Kitobni o'qish: «Город для кита»

Shrift:

Художник: Елизавета Другова

Глава 1
Переменная облачность

Моя сестра больше со мной не разговаривает. И у нее совершенно идиотская на то причина. Если бы кто-то устраивал конкурс с призовыми местами на самые глупые поводы для обид, то она обязательно взяла бы первое, и даже тогда бы ее это ничуть не смутило. Она бы поставила свой кубок на полку, на эту треклятую, виновную во всем полку, протерла бы его тряпочкой и продолжила обижаться. И точно так же бы мучила меня молчанием две недели. И точно так же бы уехала, не оставив даже записки.

А дело в том, что я расколотил ее кружку. Всего-то! Нет, ну разумеется, это была особая кружка. И все же не ее любимая и даже не та, которой периодически пользуются. Просто особая кружка. Покрывшаяся пылью, белая, повернутая памятной фотографией к стене. Когда-то это был подарок от ее бывшего, который, должен признать, был премерзкий тип, крикливый, выматывающий ее и себя истерик, при этом старше ее лет на десять. Я иногда никак не возьму в толк: как можно, будучи кого-то настолько старше, вести себя, словно тебе восемь с половиной? Быть может, если ты уже прожил в полтора раза дольше своего партнера, то считаешь свой авторитет непоколебимым и начинаешь допускать ребячество? Не знаю. Главное – что кружка была подарком премерзкого типа, а все, что о нем напоминало, сестра молча и энергично собирала в громадный мусорный мешок, а затем выкинула в первый же день расставания. Но кружка осталась. Всего лишь повернулась к нам другим боком.

– Не поместится, – скептично говорила она, глядя, как я пытался разместить на полупустой полке плюшевого кита – доказательство своего мастерства и правоты в том, что в парках аттракционов не сплошное надувательство.

– Еще как поместится, не может не поместиться, – отвечал я.

Зря она это сказала. Если бы не сказала, я бы в ту же секунду сдался, слез со стула и положил бы его куда-то еще, но эта ее уверенность, это монотонное безразличие меня раздражали.

Кит не помещался. Я злился. От злости толкал его сильнее, хотя прекрасно понимал, что он расплющится и в узкое пространство между вазой и неприкосновенной кружкой не поместится. Он неумолимо не помещался. Ваза была маминой. Сестра смотрела на меня равнодушными глазами, скрестив руки на груди. Кит мялся. С одной стороны, она ожидала моего провала, так что не хотела меня останавливать, с другой, оба предмета на полке ей были по разным причинам дороги, и оба не хотелось бы терять. Наконец она не выдержала:

– Да хватит, разобьешь!

Было поздно.

Плюшевый хвост разогнулся, вытеснив керамический бок. Кружка покачнулась, балансируя на краешке полки, и время словно замерло. Но тут же оттаяло. Вдребезги.

Я раскрыл глаза. Минуту тикали часы. Мы вместе смотрели на белые осколки под ногами. Как назло, фотография с моей сестрой и тем придурком осталась цельным куском. Она смотрела на кусок. И я знал: ей тоже жаль, что он не раскололся.

Сейчас я все думаю: что, если бы всего этого не было? Что, если бы она никогда не стала встречаться с тем идиотом, если бы выкинула все его подарки, если бы я тогда не выиграл этого кита, если бы она меня не подначивала… И что, если бы этот осколок все же разбился?

Тикнули часы. Она подняла на меня глаза. Больше напуганные, чем злые, подумал тогда я, но разве есть дело, какое у тебя в глазах выражение на самом деле, когда мы реагируем лишь на слова?

– Ты просто невозможный! – взорвалась она. – Тебе как будто некуда больше деть этого чертова кита!

Я молчал, стоя на стуле. Она тоже замолкла. Подняла осколок – тот единственный осколок – и сунула его в мусорку на кухне. Потом вытащила пакет, завязала узлом и хлопнула входной дверью. Пакет был полупустой.

Меня старательно игнорировали около двух недель, как я и сказал. А потом она исчезла. Упаковала вещи, закрыла комнату на ключ и куда-то уехала. Это был конец мая, я не ждал, что она вернется до лета или даже сентября. Но дозвониться до нее стало невозможным, и вскоре это заметил отец. Еще одна вещь, которую я никак не пойму, это почему старшее поколение такой большой фанат бракосочетаний и почему они не могли подождать до сентября…

Есть такой город, называется Буревестник. Он находится на каком-то потерянном острове, стертом со всех карт, имя которого сложновато для уха русскоговорящего, из-за чего мы зовем его Безымянным. В детстве нас с сестрой часто отвозили туда на пару недель к родственникам по материнской линии. Мне там никогда не нравилось. Местные жители казались причудливыми и чужими по духу, а отсутствие какой-либо связи и телевизора делали из меня раздражительного крошечного гремлина, умоляющего отвезти его домой уже на вторые сутки. Однако сестра это место просто обожала. Не столько из-за климата, моря или отдыха, сколько из-за духа загадки, которым только может веять от города на езымянном острове, которого нет на картах.

Это был мой последний шанс, когда я объездил все отели с мотелями в радиусе ста километров и обзвонил всех ее друзей и знакомых.

Довез меня паромщик. Он сразу понял, куда мне надо, когда я пытался выговорить полузнакомое название. Понял-то он, конечно, сразу, но от развлечения за мой счет отказываться не стал. «Как-как? – переспрашивал он, посмеиваясь в усы и оттопыривая красное ухо рукой. – Что-то ничего не разберу!» В конечном счете меня доставили. Уставшего, зеленого от морской болезни и продрогшего до костей. Когда я расплачивался, паромщик очень долго глядел на мои деньги, словно пытался вспомнить, что это такое. Потом, когда я уже думал, что довезли меня бесплатно, он очнулся, крякнул, хлопнул меня по ладони и сгреб мятые рубли себе в карман. «Первым делом, братец, обзаведись-ка местной валютой», – сказал он на прощанье. Сказал и отчалил, бросив меня стоять с рюкзаком и плюшевым китом под мышкой в оставленной людьми гавани одной из бухт Буревестника.

Есть множество причин, по которым острова может не быть на картах. Опуская самые банальные из них, которые человечество в своем развитии уже давно миновало, остается не так уж много правдоподобных. Военных объектов на Безымянном не было, да и кому понадобится подобное черт-знает-где расположение. Тюрьма была, но самая обыкновенная, чуть поодаль от населенных пунктов. Сомневаюсь, что там держали преступников мирового класса. Особо важными электростанциями Буревестник не выделялся, споров за территорию тут не было, неприятных слухов – тоже. Остается лишь думать, что до этого Богом забытого места настолько никому не было дела, что даже на карту уголок безвременья и забытья решили не наносить. Буревестник – это отдельная крошечная вселенная. В которой я, как выяснилось позже, был вынужден увязнуть.

Шумело море, свистом ему вторил ветер. Вдали скрылся паром. Он булькнул за горизонт и пропал, словно растворившись в дымке тумана. Хотя тумана не было…

Я вздохнул. Потоптался в песке, прогулялся вдоль береговой линии, пока не понял, что окружен скалами с обеих сторон. Лишь старый маяк глядел на меня сверху. Я неуверенно ему подмигнул. И тут же пожалел об этом, смутившись, как будто подмигнул мертвому.

Из-под объемных облаков в пустой синеве неба вылезло солнце и бликами зашлепало к песку. Повертев головой, я не обнаружил никакого удобного спуска и кое-как полез карабкаться вверх по заросшему травой склону. Навигатор, само собой, не работал бы. Задним числом я добыл из залежей памяти мутный факт, что заброшенный маяк звали Северным, но мох это рос на скалах или водоросли, понять мне не удалось. Зато у меня были с собой часы. По ним я неуверенно определил южное направление и начал шагать.

Здесь следовало бы прояснить, что запомнить Буревестник крайне трудно. У всех, кто там побывал (а таких, извините, не так уж и много), складывается впечатление, будто это совершенно обыкновенный приморский город. Качающиеся лодки на причале, шумные вороватые чайки, рынок, своеобразные горожане – вот и весь набор. Да, странноватое расположение, но паромщик был очень мил, когда отвозил меня туда. Как же я оттуда уехал? Уже не припоминаю, кажется, было трудновато… Ну, что греха таить? Ничего необычного, зря развели вы эти слухи.

Я не помнил ничего из того, что попадалось мне на пути. Шел с китом под мышкой сквозь поле ковыля, шевелящегося на ветру, словно шерсть, и думал: сплю я или брежу? Когда вдали я приметил заброшенное здание, замер. Медленно опустился. С головой спрятался в ковыль. Почему-то тогда мне показалось это самым логичным действием, но прошло минуты две, я хлопнул себя по лбу за бредовое поведение и побежал дальше. На здание стараясь все-таки не смотреть.

Ковыль кончился, за ним асфальтом разлилась дорога. Город шумом смел меня, не дав опомниться. У переполненной гавани возились моряки, разгружая сети. Кричали птицы. Их отгоняли от прилавков торговцы уходящего в глубь рынка. Там, дальше, сужались переулки и улочки, а в тенях прятались двери в магазины, где каждая как вход в другие миры. Остроконечные черепичные крыши, надстройки и мостовые. Все было перепутано проводами, и к месту или нет на каждом шагу были втиснуты старинные фонари. С серьезным видом пробегали мимо меня дети. Таская веревки, доски и ведра, дети болтали между собой, и создавалось впечатление, что заняты они собственной работой, а вовсе не помощью взрослым. Обратно к воде тянулась рябая, непонятная дорожка, вымощенная плиткой пополам с досками. А у пристани, пришвартованные бок о бок с моторными лодками и катерами, мачты вздымали парусные суда прошлых веков. Самые настоящие: с табличками и гальюнными фигурами.

– Вам помочь?

Я вздрогнул от неожиданности и опустил глаза. Возле меня стояла маленькая серьезная девочка лет девяти. В черном платье-футболке и сандаликах, с заведенными за спину ручками. Она придирчиво меня разглядывала огромными темными глазками из-под полей соломенной шляпы, прятавшей мальчишечью стрижку. Удивительно бледная по сравнению с загорелыми местными…

Я оглянулся в поисках взрослых, которые ее сопровождают. Само собой, никого там не было.

– Так вам помочь? – нетерпеливо повторил ребенок.

Насколько будет странным с ней заговорить? Стоит ли?..

– Ты не знаешь, где здесь можно снять жилье? – рискнул я.

– Знаю, – кивнула она.

Я выдержал паузу. Девочка молчала. От ее взгляда было как-то не по себе, так что я сделал вид, что осматриваюсь.

– Ищете место для кита? – спросила она.

– Что? А! – Я вспомнил про плюшевую игрушку, которую все еще держал под мышкой. Почему-то мне вдруг стало страшно, что девочка выпросит его, как часто бывает у остальных детей, обращающих внимание на что-то чужое. Так что я сжал кита покрепче. – Да, наверное… Вообще-то я ищу здесь свою сестру. Не очень помню, где она может быть, если честно. Так где, ты говоришь, можно поселиться?

– Не знаю, подходящий ли это город для кита, – очень озадаченно констатировали мне. – Как зовут сестру?

На этом вопросе она так жутко наклонила голову, что по мне расползлась стая мурашек. Не будь я посреди настолько оживленного места, даю слово, на этом моменте я бы точно удрал.

– Не уверен, важно ли это… – все же начал я.

– То есть вы надеетесь?

– В каком смысле?

– Если вы не уверены, что это важно, но собирались что-то мне ответить, то вы либо надеетесь, что это важно, либо надеетесь, что не важно, потому что точно знать не можете. Мой дедушка говорит, что все человеческое незнание держится на надежде. Так мы облегчаем для себя страх неизвестности. Вы ведь надеялись?

Я ощутил себя Алисой в Стране чудес, слушающей бессмысленный монолог очередного персонажа.

– Почему это может быть не важно? – как ни в чем не бывало спросила девочка.

– Моя сестра всегда выдумывала себе новое имя или кличку, когда мы были детьми. Едва ли кто-то знает ее по настоящему имени.

– Кличка! – вдруг оживилась девочка.

Я стратегически сделал шаг назад.

– Что?

– Я Кличка, – ответила она, указав на себя пальчиками.

Какая же удача была заговорить первым делом со странным ребенком?

– А тебя как зовут? – спросила девочка, видимо решив, что мы достаточно сблизились, чтобы обратиться ко мне на «ты».

– Мама мне запретила говорить это незнакомым девочкам, – пошутил я, медленно направляясь в сторону рынка. В животе урчало.

Девочка не двинулась с места.

– Кого же мне тогда искать, если я найду твою сестру?

– Спрашивай Марию-Антуанетту.

Она серьезно кивнула.

– До встречи, Мария-Антуанетта! – Худая лапка махнула мне на прощанье.

Я бы очень не хотел встретить ее еще раз…

Солнце катилось по небосклону к линии горизонта у воды. Я подходил по очереди к каждому уличному торговцу или продавцу и показывал им экран телефона с фотографией моей сестры. И то ли они пугались технологии, то ли не могли разглядеть, но все лишь разводили руками.

Возле двери книжного магазинчика стояла табуретка. На ней дремал старик в очках и мятой рубашке, а у его ног сидел громадный пес, напоминающий швабру без черенка. Странная шерсть создавала впечатление, будто собака растеклась по земле, пока охраняла своего хозяина. С розового языка капала слюна. Эта псина трижды норовила меня лизнуть, но всякий раз мне удавалось увернуться.

– Вы точно ее не видели?

Торговка ругнулась на родном языке и дергано всплеснула руками.

– Слышь, друг мой, ты уже третий раз тычешь мне в лицо своим дэвайсом! Как девчонку-то зовут?

– Это неважно, – бесцветным голосом отвечал я. Глаз начинал дергаться.

– Ну раз неважно, то либо покупай что-то, либо желающих мне не распугивай.

Я оглянул прилавок. Швабра-пес облизнулся. Да, друг, как я тебя понимаю…

– А где тут можно переночевать недорого, вы, случайно, не знаете?

Торговка уперла кулаки в боки и так свирепо на меня взглянула, что я сразу понял, что она сейчас мне посоветует, на каком языке и с какой жестикуляцией. Я кривовато улыбнулся и полез в рюкзак за деньгами.

– Это что еще такое?! – Ее глаза округлились и стали похожи на два блестящих оникса.

– Деньги… – пробубнил я, с ужасом вспоминая прощальную фразу паромщика и стыдливо сжимая в ладони рубли.

Но торговку было уже не остановить. Она проворно схватилась за мое запястье.

– Вы только посмотрите на него! Мошенник! Проходимец! – восторженно восклицала она. – Сначала сует гаджет мне свой заморский, а потом эти фальшивки! Ну надо же… Ты там глянь, он у тебя второй рукой случайно ничего не свистнул? Ишь какой!

Я попятился. Мочалкоподобная собака обрадовалась и достала до меня языком. Ее хозяин приоткрыл глаз-щелочку. Пальцы торговки меня не выпускали, и она все говорила и говорила, пока ухмылялся в усы владелец соседнего прилавка.

– Тебе, может, полицейских вызвать? А? Заодно и сестренку твою безымянную отыщут…

Сердце заколотилось в ушах. Вырваться и броситься наутек? Ага, на потеху толпе. Она же не серьезно. Она же не серьезно?!

Я стоял там, обливаясь потом, в надежде, что ей надоест. Что солнце сядет и наступит пора закрываться. Или что полицейских и правда позовут, и я смогу объясниться… Или что наконец проснусь.

Вдруг раздался скрип ножек табуретки о мостовую.

– Да полно тебе, Валерка, не видишь: хватит с человека…

Этот голос был таким знакомым. Совсем тихий, еле различимый в гуле, но такой родной и успокаивающий… Словно все вокруг сразу потухло, пока он говорил.

Я поднял глаза. Торговка недовольно смотрела на старичка с табуретки. А он с улыбкой смотрел на нее голубыми щелочками глаз, спрятанными в морщинистом лице.

Мою руку выпустили. Торговка ухмыльнулась.

– Ну полно так полно… Чего же вы, Геннадий Аркадьич, мы тут только шутки шутим, правда?

Сосед по прилавку утвердительно кивнул.

Старичок уже не слушал, он подошел ко мне. Собака-швабра вилась у его ног.

– Ладно тебе, друг, не серчай, не злой тут народ, просто недружелюбный.

– Да я разве… – Я так и не придумал, что «я разве», но возразить хотелось.

Меня терпеливо подождали, и неловкая пауза затянулась.

– Тебе вроде бы жить негде? У меня все равно этаж пустует, можешь там переночевать, а дальше подумаем. Если остаться захочешь, сообразим цену подходящую.

– Да, спасибо большое.

Мы медленно зашагали вдоль берега – собака-швабра, старик и дурень с китом под мышкой.

– Тебя как зовут? Я вот Геннадий Аркадьевич, это, – он кивнул на радостно вышагивающего пса, – Соломон.

– Похож… – брякнул я.

Старик рассмеялся. Приятным, тихим смехом, смешавшимся с шумом моря и ветра.

– Имя я завтра скажу, извините… – Я протер руками лицо.

– Хорошо. Можно и завтра. Чего торопиться?

Минули магазинчики, церкви и лодки. Цвет неба сменился на сиреневый, и купол набился облаками. Солнце уже давно свалилось в воду.

Мы прошли город насквозь, и домов стало попадаться все меньше, но мы шли и шли, пока не оказались на скалистой окраине, где вдали одиноко стоял покосившийся трехэтажный домик возле основания разрушенного маяка. Мне дом тогда показался каким-то ненастоящим – весь словно в заплатках, с двумя трубами разных размеров, торчащими из черепичной крыши, неуместной башенкой и каким-то крюком, привинченным к пристройке сбоку. Основание маяка же было измазано краской, забрызгано и залеплено листовками, рисунками и, кажется, страницами книг… Рядом валялись кирпичи, а к стене крепился старинный уличный фонарь, как те, которыми был утыкан город.

Мы подошли к маленькой маячной дверце. Геннадий Аркадьевич вставил ключ, повернул и шагнул в полутьму. Соломон остался сидеть снаружи.

– Осторожнее, здесь можно провалиться, – сказал старик изнутри.

Я не сразу понял, о чем он. Нога нащупала камень пола, но, когда я сделал второй шаг, мир резко ухнул вниз, и я повис на руке, в которую вцепился мой проводник. Кит еле удержался под мышкой.

– Я же говорил: осторожнее, – добродушно произнес Геннадий Аркадьевич. Для пожилого человека у него была на удивление крепкая хватка.

Нога нащупала ступень, и мы начали спускаться по спирали в темноту.

– А почему тут нет пола?.. – глупо спросил я. – И куда мы вообще идем…

– О, просто наш маяк перестал быть нужным, а в моем доме не осталось места, – отозвался голос на несколько ступенек ниже меня. – Так бывает, здесь постоянно меняют маяки, но этот маяк мне еще нужен, и я подумал: почему бы не оборудовать подземные ходы?

Я сглотнул. Где-то внизу еще раз крутанулся ключ. И скрипом отворилась новая дверь. Шаги Геннадия Аркадьевича шаркали дальше по коридору.

– Да, и сегодня не работает электричество, так что, если у тебя где-то припрятан фонарик, будет очень кстати, – уже совсем неслышно донесся его голос. Я подумал, что он, должно быть, очень хорошо здесь ориентируется, раз так быстро перемещается в полной темноте.

Кончились ступеньки, руками я нащупал дверь, низкий проем, куда пролез, согнувшись. Порывшись в рюкзаке, наконец нашел нужную рукоять. Луч плавно пополз вдоль стены. Из темноты выплыла раскрытая пасть. Мертвые глаза отразили свет. Я отпрянул. Затылок ударился о стену. Фонарь осветил полотно, с которого смотрело морское зубастое чудовище.

– А! – отозвался мой проводник дальше по коридору. – Ты не бойся. Это просто моя коллекция картин.

Я бегло просветил все стены, с ужасом убедившись, что они целиком были скрыты под чудовищными полотнами. Клыки, когти и гигантские плавники окружали меня в тесном пространстве. Где-то картины поменьше, почти миниатюры, а где-то громадные, размером с ковер, полотна, настолько реалистичные, что кажется, будто с них вот-вот начнет покапывать то ли слюна, то ли морская вода.

– Необычно… – нервно выдавил я из себя.

– Спасибо! – отозвался Геннадий Аркадьевич. – Еще я собираю спасательные круги, таблички с суденышек, бракованные струнные, пустые подержанные аквариумы, голубые цветы и географические карты с ошибками!

Я улыбнулся, еще раз оглядев чудовищные стены. Должно быть, очень одиноко пожилому человеку коротать свое время в таком огромном доме, отдельно от города и цивилизации. Вот он и ищет себе как можно больше хобби. Пусть даже странноватых.

Осветив пол, я побежал дальше за своим проводником.

Мы поднялись по лестнице и внезапно оказались на первом этаже дома. Геннадий Аркадьевич признался, что потерял ключи от входной двери, поэтому в дом приходится пробираться через маяк. На ощупь я добрался до выделенной мне комнаты. Расстелил постель, разобрал рюкзак. Нашел пустую полку и отправил на нее кита. Окно выходило на море, и я долго смотрел, сидя на каменном подоконнике по соседству с орхидеей, как волны бьются о скалы.

– Вот, – сказал Геннадий Аркадьевич, брякнув ключ о тумбочку, когда зашел на прощанье. – Если ты вдруг не любишь детей или собак, то Соломон и моя внучка не смогут проникнуть сквозь закрытую дверь.

Я не любил ни детей, ни собак, но улыбнулся и подниматься не стал.

– Спасибо!

Он с улыбкой кивнул и развернулся.

– Геннадий Аркадьевич!

– Да?

– Меня зовут Женя.

– О! – Он деловито вытащил часы на цепочке из кармана брюк и внимательно с ними ознакомился. – Успел до завтра. Что ж, будем знакомы, Женя. Надеюсь, еще увидимся.

Прошел еще час или около того, когда ко мне снова постучали. Слабо, но настойчиво. Я обернулся на дверь. Там стояла та самая девочка из гавани, но почему-то я совсем не удивился. Соломенная шляпа висела у нее на спине, в руках была тарелка с бутербродами.

– Мария-Антуанетта, ты голодный? – спросила она.

– Очень даже.

Девочка прошла в комнату и села рядом со мной на подоконник, переставив орхидею на пол.

– Хорошее ты место нашел для своего кита, – сказала она, глядя на полку.

– Да. Я тоже так считаю.

Bepul matn qismi tugad.