Эдуард Веркин

многогранная пирамида, возвышающаяся над землей на полтора

его просто, но одновременно со вкусом

Синцов вдруг услышал, что Грошев рассказывает это совершенно спокойно, без хвастовства и азарта, холодно и посторонне, точно не о себе. Или о другом себе, который был прежде, но которого осталось не густо. И дыхание даже не очень сбилось. – Почему? – поинтересовался Синцов. – Чутье? То самое? – Ага, чутье, а как еще? Голова… голову точно ногтями начинают чесать, так вот. Грошев сильно почесал голову, сорвался, отплыл, двумя гребками вернулся к тросу. – Я Лобанову предложил притормозить на пару лет, но у Лба уже руки горели, хотел плазму на стену, хотел в Halo погонять. Я его пожалел, сразу дал три номинала не сходя с места. Он от радости прыгал. А мне достались шесть мешков и скандал – я ведь деньги у отца без спроса взял. – А потом? – Потом было смешно. Грошев закрыл глаза.

Хочу спросить тебя как рыбак рыбака: ты когда-нибудь на рыбалке был?

Свету. На охоту. Я поглядел в сторону моря. Я люблю море. За цвет. Это банально и миллион раз говорилось, но оно все время разное – так что все время кажется, что ты живешь в разных местах. Море – это как калейдоскоп, все время тебя переворачивает.

Если у человека отсутствует ярко выраженная личность, то этот человек начинает невольно подстраиваться под личность более сильную и цельную.

Уходить надо всегда вдруг, если долго собираться, то не уйдешь никогда.