Kitobni o'qish: «Мы из Коршуна», sahifa 3

– И ты думаешь, что успех тебя не испортит? – спросил «голос рассудка». Ваня снова взял Сашу под руку. – И ты не станешь заносчивой, эгоистичной, стилягой с крашеными, взбитыми волосами, с кровавыми когтями и размазанными ресницами?

– Никогда! – горячо ответила Саша, остановилась и, протянув руки к ясному звездному небу, к светлому месяцу, воскликнула: – Клянусь! Никогда! Никогда!

Вера засмеялась. Засмеялся и Ваня. А Саша пожала плечами. Ей стало досадно, что друзья не понимают ее.

– Вот как одинок человек! – грустно сказала она.

– Это о чем? – опять не понял Ваня.

– Это я о себе, – пояснила Саша.

Ваня помолчал. Подумал. Решил запомнить эту фразу и возвратиться к ней, когда они будут вдвоем.

– Смотрите, сеновал! – вдруг воскликнула Вера. – Если нет собак во дворе, залезем в сено и отдохнем часок-другой.

Они подошли к воротам. Постояли. Прислушались. Собаки молчали. Ваня осторожно повернул круглое кольцо калитки, но она не поддавалась. Тогда он перелез через забор, отодвинул засов. Девочки крадучись вошли во двор. Все трое по шаткой лесенке бесшумно поднялись на сеновал и зарылись в душистое сено.

– Хорошо-то как! – мечтательно сказала Вера, вытягивая ноги и закидывая руки за голову.

– Тише ты, шепотом говори! – остановила ее Саша.

На улице стояла предутренняя тишина. Изредка лишь в стайке, под сеновалом, вздыхала корова.

Но вот где-то в доме на другой стороне улицы в окне мелькнул и погас свет… Тишину нарушил отдаленный, приглушенный рокот самолета, и на небе, среди звезд, замелькали и поплыли две звездочки – одна красная, другая зеленая.

– На Москву, – сказал Ваня. – Вот так и ты, Сашенька, когда-нибудь полетишь в ту сторону…

Он попробовал представить себе Коршун без Саши и не смог. Но Саша не уловила тревоги в голосе Вани и в сотый раз с грустью подумала: «Я для него просто школьный товарищ, такой же, как Вера, Славка и все другие».

– У меня, Ваня, обстоятельства иные, чем у тебя или у Сашеньки, – шепотом сказала Вера, обращаясь только к нему. – Вы вольные птицы: взмахнули крыльями и полетели в чужие края. А у меня мать больная… бабушка старая. Разве их оставишь?

– Ты уже специальность имеешь и завод любишь, – утешала подругу Саша. – Ты единственная из девочек на слесарном станке работаешь. Да еще как!…

– Смотрите, опять самолет! Высоко летит, даже шума не слышно! – воскликнул Ваня.

И в этот же миг совсем неожиданно около лестницы визгливо и сердито затявкал щенок. Видно, он спал крепким, молодым сном и только теперь проснулся и почуял во дворе чужих людей.

– Цыц, дурень! – шепотом сказал Ваня.

В ответ щенок залился ожесточенным, захлебывающимся лаем, таким оглушительным и звонким, что его, казалось, было слышно на другом конце улицы. И сразу нарушилось ночное безмолвие. Вот и в соседнем дворе густым басом лениво забрехал пес. С другой стороны улицы его поддержал старческий, глухой лай. Где-то на задах мелко-мелко застрочил молодой, энергичный и злой собачий голос.

– Надо уходить, – обеспокоенно сказал Ваня, и все вдруг заметили, что становится светло, и даже разглядели глупого черного щенка внизу у лестницы.

Они спустились с сеновала. Щенок то трусливо отбегал в сторону, то норовил ухватить зубами кого-нибудь за ногу. Защищаясь от него, сдерживая смех и визг, готовый вот-вот сорваться с губ, друзья кинулись к калитке.

Улицы Брусничного оживали. Проехал грузовик, и шум его мотора показался особенно оглушительным; к водопроводной колонке пришла заспанная женщина с ведрами на коромысле; гремя болтами, жители открывали ставни окон; из труб к нежно-розовому, ясному небу потянулся дымок. Ребята направились к дому, в котором жил старик Федоренко.

– Кажется, вот здесь, – сказала Вера.

У ворот стояла старушка, и по ее моложавому и румяному лицу школьники сразу узнали Еремеевну, очень точно описанную Федором Алексеевичем.

5

Было условлено, что беседу начнет Вера Каменева, она лучше других умела разговаривать со взрослыми.

Вера сказала Еремеевне, что она и двое ее товарищей приехали по поручению Коршунской школы, и напомнила старушке, что та обещала директору узнать, нет ли в Брусничном старых знакомых Федоренко.

– Со всеми соседями толковала. Одни сказывали: года три тому минуло, приходил один старик Федоренку проведать, – оживленно рассказывала Еремеевна. – Старик приметный: на одном глазу бельмо. И живет недалече – возле реки, по набережной, значит. Я уж сама собралась было поискать его, да вот нога нудит. – И старушка показала ногу, обутую в подшитый кожей валенок. Другая нога была в ботинке. – Вы зайдите вот к Веселкову, он лучше меня знает всех старожилов.

Видно было, что Еремеевна с большим интересом отнеслась к поискам школьников и, будь она здоровее и моложе, приняла бы в этом самое деятельное участие.

Веселков во дворе колол чурки. В этом деле он был мастак. Высоко взмахнув топором, вонзал лезвие в чурку, и она с тихим хрустом распадалась надвое. Он ставил половину чурки, снова вонзал в нее лезвие, и чурка опять распадалась на две равные части.

– Здравствуйте, товарищ Веселков! – громко сказал Ваня.

Веселков опустил вскинутый над головою топор и быстро повернулся к молодежи. На вид ему было под пятьдесят. Румяный, с посеребренными сединой волосами, прилипшими к вспотевшему лбу, в распущенной рубахе с расстегнутым воротом, в сапогах с голенищами гармошкой, он окинул пришельцев быстрым взглядом живых карих глаз.

Вера объяснила, зачем они пришли. Тогда он бросил топор, рукавом рубахи обтер лицо, пригласил ребят сесть на ступеньках крыльца и сам присел рядом.

– Верно, – затянувшись цигаркой, сказал он. – Тот старик из-за бельма приметный. Живет на набережной, это точно, потому он при мне про рыбалку поминал. Говорил, от его дома до реки – рукой подать.

Так же, как и Еремеевна, Веселков живо заинтересовался поисками школьников.

– Кабы не на работу, сам с вами пошел бы. Ну, а на досуге, может, забежите, расскажете, как все будет?

Попрощались с Веселковым, пошли по направлению к набережной. Хотели свернуть в переулок, но вдруг услышали, что их кто-то окликает:

– Эй, ребята, постойте!

По дороге, припадая на правую ногу, в распахнутом пальто ковыляла Еремеевна. Ваня побежал ей навстречу.

– Вы уж назад как пойдете, загляните ко мне, обскажите, что и как, – с придыханием произнесла она.

– Обязательно зайдем, – широко улыбаясь, обещал Ваня.

Саша остановилась, поджидая Ваню, а Вера, помахивая подобранным где-то прутом, шла далеко впереди, напевая и думая о чем-то своем.

Ваня подошел к Саше.

– Так почему же человек одинок? – спросил он, приостанавливаясь и сверху вниз внимательно глядя на ее лицо с коротким, немного вздернутым носиком, с чуть уловимыми, изменчивыми красками на щеках: то ли от смущения, то ли от радости.

С тех пор как Саша бросила эту фразу, прошла долгая ночь и утро. Но Саша сейчас же вспомнила свои слова и удивилась, что Ваня не забыл их. Удивилась, потому что была еще слишком молода и неопытна, чтобы понять, что вот такие невзначай брошенные фразы запоминает только истинный друг, тот, кого интересует каждое ее слово, всякое движение души, любой оттенок настроения.

– Ты и Вера не поняли меня. И никто не понимает, не хочет, чтобы я стала артисткой. Я говорила от души, а ты и Вера смеялись…

– Сашенька, – растерянно сказал Ваня, – честное слово…

Но тут они поравнялись с Верой. Она сказала:

– Вот набережная. И совсем небольшая. Можно обойти все дворы.

Вера взглянула на Ваню, на Сашу, заметила ее пылающие щеки и поняла: у них что-то случилось.

Старик с бельмом на глазу неожиданно отыскался безо всяких трудностей. Он в это раннее утро рыбачил на Оби. Сидел на бревне, закинув удочку в воду, неподвижно и напряженно приглядываясь к поплавку.

Вера подошла к нему слева.

– Доброе утро, дедушка, – вежливо, но громко сказала она, стараясь заглянуть ему в лицо и увидеть бельмо. Но старик, не отрывая взгляда от поплавка, зашикал, зашипел, замотал головой.

Вера отступила и, собравшись с духом, заглянула в лицо старика с правой стороны. Он смерил наглую девчонку злым взглядом, и та опять отскочила, но уже обрадованная: правый глаз старика покрывало бельмо.

Решили подождать, пока старик закончит свое занятие, и все трое уселись под яром на бревне. Сидели и не сводили глаз с маленького поплавка, спокойно лежавшего на воде. Рыбалка была неудачной. Несколько раз старик проворно вытаскивал из воды удочку, но рыбы на крючке не было.

Очень хотелось есть, клонило в сон, и Ваня не выдержал:

– Пойду попробую поговорить.

Он нерешительно подошел к старику.

– Что, дедушка, не клюет? – с сочувствием спросил он и тут же попятился назад: морщинистая шея старика покраснела, он угрожающе стал размахивать свободной рукой – незнакомцу следовало немедленно исчезнуть.

Еще промучились некоторое время. И тогда к старику стремительным, словно летучим шагом направилась Саша. Она подошла не со спины, а со стороны реки, лицом к лицу. Но не успела она и рта раскрыть, как старик вскочил, рывком выхватил из воды удочку, бросил ее к Сашиным ногам, пинком поддел ведро и затряс сжатыми кулаками.

– Мерзавцы! – завопил он пронзительным тенором.

Друзья бросились на выручку Саше. Вера пыталась объяснить, что они пришли по очень важному делу. Ваня убеждал, что их послал сам директор Коршунской школы. Ничего не помогало.

– Сорвали рыбалку, негодяи! И слушать не хочу!

– Мы по поводу итальянца, похороненного в тайге! – чуть не плача, выкрикнула Саша.

Старик на секунду умолк, но, видимо, страсть рыболова взяла верх над разумом, и он снова разразился потоком бранных слов. Потом схватил ведро и удочку и почти бегом кинулся на гору.

Школьники бежали за ним до самого дома. Старик захлопнул калитку перед ними и с треском задвинул засов.

Ребята, огорченные, уставшие, сели на скамейку возле калитки. Решили ждать. И как это ни удивительно, гнев у старика прошел. Спустя несколько минут он открыл створки окна, высунул лысую голову и спросил примирительным тоном:

– Ну, чего надоть-то?

Друзья рванулись к окну и заговорили разом. Хозяин дома не выдержал, вышел на улицу и присел на скамейку. Заговорил неторопливо, подбирая слова.

– Иной раз судьбина злая людей так раскидает, что и следов-то их не сыщешь. А в войну и подавно! В войну человек в такой перекрут попадал, что и в книжке не вычитаешь. Скажем, думал ли, гадал итальянец, что смерть прихватит его на чужбине и лежать костям его в сибирской глухомани?

Старик говорил раздумчиво, словно взвешивал каждое слово.

– Пожар в тайге видали? Полыхать начнет – ничем не уймешь. Все живое сожрет либо угонит на новые места. Вот и война так же! Жил себе, поживал спокойно парень в Италии. А война пришла, фашисты его хвать – и на фронт. Ружье в руки – бей русских! А парень не дурак оказался. Сердце-то чуяло, где правда-матка. Взял да и перемахнул к русским.

– Это тот самый, чья могила в тайге? – взволнованно спросил Ваня.

– Тот самый… Не думал не гадал итальянец, что судьбина занесет его в смоленские леса, в партизанский отряд. А вот занесла же!

– Ой! – воскликнула Саша и вскочила со скамейки.

– Там и встретились они с сыном Петра Федоренко – Павлушкой. И подружились парни.

Старик рассказал, что в разведку друзья ходили вместе. И случилось так, что вражеская пуля сперва нагнала итальянца. Павел его на себе приволок к партизанам и рядом свалился. В горячке не заметил, что и сам тяжело ранен. Потом вместе в госпитале лежали.

– Упросил ли Павлушка начальников или те сами порешили отпустить итальянца с ним на отдых, не ведаю. Только оба приехали на побывку в тайгу к Петру Федоренко. Вот мне Петр, отец, значит, сказывал, что мечтал итальянец, как война кончится, возвратиться в родные края. Сказывал, скучал так крепко, аж слез не совестился. Только сами знаете – не сбылась его мечта. Раны стали болеть… Болезнь скрутила, и он помер. Схоронили его тут же, возле дома Федоренки. А Павлушка на фронт вернулся. Уже из самой Германии письма писал. Когда знамя на рейхстаге вешали, самолично присутствовал, отцу все отписал. И вдруг – убили. Не в бою, а на фашистской улице, прямо из-за угла. Вот ведь судьба-лиходейка…

– Ой! – опять не сдержала Саша своего волнения.

– Ну и вот, – встрепенулся старик, – Петр Федоренко переехал в город. Старая изба его со временем развалилась, сровнялась с землей, поросла травой и мохом. От тех лет одна память осталась в тайге – могила итальянского солдата. Да и о ней кто знал, вскоре забыл.

– А вы, дедушка, итальянца видели? – спросила Вера.

– Не видел. И имени не знаю. Не до итальянца в ту пору было. Сказывал Петр, что итальянец молодой был. По-русски объяснялся с трудом… Ну, вот все, что знал, рассказал. – Старик вдруг поспешно вскочил, постучал о скамейку трубкой, вытряс пепел, сунул трубку в карман и, видимо вспомнив о неудавшейся рыбалке, сказал недобрым голосом: – Ну, а теперь ступайте, скатертью дорога!

И снова скрежетнул засов калитки, и торопливые, легкие шаги послышались уже со двора. Но сейчас же распахнулось окно, и старик поманил ребят пальцем:

– Вот было запамятовал… После войны к Петру из города кто-то приезжал. Про Павла все расспрашивал и фотографию забрал, где тот вместе с итальянцем в госпитале снимался. Сказывал, что фотографию в музее повесят…

Окно захлопнулось. Лицо старика скрылось за занавеской.

6

После того как Славка не захотел извиниться за свой проступок и убежал от Федора Алексеевича, он два дня не был на уроках. А по двору школы шатался и даже играл в футбол. На третий день нерешительно постучал в дверь директора. Заглянул в кабинет.

Федор Алексеевич стоял за столом и что-то горячо доказывал сидевшим напротив него мужчине и женщине.

– Я занят, подождите, – повысил он голос в ответ на Славкин стук.

Славка закрыл дверь, постоял, колеблясь – уйти или остаться. Он стоял один в небольшой, полупустой комнате с широким шкафом, заполненным учебными пособиями, с пустым, залитым чернилами столом.

Подошел к окну. Здесь был виден край Итальянского парка и стволы трех старых кедров, обступивших могилу.

Славка послюнил палец и стал писать на стекле: «Если бы не я, вы ничего бы не знали об итальянце…» Но эта мысль не наполнила его сердце гордостью. «Я мог бы не говорить правды, но я сказал ее, потому что презираю ложь», – написал он ниже, но и этот афоризм не принес облегчения. На душе было противно.

Наконец дверь открылась. Молча вышли посетители: низкий суетливый мужичок с красным, вспотевшим лицом и такая же маленькая женщина в платке, в расстегнутом пальто, с покрасневшими от слез глазами.

– Ростислав, проходи! – послышался голос директора.

Славка тяжело вздохнул, но в кабинет директора вошел с улыбкой, будто ничего не произошло.

– Здравствуйте, Федор Алексеевич.

Директор сидел за столом. На нем был серый костюм, свежая кремовая рубашка и такого же цвета узкий вязаный галстук. Он серьезно и спокойно глядел на ученика. Сбоку, через окно, пылающий солнечный шар бросал от горизонта светлые блики на его сероватое лицо с длинным шрамом.

– Садись, – указал он Славке на стул около стола и, когда тот сел, спросил: – Ну, что скажешь?

– Вы посылаете Лебедева в город, в музей, искать фотографию итальянца. Я тоже хочу ехать с ним, – вдруг сказал Славка.

– Что, что? – переспросил Федор Алексеевич.

Славка молчал. Он знал, что если бы он сказал это любому другому человеку, тот посчитал бы его наглецом. Но Федор Алексеевич был совсем иной, не похожий на тех, кто встречался на небольшом жизненном пути Славки.

– И очень хочешь? – спросил Федор Алексеевич.

Голос директора звучал так, что невозможное вдруг стало казаться возможным, и Славка почувствовал, как желание ехать в город захватило его с необыкновенной силой.

– Я извинюсь перед всей школой… Буду вести себя как надо. Я же знаю себя, Федор Алексеевич! Мне обязательно нужно увлечься интересным делом, иначе…

– Иначе тебя увлечет что-нибудь другое? Ну что же, еще раз поверю тебе, Ростислав. Поезжай.

И ни одного упрека за пропущенные уроки, за бегство из Брусничного.

Славка покраснел и с немой благодарностью поглядел на Федора Алексеевича.

Федор Алексеевич сам отвез учеников в Брусничное, посадил на катер, строго наказал быть осторожными.

Катерок проворно бежал по широкой, спокойной реке, чуть подернутой рябью. Уходили назад берега, то крутоярые, то отлогие, покрытые густым лесом. Манили широким простором ярко-зеленые поляны с молодыми березовыми перелесками. Изредка попадались рыболовецкие станы и одинокие избушки бакенщиков.

Главную каюту занимали председатель облисполкома Игорь Сергеевич и московский гость из Министерства сельского хозяйства Илья Борисович. Коршунских школьников взяли на катер по просьбе Федора Алексеевича. Их поместили в каюте команды, но они попросились в рубку, к капитану. Вся команда катера состояла из двух человек: капитана и механика. Первый находился все время в рубке, а механик возился в машинном отсеке, и ребята впервые увидели его через несколько часов путешествия по Оби, когда он встал у руля, а капитан пошел обедать. Механик дядя Сеня был полной противоположностью красивому, подтянутому, строгому капитану. Как только он, небритый, с длинными, небрежно торчащими во все стороны седеющими волосами, в распущенной засаленной рубахе, встал у руля, рубка наполнилась едким запахом махорки. Казалось, молчаливо сидевшие позади ребята чем-то мешали капитану. За несколько часов он ни о чем их не спросил. А дядя Сеня обрадовался своим неожиданным спутникам.

Не прошло и получаса, как он уже знал всё – и кто они, и зачем едут в город – и так увлекся разговором об итальянце, похороненном в тайге, что чуть не посадил катер на мель.

Навстречу тупоносый коричневый пароход тащил баржу с гравием.

– А ну, Славик, выглянь из рубки, помаши ему слева. – Дядя Сеня, не оборачиваясь, протянул свернутый на черенке белый флажок.

Славка вскочил, открыл дверь. Ветер рвал из его рук небольшое белое полотнище, а он махал и махал до тех пор, пока с правой стороны тупоносого парохода ему не ответили.

Потом встречным пароходам махал флажком Ваня. Это занятие казалось увлекательным. Ребятам нравилось, когда, поравнявшись с каким-нибудь судном, катерок гудел срывающимся баском.

– Здороваемся, – приговаривал дядя Сеня.

На ночь катер причалил к яру напротив большой деревни. В темноте деревни не было видно, она угадывалась только по редким мерцающим огням. По узкому трапу пассажиры сошли на песчаный берег и, цепляясь за кустарник, взобрались на крутой, высокий яр.

Развели костер. Он взметнул вверх жарким пламенем, и сразу всё – река, очертания деревьев вдалеке – потерялось, растворилось в темноте.

Игорь Сергеевич приволок к костру осетра, подаренного рыбаками московскому гостю. С трудом удерживая огромную рыбу за жабры, Илья Борисович приподнял ее рядом с собой. Осетр оказался длиной с него.

Игорь Сергеевич опустился на колени, острым охотничьим ножом распорол рыбе брюхо. К восторгу окружающих, там оказалась икра.

Славка и Ваня притащили с катера тарелки и вилки, разложили трехкилограммовую черную массу и стали вилками очищать с икры пленки. А Игорь Сергеевич в это время варил уху. Он стоял у костра – невысокий, плечистый, в теплом свитере и шляпе, сдвинутой на затылок. Его широкое добродушное лицо было торжественно-сосредоточенным.

К костру с ружьями за плечами подошли капитан и дядя Сеня.

– А мы на озеро, – сказал капитан Игорю Сергеевичу.

– С утками мы тут дружбу водим, – пояснил дядя Сеня.

Охотники шагнули за светлый круг костра и мгновенно слились с темнотой, как будто бы провалились сквозь землю.

Игорь Сергеевич так же, как и дядя Сеня, сразу же познакомился с коршунскими школьниками, запомнил их имена.

– Славик! – командовал он. – Быстро на судно! В каюте бутылка водки. Налей четверть стакана – и сюда!

Славка с удовольствием оторвался от надоевшей икры и помчался к берегу.

– Соли! Сначала немного соли, – распоряжался Игорь Сергеевич, протягивая Ване деревянную банку с солью.

Ваня неуверенно стал солить икру. Он не имел ни малейшего представления о том, сколько нужно сыпать. Со стаканом в руке прибежал Славка.

– По пути не глотнул? – усмехнулся Игорь Сергеевич.

– Самую чуточку попробовал, – сознался Славка.

К удивлению присутствующих, Игорь Сергеевич плеснул водку в кипящую уху. Немного погодя он зачерпнул из котла ярко раскрашенной деревянной ложкой и поднес московскому гостю.

– Снимайте пробу, Илья Борисович!

Илья Борисович, маленький и тонкий, как подросток, в черном кожаном пальто и в темном берете на лысой голове, недоверчиво чуть пригубил, а потом хлебнул с явным удовольствием.

– Ну и кудесник вы! В жизни ничего подобного не едал!

Игорь Сергеевич стал наливать уху в свободные тарелки и чашки. Ели прямо у костра – кто сидя, кто стоя, и все было хорошо, просто и весело. Изредка в тишине осеннего вечера слышались выстрелы. «Это команда наша с утками дружбу водит», – приговаривал Игорь Сергеевич.

Ночь прошла беспокойно. Ваня и Славка улеглись на нижнюю полку. До полуночи они возились, приглушенно хохотали и шептались. А на рассвете возвратились усталые и злые от неудачи охотники и вскоре так захрапели, что сразу разбудили ребят.

Весь день снова плыл катер по широкой реке, только теперь это была уже другая река. Вода ее казалась синее и прозрачнее обской воды, а берега более заселенные и застроенные.

Вечером показался город. Ваня бывал здесь дважды, а Славка никогда еще не видел многоэтажных домов, такого обилия света и столько людей на вечерних улицах.

Немного растерянные, ребята сошли с катера. Следом за ними по прогибающемуся узкому трапу сошли на берег Игорь Сергеевич с Ильей Борисовичем. Около пристани их ждала светлая «Волга».

– Ну, а у вас, друзья, какой план? – спросил Игорь Сергеевич.

– У нас адрес одной школы… – Ваня полез в карман пиджака и достал конверт с письмом Федора Алексеевича.

– В школе может никого и не быть в такое время. Садитесь-ка лучше с нами.

Машина побежала по малоосвещенным, тихим окраинным улицам, но Ване и Славке казалось, что здесь светло и людно. Они всему удивлялись. А когда выехали на центральную улицу с многоэтажными каменными домами, освещенными витринами магазинов, с шумным потоком транспорта и толпами народа – совсем притихли.