. Хаска приложила её к своему сердцу и заговорила ровно, чуть с хрипотцой:
Аитми омактат сэлэмэ
Будеми нюнгэ сэлэмэ
Сянган сурулми турэн
Сингилгэн эмэми иллэ*
(Древнее шаманское заклятие.
Приблизительный перевод:
«Залечу заново сердце
Верну хозяину сердце
Дымом уходи слово
Снегом приходи тело»)
…В глазах вспыхнуло сияние. Я чувствовал, что падаю, но не в пропасть, не вниз, а вверх… стало холодно и темно. Сияние переливалось всеми цветами, оно горело, выжигая всё вокруг. Чёрный пепел падал на чёрную землю…Это длилось всего лишь миг, или час, не знаю.
Я очнулся.
Хаски уже не было. Лишь несколько капель крови алели на белом снегу.
