Kitobni o'qish: «Кредит на революцию. План Парвуса»

Введение
Загадочная натура

Примерно в 13 километрах западнее центра Берлина река Гавел, расширяясь, образует озеро Ванзее; Шваненвердер – меньший из двух островов, расположенных на озере. В XIX веке на острове началось строительство домов для богатых берлинских семей; между двумя мировыми войнами хозяева вилл еще пользовались услугами поваров и дворецких. Несколько больших домов осталось и поныне; их частные пристани опустели. Время от времени тишину безлюдного острова нарушают лодки с туристами, которые осматривают разрушенную виллу, принадлежавшую Иозефу Геббельсу. Но двенадцатью годами раньше того, как виллу на Шваненвердере приобрел гитлеровский министр пропаганды, на ней умер человек, ставший мишенью для злобных нападок нацистов. Это был Александр Израиль Гельфанд, который умер на своей роскошной вилле 12 декабря 1924 года.

Некрологи несколько приукрашивали его жизнь, чрезвычайно богатую событиями. Конрад Хениш, в то время министр культуры Пруссии, превозносил Парвуса (в социалистических кругах Гельфанд был больше известен под псевдонимом Парвус), называя его «самым талантливым во Втором интернационале»¹.

Либеральная газета Berliner Tageblatt назвала Гельфанда «информированным и умным человеком своего класса», который, находясь «на заднем плане, оказывал значительное влияние»².

Консервативная газета Kreuzzeitung видела в Гельфанде человека «бесхарактерного, легкомысленного, политического и делового проходимца». В некрологе в коммунистическом журнале бывший друг Гельфанда обнаружил резкий поворот в жизни покойного. Перед Первой мировой войной Гельфанд был мыслителем, влиятельным социалистом и революционером. А затем он продался; после августа 1914 года стал предателем рабочего класса, германским шовинистом, растленным военным спекулянтом³.

Карл Радек, известный советский публицист, в «Правде» назвал Гельфанда «предателем» и в то же время подчеркнул, что он был «одним из передовых революционных писателей в эпоху Второго интернационала»⁴.

После смерти Гельфанда его поразительная индивидуальность и уникальная роль, которую он сыграл в истории России и Германии в первые два десятилетия XX века, стали постепенно забываться. По общему признанию, беспокойные годы Веймарской республики, на смену которой пришли гитлеровская диктатура и следующая мировая война, как и условия, сложившиеся в Советском Союзе между двумя войнами, не способствовали беспристрастному изучению недавнего прошлого. Кроме того, было кое-что в деятельности Гельфанда, что отбивало охоту вспоминать и мешало наводить справки.

Немецкие социалисты периодически вспоминали о нем как о ведущем теоретике марксизма и блестящем журналисте. Историки, занимавшиеся восточной политикой Германии во время Первой мировой войны, знали, что Гельфанд был связан с имперским правительством и выступал в качестве консультанта министерства иностранных дел Германии. Кроме того, выяснилось, что Гельфанд принимал участие в помощи революционному движению в России и играл определенную роль в истории с проездом Ленина в знаменитом «опломбированном вагоне» через Германию в апреле 1917 года. Однако политики и военные предпочитали хранить молчание об отношениях имперского правительства и революционного движения в России.

В воспоминаниях Бетман-Гольвега, Гельфериха, Людендорфа и Кюльмана ни разу не упоминается Гельфанд. Своего рода известность он снискал, став одним из основных объектов нацистской пропаганды. Богатый еврей и революционер-марксист, Гельфанд представлял идеальную мишень для людей, подобных Альфреду Розенбергу и Иозефу Геббельсу, которые отнесли его в разряд «ноябрьских преступников» – врагов немецкого народа, разрушивших имперскую Германию и открывших дорогу в Европу большевизму. В Советском Союзе Гельфанд был предан забвению. Сведения о нем появились в первом издании Советской энциклопедии, а из второго издания он уже исчез.

Изучение архивов министерства иностранных дел Германии после Второй мировой войны дало возможность, по крайней мере, частично расшифровать загадочную жизнь Гельфанда. В архиве имелось большое количество документов, имеющих к нему отношение. Он выступает в них как центральная фигура в тайных отношениях между имперским правительством и русской социал-демократической партией и, в частности, большевистской фракцией Ленина. Утверждение, что имперское правительство Германии было заинтересовано в распространении восстания в России во время войны, теперь получило документальное подтверждение⁵.

Исследование архивов министерства иностранных дел Германии заставило пересмотреть установившиеся представления о Первой мировой войне. Стало очевидно, что выработка политического курса в Берлине во время войны была гораздо более сложным процессом, чем принято считать. В то же время люди, которым приписывали историческую значимость, были низвергнуты с пьедесталов. Это относится к таким «исполинам», как Вильгельм II, Людендорф, Гинденбург. Теперь свои права на историческую известность заявили другие люди, к которым относится и Александр Гельфанд. Однако наши знания о его личности, целях и мотивах весьма отрывочны. Новая информация вызвала новые вопросы и привела к новым спорам. А загадка жизни Гельфанда так и осталась неразгаданной.

Гельфанд не одобрил бы мистификации, последовавшие после его смерти. В Apologia pro vita sua («Оправдание моей жизни»), выпущенной его издательством в Берлине весной 1918 года, он написал: «Мои работы – это вехи моей жизни; по ним можно проследить, что интересовало меня в то время, что заполняло мою жизнь»⁶.

Трудно представить более вводящую в заблуждение фразу! Работы Гельфанда только поверхность айсберга. Он был одержим стремлением к скрытности и предпочитал, чтобы его имя было окутано легендой. В последние годы жизни он делал все, чтобы достичь своей цели. История с книгой воспоминаний Филиппа Шейдемана Der Zusammenbruch проливает свет на то, каким образом действовал Гельфанд после войны. Шейдеман, лидер германских социал-демократов, написал книгу под руководством Гельфанда во время пребывания в его доме на Ванзее. Книга была напечатана с выходными данными издательства Гельфанда. И хотя Шейдеман был тесно связан с Гельфандом во время войны, в своих воспоминаниях он ни разу не упоминает о хозяине дома, в котором была написана эта книга.

Вскоре после смерти Гельфанда его сын вместе с друзьями отца обыскал виллу на Шваненвердере, но не нашел ни одного документа. По всей видимости, Гельфанд уничтожил документы перед своей смертью. Только после Второй мировой войны часть его деловых документов была обнаружена в Берлине. Значительная часть бумаг Гельфанда должна была находиться в Копенгагене. У молодого английского ученого, который не так давно работал в архиве в Копенгагене, создалось впечатление, что здесь тоже была проведена операция по уничтожению документов. Все это похоже на правду; скрытность была отличительным признаком деятельности Гельфанда.

Прошло более трех десятилетий после смерти Гельфанда, и, как выяснилось, его усилия помешать раскрытию тайных операций были не напрасны. Авторы этой книги часто убеждались, что пошли по ложному пути; герой, с присущей ему неуловимостью, испытывал их терпение. Однако авторы считают, что им удалось отчасти раскрыть тайну, которой так старался окутать себя Гельфанд.

Глава 1
Отъезд из России

В 1867 году – в год рождения Гельфанда – Европа оставалась влиятельным центром цивилизованного мира. Уже ходили поезда, но еще не было автомобилей. В столицах для освещения улиц использовался газ; на коротких расстояниях основным транспортным средством были лошади. Уже был известен телеграф, но еще не имелось телефона. В тот самый год появилась пишущая машинка, и Альфред Нобиль получил патент на изобретение динамита – нового взрывчатого вещества. В Вене Штраус услаждал своих преданных поклонников новым сочинением, вальсом «Дунайские волны», а в Лондоне Карл Маркс закончил первый том своего выдающегося произведения «Капитал».

Дальнейший курс развития основных политических событий в Европе был вполне предсказуем. Вскоре при Бисмарке закончилось объединение Германии, и новое государство было готово помериться силой с Францией. Австрия была вынуждена отойти от дел Италии и Германии, но вскоре нашла свой новый интерес на Балканах. Здесь быстро падало влияние Блистательной Порты (султанской Турции), и вставал вопрос, кто из двоих – Австрия или Россия – займет освободившееся место. Здесь, рано или поздно, должны были прийти в столкновение интересы двух этих держав.

В стране, где родился Гельфанд, Александр II, пришедший к власти после Крымской войны, продолжал заниматься внутренними делами государства. В России предпринятые им преобразования – отмена крепостного права в 1861 году и последовавшие за ней реформы местного самоуправления, то есть земская и городская, реформы судебная, военная, народного просвещения, цензуры и другие, сопровождались определенными трудностями. Как выяснилось, для проведения этих грандиозных реформ (так называемых Великих реформ Александра II) не было соответствующих средств и аппарата и, кроме того, имелось большое количество их противников и недоброжелателей. Реформаторское рвение царя не поколебало твердыню самодержавия. В эпоху, когда аполитичные массы были вынуждены вмешиваться в политические дела других европейских государств, когда западные соседи России, Германия и Австро-Венгрия, экспериментировали с конституциями, в России царило самодержавие и, естественно, не было и речи о конституции и парламенте. Страной управляли неэффективная бюрократия и коррумпированная полиция. В России безраздельно властвовало взяточничество. Вероятно, царь ожидал благодарности от подданных за изданные указы; в таком случае ему пришлось горько разочароваться. Покушение Каракозова на жизнь Александра II в апреле 1866 года положило конец эпохе реформирования.

«Революция сверху», как часто называют эпоху Великих реформ, привела к изменению радикализма. Александр Герцен и его поколение жили в многообещающей атмосфере пятидесятых – начала шестидесятых годов XIX века; они не видели смысла в насилии и революции. Теперь все изменилось. Хотя для молодых радикалов революция оставалась далекой, смутной целью (только Бакунин, находясь в изгнании, мечтал о ней и время от времени называл точную дату ее начала), терроризм стал признанным революционным методом. Последствия террористической деятельности были намного грандиознее реального количества террористов; первые жертвы привели к появлению первых мучеников революции. В 1881 году террористы убили царя. Его преемник, Александр III, не нашел ничего лучше, как отказаться продолжать политику предшествующего царствования. Под влиянием Победоносцева, главного советника царя, были похоронены планы на конституционное реформирование, ужесточилась цензура, усилилась полиция, был отменен либеральный университетский устав 1863 года. В этой обстановке радикальные революционные теории вызывали особый интерес образованной молодежи России.

Вскоре еще одна группа, подобно молодым радикалам, должна была пройти по пути конфронтации с установившимся социальным порядком; этой группой были русские евреи. До убийства Александра II евреи относительно спокойно жили на западе и юго-западе России в черте оседлости. Время испытаний началось для них в 1881 году. Евреи страдали от дискриминационного законодательства сверху и от преследований снизу. Преследования допускались и даже поощрялись властями, поскольку отвлекали народ от истинных причин народных страданий. Слово «погром» пришло в английский язык в самом начале XX века; в России это слово наводило ужас примерно двадцатью годами ранее.

Сильные вспышки антисемитских настроений отмечались в России дважды: с 1881 по 1889 и с 1903 по 1906 год. Погромы развивались по одной схеме. Начавшись в одном месте, беспорядки распространялись подобно лавине; толпа методично прочесывала одну за другой еврейские улицы, не пропуская ни одного магазина, ни одной лавки. То, что нельзя было украсть, уничтожалось на месте. Погромы заставили множество евреев покинуть Восточную Европу. Массовое бегство на Запад, в лондонский Ист-Энд, в нью-йоркский Бронкс, в Палестину, начавшееся после первых погромов, вскоре сошло на нет. Поэтому неудивительно, что многие молодые евреи, оставшиеся в России, в конечном итоге присоединились к той или иной революционной группе.

Израиль Лазаревич Гельфанд, русский еврей, стал революционером. Он родился в местечке Березино Минской губернии, в небольшом городке примерно в 140 км к востоку от Вильно. Березино входило в северную часть черты оседлости, где евреи составляли более половины всего населения⁷.

Остальную часть населения составляли русские, литовцы, украинцы и поляки. Евреи жили обособленно; они не могли не только занимать политические посты, но для них были запрещены многие сферы деятельности. Традиционно евреи были торговцами или ремесленниками; они редко нанимали на службу неевреев и никогда не служили у людей других национальностей. Как правило, евреи были грамотными, но могли читать и писать только на иврите; они говорили на идише и плохо или совсем не знали русского языка. Торговля и браки с неевреями было единственным, что связывало их с внешним миром. Они жили исключительно прошлым, горячо обсуждая массовое бегство евреев из Египта, жертву Авраама, захват Ханаана. Им было намного приятнее вспоминать прошлое, чем думать и говорить о сером, унылом, зачастую опасном настоящем⁸.

Гельфанд родился 27 августа 1867 года в семье еврейского ремесленника. Нам мало известно о его происхождении, детстве и юности; сомнение вызывает даже точная дата рождения. Уехав из России, Гельфанд, заполняя анкеты в Швейцарии и Германии, в графе дата рождения писал 27 августа 1867 года. В тех же анкетах он записался как Гельфанд Александр (Израиль) и под этим именем фигурировал в полицейских досье ряда европейских стран.

Его отец был ремесленником, по всей видимости, слесарем или кузнецом. У нас есть единственное документальное воспоминание Гельфанда о детстве, связанное с пожаром в его родном городе:

«Часть города, в котором мы жили – а это был русский провинциальный город, – как-то вечером сгорела дотла. Поначалу я, маленький мальчик, ничего не знал о пожаре и продолжал играть в углу комнаты. Потом я заметил, что оконные стекла стали красивого красного цвета, и мне это очень понравилось. Внезапно распахнулась дверь, в комнату с испуганным лицом вбежала мама и, молча схватив меня за руку, выбежала из дома. Мама бежала по улице и тащила меня за собой, а я ковылял за ней, чуть не падая, растерянный, ничего не понимающий, но не испытывавший страха, и удивленно смотрел на бегущих по улице людей. Они тащили матрацы, сундуки, какие-то предметы мебели. В вечерних сумерках стоял глухой гул. Мне хотелось оглянуться, но мама слишком быстро тащила меня вперед. Наконец мы выбежали на площадь, забитую вещами, мебелью. Там уже были некоторые наши вещи. Мама посадила меня на сваленные в кучу подушки и одеяла, строго приказав никуда не уходить. Но я и не собирался уходить; все произошло так внезапно, было столь необычно. Только что я играл в комнате и вот уже уютно устроился среди мягких подушек прямо на площади. Постепенно стемнело. Темноту разрезали колеблющиеся лучи ручных фонариков, словно блуждающие огоньки, то приближавшиеся, то исчезавшие во тьме. Сначала появлялось красное пятно, которое постепенно увеличивалось в размерах, становилось все ярче, выхватывая из темноты фигуры людей, вещи, мебель. Беззвездное, черное небо, воют собаки. Но я чувствую себя в безопасности среди больших белых подушек и скоро засыпаю, не имея никакого понятия о несчастье, свалившемся на город»⁹.

Дом сгорел, и Гельфанды отправились в Одессу. Впереди был долгий путь; им пришлось пересечь всю Украину, прежде чем они добрались до портового города на Черном море. Семья отправилась в Одессу, скорей всего, потому, что в этом городе родился отец Гельфанда. Впоследствии в кругу друзей молодой Гельфанд с удовольствием вспоминал Одессу и своих предков, портовых грузчиков, славившихся своей физической силой и выносливостью.

В то время Одесса была одним из самых больших торговых центров Российской империи. Это был город порто-франко, вольная гавань. Русские, армяне, греки, евреи, турки, татары, персы яркой толпой текли по городским улицам вдоль торговых рядов, мастерских ремесленников, роскошных особняков богатых торговцев. Солнце, море, улыбающиеся одесситы – все это создавало праздничную атмосферу средиземноморского города. В этом городе было невозможно предаваться грусти и находиться в изоляции. Жизнь одесских евреев отличалась от жизни евреев в черте оседлости. Большинство из них говорили на русском и украинском языках. В этом черноморском городе многие евреи не считали нужным строго придерживаться своей веры. Среди них были богатые купцы, энергичные, полные жизни личности, ставшие героями коротких рассказов Исаака Бабеля¹⁰.

Их главным достоинством была невероятная тяга к жизни; они понимали, что богатство приходит и уходит, а жизнь одна. Они испытывали одинаковое удовольствие и от риска, с каким вели дела, и от прибыли, получаемой в результате этих дел.

Хотя одесские евреи не испытали на себе весь ужас, который несла обезумевшая толпа, и погромы, начавшиеся после убийства Александра II, годы, проведенные молодым Гельфандом в портовом городе на Черном море, не прошли для него даром. Гельфанд ходил в местную гимназию и, кроме того, брал частные уроки по гуманитарным наукам перед поступлением в университет. Однако на его интеллектуальное развитие решающее влияние оказала не гимназия, а внешняя среда. Спустя много лет он вспоминал:

«Я мечтал под звездным небом Украины, слушал прибой на берегу Черного моря. В моей памяти переплелись украинские песни, сказки, истории ремесленников, каждое лето приезжавших к отцу из провинциальных городов Центральной России. Шевченко первым познакомил меня с идеей классовой борьбы. Я восхищался гайдамаками. Михайловский, Щедрин и Успенский сыграли важную роль в моем интеллектуальном развитии. Книга Джона Стюарта Милля с примечаниями Чернышевского была первой прочитанной мной книгой по экономике»¹¹.

Это не преподавалось в русских школах; подобно многим молодым людям своего поколения Гельфанд сам овладевал необходимыми знаниями. Довольно удивительно, что о классовой борьбе он узнал из творчества украинского поэта Шевченко; гайдамаки, крестьяне и казаки, неоднократно восстававшие в XVIII веке против польского владычества, захватили его воображение. Его духовными наставниками, не считая Шевченко, были представители русской интеллигенции. Михайловский – русский философ и социолог, литературный критик, теоретик народничества, основатель субъективной социологии; Салтыков-Щедрин – писатель-сатирик, публицист, критик, высмеивавший бюрократию; Успенский – один из основателей террористической организации «Народная воля» в 1879 году¹². Именно благодаря им Гельфанд стал испытывать вполне обоснованное презрение к царизму. Кроме того, можно предположить, что на формирование его политической позиции немалое влияние оказало и то, что он был евреем.

Одновременно он столкнулся с первыми проблемами. Стоит ли заняться террористической деятельностью по примеру «Народной воли»? Организация быстро теряла авторитет; в ее ряды проникли агенты полиции. Некоторые радикалы уже стали сомневаться в политической эффективности террора. «Идите в народ», чтобы установить контакт между интеллигенцией и погрязшими в нищете народными массами, сделайте так, чтобы народ проникся революционными идеями. Гельфанда больше привлекал такой способ содействия революции.

В 1885 году он вместе со своим другом Шаргородским овладевал ремеслом и ближе знакомился с рабочими. Друзья прошли обучение у слесаря, а затем переходили из одной мастерской в другую. Народом, в который «пошли» Гельфанд с другом, были рабочие, а не крестьяне. Опыт, полученный за год, доказал Гельфанду ошибочность его романтического революционного энтузиазма; маловероятно, что Шаргородский, простой, невежественный молодой человек, прирожденный мятежник, мог оказать влияние на Гельфанда. Они были совершенно разными людьми, и вскоре их пути разошлись. Впоследствии Шаргородский стал социалистом-революционером. Современники считали его ничтожным журналистом. У него была большая семья; жили они в бедности, Шаргородский глушил себя алкоголем¹³.

В 1886 году в девятнадцатилетнем возрасте Гельфанд впервые уехал за границу, надеясь, как он писал, что «путешествие развеет мои политические сомнения»¹⁴.

Можно понять надежды молодого путешественника: в Россию не поступала большая часть революционной литературы, и многие известные революционеры жили за границей. Гельфанд поехал в Швейцарию; ее города, жившие размеренной, безмятежной жизнью, привлекали недовольных русских. Он с энтузиазмом приступил к чтению обнаруженных в Цюрихе революционных трудов, начав с первых книг Александра Герцена. Гельфанд, безусловно, увлекся чтением, но не чувствовал удовлетворения. Перед приездом в Швейцарию он провел год среди рабочих на юге России и теперь понял, что очень немногое из того, что он прочел, подходит для просвещения русских рабочих. Он просмотрел всю революционную литературу, которую смог найти в Цюрихе, и понял, что «рабочим подойдет только «Хитрая механика» и брошюра Дикштейна»¹⁵.

«Хитрая механика» – поверхностная пропагандистская брошюра; использовалась в основном народниками. Название брошюры Дикштейна – «Кто чем живет» – говорило само за себя. В первый приезд в Швейцарию Гельфанд жадно поглощал революционную литературу, однако чтение не смогло полностью развеять его сомнения. В действительности он еще больше запутался. Он проштудировал огромное количество литературы, отражавшей деятельность русской интеллигенции за прошедшие десятилетия. В литературе поднималось большое количество вопросов, на которые давалось множество сбивавших с толку ответов. В ней исследовались проблемы внутреннего развития России, ее будущего, места в мире; в качестве примера рассматривались многие сферы интеллектуальной деятельности.

В начале восьмидесятых годов XIX века марксизм вступил в соревнование за благосклонность русской интеллигенции. Хотя перевод первого тома «Капитала», сделанный Николаем Даниэльсоном, экономистом и одним из русских корреспондентов Маркса, появился в 1872 году, русский марксизм как движение возник лишь десятью годами позже. В 1882 году, за год до смерти, Маркс написал предисловие к русскому переводу «Коммунистического манифеста» 1848 года, в котором сделал попытку дать ответ на вопрос о будущем развитии России. Он понимал, что крестьянская коммуна, форма примитивной коллективной собственности, – институт, на который многие русские писатели, включая Александра Герцена, возлагали большие надежды, – разрушается, но считал, что «если русская революция послужит сигналом для рабочего движения на Западе, так что оба движения объединятся, то крестьянско-земельная община может послужить исходной точкой для коммунистического развития России»¹⁶.

Однако для Маркса Россия была не отмеченной на карте территорией; его теории были применимы к высоко развитым в промышленном отношении государствам Западной Европы. Россия же вступала лишь в начальную стадию индустриального развития. Почему же марксистская теория оказалась столь привлекательной для значительного числа русских интеллигентов? Почему они осложняли свою и без того трудную жизнь теорией, не удовлетворяющей условиям, в которых находилась Россия? Прежде всего, марксизм был революционным учением. Хотя действенность революции как средства политического и социального развития вскоре была подвергнута сомнению даже социалистами на Западе, для русских радикалов революция оставалась единственной радужной перспективой. Кроме того, марксизм дал им «научное», исчерпывающее объяснение общественного строя. Это было авторитетное, даже пророческое учение; оно претендовало не только на беспристрастную оценку прошлого, но и делало заявку на будущее. Радикальная литература более раннего периода подготовила русскую интеллигенцию к восприятию марксистской теории. Кроме того, Маркс рассматривал тот тип общества, которое русские мечтали построить: «западники» предыдущего поколения, утверждавшие, что Россия должна следовать по пути развития западноевропейских государств, были интеллектуальными предшественниками русских марксистов. Используя учение Маркса, русские предвидели развитие страны, надеясь, что этот процесс создаст классические марксистские революционные условия.

В 1883 году Плеханов, уже три года находившийся в изгнании, приступил в своих работах к разъяснению марксистской доктрины. В том же году вместе с Верой Засулич, Павлом Аксельродом и Львом Дейчем он создал группу «Освобождение труда», первую марксистскую организацию. Когда примерно через три года после создания этой организации Гельфанд приехал в Цюрих, эта группа изгнанников привлекла его особое внимание. Позже он писал, что «программа, которая выдвигает классовую борьбу на передний план, заинтересовала меня»¹⁷.

В то же время он отметил, что «поскольку дело касалось России, то меня встревожил тот факт, что в программе Плеханова не было отведено места крестьянству; Россия, как бы то ни было, крестьянская страна». Гельфанд стал революционером-марксистом, однако его замечание относительно программы Плеханова свидетельствует о том, что в глубине души он испытывал определенное сомнение. Он должен был решить для себя вопрос: можно ли быть русским марксистом? Нет ли противоречия в подобном определении?

Из Швейцарии Гельфанд вернулся в Одессу, но пробыл там недолго. В 1887 году он опять покинул родину, но уже на более длительный срок. Спустя двенадцать лет он с коротким визитом побывал на родине; свою новую жизнь он строил за границей.

Вероятно, во время пребывания Гельфанда на родине между двумя поездками за границу в период с 1886 по 1887 год им заинтересовалась полиция, и поэтому ему пришлось покинуть Россию из соображений безопасности. Возвращаясь из первой поездки в Швейцарию, на границе Гельфанд подвергся досмотру, а его багаж перерыли на предмет провоза нелегальной литературы. Человек в штатском составил ему компанию до Одессы¹⁸.

В этот период он наверняка переживал духовный и личный кризис. Гораздо важнее проблем, связанных с революционными воззрениями, Гельфанда беспокоил вопрос его еврейского происхождения. В письмах более позднего периода он старался по мере возможности скрыть свое еврейство, никогда не упоминая, что значило быть евреем в России XIX века. Он наверняка был свидетелем погромов в Киеве и Одессе, самый пик которых пришелся на восьмидесятые годы, и это заставило его заняться поиском решения личных проблем. В России, как еврей, он всегда бы оставался человеком второго сорта.

Но город, в котором Гельфанд провел лучшие годы юности, оставил у него неизгладимые воспоминания. Благодаря космополитической атмосфере Одессы он получил некоторое представление о бесконечном разнообразии жизни; широкие горизонты означали больше, чем просто отсутствие физических барьеров. Одесса была восточным городом, в котором процветала торговля. Позже во время поездок Гельфанд редко пересекал Рейн; он вел бродячую жизнь, но в строго ограниченных пределах. Франция, Англия, Америка, жизнь и стремления народов этих стран оставались для него книгой за семью печатями. Гельфанд чувствовал себя как дома в Центральной Европе, на территории, ограниченной Санкт-Петербургом, Константинополем, Копенгагеном и Цюрихом. Когда он встал на путь, ведущий к богатству, то вел себя как обычный одесский купец; основой его финансового успеха стала торговля зерном на черноморском побережье.

Вернувшись в 1887 году в Швейцарию, Гельфанд, отбросив в сторону революционные интересы, занялся изучением политического и экономического развития западных стран. Он пишет о характерном случае, который произошел с ним вскоре по приезде в Швейцарию. Плеханов попросил Гельфанда написать статью о Белинском, литературном критике первой половины XIX века. Гельфанд отказался, поскольку, по его словам, был в то время «занят проблемами трудового законодательства и государственной монополии». Плеханов счел необходимым напомнить молодому человеку, что прежде всего он должен выполнить долг перед отечественной литературой. «Знаете что?

Вы должны чтить свою литературу», – возмущенно заявил Плеханов Гельфанду¹⁹.

Призыв к патриотическим чувствам не заставил дрогнуть сердце Гельфанда, он считал, что у него есть более важные дела, чем написание статей о русских литературных критиках. Гельфанд почувствовал желание отойти от жизни русских эмигрантов, которые вряд ли могли согласиться с его тогдашними настроениями. Он не стал обосновываться в одном из основных центров русской эмиграции, а постарался уехать подальше и осенью 1888 года поступил в Базельский университет. Атмосфера спокойного буржуазного города на Рейне способствовала его намерению заняться науками, и, за исключением летних каникул 1889 года, проведенных в Берне, Гельфанд за время учебы в университете не уезжал из Базеля.

Базельский университет не случайно привлек молодого Гельфанда. В нем преподавали Якоб Буркхардт, историк Ренессанса, Фридрих Ницше, профессор классической филологии, известный своей теорией о сверхчеловеке, Альфонс Тун, автор одной из первых работ о русском революционном движении. Но когда Гельфанд поступил в Базельский университет, профессор Бюхер в своих лекциях делал особый акцент на современность. До приезда в Базель он преподавал в Дерптском (Тартусском) университете. В Базельском университете он читал лекции по политэкономии. Он считал нужным связывать свой академический предмет с современными экономическими и политическими вопросами. Профессор делился с учениками своим журналистским опытом (Бюхер писал для Frankfurter Zeitung) и пытался привить им уважение к голым фактам и отвращение к пустому теоретизированию.

Бюхер оказал серьезное влияние на Гельфанда. Политическая экономия – главный предмет Гельфанда в Базельском университете – была необязательной академической дисциплиной. Консервативно настроенная часть университетских преподавателей не одобряла этот предмет, поскольку он «неблагоприятно воздействовал на тех, кто ни на йоту не отступает от буквы закона»²⁰.