Наринэ Абгарян

– Кактусовым! Я специально потрогал. – Герр Олафсен продемонстрировал исколотый палец. – Колючий, зараза… И он потянулся за вторым бутербродом. – А что-нибудь опасное вы заметили? – спросила Магда. – Может быть, охрану? Или пост полиции? – Ты соображаешь, что говоришь?! Ты хоть раз видела полицейский пост в лесу? – фыркнула Агнес. – Почему нет? – обиделась

– Насть, у тебя пирог горит! – громко сказал папа.

Мы состоим из воспоминаний, которые выбрали себе сами. Мы – отражение того, о чем не решились забыть.

рыжие кудри. Ритуальный полуденный сон Гарик упорно игнорировал. Он тихонечко лежал в своей кроватке, выдергивал из пододеяльника нитки и долго, вдумчиво их жевал. «Какой глупенький», – решила Манька и тотчас в него влюбилась. В знак своей любви она выдернула нитку из пододеяльника, скатала ее в комочек и принялась жевать. Нитка на вкус оказалась совсем пресной. «Фу», – поморщилась Манька.

зачем человеку душу травить. Хорошие новости он сам расскажет, а плохие как брошенный в воду камень – только распускают вокруг себя волны, усиливая горе. Плохие вести тревожить нельзя.

Меланья по молодости устраивала мужу сцены ревности, но с годами научилась смотреть на его похождения сквозь пальцы. И все же иногда, чтоб не слишком зарывался, закатывала скандалы с битьем тарелок и чашек, которые заранее откладывала из щербатых, предназначенных на выброс. Симон наблюдал с нескрываемым восхищением, как жена мечется по дому, грохая об пол посуду. – Ишь! – комментировал, подметая потом осколки. Пока он прибирался, Меланья курила на веранде, стряхивая пепел в парадные туфли мужа. Жили, в общем, душа в душу.

Мама! – кричит. – Это нечестно! Ты должна быть рада, что у тебя есть дочь, а ты злишься!

У каждого своя правда. У Мариам она простая, проще не бывает: как бы ни болела душа и как бы ни плакало сердце, береги в чистоте тот лоскут мира, что тебе доверен. Ведь ничего более для его спасения ты сделать не можешь.

«Нет рая, и ада нет, – поняла вдруг Анатолия. – Счастье – это и есть рай, горесть – это и есть ад. И Бог наш везде и повсюду не только потому, что всемогущ, но еще и потому,

отрезвлял, а совсем наоборот – словно наполнял легкие веселящим газом. Возвращаться домой расхотелось. Слава постановила, что нужно куда-то съездить, раз уж они оказались у метро, а Аллочка предложила выбраться в стрип-клуб, где у нее двадцатипроцентная скидка на спиртное. – За какие заслуги? – бесцеремонно поинтересовалась Слава. – Директор клуба – мой двоюродный брат, – пояснила Аллочка и вытащила из сумки конверт с деньгами Собачникова. – Ну что, отмстим козлу? Проснулась Вера от чьих-то невнятных причитаний. Голова гудела колоколом, на душе копошились неясные угрызения совести. Медленно, чтобы не сильно мутило, повернувшись на бок, она попыталась разглядеть источник бухтения. На напольных весах стояла Слава – во всклокоченных волосах и вчерашнем смазанном макияже, и, растянув пальцами уголок глаза, близоруко разглядывала цифру на дисплее. – Красивая как никогда, – заключила Вера. – На себя посмотри, – огрызнулась Слава, слезла с весов и со вздохом объявила: – Поправилась на три кило. Мечтала похудеть на семь кило, теперь мечтаю на десять. Вера осторожно села, стараясь не вертеть гудящей головой: – Хорошо погуляли. – Не посрамили, – согласилась Слава. За стеной звякнула посуда. Они тут же вспомнили об Аллочке. На кухонном столе дымилась чашка с крепко заваренным чаем. Аллочка сидела, упершись подбородком в ладони, и смотрела прямо перед собой. При виде подруг вздернула брови – сначала одну, потом другую: – Красоты неописуемой!