Kitobni o'qish: «После развода. Вернуть жену»
Глава 1
Демид
– Ты действительно собираешься взять в Израиль свою бывшую, а не меня? – возмущенно вопит мне на ухо Лора, когда мы подъезжаем к моему дому.
Я только что рассказал ей о дальнейших планах на лечение своей дочери.
– Успокойся, Лариса, – жестко осаживаю ее.
Красивое личико моей девушки тут же морщится. Она ненавидит свое полное имя.
– Это просто так неожиданно, – внимая предупреждению, меняет тактику хитрая лисица. – Я думала, мы поедем вместе. Ты же там проведешь столько времени! Как же я без тебя здесь останусь? Совсем одна.
Ага, как же! Уж кому-кому, а ей-то одиночество точно не грозит.
– Мне в любом случае будет не до тебя, – устало говорю ей, паркуя машину на своем месте в подземном паркинге. – Сама вспомни, когда в последний раз мы хотя бы ночевали вместе?
– Неделю назад, – дуется она.
Даже ее сегодняшний приезд – ее инициатива. Я так устаю, разрываясь между больницей, где лежит моя звездочка, и работой, что мне совсем не до своей девушки. Ни в физическом плане, ни в эмоциональном.
Мы выходим из машины и идем к лифту.
– Но почему ты хочешь взять с собой эту мошенницу? – продолжает напирать Лора. – Она же последние полгода вообще не виделась с Соней! Я думала, за такое время, дети забывают людей.
– Соне почти пять, если помнишь, – устало вздыхаю, проходя в квартиру. – Она не настолько мала, чтобы забыть свою мать.
– Тоже мне мать! – фыркает девушка, снимая шубку. – Я надеюсь, ты хотя бы не дашь мне повода для ревности?
Такой напор раздражает. Какое, черт возьми, право она имеет устраивать мне сцены ревности? Тем более, такой нелепой. Я скорее прикоснусь к ядовитой гадюке, чем к своей бывшей жене!
– Ты переходишь границы, Лариса.
– Не называй меня так! – визжит несносная девица. – Ты совсем не заботишься о моих чувствах, Демид! Я ведь с пониманием отношусь к твоей ситуации, но ты не делаешь и шага навстречу. Думаешь, меня не заботит здоровье Сони? Или я не люблю ее? Если ты не забыл, то я не посторонний для нее человек. И мне очень обидно, что Сонечка не хочет идти на контакт.
– Она болеет, Бога ради! – нетерпеливо рычу я. – Ты соревнуешься с ребенком? Девочка имеет право на капризы, учитывая ее состояние и все, через что она проходит. Если моя дочь хочет видеть рядом свою мать, то Эля будет рядом. Чего бы мне это не стоило. Потому что, если твой глупый мозг еще не осознал этого, Соня может не вернуться из Израиля!
– Ты не можешь так со мной разговаривать, – начинает плакать Лора, лишь еще больше приводя меня в ярость. – Я не собираюсь терпеть такое отношение!
– Тогда выметайся отсюда! – кричу на нее и она так и делает.
Подхватив сброшенную ранее шубу, выбегает из квартиры, театрально всхлипывая и хлопая за собой дверью, а я с яростью переворачиваю журнальный столик, оказавшийся на моем пути на кухню.
– Черт, черт, черт! Что мне, блин, делать!?
Вопрос риторический.
Глаза наполняются слезами бессильного отчаяния, потому что я с каждым днем вижу, что моя маленькая звездочка все больше угасает. Нам предстоит использовать последний шанс на ее выздоровление и ради благополучия своей девочки, я готов снова встретиться с женщиной, которую навсегда изгнал из нашей жизни, и забыть на время, что она мерзкая меркантильная предательница.
Ради Сони. Ради ее душевного спокойствия и поддержки морального духа, потому что моя маленькая девочка безумно устала бороться за свою жизнь и я просто не знаю, хватит ли ей сил для последнего, победного рывка.
Если присутствие матери поможет ей, то я готов потерпеть общество Эли. Видит Бог, это нелегко при наших обстоятельствах, но я засуну куда подальше свою злость и, стиснув зубы, притворюсь. Притворюсь, что не ненавижу свою бывшую жену. Что мне не хочется выдрать себе глаза, лишь бы не видеть ее. Что я цивилизованный человек, и могу общаться с ней нейтрально после всего произошедшего.
Однако, все летит к чертям, когда я тем же вечером еду к ней домой, чтобы рассказать о болезни Сони, и Эля открывает дверь, держа на руках маленького сына – плода своей измены.
Ребенка моего, черт бы его побрал, лучшего друга!
Правда, теперь уже, бывшего, но что это меняет? Один взгляд на этого, по сути невинного, малыша, и вся моя выдержка летит в трубу, обнажая кипящую ненависть к его родителям. Разворачиваюсь, чтобы уйти, но в последний миг вспоминаю бледное, изможденное болезнью, личико Сони и ее умоляющее «Хочу к маме».
«Нет, Демид, не время быть нюней, – говорю себе. – Это все ради Сони. Просто поговори с ней»
Когда я оборачиваюсь и вновь встречаюсь с растерянным взглядом Эли, на ее лице так явно проступает облегчение, что мне становится не по себе.
– Есть разговор, – сухо сообщаю ей и, когда она отступает от порога, прохожу в тесную убогую хрущевку, из которой забрал ее почти четыре года назад.
Эля
– Громова, зайди к Збруеву. И отчеты по актуальным контрагентам прихвати, – писклявый голосок секретарши финансового директора доносится до меня из трубки внутреннего телефона.
Вздрогнув, растерянно хлопаю глазами, слепо глядя на колонки цифр на мониторе. Он расплывается передо мной.
Рабочий день в самом разгаре, а я чуть не уснула за проверкой последней детализации расходов. Даже три чашки крепкого кофе не помогли. Кофеин не способен справиться с усталостью матери шестимесячного младенца, которая вынуждена работать полный день. После бессонных ночей. После вечных ссор с матерью, с которой ютимся в тесной двушке после моего развода.
Громова… Как же я хочу сменить ненавистную фамилию, чтобы ничего не напоминало о браке, о счастливых годах с Демидом, который безжалостно выбросил меня из жизни, поверив в гнусные наветы.
Отказался от нас с Димочкой. Лишил меня дочери, заставил окунуться в нищету, терпеть на себе снисходительные или жалобные взгляды, узнавать грязные сплетни. Изменила, нагуляла ребенка на стороне, бедный мужик…
Ни одной крупицы правды, от этого вдвойне обиднее.
Обида. Совсем не ее я испытываю. Я словно умерла изнутри, когда Демид разрушил наш брак.
С дрожью внутри подхватываю нужные папки с документами, прижимая их к груди. Я не плачу, слез не осталось, я плакала каждый день после родов, гуляя с коляской в непогоду по четыре часа.
Домой, туда, где злая мать нудила под ухом, возвращаться не хотела. Плакала ночью, гладя сладкие щечки сына, плакала, когда видела, как он всё больше становится похож на Демида. На отца, который его не принял. На мужчину, которого я так безмерно, так беззаветно любила, а он отказался от собственного ребенка. Посчитал чужим, а меня – изменщицей. Как он мог? Что за человек? Не человек – чудовище.
Я больше не жду, что он вернется, спустя полгода уже привыкла к пустоте и боли внутри.
Не представляю, что понадобилось от меня главному боссу. Может быть, я от усталости ошибок наделала?
Коллеги не обращают внимания, как я выхожу из кабинета, а вот начальница подзывает к себе:
– Эля, ты куда? Обеденный перерыв уже закончился.
– Павел Игоревич к себе вызывает.
– Да? Странно, – Ирина Михайловна откладывает в сторону очки и внимательно на меня смотрит. – Мы с ним сегодня все текущие вопросы обсуждали.
– Может быть, ему не нравится, что я часто на больничном? Но с маленьким ребенком это нормально…
– Эля, не переживай по этому поводу, – вздыхает она. – Ты же дома тоже работаешь по общей сетке, когда отлучаешься. Вряд ли дело в этом. Иди, а то он ждет. Расскажешь потом.
Забежала в туалет, чтобы в большом зеркале оглядеть свой внешний вид. Белая блузка, узкая черная юбка, черные туфли на высоком каблуке. Дресс-код в холдинге не предполагает свободного стиля, только юбки, блузки, костюмы или строгие платья. Приходится выкручиваться, потому что денег катастрофически не хватает, и покупать одежду только по скидкам.
– Проходи-проходи, Эля, – Павел Игоревич Збруев наш финансовый директор, не выходя из-за стола, показывает на кресло напротив. – Присаживайся.
– Вы просили принести отчеты, – занимаю указанное место, продолжая прижимать к себе документы.
Он на них даже не смотрит. Улыбается во весь рот, и совсем не нравится мне его улыбка. Какая-то гадкая, мне видится в ней подтекст, второе дно. Еще ни слова не сказал о цели моего визита, а я уже хочу уйти отсюда.
– Павел Игоревич… – нервно облизываю губы и складываю руки на коленях, не смотря на мужчину.
Глаза бегают туда-сюда по роскошному директорскому кабинету. О его хозяине разные слухи ходят: молодой, неженатый, любит говорить комплименты и имеет связь со своей секретаршей. А почему бы и нет, если они оба свободны? Только мне до этого нет никакого дела.
Директор откидывается на спинку кресла и крутит ручку возле рта осматривая меня с ног до головы заинтересованным взглядом. Напряжение ощутимо витает между нами.
– Тяжело тебе справляться Элечка, – говорит после паузы, сопровождая фразу вздохом.
Грудь мерно вздымается, голубая рубашка обтягивает широкие плечи. Збруев довольно-таки неплохо выглядит для мужчины за сорок. Спортивный, подтянутый, не лысый, но голубые водянистые глаза неприятно колют, как будто куском льда царапают по стеклу.
– О чем вы? – спрашиваю, не понимая, к чему клонит мужчина.
Его заботливый тон заставляет меня вскинуть подбородок и внимательно на него посмотреть. Слишком странная забота для начальника. Или он заботится о выполненной работе? После развода я откровенно не доверяю мужчинам и вижу подвох в каждом сказанном слове, нужно это прекратить и наконец выслушать то, что он мне скажет.
– Нелегко выйти на работу только что родившей ребенка женщине.
– Моему сыну шесть месяцев…
– А кто с ним сидит? Насколько я знаю, у тебя мама-инвалид?
– Она не инвалид, – поправляю мягко, – просто всю жизнь проработала на заводе по производству стекловолокна, а теперь получает пенсию, по вредности ее дают с сорока пяти лет.
– Не верю я, что пенсия большая… – морщится Збруев, слегка покачиваясь в кресле.
Что за странный допрос?
– Нам хватает, – сцепив зубы, отвечаю коротко.
– Эля, ты очень красивая женщина, и если бы была благосклонной, то твои проблемы решились бы.
– Благосклонной? – непонимающе хмурюсь, ощущая неприятный холодок, скользящий по позвоночнику.
Сжимаюсь, как натянутая пружина. А Павел Игоревич поднимается, проходит к двери, и потом я слышу тихий щелчок замка.
Он закрыл нас в кабинете!
Вскакиваю на ноги, не в силах сидеть на месте, и смотрю на него ошарашенным взглядом.
– Да, милая, можно даже из офиса не уходить. Очень удобно, – говорит, неприятно обшаривая меня глазами с ног до головы.
Хочется накинуть на себя мешок, чтобы стать непривлекательной для этого сластолюбца. Невыносимая ситуация, меня бросает в краску и даже тошнит. До того мне противно. Мерзко.
– Я не понимаю.
– Ты всё прекрасно понимаешь, – мужчина подходит ближе и обхватывает меня за подбородок, заставляя смотреть в глаза. Его голос отдает сталью, а глаза пышут жаром. – Ты после родов такая ладная стала, соблазнительная, грудь увеличилась. Все мужики по тебе сохнут.
– Меня это не интересует, у меня маленький ребенок.
– Ребенок, ребенок, заладила с этим ребенком! Няньку можно нанять, потом в садик отдать. А ты что, о себе совсем позабыла? Твой-то бывший, Громов, давно бабу нашел. А ты теряешься, Эля.
Он бьет по самому больному, и в груди тупо ноет, как будто вскрыли гнойную рану. Чужая женщина спит с моим мужем в одной постели и воспитывает мою дочку. Горький привкус скапливается во рту, но глаза сухие. Во мне лишь пустота.
– Меня это не интересует, – заявляю твердо, – Павел Игоревич, вы переходите границы.
– Я такое не каждой предлагаю. Подумай, Эля.
– Вы меня оскорбляете.
– А ты что, по мужу своему всё еще сохнешь? – выдает, будто разгадал причины моего отказа.
– В любом случае это не ваше дело. Если я свои обязанности правильно выполняю и без нареканий, встречаться нам не стоит.
– Иди, Эля, я тебе даю месяц на раздумья. Подумай, тебе ничего хорошего дальше не светит. Я знаю о твоих финансах всё. А так и удовольствие получишь, и финансовые проблемы свои решишь. Ребенка не обидим. Все-таки, не чужие друг другу люди.
Он мерзко подмигивает, а я с каменным лицом иду обратно на свое рабочее место. Понимаю, какой дурой была, когда думала, что он взял меня на работу без опыта по старой дружбе. А ведь когда я была женой Демида, даже кривого взгляда на меня не бросал.
Дальше работаю, не в силах сосредоточиться и обдумывая свое безрадостное положение. Устало плетусь домой, даже не думая, что этот день может стать хуже, но вечер заставляет забыть о событиях дня.
На моем пороге, впервые за полгода, объявляется бывший муж.
Глава 2
Эля
Закупка продуктов в магазине после работы позволила чуть позабыть отвратительную сцену в кабинете шефа, но стоило мне выйти на улицу, как мысли снова завертелись мощным вихрем.
Как мне теперь работать в этой компании? Павел Игоревич дал месяц на раздумья, но думать тут нечего. Он мне глубоко противен, как и все мужчины, и даже ради денег я не готова пойти на связь с ним. Как он со мной разговаривал? Цинично, невозмутимо, нагло. Так спокойно, по-деловому предложил свою «помощь» взамен на мои «услуги».
Он оскорбил меня как женщину, как подчиненную, как человека!
Если бы ухаживал, ненароком, временами оказывал знаки внимания, пригласил на свидание, кто знает, что бы вышло, а так он окончательно убедил меня в своей никчемности как мужчины.
Мужлан, гадкий шовинист, пользующийся своим служебным положением…
– Где ты ходишь? – мама, как всегда, встречает меня ворчанием.
Ребенка на ее руках нет, значит, он в кроватке. Димочку можно увлечь крутящейся музыкальной подвеской, но это вряд ли займет его надолго. Надо поспешить.
Для мамы моя занятость – не оправдание. Она отлично понимает, что я работаю ради того, чтобы обеспечить нам приличное существование. Не от хорошей жизни я бросила на нее маленького ребенка, в разлуке с которым страдаю каждую минуту. Но вместо того, чтобы благодарить, она щедро одаривает меня своим недовольством.
– Мам, я в магазине была, – ставлю полные пакеты продуктов на пол в прихожей, раздеваясь и спеша в ванную, чтобы скорее взять теплое нежное тельце сына в руки, потискать его, потетешить.
Ужасно соскучилась! Так, что сердце колотится от волнения и хочется ускорить время.
Пока переодеваюсь в домашний светлый костюм и умываюсь, тщательно очищая лицо от любых следов косметики и убирая волосы в высокий хвост, мама разбирает продукты и тихонько ворчит.
– Целый день мать на ногах, света белого не вижу… Жизни нет… О, просроченный йогурт, Элька, ты куда смотрела? – заходит ко мне в ванную и тыкает прямо в лицо пластиковой банкой. – Ты же с цифрами работаешь, как проглядела? Ты и работаешь так, спустя рукава? А йогурт-то мне куплен, я бы с животом мучилась, а кто бы за ребенком смотрел, пока бы я с отравлением лежала?
– Мам, извини! Я домой торопилась, не заметила, – пытаюсь оправдаться, выхватывая из рук матери баночку и неся ее в мусорку.
Не думала, что попадусь на просрочку. Я вообще ни о чем не думала, ходила, как амеба, по торговому залу.
– Давай, давай, выкидывай продукты, денег-то у нас куры не клюют! – снова начинает свою песню мама, идя за мной следом шаг в шаг, так и норовя уколоть.
Всегда удивлялась ее способности раздувать из мухи слона.
Закипаю изнутри, чувствуя, что вот-вот и взорвусь, но держусь из последних сил, понимая, что надо перетерпеть – и она успокоится. Молча слушать, а не спорить, иначе можно браниться весь вечер.
– Денег мало, но просроченный есть же не станем. Мам, я буду внимательнее, обещаю! Ты иди отдохни, а я пойду к Димочке, – говорю миролюбиво, чувствуя, что ступаю по минному полю, ведь что ни слово, то нарываюсь на мамино недовольство.
Из-за баночки просроченного йогурта развела целый сыр-бор!
– Да что уж идти? Я из-за тебя начало фильма пропустила, теперь ничего не пойму. Надо раньше приходить с работы, или предупреждать, что ты задержишься! Я бы не стала планировать свой вечер.
– Мам, – прикрываю глаза, не в силах выдержать этот натиск злобы и вечного недовольства.
Оттого, что у меня нет поддержки и нет выхода из этой ситуации, хочется просто выть. А нужно терпеть, сжать зубы и терпеть.
– Что «мам»? Иди уж, я пойду к соседке, с ней хоть поговорю. Она на пирог пригласила. Говорит, ты, Марья Никитична, у дочки на побегушках, и нянька, и уборщица, и повариха, а тебе надо отдыхать и на диване бока отлеживать. Ты заслужила, двадцать лет отпахав на вредном производстве и заработав кучу болячек! Не думала я, что на старости лет придется с ребенком возиться.
«Я тоже не думала, – вспыхиваю изнутри, но внешне просто опускаю глаза. – Тоже не думала, что муж меня бросит, и мне придется вернуться к матери, выйти на работу и терпеть каждый день нервотрепку, укоры и прозябание в бедности. Я тоже света белого не вижу. А теперь еще и приставания начальника. Как же выйти из этого замкнутого круга?»
– Мам, я что-нибудь придумаю, – обращаюсь скорее к себе, давая твердое обещание решить эту ситуацию, потому что жить вот так невыносимо. Я не выдержу и сломаюсь.
– Что тут придумывать? К отцу ребенка иди с анализом ДНК. Пусть содержит сына своего! Что тебе с гордости твоей, Элька? Сильно она тебе помогла? Тебя оболгали, а ты и проглотила. Ноги об тебя вытерли и выбросили за порог, как щенка приблудного. Поэтому и существуешь, а не живешь, и мать мучаешь. Ладно, я пойду, что я тут раскудахталась? Дураку хоть плюй в глаза, а он: это божья роса, – оставляя за собой последнее слово, покидает квартиру мама.
А я, отодвинув свои переживания на периферию, захожу в комнату, и израненное сердце излечивается от одного только взгляда на Димочку. Ради своего сына я вынесу и вытерплю всё что угодно! Он не узнает тяготы жизни, я не дам его в обиду никому.
Сладко пахнущий малыш агукает и вскидывает ручки, увидев меня. Беру его на руки и начинаю тихо рассказывать, как люблю его, как скучала. Обещаю, что он будет счастливым.
Примостив малыша на груди, усаживаюсь в кресло в большой комнате и для фона включаю телевизор. Не вникаю в происходящее на экране, а просто наслаждаюсь тишиной и единением с ребенком. Смотрю в его большие глазки, даже спустя шесть месяцев после рождения пытаясь понять, на кого он больше похож, ведь мы с бывшим мужем оба кареглазые и темноволосые.
Звонок в дверь звучит как небесный гром среди ясного неба. Очень неожиданно. Я никого не жду, а у мамы свой ключ.
– Сейчас посмотрим, кто к нам пришел, Буся, – разговариваю с малышом, держа его столбиком.
Открываю дверь, ожидая кого угодно, кроме…Демида. Но на пороге стоит он. Мой бывший муж.
Сердце пронзает осколками былой боли. Хотя… былой ли?
Демид Громов.
Все такой же, как прежде, но вместе с тем другой. Чужой, не мой. Опасный незнакомец, которого я боюсь. Не знаю, чего ожидать. Только стою и прижимаю к себе ребенка, ощетиниваясь, словно дикобраз. Пусть только попробует подойти!
Сначала бывший смотрит мне в глаза, его колючий злой взгляд леденит душу. Потом – на ребенка в моих руках. Ненависть клубится в его глазах, лютая и непримиримая. Ничего не изменилось, он пришел не за тем, чтобы признать своего сына. На миг Демид даже отворачивается и, кажется, хочет уйти, но потом снова смотрит на меня.
– Есть разговор, – коротко сообщает мужчина, делая шаг вперед.
Наглый, как всегда. Хозяин жизни, решивший, что имеет право распоряжаться чужими судьбами.
С лестничной клетки веет сквозняком, и мне приходится запустить бывшего мужа в квартиру. Но это только ради ребенка.
Нет, ради детей. Наших детей, одного из которых он прячет от меня, а второго не признает.
Во мне все еще живет глупая надежда на то, что мы сможем договориться о совместной опеке, ведь я не хочу, чтобы сын рос без отца, а дочь без матери. Только поэтому душу в себе неприязнь и впускаю его.
Демид
Один взгляд на эту продажную тварь обжигает кислотой нутро. Проходя вслед за ней в комнату, не могу не заметить, как туго обтягивают штаны ее округлую попку. Огромный живот, который я целовал и гладил, думая, что в нем живет мой сын, исчез. Эля все такая же тонкая и изящная, как и до беременности, и ее привлекательность меня бесит. Как и то, что я это замечаю.
Она садится в кресло, держа на руках ребенка, на которого я стараюсь не смотреть, и выключает телевизор. Я устраиваюсь на диване, хотя, надеюсь, что разговор будет коротким. Не хочу проводить здесь больше времени, чем необходимо.
– Зачем ты пришел, Демид? – спрашивает бывшая жена и ее голос полон льда.
– Соня больна, – сообщаю я, решив вывалить на нее голые факты, без лишних эмоций. – У нее острый лимфобластный лейкоз.
– Что это? – выглядя испуганной, спрашивает Эля.
Какая хорошая актриса. Можно подумать, ей есть дело до моей дочери. Особенно теперь, когда она держит на руках ребенка от того, кого на самом деле любила все эти годы.
– Онкология, – сообщаю ей. – Она какое-то время провела в здешней клинике, но через два дня мы уезжаем в Израиль для новой, передовой терапии. Облучение и химиотерапия ей не помогут.
Эля выглядит глубоко потрясенной. Она вскакивает на ноги и подходит к кроватке, чтобы положить ребенка. Когда она оборачивается, я вижу слезы, текущие по ее лицу, пытаясь понять, неужели она такая хорошая актриса или любовь к Соне все-таки не была еще одним ее обманом.
– Скажи мне честно, Демид, – прерывающимся голосом шепчет Эля, заламывая руки. – Это опасно? Она… умирает?
– Это агрессивная болезнь и смертность высокая, – откашлявшись, отвечаю ей.
Самого душат эмоции, ведь я редко позволяю себе реально думать о наших перспективах.
– А шансы? Что за лечение? Что говорят врачи? – панически тараторит она, подходя ближе и вставая прямо передо мной, с ожиданием заглядывая мне в глаза. – Она ведь не умрет, правда?
– Нет, не умрет! – резко обрываю ее истерику.
Эля всхлипывает, даже не вытирая слезы, которые все продолжают течь, и прижимает руки к груди, у самого сердца.
Она похожа на гребаную страдающую Мадонну! Черт возьми! Как можно выглядеть такой красивой в подобной ситуации? И какого рожна я об этом вообще думаю!?
– Я пришел, потому что она хочет тебя видеть, Эля. Я готов заплатить любые деньги, если ты поедешь с нами в Израиль. Соне нужен стимул и она хочет, чтобы мама была рядом.
– К-какие деньги? – пораженно заикается Эля. – Ты что! Конечно, я поеду! Да куда угодно! Сегодня? Давай поедем к ней сегодня, Демид! Я так давно ее не видела!
– Сегодня с посещениями покончено, – чеканю я.
Не могу поверить в ее искренность. Как бы она не плакала, не могу. Эля – циничная и меркантильная. Она наверняка унюхала шанс урвать побольше, может, даже втереться снова в доверие, вот и импровизирует на ходу.
– Тогда завтра! – хватая меня за руку, умоляет эта вертихвостка с трогательно дрожащей нижней губкой. – Я должна ее увидеть, Демид! Ты так долго не пускал меня к ней!
Брезгливо стряхиваю ее руку, и она тут же напряженно подбирается, делая шаг назад.
– Я заеду за тобой к восьми, – сообщаю ей, вставая с дивана. – Обсудим подробности по дороге. И дай мне свой паспорт.
– Сейчас, – охотно соглашается Эля и бежит в другую комнату.
Из кроватки доносятся кряхтящие звуки, но я игнорирую их. Случайно бросив взгляд в ту сторону, вижу, что ребенок сидит и, не отрывая от меня глаз, грызет какую-то фигню. Отворачиваюсь, потому что впервые вижу, до чего он похож на свою мать. И это больно, сколько бы я не убеждал себя, что больше не люблю эту изменщицу. Я и не люблю. Ненавижу ее!
Ненавижу не только за то, что она мне изменяла, не любила, но еще и за то, что отняла у меня ребенка. До самого рождения я считал этого мальчика своим. Я любил его. Разговаривал с ним, читал ему сказки, еще когда он был в животе у мамы. Дождаться не мог, когда он появится на свет. И что в итоге? Этот ребенок не имеет ко мне никакого отношения.
Когда Эля возвращается и протягивает мне паспорт, беру его, стараясь не соприкасаться с ее пальцами, и молча иду к выходу. Не прощаюсь, потому что не вижу смысла. Такие, как она, не заслуживают к себе человеческого отношения. Не хватало еще проявлять вежливость по отношению к паразитам!
Приехав домой, звоню медсестре, которая сегодня ночует с Соней. Я нанял двух профессионалок, чтобы они посменно дежурили у кровати моей малышки днем и ночью. Я и сам ночую у нее в больнице чаще, чем дома, но сегодня пришлось уйти из-за дела к Эле.
Полюбовавшись на спящую малышку через видеосвязь, кладу трубку и иду в душ.
В ту ночь я ворочаюсь в кровати впервые не из-за беспокойства о больной дочери, хотя оно никогда не исчезает, лишь иногда уходя на периферию, а из-за мыслей о своей бывшей жене. Вспоминаю нашу жизнь, снова и снова прокручивая в голове, задавая себе один и тот же вопрос: почему я был так слеп? Как мог не замечать их связи с Аликом, ведь именно он привел ее в нашу компанию? Невольно вспоминаю то время, когда мы еще не были вместе, и, как ни стараюсь, не могу вспомнить ни одной предпосылки к тому, что у Эли могли быть чувства к Панову.
Глава 3
Демид
Эля зацепила меня не своей красотой. Учитывая, сколько красоток вьется около нашей компании друзей, внешностью меня не удивишь. Поначалу, я даже не обратил на нее внимания. Ну, таскается эта первокурсница везде за Аликом и что? Парни часто приводят кого-то, и так же часто расстаются с ними.
Это случилось, когда я начал узнавать ее поближе.
Маленькая симпатичная брюнетка оказалась из тех людей, которые часто улыбаются. Просто так, без повода. Словно она всегда счастлива и наслаждается каждым моментом жизни. В ней нет ни капли агрессии, зато много умиротворения и довольства. Именно этим она меня и взяла.
Чертовой улыбкой!
Красивых девушек много, а вот таких счастливых – нет. Возможно, я так помешался на ней, потому что жаждал урвать кусочек ее счастья себе. Чтобы моя жизнь тоже стала такой – беззаботной, радостной. Ведь меня самого давно ничего не радует, кроме малышки-дочери, и я перестал чувствовать вкус жизни, словно мне не двадцать один год, а все сорок!
Каким же облегчением было узнать, что Улыбашка не девушка Алика и они всего лишь дружат!
– Наши мамы – подруги, – ответила на прямой вопрос Никиты, Эля. – Алик вроде как присматривает за мной, потому что мама – та еще паникерша. Никому не доверяет.
Она так простодушно признается в этом, без опасения показаться маменькиной дочкой, что я не могу сдержать улыбку. Как и парни. Давно подметил, что к ней все относятся снисходительно, потому что Эля похожа на маленькую наивную девочку, которую просто язык не поднимается задеть насмешкой.
– Так это же отлично! – радуется Никитос. – Раз я не перехожу дорогу другу, то, может, пойдешь со мной на свидание?
Я действую даже прежде, чем успеваю подумать. Встаю перед другом грудь к груди, загораживая свою Улыбашку.
– Не пойдет, – твердо сообщаю ему. – Эля со мной.
Все тут же начинают улюлюкать и свистеть, а Никита смотрит вопросительно на девушку, игнорируя меня.
– Это так? – задает он вопрос.
– Мне нельзя встречаться с парнями до восемнадцати, – растерянно глядя на меня и краснея, признается она.
Черт! Ей реально даже восемнадцати нет!?
– И когда же у тебя день рождения? – не сдается Ник.
– В январе, – отвечает она.
А сейчас лишь октябрь. Черт, не уверен, что у меня хватит терпения столько ждать!
– Ты ведь не променяешь меня на этих клоунов? – беря ее маленькую ладошку в руки, усмехаюсь я.
Она смотрит на меня большими карими глазами и смущенно кусает губку, переводя взгляд на Алика, стоящего рядом. Потом снова возвращается взглядом ко мне и, когда я целую ее пальчики, качает головой, соглашаясь.
– Мне пора на пару, – отбирая у меня руку, говорит малышка, очаровательно покрасневшая от комментариев окружающих о новой парочке.
Она сбегает, прежде чем я успеваю ее остановить, но глядя в ее удаляющуюся спину, я понимаю, что поступил правильно. Такие девушки, как Улыбашка – редкость, и их надо хватать, пока ее вниманием не завладел кто-то другой.
***
Я не планировал становиться отцом в двадцать лет, но так уж получилось. Матерью моей дочки Сони стала моя давняя знакомая, с которой у нас случались непродолжительные романы еще с тех пор, как мы учились в старшей школе.
К сожалению, Вера была той еще тусовщицей и умерла в автокатастрофе на незаконных гонках, когда малышке было всего два месяца. Я быстро оформил полную опеку, потому что ни за что не доверил бы Соню матери Веры, да та и не рвалась ухаживать за внучкой.
Постепенно, наша с дочкой жизнь установилась и вошла в колею. Я продолжал учиться, проводя с ней время по вечерам, а ночами отрываясь с друзьями и девушками. Соня круглосуточно находилась под присмотром сменяющих друг друга, двух нянь, и я даже не задумывался о том, чтобы искать ей мать, пока не втрескался по уши, как какой-то подросток, в свою милую Улыбашку.
Эля полностью изменила мою жизнь за короткое время и через два месяца после ее совершеннолетия, мы подали заявление в ЗАГС, потому что оба хотели одного и того же – жить вместе и быть семьей.
Улыбашка быстро нашла общий язык с девятимесячной Соней, и, они обе были в восторге друг от друга. Я же, как идиот, не видел и не слышал ничего кругом, зацикленный на маленькой обманщице, которая целых три года водила меня за нос, пока один случай кардинально не поменял нашу жизнь.
Если бы я знал, что за невинной и доброй на вид мордашкой может крыться такое коварство, я бы сто раз подумал, прежде чем безоглядно довериться и впустить в свое сердце женщину. Потому что вытравить ее из него не удалось, даже, несмотря на предательство.
Эля
Устраиваюсь в машине Демида на заднем сиденье, стараясь на него не смотреть. Но чувствую его взгляд на себе и ребенке. Он обжигает злобой и ненавистью. Явно недоволен, что я взяла сына с собой. «Отродье, отродье…» – так и слышу его слова, которые непрерывным гулом стоят в ушах.
Но я не могла оставить Бусю с мамой, проще было придумать несуществующее дело и уехать с ребенком.
Сжимаюсь и жду, что сейчас на меня выльется море упреков, но вместо этого слышу шум мотора. Демид заводит машину и плавно пускает ее по дороге. Прикрываю глаза и откидываюсь на сиденье, думая только о Сонечке, о маленьком солнышке, от мыслей о которой у меня перехватывает дыхание и становится настолько тяжело, что я задыхаюсь и едва сдерживаю слезы.
Но они не помогут, нельзя пугать малышку. Наоборот, нужно поддержать ее в такую трудную минуту. Она во мне нуждается. Иначе бы Демид не приехал. Выходит, в нем осталась капля человечности, раз он позволит нам увидеться.
