Домолчаться до сути: Сергей Кумыш — о современном классике Денисе Джонсоне и повести «Сны поездов»
Расскажем о четырех писательских принципах Дениса Джонсона («Правиле четырех “П”», как он сам это называл)
Автор статьи: Сергей Кумыш
Говорить о Денисе Джонсоне, американском прозаике, поэте, драматурге и журналисте, одновременно сложно и легко. Он был нашим современником (1949—2017), при этом почти ничего, кроме самых общих фактов его биографии, нам о нем не известно. Источники, из которых можно хоть что-то почерпнуть, постепенно уходят в небытие: немногочисленные интервью, которые он давал крайне редко и, судя по всему, без особой охоты, перестают гуглиться, в сети остается все меньше его фотографий, постепенно исчезают аудио- и видеозаписи публичных выступлений и встреч с читателями. Джонсон будто бы стремился умалить себя до размеров печатного знака, и в конце концов это ему удалось. Все, что у нас, по большому счету, осталось — его книги, единственное мерило, с которым мы теперь можем к нему подступиться.
Поэтому, не претендуя на хоть сколько-то подробное знание фактов биографии Дениса Джонсона, я расскажу о четырех его писательских принципах («Правиле четырех “П”», как он сам это называл) и о том, как каждый из них отразился в повести «Сны поездов», его самом совершенном и загадочном тексте.
Пишите кровью
Излишняя потеря крови может закончиться для человека смертельным исходом. Точно так же, по Джонсону, излишняя трата чернил может загубить книгу. В этом смысле он очень бережливый писатель. Прочтя «Сны поездов», мы, например, так и не узнаем, как выглядел Роберт Грэйньер, главный герой; нам почти ничего не будет известно о внешности его жены, кроме одной-единственной детали: «Руки у нее были грубыми, как у пятидесятилетнего мужчины». В целом из повести вычтено практически все, что не имеет определяющего значения, сведено к минимуму количество наречий и прилагательных, уплотнены, ужаты диалоги (возникает искушение сказать: здесь нет ничего случайного, однако это не так –– случайности играют в прозе Джонсона ту же, что и в жизни, роль, зачастую фатальную).
В том, что касается стиля, Джонсон нередко вдохновлялся сводками криминальной хроники в провинциальных газетах, поскольку считал этот жанр своего рода повествовательным эталоном, очищенным от всех возможных примесей и излишеств. В абзаце, открывающем «Сны поездов», явно различим корреспондентский синтаксис.
«Летом 1917 года Роберт Грэйньер стал соучастником покушения на убийство китайского рабочего, пойманного на краже (по крайней мере, обвиненного в таковой) со складских помещений железнодорожной компании «Спокан Интернэшнл» в Северном Айдахо».
Сдержанный, чтобы не сказать сухой, стиль экспозиции может смутить, а то и вовсе сбить с толку неподготовленного читателя. Совет здесь лишь один: набравшись немного терпения, расчитаться, дойти до конца эпизода; первой главы; второй главы. То, что начиналось как криминальная сводка, постепенно вырастает до масштабов сакральной поэзии. То, что казалось повествовательной скупостью, в конечном счете производит противоположный эффект.
Если опустить особенности оформления и верстки, повесть «Сны поездов» укладывается в 80 страниц карманного формата. Время чтения — два с половиной часа максимум. Это история одинокой, сокрытой от мира жизни, сюжет сведен к чередованию, не всегда последовательному, определивших ее событий, а также личных подвигов и персональных озарений главного героя. Однако на деле книга предлагает гораздо больше, чем, казалось бы, изначально в нее изначально заложено: судьба человека, будто бы вычтенного из мира, приобретает характер эпоса целой страны.
Во время работы над повестью Джонсон также вдохновлялся «Пограничной трилогией» Кормака Маккарти (в особенности третьей книгой, «Содомом и Гоморрой»; мало кто знает, что на самом деле из историй, составляющих трилогию, именно эта родилась первой, просто изначально она была написана в форме киносценария — Маккарти переработал ее в роман значительно позже), которого Джонсон не раз называл своим любимым писателем.
Не исключено, что саму по себе идею «письма кровью» Джонсон взял как раз от Маккарти: в своем стремлении избегать лишнего тот зачастую не описывал переживания и мысли героев (внутренняя жизнь отражалась в их действиях), а также опускал знаки препинания, которые считал избыточными –– например, тире в атрибутике диалогов, подчеркивая таким образом спонтанность речи и ее неотделимость от происходящего.
Однако искать прямые параллели в прозе Джонсона и Маккарти не стоит, хотя бы, например, потому что «Сны поездов», в отличие от той же «Трилогии», не вестерн, хотя определенный колорит, присущий этому жанру, здесь безусловно присутствует. И если для Маккарти первостепенно слово, очищенное от любого налета, то для Джонсона первостепенным является некое внутреннее движение, очищенное в том числе от слов (здесь невольно вспоминается Бродский, который, уже много лет прожив в США и состоявшись в том числе как англоязычный автор, в одном из интервью на вопрос «На каком языке вы думаете?» –– ответил: «Я думаю не на языке»).
Самое важное в этой повести — не то, о чем в ней говорится, не то, какие образы она рождает, на какие мысли наводит, а то, что как бы само собой возникает в сознании читателя даже не помимо слов, а зачастую — вопреки словам. Это попытка говорить на земном языке о вещах, для объяснения и понимания которых доступен лишь язык бессловесный, «серафический» (опять же, словечко Бродского).
Пишите голышом
Второй писательский принцип Дениса Джонсона логически вытекает из предыдущего. За текстом невозможно спрятаться: написанное в любом случае расскажет о вас гораздо больше, чем вам, вероятно, хотелось бы. Поэтому не тратьте время на попытки подать себя с выигрышной стороны, на эффекты, на украшательство. Пишите так, будто ваш рабочий стол стоит на оживленном перекрестке, а вы сидите за ним голышом. Вы уже на всеобщем обозрении — ни скрывать, ни терять больше нечего. Если в этой ситуации вам по-прежнему есть что сказать, говорите, как есть, не отклоняйтесь от сути.
«Сны поездов» написаны в третьем лице, и многие читатели бьются над вопросом: кто здесь рассказчик? Чей голос мы продолжаем слышать даже после смерти главного героя? Кто, в конце концов, был свидетелем этой смерти, да и этой жизни, раз уж на то пошло, если большую часть отпущенного ему времени Роберт Грэйньер провел совершенно один? И что, выбрав именно эту повествовательную манеру, хотел сказать нам автор?
Осмелюсь предположить. Автор ничего не хотел сказать. Он лишь хотел сам получше рассмотреть все то, что ему привиделось. А потом, сидя голышом на оживленном перекрестке, он просто это записал как понял сам, ни за чем и ни за кем не прячась.
Пишите в изгнании
Среди рабочих записей Джонсона, хранящихся в архиве Техасского университета в Остине, есть некоторое количество рукописных и отпечатанных на машинке заметок о «Снах поездов». Там он, в частности, описывает деревья Северного Айдахо — кедры, тсуги (ни те, ни другие в повести упомянуты не будут, но здесь важно –– к этому мы еще вернемся, –– что автор, создавая атмосферу, помнит и о них), лабрадорские сосны. В одной из невошедших в книгу сцен Грэйньер, засыпая, думает о том, что утро, судя по тому, как пахнет воздух, будет росистым, и хорошо бы, проснувшись, первым делом выйти из хижины босиком и побродить, сбивая стопами тяжелые капли со стеблей травы. (Рядом Джонсон делает приписку: «Уточнить, какой [травы]».) В другой заметке автор пытается чуть ли не математически вычислить, где мог бы стоять дом Роберта Грэйньера –– точнее, где он в книге именно что стоит, –– сколько миль и в каком точно направлении отделяют его от близлежащей деревушки. Дом и все что в нем — чистый вымысел. Подтверждением этого вымысла становится сама реальность.
«Воссоздавая атмосферу того или иного места, –– говорил Джонсон своим студентам, –– пишите так, будто вам больше не суждено туда вернуться; любовно и бережно восстанавливайте каждую деталь». Не так важно, что из этого останется в книге, важно, чтобы повседневная жизнь места, виды, звуки, запахи и рождаемые ими ощущения не ускользали от автора. Отрыв, как пространственный, так и временной, необходим: по Джонсону, только чего-то лишившись, мы оказываемся способны это разглядеть; по-настоящему увидеть мы можем лишь те места, в которые нет возврата.
«Для меня бесконечно важна атмосфера места, и точнее всего я могу ее передать, лишь это самое место покинув. Только сейчас, после того как я десять лет не был в Айдахо, я начал писать историю, действие которой происходит на севере этого штата», — рассказывал Джонсон в 1999 году, выступая на ежегодной писательской конференции в Университете Монтаны.
Проявите терпение
Денис Джонсон (четвертый справа) в провинстаунском Центре изящных искусств
Джонсон работал медленно: на то, чтобы написать книгу, у него уходило в среднем от 8 до 12 лет. Это не значит, что все означенные годы он занимался одним произведением — он писал по три-четыре одновременно. И нередко важной составляющей работы оказывалось ожидание. Взять те же «Сны поездов»: десять лет только на то, чтобы в памяти остались невычитаемые черты местности.
Действие другого, относительно раннего романа Дениса Джонсона Resuscitation of a Hanged Man [«Вторая жизнь висельника»] происходит в Провинстауне, штат Массачусетс, где Джонсон провел зиму 1981–1982 годов в качестве резидента Центра изящных искусств. Книга вышла ровно десять лет спустя. Как человек, не раз бывавший в Провинстауне, могу сказать, что в романе с безошибочной точностью воссоздана его реальность — вплоть до сквозняков между домами на Коммершиал-стрит, главной провинстаунской улицы.
Домолчаться до сути — вот что самое трудное. Дождаться осознания, сколько чернил ты можешь потратить; дотерпеть, пока тебя не просто потянет, а отбросит в однажды покинутое место; досидеться за рабочим столом до того момента, когда твоя одежда истлеет до последней нитки и тебе, голому, смешному и беззащитному, не останется ничего, кроме как предложить миру то единственное, чем ты обладаешь прямо сейчас.
