Запасные

Мальчишка, однако, не растерялся:

– Великий друид.

– А кто такие друиды?

Берд и в этот раз ответил с неизменной готовностью и обстоятельностью:

– Это замкнутое сословие кельтских жрецов. Они также являются хранителями древних преданий, обладают глубинными познаниями природы, в том числе природы человека, поэтому способны исцелять не только тело, но и душу человека, а также поддерживать порядок в обществе…

– Хм, из брата Олгирда действительно вышел неплохой учитель, – губы друида изогнулись в довольной ухмылке. – В сущности, всё верно. Можно только добавить, что со временем мы взяли на себя ещё и обязанности воспитателей подрастающего поколения, дабы подготовить достойных преемников. Мы собираем самых одарённых детей и обучаем их всему, что необходимо знать, чтобы грамотно править обществом, обеспечивая его процветание… А для этого нужно немало! Вскоре ты сам убедишься, что наши ученики времени даром не теряют. Толпой гонять мяч по двору им точно некогда… Что скажешь? Не передумал ещё ехать со мной?

– Нет, конечно. На самом деле я не такой уж фанат футбола – просто делать было нечего, вот и научил ребят…

– Фанат – это что? – полюбопытствовал друид. – Знаток?

– Скорее, одержимый, – слегка смутился мальчишка. – Так называют тех, кто без ума от чего-нибудь или кого-нибудь.

– Где называют?

– Не помню.

И снова долгое молчание. Олвид размышлял, каким образом спросить о том, что его интересовало больше всего, а Берд не имел привычки болтать, когда его не спрашивали.

Солнце клонилось на запад, косые лучи били прямо в окошко кареты, и так нагретую за день. Стало тепло, даже душно. Мальчик расстегнул ворот короткой летней курточки, затем и вовсе скинул её.

– Потерпи немного, скоро доберёмся до постоялого двора, там перекусим и разомнём ноги… – начал Олвид и вдруг, без перехода, спросил: – А что это у тебя на шее? Оберег? Или просто украшение?

Мальчишка схватился за кожаный шнурок, выглядывающий из расстёгнутого ворота.

– Это мой талисман… Ну да, в каком-то смысле оберег.

– Можно взглянуть? – самым обыденным тоном попросил друид. – Не волнуйся, я не прошу снять, просто покажи.

Берд повиновался, вытащил из-под рубашки длинный шнурок, на котором болтался плоский кругляш величиной со сливу. Кругляш был совсем тонкий и блестел, словно металлический, однако, насколько было известно друиду, на земле не существовало ярко-синих металлов, да ещё с радужным отливом. Он пригляделся ещё внимательнее: оказалось, странный предмет был не совсем круглый, по форме скорее напоминал рыбью чешуйку… очень большую и твёрдую чешуйку.

И Олвид понял, отчего его брат пришёл в такое замешательство, увидев оберег найдёныша.

– Ты сам-то знаешь, что это, а, отрок? – спросил друид, с трудом сглотнув.

– Знаю – чешуя дракона, – последовал ответ.

– Откуда она у тебя?

– Не помню, – как обычно, ответил мальчик, но неожиданно добавил: – Подарок, надо думать.

– Почему подарок?

– Вряд ли возможно предположить, что я сам сковырнул чешуйку со шкуры живого дракона, – пожал плечами Берд.

– Почему именно живого? – быстро спросил Олвид.

– Чешуя дракона сохраняет радужный блеск, пока жив её хозяин… ну, то есть прежний обладатель, – мальчик немного смешался.

– Тебе так хорошо известна природа драконов? – густые брови друида взлетели вверх. – Откуда?

Ответ прозвучал вполне предсказуемо:

– Не помню…

Однако в этот раз Олвид не оставил мальчишку в покое, продолжал с удвоенным нажимом:

– Но ты ведь хочешь вспомнить? Хочешь понять, кто ты и откуда?

– Конечно, хочу, – кивнул Берд.

– И наверняка надеешься встретить людей, которые опознают тебя?

– Именно так.

– Тогда могу тебя обрадовать: я знаю, кто ты! – старик в упор смотрел на юного спутника.

Тот сначала замер, только глаза расширились в радостном изумлении.

– И кто же я? – наконец спросил он.

– Тебя зовут Тодар, – медленно проговорил Олвид.

Мальчик вздрогнул, снова застыл на миг и вдруг широко улыбнулся:

– Тодар… Точно – Тодар!

«А ведь ты, оказывается, легко поддаёшься внушению, – подумал Олвид, глядя на просветлевшее лицо мальчика. – Что ж, это даже лучше, чем можно было ожидать!»

«Внушению? – про себя удивился Берд, вернее, Тодар, сохраняя на лице радостную улыбку. – Ничего подобного, мудрейший. Просто это действительно моё имя!» И быстро отвернулся: незачем показывать старику, что шустрый найдёныш ещё и мысли читать умеет.

Глава 2. Необычная девочка

Мать Геновефа шла по длинному каменному коридору, и гулкие своды многократно усиливали стук её посоха. Блёклый утренний свет лился сквозь высокие окна, открывая взору великолепные мозаики на стенах и сложный узор из трёхцветной плитки на полу. Настоятельница, однако, не смотрела ни под ноги, ни по сторонам. Зачем? Она до сих пор помнила каждую пядь этих стен и полов, и количество шагов от колонны до колонны, от окна до окна. Сотни, а может, и тысячи бесконечных часов провела она на коленях, драя эти холодные плиты и начищая до блеска колючие кусочки стеклянных картин… Стоило только вспомнить об этом, и у неё вдруг заныли колени, больно защипало в пальцах затёкших рук. Наверняка то же самое теперь чувствовали десятки маленьких девочек, наводивших красоту в парадной галерее к приезду столь важной особы, как глава ордена сестёр-воспитательниц. Вряд ли в этом почтенном учреждении, славящемся верностью старым добрым традициям, хоть что-то изменилось за шестьдесят лет.

Десять лет из этих шестидесяти она провела здесь, в приюте милосердных сестёр. Десять лет, десять долгих зим… Зимы больше запомнились: студёные постели, лёд в рукомойниках, промозглые классы, где перья выпадают из закоченевших пальцев, вечно мёрзнущие ноги, бледные лица подруг – таких же никому не нужных девочек, как и она. Сёстры-воспитательницы мёрзли не меньше, и носы у них были вечно красные, а губы синие. А всё потому, что каменные помещения невозможно было как следует протопить: огромные очаги, в которых когда-то целиком жарились на вертелах туши кабанов, были бесполезны для обогрева спален и учебных комнат, а звериные шкуры, раньше утеплявшие полы и стены, давно побила моль… Если кто и был виноват в страданиях и без того несчастных сирот, так это король, прадед нынешнего наследника престола, подаривший обездоленным детям свой старый охотничий замок в лесах Радосбоны, чтобы все знали: Тодарик Первый не зря носит прозвище Щедрый! С тех пор они все Тодарики: Первый, Второй, Третий, Четвёртый… Последнего, правда, народ ещё не видел: за малолетнего королевича правила его мать, а точнее, Совет мудрейших…

Да какой с них спрос, с Тодариков, славных властителей Соединённого Королевства! Откуда их величествам знать, что такое нищета, одиночество, безысходность – и холод, вечный холод…

С тех пор, как её забрали из приюта, она жила в куда более тёплых краях, а став матерью-настоятельницей, и вовсе поселилась в Никее, на берегу тёплого Лазурного моря. Управление сети приютов находилось там, в главной обители сестёр-воспитательниц, которая так и называлась – Лазурная. Высокая должность обязывала время от времени наведываться даже в самые далёкие обители сестёр. Мать Геновефа исправно выполняла свои обязанности, но в «родной» приют приезжала исключительно летом.

Ныне, увы, припоздала: осень уже вступала в свои права. После целого ряда землетрясений, разрушивших несколько городов и десятки мелких селений на юге страны, работы у сестёр прибавилось. Немало детей действительно остались сиротами, но были и такие, которых сами родители сдавали в приют – временно, пока строятся новые жилища. Мать Геновефа уже думала в этом году оставить Радасбону без личного внимания, просто послать одну из помощниц проверить, как там дела. Но тут случилось это несчастье – взрыв газа на ярмарке в Сингидуне. С десяток раненых детей отвезли именно в радасбонский приют: до бывшего королевского охотничьего замка был всего день пути по реке, к тому же сёстры-воспитательницы слыли ещё и умелыми сиделками. Вот и пришлось самой заглянуть сюда по пути домой…

– Матушка, какое счастье, что ты приехала! – подобрав полы просторного одеяния из немаркого серого сукна, навстречу спешила сестра Кунигунда, заведующая приютом. Она была лет на двадцать младше матери-настоятельницы, однако из-за полноты страдала одышкой. – Я ведь писала тебе в Лазурную обитель, да ты, видимо, моё письмо не получила – который месяц в дороге, благодетельница наша!

– В письме было что-то срочное? – не замедляя шага, осведомилась мать Геновефа. – Тогда мне должны были его переслать.

– По мне так срочное, но твои заместительницы могли этого и не понять, – пропыхтела сестра Кунигунда, с трудом поспевая за настоятельницей. – Подумаешь, дитя умирает! Таких случаев, небось, в стране и не счесть, лекари не всесильны, а богам виднее…

– Кто умирает? – мать Геновефа даже приостановилась.

– Так уже никто… – промямлила заведующая. – Считанные часы оставались, девочка уж не дышала почти – и вдруг резко пошла на поправку! Иначе как чудом не назовёшь! Поди, у Триединой Госпожи на сиротинушку нашу свои виды имеются. Ведь не зря же такая краса на землю пришла…

– Что, и вправду настолько хороша собой? – деловито поинтересовалась настоятельница, сворачивая в узкий коридор, ведущий, как она прекрасно помнила, в больничное крыло.

– Сейчас сама увидишь, матушка, – сестра Кунигунда с явным облегчением остановилась у первой же двери. – Сюда изволь…

В крохотной палате с холодным каменным полом и голыми белёными стенами стояли четыре узкие койки, застеленные одеялами из некрашеной козьей шерсти. Три были пустые, а на дальней, стоявшей под окном, лежала девочка лет двенадцати. И да, она была невероятно красива! Даже длительная болезнь не смогла уничтожить столь щедрый дар природы. Насколько можно был судить по контурам тела под одеялом, девочка была стройна и высока. Тугие локоны очень светлых волос разметались по подушке, обрамляя нежный овал лица с безупречными чертами. Густые длинные ресницы бросали тень на довольно высокие скулы. Но вот больная, видимо, разбуженная вошедшими, открыла глаза, и мать Геновефа с трудом сдержала возглас удивления: она в жизни не видела такой чистой, такой глубокой, такой завораживающей синевы!

Пухлые губы больной раздвинулись в улыбке, обнажив жемчужные зубки.

– Приветствую тебя… – больная попыталась приподняться в постели.

– Лежи, дитя, лежи! – остановила её настоятельница и, приблизившись, присела на краешек узкой койки. – Как тебя зовут?

– Не помню… – девочка растерянно заморгала, прекрасные глаза наполнились слезами.

– Ох, прости, не успела предупредить тебя, матушка, – неуклюже подскочила сестра Кунигунда. – Бедняжку вытащили из-под обломков обрушившегося здания – всё тело было в синяках. К тому же, видать, получила удар по голове. Она ничего не помнит: ни откуда родом, ни кто её родители, ни даже как её зовут.

– Вот как… – мать Геновефа задумчиво поглядела на растерянную девочку. Затем повернулась к заведующей приюта: – Сестра, ты всегда отличалась познаниями в событиях прошлого. Не подскажешь, как звали жену Тодарика Первого?

– Ирмхильда Прекрасная, – с готовностью ответила сестра Кунигунда. – Летописцы ещё называли её божественной и сравнивали с самой богиней Бригит, девичьей ипостасью Триединой Госпожи… А почему ты вспомнила про Тодарика, матушка? – вдруг насторожилась она.

– Так, красота вашей обители навеяла… – иронично хмыкнула настоятельница и снова повернулась к больной: – Негоже человеку жить без имени, словно дикому зверю. Отныне нарекаю тебя Ирмхильдой – пусть это славное имя принесёт тебе счастье, дитя! – мать Геновефа коснулась ладонью бледного лба девочки. – Теперь отдыхай, набирайся сил. А завтра отправишься со мной в Никею. Я забираю тебя в свою школу…

– Завтра? Как завтра? – сестра Кунигунда до того разволновалась, что посмела прервать мать-настоятельницу. – Она же ещё очень слаба!

– Слаба, но уже совершенно здорова. Ей нужен лишь свежий воздух, хорошее питание и побольше солнца. А я не могу ждать – мне давно пора быть дома, дел накопилось невпроворот! – с этими словами настоятельница степенно поднялась на ноги. – Проводи меня в мои покои, сестра, хочу отдохнуть…

И тут кто-то дёрнул её сзади за рукав. Мать Геновефа, никак не ожидавшая такой дерзости, резко обернулась: перед ней стояла ещё одна девочка, до этого, видимо, таившаяся в тени оконной ниши – серое платье воспитанницы позволяло остаться незамеченной. Она была тоща и мала ростом, коротко остриженные волосы торчали неровными буро-серыми пучками, щёки впалые, под глазами круги. А глаза, большие и ясные, редкого светло-карего оттенка, умоляюще глядели на важную гостью.

– Что такое? – строго спросила мать-настоятельница. – Ты кто?

– Прости Триединой ради, матушка, недоглядели! – всплеснула руками сестра Кунигунда и засуетилась, запыхтела, тщетно пытаясь протиснуться в угол за кровать и схватить нарушительницу порядка. – Это вторая наша бедняжка, тоже после взрыва к нам попала – и тоже без памяти!

– Но что она делает в больнице? – требовательно осведомилась мать Геновефа, внимательно вглядываясь в лицо второй девочки. – Она не выглядит больной, хотя подкормить бы не помешало…

– Так она почти ничего не ест, матушка! И почти не спит – всё сидит около… Ирмхильды, за руку её держит. С тех самых пор, как их привезли из Сингидуна, считай, ни на шаг он больной не отходит!

– Получается, они знакомы? – настоятельница наклонилась к странной девочке. – Вы родственницы или, быть может, подруги?

Девочка молча помотала головой, затем так же молча кивнула, не отрывая от гостьи умоляющего взгляда.

– Матушка, она не разговаривает, ну то есть совсем – немая она, – сбивчиво пояснила сестра Кунигунда. – Но понимать всё понимает, это точно. И сообразительная очень – ухаживает за больной не хуже опытной сиделки…

– А как её зовут, тоже не знаете?

– Откуда же знать, матушка…

– А что с её волосами?

– Так мы всех детей, что к нам привозят, остригаем сразу, чтоб заразу никакую не занесли – так положено… Только эту вот красоту пожалели, рука не поднялась… – старшая сестра скосила взгляд на роскошные кудри больной.

А сама больная, наречённая Ирмхильдой, смотрела на высокопоставленную посетительницу с отчаянной надеждой.

– Не понимаю… Чего они обе от меня хотят? – занервничала мать Геновефа. Вынести двойную мольбу этих глаз, карих и синих, было просто невозможно.

– Похоже, они просят, чтобы их не разлучали, – осторожно предположила сестра Кунигунда. – Говорят же, что беда сближает людей больше, чем счастье. Обе девочки сиротами остались – никто ведь их, бедняжек, не хватился, никто не искал. Остальных-то детишек давно родственники разобрали, как только они на поправку пошли…

Настоятельница внимательно посмотрела в синие глаза, затем в карие. Девочки не отвели взгляда. Мать Геновефа на миг замерла, прислушиваясь к внутреннему голосу, задумчиво кивнула сама себе и повернулась к немой замухрышке:

– Ладно, возьму и тебя… Мать Геновефа строга, это всем известно, но никто не назовёт её жестокосердной. Не так ли, сестра? – хмыкнула настоятельница, искоса глянув на застывшую в изумлении сестру Кунигунду, и тотчас направилась к выходу, так же стремительно, как и вошла.

– Так, матушка, всё так! – бросилась следом толстушка.

Если бы она знала, отчего мать-настоятельница всегда так холодна и даже не скрывает своей нелюбви к радасбонскому приюту, скорее всего, она бы рассказала гостье ещё кое-что интересное – например, про необычную вещицу, что носит на груди немая сиротка. Хоть намекнула бы, предупредила. Но нет, сестра Кунигунда решила молчать: пусть теперь начальница сама разбирается со всей этой чертовщиной! Возможно, мать Геновефа тоже попытается снять медальон с шеи замухрышки – любопытно было бы посмотреть, что станет с её высокомерием, когда она с размаху шлёпнется на тощую задницу!

Как только палата опустела, больная синеглазка выпростала из-под одеяла тонкую руку и сжала пальцы немой подруги: победа была за ними.

***

Отбыли чуть свет. Ирмхильда полулежала на широком сидении дорожной кареты, укутанная в тёплое одеяло, обложенная подушками; немая подруга сидела рядом, заботливо поправляла соскользнувшее одеяло или подавала воду, когда больной хотелось пить.

Мать Геновефа тоже полулежала, откинувшись на спинку сидения, закрыв глаза и болезненно морщась, когда карета подпрыгивала на ухабах. В этих краях люди передвигались в основном по реке, сухопутные дороги были просто ужасные, а у настоятельницы ещё со вчерашнего вечера ломило в висках, и никакие снадобья не помогали. Переутомилась, видать, да ещё новолунье. От тряски боль становилась невыносимой…

Вдруг её лба коснулись тонкие прохладные пальцы, задержались на мгновенье и решительно скользнули к вискам. Настоятельница открыла глаза: над ней склонилась немая подруга Ирмхильды. Лёгкими умелыми движениями девочка помассировала ей виски, макушку, затылок, с нажимом пробежалась по шейным позвонкам. И боль стала стихать! Мать Геновефа снова закрыла глаза и расслабилась, доверившись этим чудесным прикосновениям.

И почему-то из глубин памяти внезапно всплыл давно забытый эпизод: она совсем маленькая, лет шести, идёт за руку с какой-то старухой, то ли смуглой, то ли загорелой дочерна, спотыкаясь на каждом шагу, потому что слёзы застилают глаза. Её страшно и зябко, холодом веет отовсюду: от высоких каменных стен, от каменных полов, от каменных потолков. А старуха неустанно повторяет: «Не плачь, Рада! Вот увидишь, тебе здесь понравится – тебя тут многому научат, и жизнь твоя сложится совсем иначе, чем у твоей несчастной матери…» Рада! Надо же, она совсем забыла, что когда-то носила это странное имя. Племя, которому принадлежала её умершая мать, ушло обратно на восток и давно смешалось с другими славянскими народами…

Мать Геновефа открыла глаза и села прямо. Боли не осталось и следа. Девочка хотела вернуться на своё место, однако настоятельница удержала её за плечо.

– У тебя удивительно чуткие руки, дитя моё, – сказала она, глядя на тонкие пальчики. – И особый дар облегчать страдания! Тебя кто-то научил этому? Или ты просто делаешь, как чувствуешь?

Девочка лишь неопределённо пожала плечами и потупила взгляд.

– Ах да, ты тоже ничего не помнишь, бедное дитя… А ведь мы забыли дать тебе имя! Подругу твою нарекли по-королевски, а про тебя забыли… – расчувствовавшись, мать Геновефа даже погладила замухрышку по остриженной голове и на мгновенье задумалась. – А знаешь, там, откуда я родом, тебя могли бы назвать Дарой… Звучит не особо благородно, согласна, но ведь тебе и не быть придворной дамой… Ну что, тебе нравится имя Дара?

Девочка радостно закивала. Счастлива улыбка мгновенно преобразила осунувшееся личико – оно стало почти милым.

Настоятельница непроизвольно улыбнулась в ответ, и внезапно её осенила догадка.

И, глядя в лучистые глаза необычного оттенка – таким бывает свежий, ещё тягучий и прозрачный, гречишный мёд, настоятельница прямо спросила:

– Это ведь ты исцелила умирающую Ирмхильду, да, дитя моё?

– Да, – просто ответила Дара.

Глава 3. Кровь не вода

Когда запыхавшийся мальчонка, посланный братом-привратником, сообщил о прибытии высокопоставленных гостей, Олвид не удивился. Он ждал этого визита. Её величество и так проявила необычайную твёрдость духа, согласившись на условия друидов. Что ни говори, кровь – не вода, в особенности кровь целых трёх королевских родов! А вот материнское сердце не выдержало, что тоже было вполне предсказуемо.

Королева Танаквиль вошла в зал плавным неспешным шагом, опираясь на руку своего деверя, младшего брата мужа и главного военачальника страны. Король умер чуть более года назад, и вдова, совсем ещё молодая женщина, продолжала носить траур: на ней было простое белое платье, волосы убраны под плотную сетку; дорожный плащ из лёгкой, но очень тёплой шерсти тонкорунных овец с острова Эриу был скреплён невзрачной серебряной пряжкой, как у простой мещанки. Единственным знаком высочайшего сана был массивный перстень-печатка, висевший на цепочке у неё на поясе: пальцы королевы были слишком тонки для сего обязательного, но мужского украшения.

Её спутник, наоборот, являл собой образец величия и великолепия. Мало того, что Карихар, младший сын короля Тодарика Второго, был на голову выше и в два раза шире своей хрупкой невестки, он ещё и одевался с полагающейся его имени пышностью: золотом шитая котта, короткий пурпурный плащ, подбитый дорогим мехом, самоцветы на пальцах, на груди и на золотом поясе. Человек посторонний очень удивился бы, узнав, что отнюдь не этот мужественный статный красавец является главой огромного государства, а невзрачная маленькая женщина рядом с ним.

Вся царская свита, воины и слуги, остались у ворот. Королеву сопровождал всего один охранник, молодой сурового вида мужчина в чёрной одежде. Здесь, в обители друидов, никакая опасность гостям не угрожала. К тому же, судя по донесениям из дворца, охранник этот был весьма непрост: когда-то прибыл в Соединённое Королевство вместе с юной невестой Тодарика обычным слугой, теперь же командовал всей дворцовой стражей, был неподкупен, умён, в бою стоил десятерых и в случае чего не задумываясь отдал бы жизнь за свою королеву. Он остановился у дверей зала, не преминув поклониться главе обители.

Бранн, правая рука Олвида, поклонился гостям ещё ниже. Сам советник встал с кресла, приветствуя вошедших, однако кланяться не стал: духовная власть всегда выше светской, тем более здесь, в середине кельтских земель, где испокон веков всем и вся заправляют волхвы.

Произнеся положенные слова приветствия и выслушав ответные, Олвид как ни в чём не бывало поинтересовался:

– Что привело тебя в нашу обитель, моя госпожа?

И услышал именно тот ответ, который предполагал:

– Я хочу видеть своего сына.

Танаквиль говорила тихо и сдержанно, даже бесстрастно, однако звук её низкого голоса проникал в самый дальний уголок просторного зала, каждое её слово было отчётливо слышно и навсегда застревало в памяти собеседника. Будущих земных правителей учат этому с детства (в школе Олвида в том числе), а Танаквиль, единственная дочь Сатра, этрусского лукумона, была с рождения предназначена в жёны Тодарику Третьему: брачные узы как нельзя лучше способствуют дружбе народов, а государство кельтов хоть и занимало третью часть всего Западного материка, старалось поддерживать дружеские отношения даже с куда более слабыми соседями, чем Союз этрусских городов. Сатр, глава общины города Велатрия, был бессменным председателем Союза, то есть самым что ни на есть царём, только не по праву рождения, а по воле народа.

Однако вовсе не поэтому выбор друидов пал на его единственную дочь Танаквиль. Тогда, тридцать с лишним лет назад, Олвид состоял писцом при Совете старейшин и был осведомлён об истинной причине столь ранней помолвки: древнему роду кельтских королей требовалось вливание свежей крови, желательно с примесью сильных восточных народов, а мать Танаквиль была скифской царевной, младшей дочерью царя Санерга. Олвид лишь однажды видел Сенамотис, прекрасную как южная ночь, но её образ до сих пор стоял у него перед глазами. Правда, Танаквиль внешне мало походила на свою мать, однако, как позже выяснилось, ничуть не уступала ей в силе духа.

– Прошёл почти год, как ты, мудрейший, по решению Совета старейшин забрал наследника из дворца, дабы дать ему надлежащее воспитание и образование… и чтобы лично следить за его самочувствием, – тут Танаквиль на миг запнулась: она прекрасно знала, что основной причиной беспокойства друидов было слабое здоровье мальчика, однако, как всякая мать, боялась смотреть правде в глаза. – Я регулярно получаю твои отчёты, мудрейший, за что благодарна. Однако прошу: не откажи мне в желании увидеть своё единственное дитя!

Едва Олвид открыл рот, чтобы выдать приготовленный заранее ответ, как его прервали, причём самым грубым образом.

– Мудрейший! – князь Карихар шагнул вперёд, почти заслонив собой тонкую фигурку королевы, и его зычный голос эхом прокатился по залу (вот уж кого точно обучали только полками командовать!): – Мы требуем сейчас же показать нам наследника! После скоропостижной смерти короля, моего любимого брата, по стране гуляют упорные слухи о том, что королевич болен той же болезнью, что убила его отца, а до этого – его деда, Тодарика Второго. Я в эти слухи не верю, – поспешно добавил князь, покосившись на побледневшую Танаквиль, – поскольку сам совершенно здоров, а раз проклятие рода и вправду существует, значит, оно должно было коснуться и меня… Однако народ волнуется, мудрейший, и ждёт от своей королевы клятвенного подтверждения, что наследник жив-здоров, что он в состоянии занять трон своих предков и твёрдо править нашей великой страной!

Народ волнуется? Друид мысленно усмехнулся. Кто тут больше всех волнуется, так это сам Карихар: если юный Тодарик умрёт, корона-то ему достанется! К тому же, как сообщали соглядатаи, скучающий без дела полководец сам же и распространял слухи о смертельной болезни наследника.

– Похоже, наш народ совсем разучился считать, раз начал волноваться так рано, – заметил Олвид, состроив удивлённое лицо. – Мальчику всего четырнадцать, по законам наших мудрых предков он не может встать во главе государства до совершеннолетия. Так что оставшиеся четыре года за наследника будет править его мать: этого желал сам король, о чём тебе, князь, хорошо известно – ты ведь присутствовал при прощании с умирающим, если память мне не изменяет…

Карихар насупился, как обиженный ребёнок, сразу утратив царственное величие. Друид про себя усмехнулся: сбить спесь с противника оказалось плёвым делом… Однако ликовать было рано. Увы, разговоры о наследственной болезни королей не были беспочвенными и действительно всё больше распространялись. Следовало пресечь их как можно быстрее, пока они не переросли в открытый бунт. Кельты не из тех народов, что позволяют женщине собою управлять. Подданым сказали, что такова была последняя воля короля, но в действительности это друиды настояли на том, чтобы до совершеннолетия сына страной правила Танаквиль – умная, чуткая, образованная, в отличие от Карихара, который славился своей вспыльчивостью и тщеславием. Только подпусти его к власти – вмиг поссорится с соседями, а то и затеет какую-нибудь войну: главный военачальник не раз позволял себе прилюдно осуждать миролюбие Совета старейшин, а в кругу соратников даже призывал показать жрецам их место – сколько ещё, мол, они будут пудрить мозги народу? За год отсутствия в стране короля он собрал вокруг себя кучку единомышленников из воинственных пограничных князей. Поэтому бравого вояку следовало остановить как можно быстрее. Пусть себе и дальше охраняет южные границы от набегов диких «сыновей пустыни». А страной должен править тот, кто умеет это делать…

– Однако я не вижу ничего противозаконного в желании королевы увидеть своего сына – наоборот, это вполне естественный порыв, – быстро добавил Олвид, понимая, что Карихара не остановить одними лишь разумными речами. – И я с превеликим удовольствием выполню его. Тем более, что нам, воспитателям и учителям наследника, есть чем гордиться. Вскоре ты сама убедишься, моя госпожа, что не зря доверила нам своё единственное дитя!

Радостная улыбка вмиг преобразила каменное лицо королевы, и старый друид поймал себя на том, что любуется ею. Взвалив на плечи вдовы заботы о целом королевстве, все как-то забыли, что Танаквиль была не просто женщиной, а молодой и очень красивой женщиной…

– Прежде чем состоится эта встреча, я должен вас кое о чём предупредить, – сухо продолжил друид, привычно погасив в себе вспыхнувший проблеск сочувствия к Танаквиль. Теперь он снова обращался к обоим гостям: заботливый дядюшка наверняка тоже захочет глянуть на племянника. – Слава богам, нам удалось полностью избавить мальчика от недуга, оборвавшего жизнь его отца и деда. Путешествие в далёкую землю туатов, к волшебному источнику богини Дану, было предпринято не зря. Почти год проведя под сенью храма, королевич преобразился не только телесно, но и духовно. Мы считаем, что это очень важная составляющая его нынешнего состояния…

– Что значит «преобразился»? – подозрительно сощурившись, перебил друида Карихар. – До какого такого состояния вы довели моего племянника, мудрейший?

Бранн, помощник главы школы, стоявший подле него, аж вздрогнул от неожиданности: никто и никогда не позволял себе так разговаривать с друидами, даже короли, не то что какие-то там младшие братья! Олвид успокаивающе кивнул помощнику, мол, всё идёт как надо. Дразнить гусей иногда весьма полезно: пошумев вдоволь, они становятся куда более покладистыми.

– Как раз это я и пытаюсь сказать, князь, – продолжил друид укоризненно, будто разговаривал с неразумным дитём. – Боги посылают испытания людям, чтобы чему-то их научить. Болезнь – это тоже испытание. Пред ликом смерти люди обнажают душу, сбрасывая с себя всё лишнее, наносное. Королевич – не исключение… – заметив тревогу на лице королевы, друид смилостивился. – Скажу проще: он осознал себя таким же человеком, как все, можно сказать, обыкновенным мальчишкой – и теперь с удовольствием общается со сверстниками, в чём раньше был ограничен в силу своего высокого положения и слабого здоровья. И мы считаем, что это правильно, – с нажимом продолжил Олвид, заметив недовольную гримасу Карихара. – Гордыня и самовозвышение ещё никого до добра не довели. Поэтому наставники никоим образом не выделяют королевича среди других учеников: в школе он – лишь один из многих. Кстати, никто, кроме меня и Бранна, моего помощника, и не догадывается, кто он на самом деле. Да и сам мальчик зачастую об этом забывает…

Королева молчала, обдумывая услышанное. А вот Карихар молчать не стал:

– Что значит «забывает»? Да как вообще можно забыть, что ты король… то есть скоро им станешь! Чушь какая-то…

– Мне кажется, я поняла, о чём ты говоришь, мудрейший, – не повышая голоса, королева остановила поток ругательств, готовых сорваться с уст её деверя. – Если равное положение мальчику действительно на пользу, пусть так и будет… Значит ли это, что моя встреча с сыном должна состояться втайне от остальных учеников?

– Наоборот, моя госпожа, – друид кивком поблагодарил королеву за поддержку. – Вы увидите королевича вместе с другими ребятами. Можете наблюдать за ним, сколько хотите – но на расстоянии.

Королева чуть помедлила, прежде чем ответить. Она, несомненно, мечтала обнять сына, которого так долго не видела, прижать к сердцу, расспросить о многом, а тут ей предлагали всего лишь посмотреть на него издалека! Хотя и это было больше, чем ничего.