Kitobni o'qish: «20 лет дипломатической борьбы»

Shrift:

G. Tabouis

VINGT ANS DE “SUSPENSE” DIPLOMATIQUE

* * *

Воспоминания французской журналистки из дипломатической среды Женевьевы Табуи (1892–1985) представляют огромный интерес для любого читателя, интересующегося историей XX века, века несбывшихся надежд и страшных потрясений. Эти мемуары словно пустотные следы древнего трилобита в толще окаменевшего известняка, следы живого, хотя уже давно не существующего…

Книга завораживает, не только из-за плотной информативности, но и за счет беллетризованного, легкого, остросюжетного изложения многих реалий тех лет, которое переплавляет оловянный язык исторических документов и алхимическим образом делает из них настоящее «золотое криминальное чтиво»…

Предисловие современного издателя

Воспоминания французской журналистки Женевьевы Табуи, родившейся в начале ХХ века и ставшей свидетелем неимоверных страданий, которые принес этот век, представляются глубоким и отчетливым отпечатком времени, которое оказалось критическим для европейской цивилизации – периода созревания и развязывания Второй мировой войны. Это словно пустотные следы древнего трилобита в толще окаменевшего известняка – следы живого, хотя уже давно не существующего… Воспоминания Табуи крайне интересные, даже завораживающие, не только из-за плотной информативности, но и за счет беллетризованного, легкого, остросюжетного изложения многих реалий тех лет, которое переплавляет оловянный язык исторических документов и делает из них настоящее «золотое криминальное чтиво»… Здесь все кипит, здесь жизнь во всех ее, увы, не вполне благопристойных проявлениях, тут бьет могучая струя истории, и, конечно, читатель многое сможет понять в национальном характере французов и их историческом взгляде на взаимоотношения Франции, Германии, Англии, Соединенных Штатов и России (тогда СССР). Наверно, есть глубокий смысл в сентенции, что правду следует узнать только тогда, когда она уже осталась в далеком прошлом.

Дипломатический корреспондент ряда влиятельных французских и швейцарских газет, часто обсуждавшая с Марселем Розенбергом (представителем СССР при Лиге Наций) и хорошо понимавшая внутренние правила работы этой многоукладной организации, Женевьева Табуи многое знала и о многом догадывалась. Лига Наций была своего рода «первой неудачной заготовкой» для ООН, которая в наше время и на наших глазах тоже лишается содержательного смысла, как семьдесят лет назад это случилось с Лигой Наций. Женевьеве Табуи стали известны тайные пружины и рычаги противоборства мировых держав при первых попытках достигнуть согласия. Она сумела написать своего рода историю Мировой войны (а именно так некоторые историки сейчас называют весь период европейской истории ХХ века), подчеркивала важность союза Франции и России, разоблачала планы Германии начать – прикрываясь необходимостью борьбы с советской угрозой – войну за передел мира. В разгар боев за Мадрид во время гражданской войны в Испании Табуи опубликовала секретную переписку французских дипломатов, из которой вытекали доказательства итало-германского вмешательства в Испании.

Сегодня мы не только из книги Ж. Табуи, но и из художественных произведений М. Кундеры или мемуаров советского контрразведчика П. Судоплатова можем узнать о подоплеке глобальных переделов Европы, да и всего мира, которые происходили в ХХ веке. Но книга Табуи захватывает не только своей достоверностью, она в полном смысле слова есть такое отражение эпохи, где на отпечаток словно наложен слой особого фиксирующего лака – литературного мастерства, – с целью накрепко запечатлеть его… И воспринимая этот опыт, следует понимать, что тоталитаризм, который в течение почти всего ХХ века был основой российского общества, больше не способен выполнять организующую функцию. Милан Кундера в своем недавно вышедшем романе «Неведение» отмечает такой взгляд европейца середины ХХ века на происходящие события: «Какой бы чудовищной ни была фашистская диктатура, она исчезнет вместе со своим диктатором… Напротив, коммунизм… остается туннелем, из которого нет выхода. Диктаторы смертны, Россия вечна». Можно прокомментировать, что Россия уже не такова, какой она была в середине ХХ века. И Табуи была права, когда во время коротких визитов в Россию смогла увидеть и описать этот потенциал грядущего освобождения в российском народе.

Немало можно сказать и о даре предвидения Женевьевы Табуи. Будучи, по сути дела, разведчицей «под крышей» французской прессы, она способна была распознать через так называемых посредников малейшие изменения в настроениях Гитлера или Муссолини, Чемберлена или Рузвельта. После аншлюса Австрии сбылись ее предсказания, что следующей жертвой Гитлера станет Чехословакия.

Накануне капитуляции Франции в середине июня 1940 г. Табуи из Бордо добирается до Лондона, а вскоре переезжает в Америку. В 1942 г. в США она издает свою книгу «Они называли ее Кассандрой». После войны Женевьева Табуи вернулась в Париж, в 1948 г. ее наградили орденом Почетного Легиона.

Заслуги Табуи действительно бесспорны в деле расследования войн – их зарождения и развязывания. К примеру, как Германии удалось навязать миру Вторую мировую войну? Война и мир – в изложении Женевьевы Табуи этот вопрос не менее прост, чем в романе Льва Толстого.

В Лиге Наций еще в 1930-е годы целое «созвездие» миротворцев трудилось над разработкой принципов, гарантий коллективной безопасности. Неоднозначные, а порой и однозначно плачевные результаты этой деятельности мы видим воочию. Это все подробно и с горьким сарказмом изложено в книге. Женевьева Табуи действительно оказалась Кассандрой в том смысле, что предсказала не просто передел Европы, а ее перерождение и постепенный переход в новое качество. О верности этих прогнозов сегодня, через много лет после ее смерти, свидетельствуют современные события на всем огромном пространстве Евразии, где Россия пока не определилась со своей миссией.

Р. Огинский

Глава 1. Версальский договор

Свободное место. – Спутник победителей. – Бернард Шоу и договор. – Озаряющий свет человеческого разума. – В буфете театрального фойе. – Четверо грустных полномочных представителей. – Клемансо против Фоша. – Злословие элегантного «всего Парижа». – Приветствия Падеревского. – Клемансо, дамы и Средневековье. – Профессор Госсэ, морфий и сироп оршада. – Что же начинается? – Мейнар Кейнс и Ллойд Джордж, «скорее подписание, чем урегулирование». – Злопамятность Клемансо.

Версаль… 28 июня 1919 года… три часа пополудни.

В Зеркальном зале главы государств, президенты, главы правительств, послы, министры и маршалы двадцати шести стран занимают места на тесно сдвинутых в ряд золоченых стульях.

После четырех лет борьбы Первая мировая война окончена, Германия, наконец побежденная, собирается подписать мирный договор.

*** * ***

Внизу мраморной лестницы Андре Тардье и Клемантель встречают Клемансо, который в своем черном сюртуке и серых перчатках вызывает бурную овацию.

Свойственным ему резким голосом он замечает: «Вообще-то, следовало бы постелить ковры на мраморной лестнице».

Он поднимается по ней, шагая через несколько ступеней. На площадке он пожимает руки солдатам – инвалидам войны, для которых он позаботился отвести место у окна, позади стола для подписания договора. «Вы страдали, – говорит он им, – вот ваша награда!»

*** * ***

В центре Зеркального зала сооружено небольшое возвышение. Великие мира сего и двадцать пять привилегированных дам смогут таким образом увидеть, как полномочные представители и делегаты поставят свои подписи под Версальским договором…

Клемансо садится в центре длинного стола, лицом к окнам. Справа от него – президент Соединенных Штатов Вильсон, слева – Ллойд Джордж. Место маршала Фоша остается свободным; он не одобряет договора, считая, что «последний не обеспечивает безопасности Франции».

Бьет три часа.

В зал входит очень бледный, в старом черном сюртуке, новый германский министр иностранных дел Герман Мюллер.

Вдруг появляется солнце. Оно освещает террасы и листву парка, оно отражается в зеркалах и всех ослепляет.

Вполголоса Клемансо говорит: «О солнце, спутник победителей! Солнце Аустерлица… Солнце Марны, останься нам верным! Согревай всегда наши сердца и древнюю землю Франции!»

Заведующий протокольным отделом приступает к поименному вызову немецких делегатов, а затем, в порядке очередности, всех делегаций, министры которых будут подписывать договор.

В три часа пятьдесят минут подписание договора полномочными представителями заканчивается. Раздается гром орудийных салютов в честь победы, и его раскаты усиливают слова Клемансо: «Господа, все подписи поставлены. Подписание условий мира между союзными и присоединившимися державами и Германской республикой свершилось. Карта освобожденного мира окончательно установлена. Заседание закрывается!»

*** * ***

После этого главы государств, министры, генералы, дипломаты направляются в парк.

Клемансо отделяется от общего шествия, так как он желает пройтись вместе с Вильсоном и Ллойд Джорджем.

Охваченная энтузиазмом толпа приветствует трио. Союз этих трех людей представляется ей надежным залогом мирного и цветущего будущего.

И тем не менее!

18 января 1919 года президент Французской республики Пуанкаре, торжественно открывая в отеле «Крийон» работу Мирной конференции, сказал: «Господа, ровно сорок восемь лет назад в Зеркальном зале Версальского дворца была провозглашена Германская империя. Сегодня мы собрались здесь для того, чтобы разрушить и заменить то, что было создано в тот день».

Глядя на проходящее мимо трио, Бернард Шоу, всегда полный сарказма, произносит: «Пять месяцев переговоров слишком похожи на историю о “десяти маленьких туземцах”, которые в результате различных приключений исчезают один за другим, пока наконец десятый не остается один! Разве мы не видели, как сначала заседал Совет десяти, затем Верховный Совет пяти, затем Совет четырех и наконец Совет трех, тех самых, кому толпа сейчас аплодирует. Они и есть строители новой Европы».

Весь Париж знает, что именно президент Соединенных Штатов Вудро Вильсон постоянно брал верх над Клемансо и Ллойд Джорджем! Всем известно, что Вильсон не очень хорошо знает Европу, но что он считает себя посланником Бога, которому предназначено принести человечеству новый порядок; всем известно, что Вильсон прежде всего потребовал создания Лиги Наций, повторяя при этом:

«Лига Наций должна действовать как организованная моральная сила людей всего мира, чтобы озаряющий свет человеческого разума, сконцентрировавшись, выступил против всякого несправедливого акта или любой преднамеренной агрессии и чтобы великий голос человечества строго спросил: “Какие намерения питаете вы в вашем сердце против мира и спокойствия народов?”»

Благодаря энергичному вмешательству муниципальных гвардейцев удается отделить «трио» от участников конференции и гостей, которые медленно направляются в фойе театра.

Престарелый председатель сената Леон Буржуа, один из участников подготовки договора, в который раз рассказывает элегантному председателю палаты депутатов Полю Дешанелю о знаменитом заседании конференции 8 марта:

«Президент Вильсон, положив руку на Библию, прочитал нам Устав Лиги Наций под аплодисменты, довольно сдержанные, одного Клемансо. Но сенат в Вашингтоне не хочет быть втянутым в войну. Вот почему Вильсон опустил в тексте договора все, что могло бы повлечь за собой автоматическую военную помощь государству, подвергшемуся несправедливому нападению. Бельгия и Франция получат достаточно времени для того, чтобы подвергнуться удушению, прежде чем будет принято только лишь решение о вступлении в действие Лиги Наций».

И в заключение мрачно настроенный Леон Буржуа добавляет: «Подумать только, что за три дня до этого я сам предложил снабдить Лигу Наций средствами, способными заставить уважать ее решения… армией. Но президент Вильсон настоял на отклонении моего предложения».

*** * ***

Все толпятся в буфете театрального фойе. Отовсюду слышны лишь критические замечания.

Четырех из пяти французских полномочных представителей по заключению мирного договора (министра иностранных дел Пишона, министра финансов Клотца, бывшего французского посла в Берлине Жюля Камбона и Андре Тардье) безжалостно засыпают градом вопросов.

Только одни из четырех, Андре Тардье, жестикулируя мундштуком, сияет от удовольствия. Он расхваливает договор: «Мы перекроили Европу согласно концепциям права и справедливости, – говорит он. – Мы создали новые страны. Польша и Чехословакия вновь обрели свою независимость. Можно, конечно, критиковать Версальский договор, но кто смог бы сделать лучше?»

С грустным видом посол Жюль Камбон отвечает: «Да, но не забывайте, что третьего марта в Вашингтоне сенатор Лодж увлек за собой тридцать восемь из шестидесяти своих коллег, которые вместе с ним проголосовали против какого бы то ни было участия Америки в организации мира и Лиге Наций, и что десятого июля этого года американский сенат, не заботясь об обязательствах, принятых сегодня, проголосует за возвращение Америки к политике изоляционизма».

Министр иностранных дел Стефан Пишон, которому непрерывно задают вопросы, признается: «К пятнадцатому марта Вильсону и Ллойд Джорджу удалось убедить Клемансо отказаться от требования французов обосноваться на Рейне. С тех пор маршал Фош все время выступает против договора. “Если нам не будет предоставлена эта военная граница, – неоднократно повторял он, – то Франция и Бельгия останутся открытыми для вторжения и нас снова ожидает разгром…”»

Самые ответственные чиновники различных министерств все еще потрясены следующим фактом.

Отказ от постоянной оккупации французами Рейна показался президенту республики Пуанкаре настолько серьезной ошибкой, что он решил подать в отставку. 28 апреля он направил Клемансо пространное письмо, дабы предупредить его, что, согласно полученной им информации, «Англия и Америка практически никогда не окажут Франции поддержки в применении договора».

Окруженный толпой со всех сторон, генерал Вейган, страстно и ясно излагающий свои мысли, отвечает каждому и рассказывает, что на заседании Совета министров, предшествовавшем пленарному заседанию конференции 6 мая (на котором делегатам двадцати шести стран был роздан текст договора), маршал Фош потребовал, чтобы в последний раз были изложены причины, в силу которых договор не может считаться обеспечивающим Франции необходимых гарантий ее безопасности. Маршал настаивал на том, чтобы Верховный совет пересмотрел свои решения.

Клемансо был взбешен. Он ответил Фошу:

«Поскольку маршал не входит в состав Совета министров, ему остается только удалиться. Министры обсудят этот вопрос между собой».

После этого наступило время вечернего чаепития. Атмосфера была удручающая. Затем четверо встречаются вновь. И после окончания заседания Клемансо ограничивается тем, что говорит Фошу: «Ответа не будет. Членам Верховного совета надлежит “рассматривать”, а не “доказывать”».

*** * ***

К счастью, пересуды элегантного «всего Парижа» меняют атмосферу. Принцесса Фосиньи-Люсэнж, маркиза д’Орнано, графиня д’Оссонвиль почти сожалеют о подписании договора! Конец головокружительному ритму приемов!

Конец обедам у лорда Бальфура, куда привозили Сару Бернар, лишившуюся недавно ноги после ампутации… Конец вечерним представлениям в опере, где президент Польской республики Падеревский вызывал сенсацию, появляясь в президентской ложе и приветствуя широким театральным жестом зрителей, которые вставали и от восторга топали ногами, в то время как присутствовавшие в зале англичане ворчали: «О чем думают эти поляки, прислав пианиста в качестве полномочного представителя!»

Цвет мужской части «всего Парижа» – герцог де Монморанси, барон Гурго и герцог де Шуазель – подтрунивают над неудачами старой мадам де Витт-Шлюмбергер в ее крестовом походе за право голоса для женщин. «Президент Вильсон нередко любезно разговаривал с ней, – иронизируют они, – но Клемансо всегда плохо принимал ее. Как только дверь закрывалась за ней, “Тигр” рычал: “Если бы мы были в протестантской стране, я дал бы им их право голоса, но в стране католической я этого не сделаю… я не хочу возвращаться к средневековью”».

У Бриана феминистки будут иметь не больший успех! «Если бы я предоставил им право голоса, – ворчал Аристид (Бриан П. – Примеч. ред.), – то мне все-таки пришлось бы поцеловать некоторых из них… а они всегда так уродливы!»

*** * ***

Некоторые вспоминают критические замечания по адресу договора, на которые не скупились парламентарии.

«Проблема европейского равновесия и в самом деле, кажется, ускользнула от участников переговоров», – говорил Шарль Бенуа в кулуарах Бурбонского дворца Морису Барресу, который, в свою очередь, заметил: «Подумайте, что если когда-нибудь Австрия присоединится к Веймарской республике, то тем самым с избытком будут компенсированы для Германии территориальные потери, понесенные ею: Эльзас-Лотарингия и польские земли!»

А академик-историк Жорж Гуано в заключение говорил: «Следовало бы послушать Жюля Камбона и обязать входящие в состав имперской Германии государства, каждое в отдельности, подписать мирный договор. Подписание мира одной только Веймарской республикой не возлагает ответственности на все государства».

Воцаряется молчание, ибо каждый вспоминает, что Клемансо ответил Жюлю Камбону: «Никогда в жизни, никогда нам не оплатят наших потерь. А вы, вы – упорный сторонник старых предрассудков, вы хороши лишь для дипломатии времен Реставрации или даже Людовика XIV».

«Но в сущности, – добавляет Гуайо, – расчленить надо было именно Германию, а не Австрию!»

*** * ***

Некоторые, относящиеся к договору более терпимо, вспоминают о покушении на Клемансо 19 февраля 1919 года, вследствие чего поневоле серьезно замедлилась работа конференции. Жорж Мандель рассказывает: «Хирургам, лечившим премьер-министра Клемансо, не всегда приходилось сладко».

– Итак, дорогой премьер-министр, что же произошло? – сказал, входя, хирург Госсэ.

– Произошло то, что у меня в спине пуля и ее надо оттуда извлечь!

– Одну минуту, сначала я должен вас выслушать!

Клемансо с нетерпением ожидает конца осмотра.

– А теперь поторопитесь извлечь ее!

– Ни за что на свете, – говорит Госсэ.

– Вы не хотите ее извлечь?

– Нет.

– Я вам приказываю извлечь эту пулю!

– Я ее не извлеку.

– Госсэ, вы каналья!..

– Очень может быть, что я и каналья… но я ее не извлеку! И кроме того, сохранив в себе эту пулю, вы увеличите вашу популярность!

Клемансо смотрит на него, пожимает плечами и восклицает:

– Уф… уф… Что такое популярность? Эго всего лишь сироп оршада!

– Господин премьер-министр, вам нужно принять морфий.

– Морфий? Морфий? – кричит Клемансо. – Вы хотите, чтобы я немедленно околел? Уж не подкуплены ли вы большевиками?

*** * ***

На залитый огнями Париж опускается вечер 28 июня 1919 года.

Среди огромного количества народа, среди шума и взрывов осветительных ракет идут одно за другим факельные шествия к площади Согласия, по бульварам и к статуе Бельфорского льва. Ярко освещенные памятники отражаются в Сене.

Незнакомые люди обращаются друг к другу!

С балкона театра Оперы мадемуазель Демужо поет «Марсельезу». С Эйфелевой башни летят в небо и на Париж огромные вращающиеся снопы лучей трех национальных цветов.

Повсюду песни, танцы, шествия, балы!!!

Выходя поздно вечером из министерства иностранных дел, несколько дипломатов во фраках и цилиндрах медленно спускаются по широкой лестнице.

Прощаясь, они приходят к общему выводу: «Германия сумеет использовать франко-английские разногласия, которые отчетливо проявляются во всех статьях договора. В особенности она постарается использовать противоречия между Версальским договором и Уставом Лиги Наций. Действительно, добавляет Морис Палеолог (тот стремительный посол, о котором Клемансо еще накануне говорил: «Это какое-то животное. Когда я его слушаю, я всегда бываю оглушен, но никогда ничего не понимаю!»), Устав предусматривает пересмотр договора. Версальский договор не допускает никакого пересмотра. Устав Лиги Наций отвергает систему союзов и навязывает систему «коллективных пактов»; Версальский договор укрепляет военные союзы и исключает из коллективных пактов бывшие вражеские державы. Эти прискорбные противоречия могут привести нас, как с той, так и с другой стороны, лишь к самым страшным безумиям!»

У решетки здания на Кэ д’Орсэ швейцар спрашивает: «Итак, господин посол, все-таки это победа?» – «Да, – отвечает Жюль Камбон, – это победа! Весь мир считает, что все кончилось… но я – я задаю себе вопрос: что же начинается?»

*** * ***

Уходя из посольства Англии на улице Фобур Сент-Онорэ, английский экономист Мейнар Кейнс, прощаясь с Ллойд Джорджем, говорит ему: «Если я правильно понимаю, создатели мирного договора добились скорее подписания, чем урегулирования».

На улице Сен-Доминик, в полумраке своего кабинета, Клемансо (вернувшись с вокзала Сен-Лазар, где он провожал президента Вильсона) принимает поздравления своих ближайших сотрудников.

«То, что я сделал для мира, это пустяки, – говорит он Тардье. – То, что я еще сделаю, прежде чем умру, также будет незначительно. Все предстоит сделать моим преемникам, так как этот договор является непрерывным становлением, если только он не будет полным провалом!»

Перед Жоржем Манделем он даст волю своей злобе на Ллойд Джорджа: «Я не прощу ему, что второго июня он еще угрожал мне снять свою подпись под условиями мира, если я не буду в значительно большей мере принимать во внимание немецкие контрпредложения!»

После наступившего молчания Жорж Мандель напоминает ему: «Господин премьер-министр, а ваша завтрашняя речь в парламенте о договоре… Когда вы будете готовить ее? Страна ждет ее!»

Отпустив всех, «Тигр» садится за свой письменный стол. Он пишет: «Господа, отныне Франция и ее союзники выполнили миссию спасения человечества. Настал день, когда сила и право, до сих пор опасным образом разъединенные, должны объединиться, дабы обеспечить мир для народов, занятых своим трудом. Пусть человечество воспрянет, чтобы жить полной жизнью!»