Kitobni o'qish: «Казаки. Происхождение. Воинские традиции. Государева служба»

Jean Savant

Les cosaques

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2024

Введение

«Границы Российской империи находятся в казачьем седле», – сказал в 1912 году один китайский мандарин генералу Краснову.

По сути, эта фраза резюмирует всю историю казачества. На протяжении веков границы Российской империи охранялись и оборонялись казаками. И благодаря им же раздвигались все дальше и дальше.

Справедливо говорят, что один из самых знаменитых казаков, покоритель Сибири Ермак Тимофеевич, открыл этим «бродягам» дорогу, приведшую их на берег Тихого океана.

Возникнув из ниоткуда, казаки с самого своего появления на исторической сцене сделались знаменитыми, хотя известность их не всегда заслуживала восхищения, ибо с момента своего возникновения их организация вызывала осуждение по меньшей мере такое же сильное, как и восторги, вызываемые их подвигами.

Став непримиримыми активными врагами всего, что препятствовало установлению и расширению христианства, они превратились в ценных союзников, которые требовались русским великим князьям, а позднее царям для проведения их политики. Этим объясняется тот факт, почему их терпели, несмотря на буйную вольность и непокорность, и использовали, в случае необходимости, в качестве «горького лекарства, противоядия, необходимого, а в некоторых случаях неизбежного».

Сколько невероятной славы завоевали казаки за пять веков!

Сколько мятежей и пролитой крови они учинили!

В такие моменты их не просто «терпели», несмотря на дорого обходившиеся кровавые бунты – а России последствия этих бунтов стоили очень дорого, – но мы даже видим, что царь и первый российский император Петр Великий по-своему оценил легендарного предводителя взбунтовавшихся казаков Стеньку Разина.

Приехав осмотреть Область казачьего войска Донского, победитель при Полтаве сделал остановку возле Азова, в месте, где бывал Стенька Разин… Приехав туда, царь приказал привести к нему бывшего сподвижника Стеньки, казака Морковкина, и долго расспрашивал его об атамане. И все слышали, как Петр Великий завершил разговор такими словами:

– Жаль, что в ту пору не смогли использовать Стеньку Разина на пользу Отечеству, и жаль, что он не жил в мое время!..

Становление Русского государства охватывает период с 862 по 1054 год. За этим периодом последовал новый, получивший название удельной раздробленности (1054–1462). После этого образовалось Московское государство: 1462–1613. Затем, после 1725 года, оно преобразовалось в крупную европейскую державу, достигшую апогея перед Русско-турецкой войной 1877–1878 годов.

По мере складывания Российской державы, расширения ее границ, присоединения обширных, ненаселенных или слабо населенных территорий казаки становились все более незаменимыми помощниками. Мы видим их на охране новых рубежей. Они населяют новозавоеванные земли, колонизуют их.

В дальнейшем важность «казачьего мира» возрастает, и одновременно увеличивается его престиж.

Это объясняется не только героическими или жестокими деяниями казаков, но и восхищением, испытываемым к этим «вольным» людям низшими классами населения, обреченными с 1590 года на рабство.

Долгое время казаков знали как «азиатскую конницу», издающую во время атак «дикие вопли», питающуюся исключительно сырым мясом и имеющую странную привычку освещать по ночам свои стоянки сальными свечами… Больше за границами России о казаках практически никаких сведений не имели.

«Западная Европа, – рассказывает В. Синеоков¹, – начала знакомиться с казаками со времени войн Петра Великого против Швеции, Семилетней войны, суворовских походов и, особенно, [войны] 1812 и Французского похода (1814). Западное общественное мнение не могло примириться с тем, что казаки смогли уничтожить конницу Наполеона – в то время самую многочисленную и самую блестящую – только потому, что сами они превосходили ее как кавалеристы… А чтобы как-то объяснить этот феномен, приписало казакам почти нечеловеческие зверства и жажду убийства, не понимая среды и условий жизни казачества, не зная казачьего быта.

И в своем невежестве, когда все новое меряется старой мерой, сравнили казаков с наемными войсками, некогда очень распространенными на Западе, то есть с оплачиваемыми убийцами, которые за деньги готовы были воевать с кем угодно, для кого убийство являлось профессией…»

Жить казачьей жизнью, служить с казаками, командовать казаками! Все или почти все видные русские военачальники мечтали об этих трех вещах. Справедливо будет отметить, что многие герои остались в русской истории благодаря казакам. И получается действительно внушительный список от Ермака до Врангеля.

Хотя полная история казачества так и не была составлена, их воспевали поэты, композиторы и художники черпали у них вдохновение. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить имена Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Толстого.

За границей картины и рисунки о них создавали, в частности, французские художники. Каждый хотя бы один раз видел посвященные казакам произведения Детайя, Шарле, Верне, Жерико, Доре, Домье…

Но настоящая известность казаков датируется временами Наполеона I и его Русской кампании, поскольку именно действиями казаков объясняется катастрофа отступления, сотрясшая наполеоновский трон и все гигантское здание Первой империи.

В более общем плане казаки стали непременным атрибутом России. Повальное увлечение казаками в мире выражается еще в одной детали. При Наполеоне I, в 1806 году, генерал Лежен посетил в Мюнхене мастерскую братьев Зенефельдер, только что изобретших литографию. Заинтересовавшись, Лежен сделал на месте набросок привлекшего его внимание сюжета. Через час было отпечатано уже сто экземпляров его рисунка. Первый оттиск генерал Лежен презентовал императору Наполеону. На рисунке был изображен казак…

А. Семенщиков особо пристально изучил влияние казаков на блистательного Пушкина и его отношения с ними. Ибо муза Пушкина

 
Любила бранные станицы,
Тревоги смелых казаков,
Курганы, тихие гробницы,
И шум, и ржанье табунов.
 

Величайший русский поэт был, по мнению Семенщикова, страстно увлечен казаками, воспевал их жизнь, их подвиги. Преждевременная смерть Пушкина лишила казачество его лучшего летописца. К сожалению, все написанное им о казаках разбросано по разным произведениям.

Это он сочинил песни и баллады о Стеньке Разине и Емельке Пугачеве. Это он написал «Капитанскую дочку», в которой изложил похождения Пугачева. Тема эта настолько его интересовала, что в дальнейшем он создал «Историю Пугачевского бунта», работу, основанную как на документах, так и на сохраненных устных преданиях и легендах.

Пушкин жил среди казаков, наблюдал их нравы, их обычаи. Ближе других он познакомился с донскими и кубанскими казаками во время своей ссылки на юг России. Он бывал в станицах, скакал по степям и искренне восхищался этими воинами. В 1820 году он написал брату: «Видел я берега Кубани и сторожевые станицы – любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! <…> Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на черноморских и донских казаков».

Он жил среди донских казаков, находился с ними на боевых постах, проводил бок о бок с ними ночи, закутавшись в бурку – казачью накидку, под которой спали многие русские герои. И Пушкин мог написать:

 
Был и я среди донцов
(Гнал и я османов шайку);
В память битвы и шатров
Я домой привез нагайку.
 

Он принял участие в стычке 14 июня 1829 года. Генерал Ушаков рассказывает, что Пушкин «в поэтическом порыве бросился вперед, вскочил на коня и в одно мгновенье оказался на аванпостах… Майор, посланный генералом Раевским, с большим трудом смог до него добраться и силой принудил покинуть первые ряды казачьей цепи в тот самый момент, когда Пушкин, схватив пику убитого казака, бросился навстречу всадникам…».

Наконец, Пушкин за несколько месяцев до смерти перевел на французский язык одиннадцать казачьих народных песен.

Не только поэты воспевали казацкие подвиги, сами казаки тоже делали это. И в данном искусстве они тоже прославились. По всему свету проехались хоры донских казаков. Казаки пели. Пели о своих реках, которые с самого начала давали им средства к существованию и защищали их. Пели о степях, своем богатстве – и одновременно порой своей нищете. Пели о превратностях битв, ужасе, внушаемом их бунтами. Кроме того, они воспевали подвиги своих предков, славные дела отцов, а порой и великих русских богатырей…

Позднее образовались казачьи войска, не имевшие богатого и почитаемого прошлого своих старших братьев, например Донского, Кубанского или Терского. Но поскольку все они происходили из одного и того же источника, все, от Днепра до Уссури, были членами одной большой семьи, казаки всей России пели – аккомпанируя себе на балалайках, аккордеонах и бандурах – одни и те же песни, в которых все они находили одинаковую прелесть.

Этих казачьих объединений, войск, к концу существования Российской империи насчитывалось одиннадцать. Атаман Краснов характеризовал их так: «Одиннадцать казачьих войск – одиннадцать жемчужин в блистательной короне Российской империи. Три городовых казачьих полка – три бурмицких зерна Белого царя. Донское, Кубанское, Терское, Уральское, Сибирское, Астраханское, Оренбургское, Забайкальское, Семиреченское, Амурское и Уссурийское казачьи войска – у каждого своя история, – у кого уходящая в даль веков, к истокам земли Русской, у кого еще недолгая, молодая жизнь искусственно продвинутых „на линию“ полков, – все покрыты неувядаемой славой походов и боев, сражений и побед. У каждого был свой неприятель, свой театр военных действий, свои в песнях воспетые герои. Три городских полка – красноярские, иркутские и енисейские казаки – три горододержца, хранителя порядка в Сибири, на далеком Сибирском тракте».

Из казачества вышли герои самых разных типов. Множество бунтарей: у Стеньки Разина имелись и предшественники, и последователи. Из казачьих рядов порой выходили честолюбцы, претендовавшие на трон. Политические интриганы и предатели представлены Мазепой. Революционеры – Пугачевым… Славные завоеватели – Ермаком, подарившим своей родине целую империю. Спасители – Платовым, внесшим огромный вклад в разгром наполеоновской Великой армии.

И это еще не всё. Один казак сделал блестящую карьеру вне казачьих войск. Это Разумовский. Простой казак, сын простого казака, Разумовский родился в Черниговской губернии, в Малороссии, в 1709 году. До своей смерти в 1771 году в Санкт-Петербурге он успел побывать певчим в придворной капелле, где был замечен императрицей Елизаветой, дочерью Петра Великого, которая сделала его камергером, графом империи, фельдмаршалом и первым человеком в государстве, правда неофициально… Его фавор дошел до того, что этот неграмотный казак сочетался тайным браком с императрицей, от которой имел дочь, княжну Тараканову.

Его брат тоже извлек пользу из обрушившихся на него милостей. В двадцать два года он стал президентом Санкт-Петербургской академии наук. Жил этот казак в Аличковом дворце, ставшем впоследствии императорской резиденцией…

Говорят, будто у казацкого фельдмаршала Разумовского² был сын Лев, отличавшийся щегольством. Однажды отец стал упрекать его за модные наряды и роскошный образ жизни. В подтверждение своих слов он показал одежду, которую носил в том возрасте, в каком сейчас был его сын. На что последний возразил:

– Вы и не могли одеваться иначе… Вспомните об огромной разнице между нами. Вы сын простого казака, а я сын генерал-фельдмаршала…

Среди самых различных мнений, высказывавшихся в отношении казаков, приведем слова генерала Чернавина:

«Представления иностранцев о казаках, – говорил он, – обычно банальны и крайне неточны: это, дескать, дикие народности или племена, отличающиеся кровожадностью и жестокостью. Причины таких взглядов отчасти исторические (воспоминания о войнах, в которых казаки принимали участие в рядах русских войск), а также в том, что российская пресса в период борьбы левых течений с властью в России выставляла казаков одной из вернейших опор этой самой власти. А потому рисовала этих „царских прихвостней и палачей“ самыми мрачными красками.

Это повлияло на взгляды зарубежной прессы, и казацкая нагайка стала в Западной Европе своего рода символом.

Теперь же мы знаем, что эта нагайка ничуть не хуже резиновых дубинок, которыми полиция европейских стран разгоняет толпы недовольных…

На самом деле с точки зрения уровня культуры казачество было не только не ниже, но даже выше большинства населения России. Да, оно действительно проживало на окраинах России, на обширных территориях, часто в соседстве с азиатскими народами. Это поддерживало в казачьих войсках традиционные воинские качества. Но в то же время казаки жили весьма зажиточно. Они владели большими домами, земельными участками, стадами скота и конскими табунами. Среди донцов (донских казаков) было много конезаводчиков.

В своих имениях казаки применяли современные методы хозяйствования и гораздо чаще, чем крестьяне, использовали машины. Среди них были очень распространены кооперативы.

Народное образование в большинстве казачьих войск (Донском, Кубанском и других) достигло очень высокого уровня. Во многих крупных станицах на Дону и на Кубани существовали общественные общеобразовательные школы, а также профессиональные училища, сельскохозяйственные школы и даже гимназии. В целом в этом отношении казачество перед войной 1914 года занимало одно из первых мест в России. В это же время оно сохраняло патриархальный уклад своей жизни. В казачьих семьях – особенно среди уральских казаков, многие из которых были староверами – авторитет старших, тем более стариков, оставался огромным. Большинство казаков жили в достатке, даже в богатстве. Лично я хорошо знал жизнь кубанских станиц во время войны. Казацкие дома резко отличались от крестьянских изб чистотой и богатством. В них всего было вдоволь. В обстановке казачьих домов встречалось много старинных вещей, передаваемых из поколения в поколение: иконы, оружие, женские украшения и прочее».

Полвека назад Ниссель³ в таких выражениях резюмировал свое мнение о военных достоинствах казака: «Казак, – писал он, – от природы находчив. Привыкнув жить под открытым небом, он прекрасно подготовлен к походным условиям. Жизнь в степи приучила его к спокойствию, хладнокровию, благоразумию, способности ориентироваться, верно оценивать местность и расстояния. Казаки всегда считались особенно подходящими для охранной и рекогносцировочной службы. Эта способность проистекает в первую очередь из их поразительной любви к одиночным действиям. Эта любовь, так превосходно адаптированная лавой⁴, стала преимущественно казачьим качеством, сохранившимся до наших дней. Именно это ценное качество во всех войнах давало из казачьей среды множество добровольцев всякий раз, когда надо было идти в разведку. На ежегодных маневрах казаки в этом деле показывают свое превосходство над регулярной кавалерией.

Сам по себе казак молчалив; среди товарищей, напротив, весел, оживлен и обаятелен. Как и его конь, он превосходно переносит усталость и лишения. В последней войне с Турцией (1877–1878), где вся охранная служба лежала на казаках, им досталось дело посложнее, чем регулярным войскам. И тем не менее даже в самые трудные моменты на казачьих биваках всегда были слышны песни, смех и шутки. Эта природная выносливость тщательно поддерживается, и казаки способны на своих лошадях совершать за день марши по 80—100 километров».

Мнения генералов Морана и Брака, полковника Гитара, де Тревенека более или менее известны. Генерал Моран⁵ говорил:

«Какое великолепное зрелище представляла эта европейская конница, сверкающая золотом и сталью в лучах июньского солнца, двигавшаяся строем вдоль берегов Немана, полная пыла и храбрости!

Какие горькие воспоминания оставили истощившие ее силы тщетные действия против казаков, дотоле так презираемых, но сделавших для спасения России больше, чем все армии этой империи! Мы ежедневно наблюдали их на горизонте, растянувшихся в бесконечную линию, в то время как их ловкие разведчики, дразня нас, подъезжали прямо к нашим рядам: мы перестраивались, шли к той линии, которая, прежде чем мы успевали ее достигнуть, исчезала; и на горизонте виднелись одни лишь березы и сосны. Но час спустя, когда наши лошади ели, атака возобновлялась и черная линия разворачивалась вновь; мы повторяли те же самые действия, имевшие тот же результат.

Вот так самая прекрасная и самая доблестная кавалерия истощила свои силы и приходила в расстройство, не справившись с людьми, считавшимися недостойными ее доблести и тем не менее спасшими империю, коей они являются настоящей опорой и единственными освободителями.

Следует добавить, что в довершение нашей досады кавалерия наша была многочисленнее казаков и поддерживалась самой расторопной, самой доблестной, самой грозной артиллерией, какой только располагали армии; следует еще сказать, что наши начальники, предмет восхищения храбрецов, приказывали поддерживать каждый кавалерийский маневр действиями самой неустрашимой пехоты. И несмотря на все это, казаки вернулись на донские берега, обремененные трофеями и увенчанные славой, тогда как русская земля была усеяна трупами и вооружением наших воинов, столь доблестных, столь бесстрашных, столь ревностных к славе нашего Отечества!..»

«Я уже говорил вам о казаках, – рассказывал генерал де Брак, – и представлял их как образец совершенства; я вновь настаиваю на своих словах. Некоторые офицеры, не воевавшие вовсе либо воевавшие где-то, но не на аванпостах, взяли себе за правило отзываться об этих воинах с презрением; не верьте им. Необъективность к противнику всегда есть политика ошибочная и дурная, а лучший способ найти силы для борьбы с ним – не оскорбления, а тщательное наблюдение за ним.

Спросите мнение о казаках, оставшееся у таких доблестных начальников, как маршалы Сульт, Жерар, Клозель, Мэзон, генералы Моран, Лалеман, Пажоль, Кольбер, Корбино, Ламарк, Преваль, Домениль и другие, у всех настоящих офицеров, наконец. Они вам расскажут, что легкая кавалерия, такая как казачья, окружает армию сетью непреодолимых постов и пикетов, которые донимают неприятеля, почти всегда наносят ему урон и почти никогда не несут его сами, полностью и безоговорочно достигая цели, которая должна ставиться перед всякой легкой кавалерией…»

«Зимой 1855/56 года в Крыму, – рассказывает полковник Гишар, – наши войска, расположившиеся в Евпатории, постоянно видели перед своими передовыми линиями одиночного казака, следившего за каждым их движением, а подальше жалкую палатку, укрывавшую пост, к которому он принадлежал.

Когда отряд выступал из лагеря, стоило голове нашей колонны выйти за линию аванпостов, как маленький пост вскакивал на лошадей и удалялся, оставаясь притом на дальности пистолетного выстрела турецкой кавалерии, осуществлявшей разведку. Мы двигались вперед, и сила этого поста увеличивалась по мере того, как он отступал; через один-два километра он насчитывал уже сотню (эскадрон); а еще дальше – три или четыре. В восьми или десяти километрах мы находили одиннадцать казачьих эскадронов и артиллерию. Мы останавливались, выкатывали орудия на позицию, и русские отступали за пределы дальности стрельбы наших пушек. Мы возобновляли движение, а вечером разбивали лагерь напротив многочисленных артиллерийских батарей и сорока эскадронов кавалерии. На следующий день мы продолжили движение и к концу дня наткнулись на позицию, ощетинившуюся батареями и защищаемую русской обсервационной армией, которая, своевременно предупрежденная, успела покинуть места дислокации и развернуться в боевую линию; недостаток воды, впрочем, принудил нас к отступлению.

Русские проводили нас артиллерийскими залпами, и, по мере того как мы отходили, казалось, что их вся армия, от которой мы удалялись, таяла; так что, вернувшись вновь в свое расположение в Евпатории, мы вновь видели лишь маленький пост, вновь установивший свою жалкую палатку, и неизменного казака, продолжавшего наблюдать за нами на границе дальности ружейного выстрела наших часовых, словно он никогда не покидал этого места…»

«Терпеливый, воздержанный, неутомимый, храбрый до безумия… – говорил о казаке Тревенек. – В балканских снегах и под палящим солнцем туркестанских степей он равно стойко переносит голод, жажду, жару и холод. Среди всевозможных опасностей и лишений его всегда видели улыбающимся доброй детской улыбкой, стоически непоколебимого в своей вере в Бога и в преданности царю…»

Наконец, Александр Стурдза, бывший внимательным наблюдателем казачества, заявил:

«После рассмотрения различных классов русского общества мы подходим к казачеству, племени вольному и воинственному, предприимчивому в дни мира, великолепному на войне, являющему собой соединение народа с армией, переходный тип от земледельца к воину.

Порождение долгих столкновений и ожесточенных войн между русскими, поляками, турками и татарами, длившихся несколько веков, казаки в основном русские по языку, но отличает их смелость. Запорожцы, донцы и уральцы – все они прирожденные воины. Закон империи сделал их главным занятием военное ремесло. Они подсудны исключительно военному трибуналу и обязаны государству несением службы, как во время войны, так и в мирное время. Призванные защищать границы, участники всех предприятий русской армии, казаки, под командованием и управлением начальства, назначенного императором, сохраняют свою личную свободу. Когда Екатерина II ввела в Малороссии крепостное право, она поостереглась распространить эту мертвящую систему на малороссийских казаков.

Это ландвер⁶, рожденный почвой и народными традициями, тщательно сохраняемыми в войсках; мощный ресурс, который лишь улучшили, нисколько не лишив его гибкости. Образец всякого военного поселения. Казацкий народ повсеместно пополняется за счет принятия в него новых добровольцев. Его существование вызывает удивление и восхищение.

Неизвестно, как объяснить эту магию казацкого имени, делающую тех, кто его носит, в равной мере способными и к сельской жизни, и к грому сражений. Действительно, путешественник, посетивший берега Дона, найдет там на каждом шагу богатые виноградники, возделанные поля, деревни или станицы, настоящие гнезда доблестных воинов, виноградарей и землепашцев. Пусть оттуда он отправится осмотреть Кавказскую оборонительную линию и увидит железную сеть, выкованную казаками, ежегодно вступающими в схватки с суровыми горцами, то оттесняемыми в свои горы, то затопляющими окрестные равнины.

Казаки охраняют северного колосса на берегах Байкала и на границе с Пруссией, возле дунайского устья и под стенами Свеаборга. С пикой в руке казак бдит, он на часах, он спокойно ждет, когда наступит для него время возвращения к домашнему очагу. Воин по призванию, а не по принуждению, казак всюду на боевом посту, трудится дома, готовый покинуть его по первому призыву, жизнерадостный в трудные моменты, верный по природе».

Много говорилось о доверчивости казаков. Она была неподдельной, с оттенком причудливой наивности, заслуживавшей уважения. Полковник Квитка, рассказывая об одном эпизоде Русско-японской войны (1904–1905), отмечает в своем «Дневнике»:

«Мои казаки вспоминали про разные события из совместной боевой жизни в Нерчинском полку и, между прочим, рассказали, как у казаков, бывших со мною в деле, сложилось убеждение, что у меня счастливая рука – этим они объясняли, что, будучи на крайних передовых позициях, мы ни разу не подверглись нечаянным нападениям, как то было с Любавиным на Фейншуйлине, с Суботиным – в Уйян-пине и с оренбургскими сотнями. Было также замечено, что казаки, бывшие со мною, не терпели значительного урона даже тогда, когда мы попадали под расстрел японцев чуть ли не в упор.

В турецкую кампанию донцы тоже верили, что мне и моим казакам сходило благополучно то, что для других имело бы роковой исход».

Также он указывает на эту черту относительно доверия казаков к некоторым из их старших командиров: «Я слышал, как казаки говорили: „Когда генерал Ренненкампф ведет отряд, так знаешь, что хоть убьют, то за дело“. Вот какое доверие он сумел внушить своим казакам, и это громадный козырь в руках начальника». В то же время он отмечает преданность казаков: «Мои казаки были рады меня вновь видеть, и я был доволен, что нашел их в добром здравии. Я люблю их и благодарен им за преданность, которую они мне многократно демонстрировали и доказали…»

Относительно боевых качеств забайкальских казаков полковник Квитка говорит следующее: «Молодецки действовали наши казаки. Все попытки японцев обойти наш левый фланг в близком и более отдаленном расстоянии были отражены казаками».

К некоторым своим командирам, даже временным, казаки испытывали пылкое восхищение и безграничную преданность. У нас еще будет случай вернуться к этой теме. Поручик Карамышев написал о том, кто вел забайкальских казаков к победе в 1900 году: «Так отряд лишился своего пылкого генерала, под храбрым командованием которого непобедимые войска получили боевое крещение, приобрели первый опыт и, преодолев все трудности похода, совершили подвиг, поставивший их в один ряд со старейшими полками армии… Грустно было расставаться с командиром, сберегавшим солдатскую жизнь и кровь, на совести которого не было ни единой напрасной жертвы. Генерал Ренненкампф не бравировал своей храбростью, но, презрев опасность, жертвовал в первую очередь собой, и следует признать, что в нашей военной истории мало таких людей, как Ренненкампф…»

Война менялась, развивалась, но казаки оставались превосходными воинами. Очевидно, они сожалели о войнах прошлого, к которым их пылкий темперамент подходил лучше, но все же были хорошими бойцами в современных войнах. «При сравнении настоящей войны с турецкой, – рассказывает полковник Квитка, описывая разочарования казаков из-за развития военной техники, – бросается в глаза, как бездымный порох изменил психологию бойцов: белые дымки выдавали противника, и на каждый выстрел можно было отвечать тем же – что давало уверенность в нанесении потерь неприятелю и надежду его отбросить. Теперь же видишь неприятеля только издали при передвижениях, а вблизи только при столкновении, во время атаки или обороны защищаемой позиции. <…> Вся поэзия былых войн пропала, нет более того подъема духа, того радостного настроения, которое вас охватывало при удачном бое. Результаты боев не известны до той поры, когда неприятель отойдет и вам удастся продвинуться вперед или же самому приходится отступать, молодечество сохраняется… Казаки, – снова рассказывает Квитка, – знают, что цель экспедиции – застать неприятеля врасплох в Сипингае, если только он не извещен уже о нашем приближении и сам не выступил навстречу нам, чтобы дать бой в месте, где конница не сможет использовать всю свою силу, – в этом лесу, например, через который мы медленно двигаемся узкой колонной, не имея возможности развернуться, тогда как пехота могла бы окружить нас и безнаказанно уничтожить. Несмотря на то что с минуты на минуту мы могли встретиться с неприятелем, казаки нарвали длинные ветки сирени и попривязывали к седлам…»

Эти люди, обладающие силой и ловкостью, гибкостью тела и зоркостью глаз, столь необходимой, чтобы рубить шашкой во время безумных скачек, иногда покидали войско навсегда. Превратности сражений могли сделать их победителями, но также они могли остаться лежать на полях сражений в далеких краях.

Казачья песня передает печаль этих расставаний:

 
Поехал казак на чужбину далёко
На верном коне на своем вороном.
Он край свой и Родину навеки спокинул,
Ему не вернуться в отеческий дом.
 

В 1914 году они выставили в русскую армию 162 конных полка, 171 отдельную конную сотню и 24 пеших батальона с соответствующей артиллерией. Казачий поэт, изгнанный с родной земли Октябрьской революцией 1917 года, Туроверов⁷, писал о своей печали в том августе 1914 года, когда он и его сверстники – слишком юные, чтобы идти сражаться, – оставались дома, и у них уже никогда не появилось шанса «повоевать по-казачьи»: