Kitobni o'qish: «Звезда Суламифи»

Книга Первая Звезда Суламифи

Луч Первый

О Дыхание сердца моего, о мудрый Царь царей, расскажи мне о том, отчего так тревожно вздрагивало сердце моё при одном лишь упоминании имени твоего? Отчего века забвения не стёрли имя твоё и не покрыли песком безмолвным? Я плачу, и я грежу только об одном, но слёз моих не видит мир и грёз моих не знает… Я забыла о себе: кто я и зачем пришла в сей мир, и даже имя своё забыла. Мне дали имя, и я носила его, как платье чужое, но затем привыкла к нему, и оно даже показалось привлекательным. Но ты окликнул меня, и звук голоса твоего раскатом грома прозвучал средь неба безмолвного… Суламифь!!! Это имя блеснуло молнией и разорвало пелену незнания моего. Я прозрела.

Скажи мне, Соломон, возлюбленное Солнце мира моего, отчего я не смогла забыть прекрасный голос твой, затерянный в веках? Я так ясно слышу его сегодня! И может быть, яснее, чем тогда…

Ты нашёл меня, когда блуждала я средь виноградника, украшенного плодами спелыми. Кровь земли впитали они в себя, и в этом было напоминание о жертве. Земля родила меня из праха и пыли лишь только затем, чтоб принять в чрево своё, превратив в пыль и прах?.. Но разве за этим ты нашёл меня, Соломон?! Нет, ты отыскал мою плоть, чтобы воспеть её и обессмертить.

Я пела песнь, и звук голоса моего притянул тебя, подобно магниту. И ты знал, что уже слышал этот голос когда-то, ибо он звучал прежде во глубине сердца твоего. Я пела о Любви… Скажи, о чём я могла ещё петь, как не о том, чего жаждало сердце моё?! Ты протянул мне гроздь винограда спелого и поднёс к устам, сорвав жемчужным блеском полную виноградинку малую.

– Ты так же мала, как и она, – произнёс ты, – но зрелостью достаточной обладаешь!

И дрогнуло сердце моё, когда я себя увидела на её месте: вот я стою среди виноградника, как малая частица единого целого, и сейчас вот так же легко оторвёт рука его от той лозы и той почвы, что питала меня. Но, кровь земли вобравшая, готова я была пролиться нектаром сладостным на губах его и до последней капли быть впитанной устами возлюбленного…

– Ты ничего не знаешь о жизни, – произнёс ты с глубокой печалью в голосе, – но ты должна знать о ней.

Я смотрела на плащ твой белый и не могла понять, о чём ты говоришь; да мне и не важно было постичь смысл сказанного, когда хотелось одного: смотреть и смотреть на тебя. Но, бросив долгий взгляд, исполненный глубокой тоски, ты отвернулся и ушёл, не оглядываясь, прочь. Сердце моё устремилось вослед за тобой, и песнь души моей прервалась в мгновение. Я осталась одна, и как старое брошенное платье лежала плоть моя на сырой земле, покинутая духом, который ушёл вослед за тобой.

Я содрогалась от рыданий при одной мысли, что никогда не увижу тебя. Но сердце разрывалось и от боли разлуки, и от радости встречи. Я знала, что ты придёшь: твои глаза обещали мне нечто высокое и прекрасное. Но я должна была ждать, глубоко в душе тая радость первого свидания. Свершилось чудо, и Бог услышал мои молитвы, что вложены были в простую песнь о Любви.

Луч Второй

И Второй Луч коснулся Чаши моей, пробуждая воспоминания о дне следующем… Он отворил врата храма моего, прежде бывшие запертыми для простых смертных. Я умела любить только Богов, но одного взгляда его было достаточно, чтоб пробудить Любовь ко всему миру. И, будто впервые в жизни, я смотрела на эту землю, по которой ещё вчера ступал он. Я с особою нежностью прикоснулась к лозе, взрастившей гроздь спелого винограда, сорванного им. Я посмотрела в небо, что было безмолвным свидетелем нашей встречи, и нашла его более прекрасным, чем всегда. Кажется, сами Боги смотрели на меня с Высот недосягаемых и говорили: “Суламифь, ты должна познать Любовь!..” О том же шептал каждый лист виноградника, о том пели птицы и журчал ручей. Они будто подталкивали меня к чему-то неведомому, от предчувствия которого у меня замирало сердце. Я ждала Любви, и она пришла.

Его шаги прозвучали в сердце! Я оглянулась и никого не увидела: должно быть, это ветерок пробежался и встревожил всё моё существо. От долгого трепетного ожидания я истомилась и не заметила, как уснула, прислонившись к хрупкой лозе виноградной. И вдруг я увидела его, но мне показалось, что вижу его во сне. Он протянул руки, и в одной из них блеснул перстень с драгоценным камнем, сияющим как крупная капля крови. Я вздрогнула от неожиданности, но один твой взгляд способен был успокоить меня. Ты тихо, почти шёпотом произнёс:

– Это – рубин, – и надел мне перстень на палец.

Я безумно испугалась оттого, что братья смогут забрать его у меня, и стала думать о том, куда бы его спрятать, чтоб затем любоваться им, сидя в укромном местечке. Ты бережно взял руку мою, и я мгновенно проснулась.

Моя рука покоилась в твоей: широкой и мужественной. Это были очень чистые руки – чистые в высшем смысле. Я не могла оторвать взгляда от них, потому что уже знала теплоту этих ладоней. И, никогда прежде не видя подобных прекрасно царственных рук, я всё же была уверена, что когда-то касалась их. «Быть может, это было во сне?», – подумала я. Но когда подняла глаза и встретилась с его взором, то поняла, что он умеет читать все мои мысли. Он знал что-то такое, что не могла знать я. Мне показалось, что, даже проснувшись, я оставалась спящей. Как странно сияли его глаза, – они будто излучали незримый свет, который обволакивал меня со всех сторон!..

– Ты помнишь меня, Суламифь? – тихо спросил он.

И как же я могла не помнить его, когда видела только вчера! Но вопрос, им заданный, казалось, был гораздо глубже.

– Тебе не время ещё просыпаться, – печально произнёс ты и прижал к сердцу своему мою ладонь.

Когда я действительно проснулась, на моей руке сиял прекраснейший перстень, но рядом никого не было. Я бросилась бежать, пытаясь догнать мелькнувшую тень, но тщетны были поиски мои. И, не зная, плакать мне или радоваться, я бездумно смотрела на рубиново-красный огонёк, что отражал свет Солнца. Но светило ушло, и я уже не могла видеть сокровища своего. Тьма накрыла чёрным покрывалом весь мир, и тучи надвинувшиеся закрыли лики звёзд, с которыми могла бы я поделиться своими мыслями относительно того чуда, что произошло со мной сегодня.

Луч Третий

Солнце проснулось и скользнуло лучом по лицу спящей Суламифи моей. Её плотно прикрытые веки временами вздрагивали, и пушистые ресницы трепетали, подобно крылышкам малого мотылька: ей снился сон, который она переживала всем своим существом… Бедная убогая лачуга с едва приметным оконцем не могла вместить всех лучей воскресающего Солнца, которое стремительно двигалось к зениту своего восхождения.

Я лежал с закрытыми глазами и ясно видел, как последний луч скользнул по её устам и растворился в полумраке жилища. Открыв глаза, я равнодушно скользнул взглядом по пышному убранству покоев моих. И мне показалось, что лежу я на огромной пустынно-холодной льдине, – так неприятно мне было безмолвием снежным покрытое ложе моё. Как одинокий странник, оторванный от жизни, я плыл на бездушно-холодной льдине неведомо куда… Мне совершенно не хотелось видеть эти десятки лиц, что каждое утро ждали появления моего. Я желал царствовать всего в одном сердце, которое беспредельно дорого было мне: необъятные просторы таило оно в себе, включая весь звёздный океан Божественной Вселенной… Но день настал, и я должен был выйти к народу моему.

Какая странная тоска овладела сердцем при виде столпившихся людей, что напоминали беспомощных детей! Они стояли плотной серой массой, и тысячи вопросов проносились в их умах, не способных найти мудрое решение. Но я сам нуждался в совете мудрейшем, ибо не знал, как мне поступить с Суламифью. Я видел её прошлое и прозревал будущее. И в этой точке пересечения старого и нового имел ли я право прикасаться к ней?! Мудрый ответ было способно дать только сердце, что было переполнено чистейшими токами Любви к ней. И оно ответило: «Люби!..» Я знал, что ждёт её, если прикоснусь к ней: она не сможет жить… Но любовь моя была гораздо сильнее той смерти, что поджидала возлюбленную сердца моего. И я принял вызов, что бросила нам судьба.

Лучи полуденного Солнца слились в великом унисоне, и я знал, что она ждёт меня, утомлённая зноем внешним и внутренним, что гораздо мощнее способен испепелять жаром нестерпимым. Она пылала в Огне. И, охваченная Пламенем воскрешённой Любви, сама походила на рубиновый камень, что сиял на руке её. Ах, Суламифь, Суламифь, отчего дано знать мне все грёзы твои и при этом видеть путь, что уготован тебе судьбою?!.. Но не отчаяние владело сердцем моим, а великая жажда земной Любви, ибо Небесная Любовь уже была познана мною.

Господи, отверзни мне очи и дай испить кубок Любви, коснувшись устами земными этих рубиновых губ возлюбленной моей! Я вижу, как они шепчут молитву, призывая Отца Небесного с единственною целью: дать свидание новое… Услышь меня, Суламифь, я здесь, рядом с тобой! Разве ты не чувствуешь моих незримых рук, что нежно касаются ладоней твоих, увлажнённых от слёз отираемых?! Огнём сердца своего осушу я эти капли и светлым именем Любви покрою поцелуями глаза твои незрячие…

Я долго ждал рассвета, чтоб в час ранний устремиться к моей единственной и вновь встретить её среди виноградника густого. Но день явил иное назначение: я должен был принести себя в жертву этим людям, что ждали слова моего… И закат Солнца пропел мне песнь надежды, пытаясь все токи сердца моего устремить в сияющее завтра.

Луч Четвёртый

Ты такая же маленькая, как эта виноградинка, но уже достаточной зрелостью обладаешь, – прошептала Суламифь, бездумно глядя на спелую гроздь винограда…

Ей казалось, что эта зрелая кисть сумеет приблизить её к тайне, и она разглядит сокровенный смысл тех слов, что произнёс Соломон. Как же ей хотелось разгадать эту загадку, что была связана с нею! Каждая малая виноградинка была тождественна ей, но ни одна не могла нарушить печати безмолвия своего. Суламифь молила к незримому Богу в поисках ответа на вопрос, но Отец Небес как будто не слышал её. Все молчали. Она приложила камень к тугой кожице плода, и прикасание перстня как будто оживило нечто внутри молчаливого создания. Рубин был волшебным! Он снял печать безмолвия, и, кажется, весь мир заговорил.

Она вдруг увидела себя на другой планете, что была несколько вытянута, как крупная спелая виноградина. Суламифь чувствовала, как планетное тело вращается. Это вращение напоминало ей некое головокружение: так бывает, когда ты безумно рад чему-то. А этот мир был полон Радости: это чувствовалось во всём.

Суламифь подошла к розе, чей белоснежный цвет привлёк её внимание. Конечно, этот цветок нельзя было сравнить с его земными собратьями, ибо нежность лепестков, излучающих некий таинственно разрежённый свет, ни с чем нельзя было сравнить. Вдохнув божественной свежести аромат, Суламифь будто прозрела. Она знала, что здесь её дом, и даже могла бы указать к нему дорогу, но пойти туда она не имела права: что-то мешало ей. А эти несколько мгновений были отпущены её Великим Отцом лишь для того, чтобы напомнить ей о доме, который ждёт возвращения единственной владелицы… Где-то должны быть братья и сёстры, но дома их также пусты. Планета осиротела оттого, что многие покинули её в то мгновение, когда прозвучал Голос Единого Сущего, призвавшего прийти на помощь одной из бедствующих планет и воплотиться средь полудиких народов, чтоб слиться с ними и стать одним из этих существ… Здесь “рассекли” её с любимым, ибо сойти они должны были двумя отдельными половинками в тот мир, где блуждали двуногие, едва поднявшись с четырёх лап, ибо были подобны диким животным… Суламифь должна была стать цветком и для начала воплотиться в виде розы, чтобы благоуханием своим нести очищение в мир двуногих и красотою пробуждать окаменелые сердца, ведь не так уж много эонов прошло с тех пор, как они являли собою просто глыбы камней… Цветок смотрел в небо, и стебелёк, будто крошечная антенна, ловил все токи, исходящие из родной планеты, дабы все их даровать Земле, изнурённой холодом сердец людских… Цветок жил долго, ибо ничья рука не смела касаться его, да и к чему было прикасаться, когда он не был пригоден в пищу, а мысль о том, что его можно поднести в подарок другому, отсутствовала. И вообще, “мыслить” было уделом тех немногих Светозарных Духов, пришедших на Землю в ответ на Зов Владыки Миров.

Суламифь отвела взгляд от цветка и, мысленно попрощавшись, отошла, сделав несколько шагов назад, если вообще было уместно применять слово “шаг”. Эта планета не знала твёрдой почвы, да она и не нужна была так же, как не нужна птицам, которые поднялись в полёт. Здесь парили легкокрылые существа, что по праву могли быть названы Богами… Любовь к родному дому напитывала это планетарное тело, и, будучи покинутым, оно сияло далёкой звездой, в ответ посылая токи, полные величайшей родительской Любви.

Суламифь вздрогнула оттого, что где-то хрустнула ветка: она стояла средь виноградника, и отсвет белой розы, что блеснул во глубине волшебного рубина, вдруг исчез. И с его исчезновением исчезло всякое воспоминание о том, что всего лишь несколько мгновений назад было открыто ей… Она была бедной девушкой, которой пора возвращаться домой, где ждут обычные дела по хозяйству… Но ведь хрустнула ветка!.. Увы, это были всего лишь братья, пришедшие сменить её, покуда она не вернётся к ним опять, неся с собой горячие и необыкновенно вкусные лепёшки. Что и говорить, сестрица их умела стряпать не хуже любой первоклассной кухарки.

Бедная, бедная Суламифь, отчего не дано тебе помнить тот сон, что привиделся ныне? Одно лишь ощущение сладостной тоски осталось в душе, и не более того… Но впереди был вечер, и её он интересовал более, нежели забытое видение. А реальность была такова, что захватывала всё её существо единою мыслью о встрече с любимым.

И вечер настал… За нею пришли люди, посланные Соломоном. Они несли богато украшенные носилки, чтоб унести на них Суламифь… Но это опять была мечта: грёза, вылившаяся в такое яркое видение, что могла соперничать с реальностью. А впрочем, Суламифь твёрдо верила в то, что все её моления о счастье неземном будут услышаны Небом, которое одно умеет исполнять тайные грёзы сердца любящего.

Но отчего же так быстро угас вечер? Разве не полнился он надеждами на светлую встречу?! Но Богу угодно было видеть её одинокие слёзы, проливаемые заполночь… Как часто замирало её сердце, когда она слышала чьи-то отдалённые шаги! Ей казалось, что он идёт, прикрывшись тёмным плащом, дабы не быть узнанным стражниками. Но шаги замирали, не доходя до дверей её дома. Оставалось ждать прихода дня нового, ибо только день мог подарить ночь, ту, что будет полна несказанным Светом – заревом полыхающей Любви Божественной. И она дождётся этого часа, что подарит ей грядущий день.

Луч Пятый

Суламифь бежала по пыльной дороге, и мысли её уносились далеко вперёд. Мысленно она уже находилась среди стройных рядов виноградника, где, по её подсчётам, мог находиться Соломон, – ведь время двигалось к полудню, и вполне возможно, что её там ожидает некое чудо… Но, добежав, к великому своему сожалению, не встретила никаких следов постороннего пребывания: здесь всё дышало покоем. Она не знала, что же ей предпринять: сердце сдавила тоска, и комок, застрявший в горле, преградил путь песне, всего лишь несколько мгновений назад готовой вырваться из груди. Не пелось, не мыслилось и ничего не желалось. Жизнь будто замерла, затаившись внутри. И всё же во глубине души теплилась надежда, ведь день ещё не угас!

Лёгкие шаги послышались невдалеке и тут же гулким эхом отозвались в сердце: он идёт! Да, это был тот, кто безмерно дорог и любим каждою живою клеточкой её естества. Легко, будто бесплотный ангел, пробирался он сквозь виноградник навстречу той звезде, что манила взор его любящего сердца. И вот уже встретились взгляды, полные величайшей нежности друг к другу. Глаза говорили гораздо больше, чем способна была передать даже самая искусная человеческая речь. Да, земные слова были несовершенны! Разве они способны передать всю гамму тех чувств, что так ясно выражают их взгляды, устремлённые во глубину сердец. Глаза уже, возможно, отражали ту безмолвную беседу сердец, будучи молчаливыми свидетелями некоего таинства. Человеческому оку трудно проникнуть за грань незримого, это способно сделать только сердце пламенное.

Соломон подошёл так близко, что его дыхание, будто тёплой волной, обдало Суламифь. Она всей грудью вдохнула воздух, чтобы вобрать в себя как можно больше тех частиц, что всего мгновение назад были в груди возлюбленного… Она заметила, что вслед за её выдохом он делал вдох, как бы желая собрать внутри себя то, что источала любимая: так обычно стоят перед благоухающим цветком, с неизъяснимым наслаждением вбирая его аромат… Их дыхание слилось воедино. Сердца бились в унисон, и согласно текли мысли о том, что не следует нарушать молчания, ибо это может помешать незримой беседе двух слившихся в одной мелодии сердец. О чём могли говорить они, эти едва знакомые друг другу два человека? Слова были излишни. Им так много надо было сказать, но нет, не человеческой речью, а взглядом, что достигал глубины души своего собеседника!

Бережно и как-то робко царь коснулся лба своей подданной. Он, конечно, мог решительно, по-царски отбросить некий покров неведения, что незримо покрывал чело его возлюбленной, но что-то удержало его. Конечно, он не должен был идти против Сроков, что диктовали свои условия… С чувством великой тоски он заглянул во глубину очей возлюбленной и едва слышным шёпотом произнёс:

– Ты помнишь меня, Суламифь? – не то вопрос, не то утверждение прозвучало в его словах…

Да, конечно, она помнила, но воспоминание её ограничивалось несколькими земными днями, отсчёт которых начат был в конце прошлой недели. Но разве та суббота впервые свела их и они никогда прежде не знали друг друга?! Отчего же дано было знать одному Соломону, не оттого ль, что он слыл мудрым среди народа своего? Но ведь то знание нисколько не относилось к земному и принадлежало к числу небесных тайн. И по закону высшему он не мог нарушить молчания, твёрдо зная одно: Суламифь должна узнать сама. Сердцем, конечно, она узнала его, но разум ещё не способен был постичь сокровенный язык сердца. Она была подвластна срокам. И Соломон знал о том, что лишь тогда, когда её сознание заполнится токами сердечными и разум станет инструментом, выражающим язык сердца, – она узнает Того, Кто когда-то подходил к ней в облике земного царя и пытался из глубин памяти высечь Огонь знания о себе, что кристаллизован в Чаше. Но она ещё спала, и срок пробуждения покуда не настал, до которого оставалось ни много ни мало – три тысячи лет… Что ж, он приложит все силы, чтоб разбудить её, когда на то будет Воля Неба, и тогда будет иметь полное право раскрыть её глаза земные и всевидящее духовное око, что покуда спит. Но как же тревожен сон её! Не разбудить бы раньше срока касанием неосторожным, – нельзя цветку распустить нежнейшие лепестки средь мороза лютого, так и семя погибнуть может. Бутон духа должен раскрыться в тот час, что назначен ему Творцом, только тогда он сумеет дать семя доброе…

Не опускает взгляда Соломон! И как же выдержать тот поток лавы кипучей, что вливается в истомлённую грудь Суламифи?! И как ни жгуч огонь очей, она готова бы стоять вот так до конца дней своих… Суламифь почувствовала, с какой великой нежностью Соломон взял её ладони и поднёс к губам. Не отводя взора, он коснулся их устами, и сердце девушки сжалось от предчувствия разлуки. Ей захотелось крикнуть во весь голос: “Не уходи!”, – но она не способна была произнести их даже шёпотом. И молча, как заклинание, она повторяла эти слова, уже глядя вослед удаляющемуся возлюбленному. “Неужели не оглянется?” – стрелою пронеслась в голове мысль и больно вонзилась в сердце. Нет, истинный царь никогда не оглядывается назад, ибо все его мысли устремлены в будущее. Конечно, что может найти царственный дух средь пыльных дорог Земли, когда он знает о том, что все сокровища рассыпаны на тропах звёздных! Разве Соломон оставил свою звезду в прошлом? Нет, он пошёл вперёд – навстречу своей возлюбленной, твёрдо веря в то, что когда-то на вечном бездонном небосводе озарится ярчайшая прекрасная Звезда Суламифи. И они составят её ядро… Кто знает тайну звёзд, тот ведает таинство творения Любви Божественной, рождающей миры. Но путь познания долог, и пройти его надо, оттолкнувшись от низшей точки земной, пройдя по всем пыльным дорогам… А иначе как зажечь новую звезду, когда семени звёздного рождаться не будет?!

Слёзы орошали пыль, густо скатываясь со щёк мокрых, но это были, скорее, капельки росы, отражающие в себе свет вечерней звезды. Суламифь не замечала своих слёз, ибо взор её был устремлён в будущее. Она всем сердцем была уверена в том, что Любовь, ниспосланная Богом, никогда не покинет её. И с чувством глубокой радости она взглянула в небо, благодарно скользнув взором по бескрайнему небосводу. Небо любит её! Она должна помнить об этом всегда. И уже завтра она увидит новые доказательства его Любви к ней. Зажги, звезда вечерняя, Звезду Утра и освети путь возлюбленного, спешащего навстречу своей любимой, чтоб назвать её Звездою путеводной! День, спеши развеять ночь и приди на помощь влюблённым, чтобы при твоём свете познать им тайны, сокрытые во мраке неведения! Кто мы?! Скажи нам, Солнце утреннее. Ты знаешь всё… И Соломон знает… Он – день ясный. Я – ночь тёмная сама для себя и для других, но только не для него… Но ведь ночь и день всегда встречаются в час утра, не оттого ли и мы встретились! Увы, как краток час рассвета, когда тьма сливается со светом воедино! Я – ночь неведения. Приди, мой Свет, и я с радостью растворюсь в тебе. Гряди, волшебный огонь дня завтрашнего!