Kitobni o'qish: «Безлюди. Сломанная комната»

Shrift:

Серия

Young Adult. Книжный бунт. Фантастика

Пролог

С самого утра госпожа Окли не находила себе места: металась из угла в угол, кусала ногти и выглядывала в окно чаще, чем на улице что‑то происходило. Все кружила и кружила, изводя себя беспокойствами, пока сквозь гнетущую тишину не прорезался звон дверного колокольчика. Забывшись, она бросилась в холл и едва не столкнулась с прислугой, чье появление напомнило правило богатых домов: уважающие себя господа не встречают гостей на пороге. Они чинно ждут на мягком диване, попутно распоряжаясь, чтобы подали чай, или с гордой осанкой стоят у парадной лестницы, будто только что спустились, оторвавшись от важных дел. Никто не бежит к двери, точно добродушная собачка, виляющая хвостом.

Госпожа Окли застыла посреди холла: расправив плечи, сцепив руки за спиной. Пальцы, став жертвами ее нервозности, обрели неухоженный вид, и она переживала, как бы не прослыть нерадивой хозяйкой, неспособной уследить ни за прислугой, ни за домом, ни даже за своими ногтями. Какой позор.

Отворилась дверь, и в дом хлынул поток холодного воздуха. Сперва он показался освежающим, но вскоре вызвал неприятный озноб, заставив госпожу Окли одернуть рукава платья. Взгляд невольно скользнул по зеркальной поверхности у стены, где отпечаталось ее отражение: напряженная фигура в черном, на лице ни кровинки. Истинный портрет трагедии. Она осталась довольна своим обликом и, преисполненная решимости, повернулась к гостю. Тот поздоровался и перешагнул порог, приглаживая растрепанные волосы. Зря старался. Попытка произвести должное впечатление не удалась.

Он оказался непозволительно молод, как не мог быть молод компетентный специалист. Настоящие профессионалы выглядели более респектабельно, подтверждая свой опыт прожитыми летами; от них веяло спокойствием, непоколебимой уверенностью и мудростью, а не оголтелой юношеской дерзостью, с которой этот названный мастер предъявил служебный жетон. Наверняка очередной сын богатея, пригретый городской управой, решила она, наметанным глазом оценив добротное пальто, скроенное по фигуре, ботинки из мягкой кожи и фамильный перстень на мизинце. Ни делового портфеля, ни саквояжа с инструментами при специалисте не было. Чтобы занять руки, он вцепился в остроугольные лацканы – такие сейчас в моде, мысленно отметила госпожа Окли и заключила, что перед ней один из светских мальчиков-франтов, любящих изображать из себя важных персон.

– Вы стажер? – не сдержалась она. – Сколько вам лет?

– Не беспокойтесь, госпожа. Безлюди не реагируют на возраст.

Каждый раз при упоминании домов-монстров и мысли, что ее фамильный особняк мог превратиться в нечто подобное, она испытывала необъяснимый страх и сейчас снова ощутила леденящий холод, пробежавший вдоль позвоночника.

– Мне обещали прислать специалиста, – с напором продолжила госпожа Окли. – Признаться, я ожидала увидеть кого‑то постарше и поопытнее. Дело у нас не из простых.

Он помедлил, прежде чем ответить, хотя растерянным не выглядел.

– Пока мы беседовали, я успел постареть еще на пару минут. Этого достаточно, чтобы заслужить ваше доверие?

Когда при ней пытались шутить, госпожа Окли терялась, не зная, как реагировать: поощрять ли остряка снисходительным смешком или сохранять невозмутимое лицо. И то, и другое казалось ей одинаково глупым.

– Пройдемте, я покажу дом, – нашлась она после неприятных секунд молчания.

Ожидавшая в стороне прислуга как по щелчку завелась и предложила принять у гостя его пальто, однако тот отказался, явно не планируя задерживаться надолго.

– Расскажите про дом, – попросил специалист, когда они миновали холл.

– А вы разве не читали заявку? – небрежно бросила госпожа Окли, утвердившись в мысли, что имеет дело с человеком несведущим. – Я подробно изложила все приемщице.

У лестницы он резко остановился.

– Давайте оставим бумажную волокиту тем, кто ею занимается. Я здесь, готов выслушать вас. – Его рука уверенно, по-хозяйски легла на перила. Настоящей хозяйке это не понравилось, но пришлось стерпеть. – Дома всегда реагируют, когда о них говорят. Особенно неправду.

В доверительном тоне звучало предупреждение, что за вранье можно поплатиться, и госпоже Окли вдруг стало не по себе: от его интонаций, обжигающего взгляда черных глаз и резкой перемены в поведении.

– Считаете, я способна на ложь? – оскорбилась она.

– Должен предупредить вас, – ответил специалист, и на его мальчишеском лице нарисовалась нахальная ухмылка. – Участились случаи, когда владельцы пытаются выдать свои дома за безлюдей, рассчитывая получить денежную компенсацию от города.

– Вряд ли мою утрату можно восполнить.

Она печально вздохнула и опустила глаза. Как назло, в них не проступило ни слезинки, и госпожа Окли мысленно отругала себя, что перед визитом специалиста не додумалась подышать над луковым отваром. Ей следовало выглядеть подобающе случаю, дабы не прослыть черствой хозяйкой. А такое звание едва ли не закрепилось за ней из-за многочисленных сплетен и пересудов, последовавших за трагедией.

– Это случилось две недели назад, – начала она, в памяти возвращаясь в то страшное утро.

Госпожа Окли проснулась раньше обычного. Ее разбудил сын, хныкая и шатаясь по комнате от безделья. Обычно по утрам его занимала няня: умывала и одевала, выводила на прогулку, кормила завтраком, так что мать, проснувшись, лицезрела свое дитя розовощеким, сытым и наряженным пупсом. Но в этот раз перед ней предстал сущий демоненок, с которым она, к своему стыду, не знала, как справиться.

«Почему ты не с няней Клэр?»

«Она спит и не хочет играть», – ответил ее малыш.

Преисполненная возмущения, госпожа Окли немедля отправилась к нерадивой работнице, чтобы растолкать ее. Кажется, она даже забыла постучать и ворвалась в комнату, готовая разразиться гневной тирадой. Но слова застряли в горле, а вся злость померкла при виде жуткой картины. Бедняжка Клэр лежала в своей кровати мертвая.

Довершив рассказ, госпожа Окли выдержала драматическую паузу. В молчании они прошли по коридору и остановились перед той самой дверью. После случившегося комнату отмыли, а затем запечатали, как склеп; она больше не принадлежала дому, там хозяйничала смерть. Ее дух все еще витал в закупоренном воздухе – пыльном и чуть кисловатом.

– Это детская? – удивился специалист, войдя первым.

Отдельной гордостью госпожи Окли была зеленая комната, как из сказок о волшебном саде, где растения и животные обретали способность говорить. Чтобы обустроить все как полагается, пришлось соединить игровую, детскую спальню и уголок, где ютилась няня. Она была непритязательным человеком, скромница Клэр. И пока избалованный сын, не оценивший материнских стараний, кочевал по всему дому, его няня обживалась в роскоши, восхищаясь обновленным интерьером и в особенности обоями с милейшими кроликами, выглядывающими из зарослей. Но теперь это превратилось в неуместную декорацию трагедии.

Борясь с приступом тошноты, госпожа Окли прошла в закуток, где стояла пустая кровать, – металлическое основание с пружинами. Постельное белье и матрас вынесли и сожгли на заднем дворе, боясь, что причиной смерти стала неведомая заразная хворь.

– Клэр умерла здесь. Врачеватель убежден, что бедняжка отравилась. Мы перебрали все вещи, но не нашли ни одной склянки, ни одного намека на то, что могло привести к такому печальному исходу. Единственное, что нас насторожило, вон тот угол, над кроватью. – Она ткнула пальцем под потолок, где край обоев был отогнут треугольником.

Специалист, недолго думая, придвинул стул и забрался на него, чтобы рассмотреть стену поближе.

– Ядовитая плесень, – подсказала госпожа Окли, решив, что без нее он не справится. – Такая, я слышала, появляется в безлюдях. Как трупные пятна на теле дома. Осторожно, не прикасайтесь. Я распоряжусь, чтобы вам подали перчатки. Да стойте вы, кому говорят! Господин…

В панике она забыла, как специалист представился и называл ли свою фамилию вообще. Бессмысленно было вразумлять его. Точно любопытный ребенок, он упрямо лез туда, куда не следовало, делая именно то, от чего его предостерегали. Ее сын был таким же, и госпожа Окли совершенно не представляла, как бороться с упрямством и непослушанием.

– Вы покидали дом? – спросил специалист. – Длительные путешествия? Ремонт? Временный переезд?

– Мы провели осень за городом. Крыша начала протекать из-за ливней, и нам пришлось уехать на весь сезон. Рабочие меняли кровлю и приводили в порядок пострадавшие комнаты. Дело это муторное, так что мы вернулись только к началу зимы.

– Ясно, – задумчиво изрек он и спустился, потеряв к плесени всякий интерес. Даже ничего не сказал о ней.

Вся дальнейшая работа специалиста (тут госпожа Окли поняла, что забыла, как правильно его называть) заключалась в том, чтобы крутить головой, выхаживать из угла в угол и цепким взглядом ощупывать стены, потолок и пол. Она даже разочаровалась, что не увидела ни одного инструмента, причудливого приспособления или странного действия – ничего, о чем могла бы рассказать знакомым после.

– Обои, – внезапно произнес специалист, кивнув на прекрасный узор, изображающий буйную зелень цветущих садов.

– О, спасибо, что отметили. – Впервые за утро госпожа Окли позволила себе улыбнуться и тут же мысленно одернула себя, подумав, что даже призрак радости на ее лице не подходит черному платью скорби и выглядит вульгарно. Вернув себе прежнюю серьезность, она продолжила: – Такие сейчас в самых богатых домах. Редкая роскошь, днем с огнем не найти. Мы заказывали их с другого материка, представляете?

Специалист терпеливо выслушал, а потом сказал:

– Они стали редкими, потому что их сняли с производства. Вы не читали газеты?

– Я листала модные каталоги. – Госпожа Окли горделиво вздернула подбородок. В светских кругах она слыла заядлой модницей, многие равнялись на нее, спрашивали совета, жаждали одобрения. Ничто и никогда не могло пошатнуть ее пьедестал до сего момента, пока она не услышала чудовищную правду:

– Жаль, там не пишут, что эти обои смертельно опасны.

Госпожа Окли испуганно ахнула и отпрянула, будто хотела поскорее скрыться от прожигающего взгляда, в котором читалось осуждение, граничащее с презрением, и она, взрослая, образованная женщина, вдруг признала себя бестолковой, никчемной дурехой, чье неведение привело к трагедии.

– В краску добавлен мышьяк, – продолжал специалист, не жалея ее чувств. – При взаимодействии с плесенью образует газообразный яд. Вероятно, им и надышалась ваша няня, упокой Хранитель ее душу.

Умереть от обоев – как ужасно и как нелепо! От представленной картины в глазах помутнело, и госпожа Окли, едва держась на ногах, бросилась прочь из комнаты. Горло схватил спазм, и на миг ей почудилось, что она и впрямь задыхается, пока яд, растекаясь по венам, медленно убивает ее. В панике она вцепилась в перила и свесилась с галереи, рискуя рухнуть вниз головой. Подоспевший специалист придержал ее за локоть и отвел к банкетке. Усадил, дал время оправиться от потрясения.

Постепенно недомогание отступило.

– Значит, дом в порядке? – спросила госпожа Окли и не узнала своего голоса. Блеклый, тихий, дрожащий.

– Любой дом, где кто‑то умер, не может быть в порядке. Но безлюдем он точно не стал. – Специалист замолк, задумчиво покачался с пятки на носок. Его кожаные ботинки, новые, до блеска начищенные, мягко поскрипывали, что действовало на госпожу Окли почти успокаивающе, как и сам голос, уверенный и твердый голос знающего человека: – Если хотите помочь вашему дому, избавьтесь от обоев, выведите плесень и поставьте в комнате настоящие растения.

– И все?

– Еще посоветую не доверять тому, что пишут в рекламных объявлениях. Лет десять назад так продавали сонную одурь для младенцев. «Успокоительный сироп госпожи Уинслоу», слышали о таком?

Госпожа Окли кивнула, не найдя в себе сил, чтобы произнести хотя бы слово. Признаться, после посещения той злополучной комнаты она слабо соображала и не могла взять в толк, какое отношение лекарство для младенцев имеет к тому, что случилось с бедняжкой Клэр. Сидя на низкой банкетке, госпожа Окли исступленно глядела на специалиста, возвышавшегося над ней. Его мрачная задумчивость, заострившая черты лица, прямая осанка и небрежность, с которой он держал руки в карманах пальто, вдруг придали ему недостающей прежде солидности.

– На этом мои полномочия домографа заканчиваются. Завтра вы получите официальное заключение. Я пришлю посыльного.

Госпожа Окли снова кивнула и, несмотря на слабость, вызвалась проводить гостя, испытывая разом благодарность и вину, не решаясь выразить словами ни то, ни другое.

Стоя на обледеневшем крыльце, она совсем не ощущала холода и вдыхала свежий воздух, прояснявший разум.

– Всего доброго, господин Холфильд. Спасибо! – крикнула она вслед, вспомнив наконец, как он представился при встрече.

У ворот домограф обернулся и одарил ее той самой мальчишеской улыбкой, но теперь она вызывала не сомнения, а только надежду, что все наладится и печать трагедии сойдет с лица фамильного особняка Окли.

Глава 1
Дом наполовину пуст

Флориана

Оторванная пуговица с платья, круглая, выпуклая, обтянутая коричневой тканью, зажата в потной ладони. Нервные пальцы, привыкшие цепляться за мелкие детали одежды, наказаны – собраны в кулаки. В кабинете душно, шерстяной воротник неприятно колет шею, будто под кожу вгоняют иголки.

Флори старалась не думать об этих неудобствах, пока сидела под пристальным взглядом директрисы. Их разделял широкий письменный стол – пустой, за исключением стопки сшитых бумаг, поверх которых лежали неподвижные обветренные руки госпожи Шарби. Они напоминали дохлых крыс, угодивших в ловушку с клеем.

Монотонный голос ввинчивался в голову, и казалось, что все пространство заполнено им вместо воздуха, а потому и дышать нечем.

– Я позвала вас, – гнусавила директриса, – чтобы обсудить серьезный вопрос. Надеюсь, вы осознаете ответственность за судьбу младшей сестры. Вам, в конце концов, доверили ее опекать, что предполагает заботу.

Слова, слова, пустые слова… Она подходила к сути так долго, словно взбиралась на вершину горы. Флори терпеливо ждала, надеясь, что их встреча сведется к обсуждению неподобающего поведения Офелии. Ее дерзость и острословие уже не раз вызывали недовольство учителей, строго следящих за дисциплиной.

– Ваша первоочередная задача – создать благоприятные условия для жизни подопечной. А вы таскаете девочку по безлюдям. Немыслимо! – Возмущение госпожи Шарби было столь велико, что едва не вытолкнуло ее из-за стола.

– Разве есть бумага, запрещающая жить в безлюдях?

Флори произнесла это своим лучшим тоном: бесцветным, лишенным всяких эмоций и потому сбивающим с толку того, кто ее провоцировал.

– Вы в самом деле не понимаете, почему это плохо? – сдвинув брови, спросила директриса, чье круглое лицо больше не выглядело добродушным.

Флори пропустила вопрос, иначе бы пришлось проводить лекцию о том, что многие ошибочно демонизируют безлюдей, а ей не хотелось задерживаться здесь ни минутой дольше.

– Допустим, понимаю. Но как место жительства влияет на успеваемость Офелии?

– Это влияет на ее судьбу, что куда важнее оценок.

– Если мы переедем, это решит проблему? – примирительно спросила Флори.

– Проблема не в доме, госпожа Гордер, а в вас самой, – уже не скрывая пренебрежения, отрезала директриса. И тогда все встало на свои места.

– Вы хотели сказать, в моей деятельности?

– В том, какой пример вы подаете.

– И какой пример я подаю?

Госпожа Шарби надсадно вздохнула, как подобало преподавательнице, объясняющей нерадивой ученице элементарные вещи.

– Вы состоите в сомнительных отношениях, о которых бесстыдно заявляли во всеуслышание, да еще с тем, кто не раз подвергался арестам.

– А сейчас он занимает должность в городском управлении, – парировала Флори.

– Бахвальство тем, что вы спите с чиновником, не добавляет вам чести, госпожа Гордер, – отчеканила директриса. – Вы не выглядите как образцовая опекунша. Не похоже, что вы заботитесь о сестре и ее нравственном воспитании.

В разговоре возникла пауза: напряженная, давящая. Было слышно, как гудят паровые трубы и позвякивают стекла в рамах.

– Чего вы добиваетесь? – сухо спросила Флори.

Прежде чем ответить, директриса откашлялась, словно после ядовитых слов требовалось прочистить горло.

– Я пытаюсь достучаться до вас и объяснить, что вы не справляетесь. Боюсь, я вынуждена доложить об этом, чтобы инициировать передачу вашей подопечной в компетентные руки.

– Моя сестра не вещь, чтобы передавать ее в чьи‑то руки, – гневно выпалила Флори. Остатки самообладания покинули ее, и уже ничто не могло сдержать бурный поток. – Вы печетесь о чужой нравственности, когда не мешало бы подумать о своей. Вы лжете, прикрываясь заботой о нашей семье, и я знаю, чьи интересы вы защищаете. Но все попытки надавить на меня ничтожны и отвратительны!

Выслушав ее пламенную речь, директриса натужно вздохнула и, словно делая одолжение, проговорила:

– Госпожа Гордер, по-человечески я вам сопереживаю, но чувства к делу не пришьешь. Придется опираться лишь на факты, а они против вас. Вы занимаетесь лженаукой, ведете опасную деятельность и живете в безлюде, под одной крышей с мужчиной, которому не приходитесь ни родственницей, ни супругой. Ваша распущенность – вот что отвратительно! Девочка вступает в такой возраст, когда ей нужен пример благочестия, но что она видит? Я пригласила вас в надежде вразумить, а не пытаться обелить то, что запятнано дочерна. – Она выдержала паузу, чтобы пронаблюдать, какой эффект произвели ее оскорбления. Судя по тому, как дрогнул, почти улыбнувшись, ее большой, лягушачий рот, госпожа Шарби осталась довольна проделанной работой. – Позвольте не напоминать о ваших арестах и отъездах, из-за чего ваша юная сестра неоднократно оставалась без присмотра. Или, что вероятно, в обществе чужого мужчины, что вообще недопустимо в приличном обществе! Этого более чем достаточно, чтобы вернуть ее туда, где о ней позаботятся. В приют.

Приют. Ужасное, гадкое слово. Она произнесла его так легко и небрежно, словно ни разу там не была и не имела представления о том, что происходит в его стенах.

Флори резко встала, не позволяя сказанному окончательно сломить ее.

– Только троньте мою семью. И тогда вы познакомитесь с моей деятельностью ближе, чем вам хотелось бы. Почитайте о Диком доме в газетах, чтобы понимать все риски.

Госпожа Шарби не шелохнулась, только скривила губы.

– Запугать меня вздумали?

– Общаюсь на вашем языке. Другой, очевидно, вам не ведом. – Бросив в директрису уничижительный взгляд, Флори подхватила пальто, висевшее на спинке стула, и решительным шагом вышла из кабинета.

Торопливый стук каблуков эхом разнесся по коридору, пустому в разгар занятий. На ходу продев руки в тесные рукава пальто, она сбежала по лестнице, и до самых школьных ворот ее преследовало чувство, будто директриса наблюдает за ней. Выбравшись из владений госпожи Шарби, Флори скрылась за углом соседнего здания и припала спиной к стене. Сколько бы она ни храбрилась в том кабинете, сейчас, наедине с собой, больше не могла притворяться.

Ее ведь предупреждали, что так и будет; что наступит момент, когда городские власти начнут понимать, как их обвели вокруг пальца, и захотят изменить положение дел.

Многочисленные пожары и проповеди Общины уничтожили половину местных безлюдей, а те, что выжили, стали обузой для города. Их без раздумий продали, полагая, что чужими руками избавляются от груды мусора. Отныне землями владели достопочтенные господа: Гленн и Эверрайн. Богач и аристократ, оба неприкосновенны. Неудивительно, что мишенью стала Флори, принявшая на себя заботу об уцелевших безлюдях и их лютенах. Ее имя упоминали в газетах, ее лицо мелькало на каждом заседании суда, где решалась судьба Протокола. Госпожа Гордер больше не была призраком Пьер-э-Металя. Город признал ее, заметил, принял – и определил во враги.

Вскоре странное оцепенение прошло. Спрятав замерзшие руки в карманы, она с досадой отметила, что потеряла ту самую оторванную пуговицу, и подумала, что придется срезать другую с воротника, где ее отсутствие будет незаметно. Мысли о таком пустяке немного успокоили ее, и Флори двинулась по улице, глядя себе под ноги. Лед захрустел под каблуками, словно битое стекло.

Это была ее первая зима в Пьер-э-Метале, и город предстал перед ней совсем другим, полностью облаченным в серое. Даже снег здесь быстро превращался в грязное месиво, взрытое колесами, покрытое слоем сажи. Паровые топки работали во всю мощь и зловеще гудели под землей. По тыльным стенам домов змеились трубы, шипящий пар прорывался из-под ржавых вентилей, дым поднимался над крышами, смешивался с облаками – низкими и тяжелыми, будто отлитыми из свинца.

Спустившись к Почтовому каналу, Флори пожалела, что не прихватила с собой шарф. В низине дул пронзительный ветер, принося с собой запах сырости и рваные клочья дыма, что испускал паровой ледокол. Его огромная туша медленно скользила посередине канала, вспарывая ледяную корку, точно шелковую ткань.

Зимой порт становился медлительным и ленивым, суда ходили редко, а потому Флори сочла большой удачей, что ближайший паром отбывал завтрашней ночью. Купив билеты, она поспешила к причалу Плавучей почты. На волнах покачивалась лодка, куда уже грузили ящики, заполненные зелеными конвертами. Вскоре к ним добавился еще один, запечатанный второпях, под недовольное ворчание клерка, которому пришлось лишний раз высунуть нос на холод. И все же ее письмо в числе прочих попало на борт и отправилось в Делмар.

О возвращении Дарта Флори всегда узнавала заранее. Первым его чуял Бо, садился у двери и начинал нетерпеливо поскуливать. Следом оживал безлюдь: стены наполнялись гулом и вибрировали, заставляя дверной колокольчик подыгрывать. Это уже стало привычной частью быта, но сегодня от знакомых звуков Флори испытала особый трепет и поспешила в холл, где уже ждал Бо.

Мелкая ледяная крупа дробью стучала в стекло, точно уличные хулиганы бросали в него камешки. Выглянув в окно, Флори увидела лишь одну фигуру: втянув голову в плечи, к дому шагал Дарт. Служебный автомобиль еще пыхтел у дороги, желтый свет фар разъедал сгустившийся сумрак, словно освещал ему путь.

В дверях Дарт небрежным жестом отряхнул волосы, пытаясь избавиться от снежной крупы до того, как она истает. Бо, крутившийся под ногами, недовольно зафырчал, попав под раздачу или обидевшись, что внимания удостоили не его, а Флори.

– От тебя пахнет миндалем, – сказал Дарт, притянув ее к себе. Пальто было промозглым, ткань отдавала дымом и мокрой шерстью. – Выпечка?

– Успокаивающие микстуры.

– На ужин?

– Для безлюдей, – с виноватой улыбкой ответила Флори, развязывая шарф на груди Дарта. – Фран жаловалась, что Дикий дом капризен в холода.

– Как и все мы. Верно, дружище? – Дарт наклонился к Бо и потрепал его за ухом. Тот вильнул хвостом, что вполне могло сойти за согласие.

С минуту Флори наблюдала за ними, нервно перебирая в руках шарф, усеянный бисером талых снежинок, а потом спросила:

– Как прошел день?

Усталый вздох все сказал за него.

– Третий ложный вызов за неделю. Безлюдей готовы обвинять в чем угодно.

– Ничего не меняется. – Пожав плечами, она поспешила на кухню, спохватившись, что не освободила стол.

– А у тебя? – бросил вдогонку Дарт.

Флори втайне обрадовалась, что он задержался в холле, снимая пальто и ботинки. У нее было время, чтобы сгрести все склянки в деревянные ящики и обдумать, стоит ли рассказать о неприятностях сразу. Спрятав пузырьки, она решила, что отложит разговор, чтобы не портить настроение перед ужином.

– Сложный день, – ответила Флори, ставя чайник на плиту.

– Оно и видно, – хмыкнул он, войдя на кухню, превратившуюся в лабораторию.

Ящики с микстурами занимали подоконник, склянки с химикатами и маслами стояли на столе, а под ним, задвинутая подальше, скрывалась перекатная подставка, заполненная оловянными плошками и мерными емкостями. Над всем великолепием была натянута бельевая веревка, а на ней, прицепленные деревянными прищепками, трепыхались пестрые бумажки. Это напоминало ярмарочную гирлянду с флажками, если не приглядываться и не вчитываться в рецепты микстур.

Осенью Флори хранила рабочий скарб в застекленной мастерской, но с наступлением холодов перебралась на кухню. Здесь была раковина, чтобы мыть руки, и удобный высокий стол. Фартук сгодился в качестве защитной формы, а прихватки она использовала, если имела дело с едкими химикатами. Их приходилось прятать наверху посудного шкафчика, куда не могли добраться домочадцы. Дарт застал ее в тот самый момент, когда она, забравшись на стул, водрузила на место ящик с опасными склянками.

– Однажды по запарке ты что‑нибудь перепутаешь и сваришь из них суп, – с усмешкой сказал Дарт, но в голосе не было издевки или упрека.

– Не желаете суп со щелочью? – подыграла Флори, глядя на него с высоты.

– О, ты меня балуешь. – Он подошел к ней и подхватил под колени, чтобы спустить на пол и поцеловать.

Их губы едва успели соприкоснуться, как вдруг из коридора донесся шум, и Флори резко отстранилась. На кухню влетела Офелия – жизнерадостный вихрь из улыбки, смеха и растрепанных кос. Вслед за ней примчал Бо.

– Помочь накрыть на стол? – выпалила сестра, до сих пор пребывающая в счастливом неведении об угрозе, нависшей над ними. Флори так и не нашла подходящих слов и решила повременить с дурными новостями. – Мы голодны, как стая волков!

По ее команде Бо поднялся на задние лапы и застыл в стойке. Милая мордаха и жалостливые глаза делали его идеальным попрошайкой. В остальном он был сомнительным помощником, наводящим суету, но не приносящим пользы. Бо крутился под ногами, пока Офелия доставала посуду и расставляла тарелки – четыре, не забыв про безлюдя. Еда ему не требовалась, достаточно было того, что о его персоне вспоминали каждую трапезу.

Ужин прошел как обычно: за обсуждением дел, занимавших их в течение дня. Флори слушала незатейливую болтовню сестры о школе, потом рассказ Дарта о доме с ядовитыми обоями, но сама отмалчивалась, не зная, как подступиться к сложному разговору. Пока она ждала подходящего момента, тарелки опустели и перекочевали в раковину. Офелия вызвалась выгулять Бо в саду и умчалась сразу после ужина. Дарт поднялся в библиотеку, чтобы спокойно поработать с бумагами.

С тех пор как они ввязались в авантюру с безлюдями и всерьез обеспокоились их судьбой, Голодный дом медленно превращался в домографную контору. Кухня стала лабораторией, библиотека – кабинетом, а спальня – переговорной, где они перед сном обсуждали дела и планировали будущее.

Оставшись одна, Флори смогла все обдумать, поэтому вскоре, преисполненная решимости, отправилась наверх. Бесшумно проскользнув за дверь, она не потревожила Дарта. Увлеченный бумагами, он сидел, склонившись над столом и подперев подбородок ладонями. На нем был все тот же костюм: темно-коричневый, в мелкую бежевую клетку. Дес, не терпя подобный официоз, шутил, что в таком виде новоиспеченный господин домограф похож на шоколадную вафлю. Ему, как и всем, приходилось привыкать к другой жизни, и он делал это в своей неподражаемой манере.

Флори до сих пор была нова мысль, что Дарт занимает должность в городском управлении; что его шкаф заполнен строгими костюмами и накрахмаленными рубашками; что дважды в день под окнами Голодного дома появляется его служебный автомобиль; что кабинет в конторе теперь занимает сам Дарт, а в архиве управляется Ларри – уже не собрат по Протоколу, а подчиненный.

Перемены коснулись всего, даже механизма частностей. Стрелка застыла на личности детектива и перемещалась в редкие моменты, отражая перепады настроения или случайный порыв. Безлюдь смирился с тем, что Дарт стал его полноправным хозяином, и не следил, как он использует силу. Должность домографа требовала стабильности и определенности, а потому остальным личностям было дозволено проявляться только в выходные дни. Флори любила эти томные, поздние утра, которые начинались с ее вопроса: «Кто ты сегодня?» Даже в самых смелых мечтах они не могли представить такую жизнь. Но стоило им поверить, что она реальна, как тут же появилась сила, грозящая все разрушить.

Библиотечный стол был завален бумагами. Коробка с письменными принадлежностями и чертежными инструментами лежала в стороне. Придвинув к себе керосиновую лампу, Дарт что‑то изучал и, судя по хмурому лицу, никак не мог разобраться. Подойдя ближе, Флори поняла, что перед ним развернута карта.

– Что‑то я ничего не понимаю, – устало признался он, не поднимая головы.

– Помочь? – Она зависла над столом, тоже разглядывая местность, исчерченную линиями рек и путей. За холмами, где заканчивался Пьер-э-Металь, пролегала широкая полоса железной дороги, которая разветвлялась на восток и север. Поезда курсировали от угольных шахт в другие города круглый год, а в зимний сезон пыхтели без перерыва.

– Сам разберусь, – коротко ответил Дарт, и Флори не стала докучать расспросами, зачем ему понадобилась карта и что он искал с таким упорством.

Взгляд ее скользнул по вороху рассыпанных листов и безошибочно вычислил на одном знакомую печать. Престижные учебные заведения обязательно имели свой герб и оттиск. Заинтересовавшись, Флори выудила бумагу из общей кипы и, не скрывая удивления, выпалила:

– Строительная академия?

Дарт напрягся. Поджал губы. Он явно не хотел, чтобы его рассекретили. Но, поскольку Флори держала улику в руках и вопрошающе взирала на него, ему пришлось признаться:

– Думаю над тем, чтобы пройти обучение.

– И как ты попадешь в академию, если не окончил школу?

Дарт нахмурился и выхватил у нее лист с печатью.

– Это не значит, что я тупой.

– Я не то имела в виду. Не сердись. – Она потрепала его волосы, надеясь, что примирительный жест растопит его сердце. – Просто хотела сказать, что академия потребует подтвердить начальное образование. Без этого тебя даже к экзамену не допустят.

Дарт сбежал из приюта, когда ему было двенадцать, и, став лютеном, смирился, что ни образование, ни документы ему не понадобятся. В его распоряжении оказалась целая библиотека в Голодном доме, и этим он восполнял свою тягу к знаниям, пока не получил должность домографа. Казалось, незримый образ предшественника довлел над ним, и Дарт изо всех сил старался соответствовать.

– Экзамены весной, успею придумать что‑нибудь.

– Уверен, что тебе это нужно? – осторожно спросила Флори.

– Ты так на меня смотришь, что я уже ни в чем не уверен… – пробурчал он. – Спроси, как меня зовут, я и то не отвечу.