Нарушай постмодернизм: о нескольких литературных приемах, которые, если честно, уже поднадоели
Гид по приемам постмодернистской литературы
Автор статьи: Микаэль Дессе
В России новый виток интереса к постмодернистской литературе: «Азбука» переиздает корпус сочинений Томаса Пинчона, а «Астрель» выпустила магнум опус Роберто Боланьо «2666». Все это на фоне разговоров о конце постмодернизма. Но кончился ли он, что в нем приелось, а что – вечно, мы спросили у Микаэля Дессе, автора постмодернистского романа «Непокой».
1. Ликбез
1.1 Экскурс (1942)
В конце эссе «Миф о Сизифе» Альбер Камю, десятки страниц рассуждавший о бремени осознанного существования и использовавший как иллюстрацию удел героя греческой мифологии, обреченного вечно поднимать в гору камень (который на графике изображают исключительно как валун), неожиданно заключает: «Сизифа следует представлять себе счастливым». Это самая постмодернистская строчка мировой литературы. Камю потребовалось пять слов – в оригинале столько же, – чтобы дерзко деконструировать известный сюжет и сформулировать основной принцип культурной парадигмы, в которой мы торчим по сей день.
1.2 Как объяснить, что такое постмодернистский прикол, своей бабушке
Когда на пятнадцатой минуте фильма «Иван Васильевич меняет профессию» обносящий квартиру аферист Жорж Милославский внезапно обращается к зрителю с советом хранить деньги в сберегательной кассе – это постмодернистский прикол. Милославский ломает четвертую стену – он знает, что является персонажем и за ним наблюдаем невидимые мы. Его реплика и взгляд, брошенные в объектив кинокамеры, ломают диегетическое (то есть относящееся к вымышленному миру, объективно реальному в нем) пространство фильма. Тот же прием вы могли видеть в «Дряни» Фиби Уоллер-Бридж, «Дэдпуле», «Энни Холл», «Гинтаме», у Милана Кундеры, Курта Воннегута и других, о которых ниже.
1.3 Как объяснить, что такое постмодернистский прикол, младшекласснику
Вся эта тема с уродливым Соником в полнометражном «Чипе и Дейле» 2022-го – эталонный постмодернистский прикол. Фильм вообще слеплен из подобного, но чтобы понять шутку про уродливого Соника, надо знать про существование прохладно принятого трейлера фильма «Соник в кино», в котором дизайн синего ежа отличался от того, который дошел до итоговой картины: изначально Соник выглядел гораздо (гораздо!) реалистичнее, чем взбудоражил интернет и привлек повышенное внимание той части аудитории, которая обычно пишет и лайкает токсичные комментарии под видео на YouTube. Самым странным решением художника были человеческие зубы с натуралистичными резцами, над которыми отдельно иронизируют в «Чипе и Дейле». Это настолько бесстыдная интертекстуальная оргия с участием культовых мультипликационных и игровых персонажей, виртуального фан-сообщества и правообладателей, что 13+ на постере выглядит как недоразумение.
1.4 Как тебя объяснить, не знаю я
Что такое постмодернизм, до конца не ясно – это зонтичный термин, охватывающий слишком дофига всего, – но ясно, что постмодернистская оптика, открытая в середине XX века в результате разочарования хорошо образованной части населения в высоких идеалах модернизма, идеях просвещения и всего того, что плохо вязалось с кровопролитным варварством Второй мировой, и окончательной утраты этими умниками веры в способность культуры отвадить человечество от отчаянного идиотизма, замешанного на биологически немотивированных штуках – будь то национальные интересы или сверхприбыли – и приведшего к трагедиям вроде сталинских чисток и Холокоста, от которых, как мы знаем, не уберегли ни Толстой, ни Гете, – так вот, она, постмодернистская оптика, как говорят, отжила свое и теперь прочно ассоциируется не с полем экспериментов, как то было в начале шестидесятых, а с наиболее веселой и бестолковой частью того, что могут предложить нам сетки телевещания, театральные репертуары и книжные полки, то есть условно нарративные формы искусства: художественные языки, пригодные для рассказывания историй. И да, именно «открытая» и обнаружившая себя в прошлом, как метко замечает Умберто Эко в «Заметках на полях “Имени розы”», поскольку со всей очевидностью Сервантес и Рабле, писавшие ироничные, непочтительные и даже по нынешним меркам концептуальные вещи, предвосхитили постмодернистскую эстетику.
1.5 Аксиома
Хоронить постмодернизм рано. Он жив и умрет не раньше премьеры последнего эпизода «Симпсонов». Его проблема в другом: кажется, он перестал быть прикольным. Постмодернизм высмеивал пафос, наивность, штампы и вообще все, что мог. Он делал это так хорошо и часто, что выработал различимые и хорошо описываемые инструменты осмеяния – ряд общих для постмодернистских текстов приемов, – то есть оброс собственными штампами и в результате укусил себя за хвост: постмодернизм был неуловим, зол и будоражил умы, а теперь на нем самом упражняются в остроумии. Тут возникает двойное противоречие: несмотря на то, что причины возникновения постмодернизма по-прежнему с нами – люди убивают друг друга непонятно за что, пока культура как бы пожимает плечами и рефлексирует эти смерти и рефлексирует даже то, как она рефлексирует свою беспомощность в связи с этими смертями, – (1) сам постмодернизм нам надоел, при этом (2) сравнительно полно описать современный процесс – политический, культурный, экологический etc – возможно лишь в его терминах.
Попробуем отделить зерна от плевел. Ниже я приведу несколько приевшихся формул, тесно ассоциирующихся с постмодернистской литературой, а вы уже сами придумаете, куда с ними танцевать.
2. Малый глоссарий постмодернистских приколов
2.1 Метазыбкость
Вот этот эпизод с Жоржем Милославским – это меташутка. Меташутка – это когда произведение (фильм, книга, спектакль, видеоигра, картина) признается, что оно произведение и это все понарошку. Обычно меташутки сильно снижают градус нашего эмоционального вовлечения, потому что, ну, зачем сочувствовать выдуманным героям, которые сами своей выдуманности не смущаются? – но при этом открывают возможности для игры со слоями. Например, герой может закуситься с автором, как в «t» Пелевина и «У Плыли-Две-Птицы» О’Брайена, или сам автор может стать героем – как в «Лунном парке» Эллиса. Еще раз: как только представлен анатомический рисунок, магия развеивается – правдоподобие текста рушится, но на его руинах в теории можно выстроить что-то покрепче.
Наглядно: Иван – театральный режиссер. Он ставит масштабный проект – серию из шестидесяти спектаклей, в которых по сути ничего не происходит, лишь разыгрываются бытовые сценки из жизни одинокого мужчины, альтер-эго автора. Добиваясь от исполнителя главной роли предельной убедительности и рассуждая об отношениях персонажа и создателя, Иван начинает подозревать, что он сам герой чьей-то колоссальной постановки. Он становится одержим поиском доказательств и настраивает против себя окружающих. Пережив попытку самоубийства, Иван приходит к богу. Автор, неразоблаченный, выдыхает: «Слава тебе господи».
Что почитать: «Если однажды зимней ночью путник...» Итало Кальвино, «Нью-Йоркская трилогия» Пола Остера, «Невыносимая легкость бытия» Милана Кундеры, «Вообрази себе картину» Джозефа Хеллера, «t» Виктора Пелевина, «HHhH» Лорана Бине.
2.2 Пародия
В своей ключевой работе «Постмодернизм и общество потребления» один из главных теоретиков предмета Фредерик Джеймисон выделяет два основных инструмента постмодернистской культуры – пастиш и шизофрению. Оба хорошо смазаны иронией, по запаху которой мы точно понимаем, что перед нами именно пастиш и шизофрения, а не цитирование с деменцией, хотя у Джеймисона на этот счет свое мнение – он настаивает, что постмодернистский пастиш лишен сатирического импульса пародии, с чем никогда не согласится поколение, выросшее на Сорокине и MTV. Больше того: постмодернизм фактически монополизировал пародию, и даже когда мы говорим о классических произведениях вроде «Дон Кихота», нужно признать, что методы Сервантеса, два тома выстебывавшего рыцарские романы, перечитав которых Алонсо Кехана и отправился странствовать, едва ли отличаются от методов Паркера и Стоуна, авторов «Южного парка».
Наглядно: Иван – дурак, тот самый. В начале сказки он счастлив, но некие непреодолимые обстоятельства вынуждают его отправиться в путь. По дороге ему встречаются умные, хорошо образованные люди. Все они страдают от депрессивных расстройств, тревожности, ПТСР, колик на нервной почве и, в общем, глубоко несчастны, но все поучают Ивана и упрекают его за тупизну. Иван расстроен, что он дурак, и страшно завидует умным людям. Он делает неплохую карьеру в политике и из-за какого-то сбоя в системе престолонаследия становится царем. Проходят годы. У него жена и два взрослых сына. Старшего он, терзаемый проклюнувшейся вместе с интеллектом паранойей, убивает. Теперь Иван – Грозный. Последние несколько страниц дотошно воспроизводят в деталях картину Репина.
Что почитать: «Жизнь А.Г.» Вячеслава Ставецкого, «Голубое сало» Владимира Сорокина, «Имя розы» Умберто Эко, «Осень в Петербурге» Дж. М. Кутзее, «Сквозь прощальные слезы» Тимура Кибирова, «Лига выдающихся джентльменов» Алана Мура и Кевина О’Нила.
2.3 Бред и жесть
Или – на умном – абсурд и трансгрессия. Или джеймисоновская шизофрения, ведь, очевидно, с счастливым Сизифом не все в порядке. На возню с камнем его обрекли за всякое панибратство с богами, то есть чувак наказан, а по Камю выходит, что он получает удовольствие от процесса – он предлагает вообразить его весело спускающимся с горы навстречу своей ноше. В аду. Это требует от Сизифа некоторого умопомешательства.
У индейцев хопи есть слово «кояанискаци», означающее что-то вроде «жизнь в беспорядке» или «разрушение жизни». Так, тошноту Сартра можно рассматривать как изжогу от кояанискаци, тогда как постмодернистская ирония в этой метафоре – такая успокаивающая суспензия. Чак Паланик начал 1726 выпуск подкаста Джо Рогана с разгона про «абсурдистский экзистенциализм» – литературу, стоящую на том, что жизнь – странная и запутанная штука, и нам этого никак не исправить, но можно слиться с ее хаосом, «поехать крышей» – и двигаться дальше. К авторам этого условного жанра Паланик среди прочих причислил Кэтрин Данн, Тома Роббинса, Курта Воннегута, Натанаэла Уэста и даже Скотта Фицджеральда. За исключением последнего, все, кого он упомянул, – хрестоматийные постмодернисты.
Наглядно: Иван – нервный тип с комплексом отличника, пацифист, коммунист, девственник. Экстренный выпуск новостей сообщает, что через несколько месяцев Земля столкнется с астероидом, который уничтожит планету. В городах разыгрывается нечто среднее между сюжетами де Сада и «Повелителем мух». Иван сходит с ума, старается выжить, заводит и теряет друзей, теряет девственность, влюбляется и все такое, а параллельно пересматривает свое отношение к коммунизму и жизни в целом. Астероид он встречает, распахнув объятия.
Что почитать: «Любовь гика» Кэтрин Данн, «Шатуны» Юрия Мамлеева, «Иисусов сын» Дениса Джонсона, «Поправка-22» Джозефа Хеллера, «Сговор остолопов» Джона Кеннеди Тула, «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева, «Американский психопат» Брета Истона Эллиса.
2.4 Остранение
Да, вот эти смысловые краш-тесты вроде «некуда жить», «декабрь поносило весной» и все, что выбивает сознание из привычной языковой или событийной колеи. Вообще, остранение было приколом модернистской прозы – Вагинова, Гамсуна, Платонова, – но под постмодернизмом оно перестало быть косметикой и стало самоцелью. Лежащее в основе текста остранение мы еще называем деконструкцией. Она бывает радикальной, как у Владимира Сорокина, когда повествование захлебывается и рассыпается на слоги и буквы, а бывает и поизящнее, как у Евгении Некрасовой, которая рассказывает внятные истории, остраняя только оптику.
Наглядно: Иван одинок и печален. Он мечтает прибиться к Людской Тесноте. Она его отвергает. Он задабривает и молит Тесноту, караулит ее возле дома, угрожает ей, звонит ее маме. Окончательно утратив надежду, Иван решает Тесноту убить. Он проникает ночью в ее квартиру, пыряет ее ножиком, но та распадается на людей, которые мутузят Ивана и потом мучительно долго срастаются обратно в Тесноту. В процессе они много говорят о кризисе доверия и коллективной травме. У Ивана сотрясение и перелом ребер. Его озаряет, но чем – неясно.
Что почитать: «Палисандрия» Саши Соколова, «Сестромам» Евгении Некрасовой, «Пигмей» Чака Паланика, «Кысь» Татьяны Толстой, «Пьяные птицы, веселые волки» Евгения Бабушкина, «Хроники заводной птицы» Харуки Мураками, «Вещи и ущи» Аллы Горбуновой.
2.5 Интерактив
И в частности – гипертекст. Это когда книжка водит нас за нос, заставляет прыгать по страницам и превращается в настольную игру: Кортасар и Павич писали вещи, главы которых можно читать в разном порядке – и получать при этом разные романы; Набоков написал поэму, спрятав подлинный сюжет в сносках; Данилевский сделал из текста визуальный аттракцион. Подзаголовок обещает перечень литературных приемов, которые «уже поднадоели», но для интерактива сделаем исключение: все зависит от оригинальности замысла. Бездорожье кортасаровской «Модели для сборки» не впечатлит человека, знакомого с жанром ЛитРПГ, так что есть повод напрячь свой концептуальный мозг – и взорвать чей-то.
Наглядно: Иван – чекист, герой одноименного романа, прочитать который можно двумя способами: на четных страницах разворачивается приключенческий, слезливый даже сюжет, история самоотверженного подвига во имя любви и пролетариата; на нечетных Иван кошмарит, пытает и убивает людей. В конце его закалывает жена какого-нибудь арестанта. Таким образом в романе уживаются две диаметрально противоположные в своих политических высказываниях повести. Первая кончается трагической гибелью героя, вторая – расправой над монстром.
Что почитать: «Последняя любовь в Константинополе» Милорада Павича, «Дерево кодов» Джонатана Сафрана Фоера, «Квартал» Дмитрия Быкова (внесен Минюстом РФ в реестр иноагентов), «Бледный огонь» Владимира Набокова, «Ночное кино» Мариши Пессл, «Дом листьев» Марка Данилевского.
2.6 Полифония
Иногда героев так много, что лучше их первое время выписывать. Почти не атрибутированное разноголосье – прикол особенно характерный для американской постмодернистской литературы. Ярчайший пример – «Плотницкая готика» Уильяма Гэддиса, где на этом приеме все и стоит. Многофигурность эллисовских «Правил секса» тоже обслуживает замысел – герои с их любовями, страхами и желаниями в конечном итоге не такие уж и разные; одинаково растленные правдой о самих себе и друг о друге, они сливаются в одно. Тут напрашивается спекуляция, якобы все написанное реалистами, романтиками и модернистами было про какую-то одну историю, тогда как постмодернистский текст – это история историй, их отношений, соитий и конфликтов, но в таком разрезе даже «Когда я умирала» Фолкнера с его веселым нигилизмом («знакомьтесь, это ваша мама») и пятнадцатью рассказчиками – вполне себе постмодернистская классика.
Наглядно: Иван – новостник на региональном телевидении. Ему нравится Лера из отдела по связям с общественностью, а сам он нравится ведущей, Кате. Лера помолвлена с бывшим однокурсником, Сергеем, но спит с Егором, молодым начальником управления культуры, которому не нравится ведущая Катя, грубо отшившая его на новогоднем корпоративе. Егор постоянно вставляет ей палки в колеса, не подозревая о развитии у нее маниакально-депрессивного психоза, лечить который невозможно, т.к. в регионе банально нет квалифицированных специалистов, и который умножается на безответные чувства к Ивану и приводит к самоубийству в прямом эфире, что, в свою очередь, запускает цепь событий, конец которой утопает в луже, в которую сядут все шестьдесят рассказчиков, один из которых – кот (тоже мудак).
Что почитать: «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса, «Радуга тяготения» Томаса Пинчона, «Очередь» Владимира Сорокина, «Иерусалим» Алана Мура, «Грязь кладбищенская» Мартина О Кайня.
3. Оправдание
3.1 Ирония убивает все живое
О конце постмодернизма говорят уже тридцать лет и все никак не могут определить, что и зачем пришло ему на смену. Так, метамодернизм – главный претендент на престол, если верить количеству упоминаний в научных публикациях – представляет собой не что иное, как постмодернизм, который научился плакать.
Кажется, критиков смущает тотальная ирония, хотя по спискам постмодернистских шедевров циркулирует более-менее вся экспериментальная литература, не только насмешливая (Кундера, конечно, считает себя иронистом, но серьезно?), и до сих пор не очень понятно, сколько капель искренности, запрос на которую очевиден, превращает пост- в мета-. Кармен Мария Мачадо написала автофикшн о пережитом домашнем насилии, но отдельные куски текста у нее решены жанрово – как эротический роман, сказка, хоррор и не только. «Дом иллюзий» книжка называется. Бо Бернем в спешле «Дома» целый час поет смешные глупости про секстинг и Джеффа Безоса, а в кульминации рыдает на камеру и рассказывает о творческом затыке и своей обострившейся депрессии. «Конь БоДжек» – вроде бы стандартная двадцатиминутная анимация в духе Гроунинга и Макфарлейна, которая откровенно и почти безостановочно говорит о наркозависимости и смерти (например, в эпизоде «Бесплатный чуррос», шестом в пятом сезоне, целиком состоящем из монолога главного героя перед открытым гробом своей нарциссической матери). Автор мультсериала, Рафаэль Боб-Ваксберг, также написал сборник абсурдистских и довольно ироничных рассказов, после которых можно умыться соплями. Это пост- или уже метамодернизм? И где пролегает граница?
Есть вещи, на которые мы не можем повлиять. Например, смерть тех, кого мы любим, или политическое насилие. В таких случаях ирония – хороший анальгетик. Вы знаете это, если после чтения новостной ленты смотрите мемы по мотивам. Можно, конечно, иронически дистанцироваться вообще от всего на свете и вызвать паралич чувств, но это банально непрактично и обесценивает всю прелесть иронии. Кажется, постмодернистская культура усвоила этот урок, и теперь мы точно знаем, что у Рика Санчеза есть сердце.
3.2 Как писать стихи после Освенцима
Вот так – с дистанцией, яростью и сносками.
3.3 Инкурс
Иван, он же Веничека, он же Ленитроп, он же Алонсо Кехана, будет истерзан жизнью, автором и другими и когда-нибудь – возможно, уже на последней странице – обязательно умрет. Мы отгорюем и запомним стоицизм, с которым Иван встречал авторские козни. Запомним, как он перепрыгнул через нож в конце «Поправки-22» и ел сироп ложками в «Бойне номер пять». Не взрыв ракеты Фау-2, а предшествовавший ему оргазм. Не крестьянские тумаки, а удовольствие от чтения рыцарских романов. Но и в охваченной войной Европе, и верхом на Росинанте, и под люстрой на Курском вокзале Ивана следует представлять себе счастливым.
