Kitobni o'qish: «Испивший тьмы»

Shrift:

Zamil Akhtar

Dark Drinker

* * *

Пролог. Кева

В час джинна холодный южный ветер привел в порт Доруда четырехмачтовый галеон под флагом Принципуса. Учитывая, что я видел ангела собственными глазами, меня встревожило, насколько точно он изображен на флаге. С омерзительными подробностями на развевающемся саргосском стяге были нарисованы один круглый глаз, раздутое тело кальмара и щупальца осьминога. Тот, кто задумал эту эмблему, знал, как мерзок ангел, но все же решил возлюбить его. Отдают ли себе отчет этосиане, насколько отвратительны их боги?

Да и сам галеон вызывал дрожь. Его корпус из дерева и стали возвышался так высоко, что напоминал титана в доспехах, качающегося на волнах. Из орудийных портов на глинобитный город смотрели шестьдесят пушек. Куда более внушительное чудище, чем галеры моего собственного флота, который остро нуждался во внимании. К сожалению, в дюнах Доруда трудно раздобыть древесину.

Как и у ангела, которому он, видимо, со страстью поклонялся, у человека, сошедшего с галеона, был только один глаз. Одет гость был богато для выходца с Запада, лоб и щеки загорелые, как бывает у моряков, и аккуратно постриженная борода, хотя и с несколькими проплешинами. Он даже прилично владел парамейским, хотя, как и мне, ему с трудом давались гортанные звуки. И за болтовней о торговых сделках и возможностях для него и для меня он так и не сказал ничего примечательного. Он пригласил меня выпить жинжи на палубе его корабля, от чего я со всей серьезностью отказался, предпочитая подкрепить репутацию трезвенника, а не потакать слабостям в компании самого хорошо вооруженного купца, которого я когда-либо встречал.

После краткой встречи я вернулся к себе, зажег благовония и закрыл дверь. В угловой нише мягко мерцала свеча, отбрасывая мою тень на Великого визиря Баркама.

– Кто он? – спросил я.

Баркам потер изумрудное кольцо. Единственное, которое я дозволил ему носить. «Можешь оставить остальные кольца, – сказал я, – но тогда твои пальцы буду хранить я». Он больше не носил ни бриллиант, ни рубин, ни жемчуг.

– Я знаю его как торговца и исследователя, – ответил он.

– Зачем купцу шестьдесят пушек?

– Он еще и военный.

Именно этого я и боялся. Саргосцы принесли беду на острова к востоку от Доруда, оспаривая их принадлежность Кашану. Хотя они оставили набоба Коа за главного, все прекрасно знали, что он исполняет их волю, а не волю шаха Бабура. Учитывая, что в Диконди собиралась армада крестейцев, было небезопасно позволять могущественным союзникам империи свободно бороздить мои воды.

– Ты должен позволить ему заниматься своими делами, – сказал Баркам, пригладив кипенно-белый кафтан. Визирь никак не мог перейти на простые ткани и цвета, которые я внедрял при дворе, но я ценил, что он хотя бы пытается.

– Послушать тебя, так я должен позволить этосианскому военному кораблю пройти по моим водам?

– Послушай голос разума. У нас и без того полно врагов. Если ты сейчас спровоцируешь саргосцев, они попытаются задушить твое правление в колыбели. А у них полно золота, чтобы умаслить твоих врагов и переманить твоих друзей, тем более что им благоволят банкиры из Дома Сетов.

Люди с золотом меня не тревожили. Меня волновали обладатели золота, оружия и честолюбия.

– Я слышал, саргосцы теперь имеют большое влияние при дворе в Гиперионе, именно они как кукловоды правят в Крестесе.

Об этом во время нашей встречи в Мерве мне сказал Айкард.

Баркам поерзал на подушке, его напомаженная голова блеснула в свете свечи.

– Я слышал то же самое. Но это не значит, что мы должны слепо враждовать с ними. Мы еще не готовы дать им отпор, да и они, похоже, не хотят наживать себе врага, учитывая, что мы контролируем канал Вахи – жизненно важный для них путь к Восточным островам.

– Тогда кто, если не они, стоит за крестейской армадой, собирающейся в Диконди?

– Какой-нибудь влиятельный экзарх, патриарх или даже сам император. Я как раз выясняю подробности через своих лазутчиков.

Да, его шпионы весьма полезны. В том числе и по этой причине я не водрузил его голову над воротами Изумрудного дворца в ту ночь, когда отбил у него дворец.

В дверь постучали.

– Султан, к тебе пришла женщина, – сказал стоящий на страже абядиец, которого я отобрал и подготовил лично.

– Что за женщина?

– Утверждает, что она твоя жена.

Великий визирь встал с проворством юноши:

– Можем продолжить разговор о саргосцах после того, как ты с ней встретишься.

С чего вдруг сюда явилась Лунара?

Выходя из комнаты, Баркам покосился на нее – можно подумать, я этого не заметил. Она сняла маску с глаз. В угасающем свете свечи глаза цвета морской волны сияли, в них хотелось утонуть.

Трепет сердца наполнил меня страхом.

– Зачем ты пришла?

Ее кожа стала белее, как будто теплые краски Сади выцвели и теперь возобладал лед Лунары. Даже волосы, когда-то огненно-рыжие, сейчас больше напоминали едва тлеющие, присыпанные пеплом головешки.

Лунара вытащила папирус из кармана кафтана цвета нефрита и вручила его мне дрожащими пальцами.

«Михей знает, где твой сын», – было написано там на сирмянском незнакомым корявым почерком.

– Что это? – Увидев имя человека, убившего мою дочь и разрушившего мой дом, я с трудом подавил гнев. – Говори же, или ты дала обет молчания, как этосианская монахиня?

– Трудно описать мои чувства, – ответила она голосом Сади, но с тем же акцентом казарм, как у меня, а не с напевным дворцовым говором Сади.

Я не мог показать этой незнакомке ту детскую нежность, которую испытывал к ней. Не мог ей доверять. Мне с самого начала не следовало ей доверять.

– Пусть сейчас уже за полночь, у меня есть неотложные дела. Султан никогда не спит. Объясни, почему ты прошла через свои катакомбы, только чтобы отдать мне эту записку.

Лунара расхаживала между моим столом и фреской с изображением святого правителя Назара во главе разношерстной армии верующих. Одна из немногих фресок в Изумрудном дворце, которая мне нравилась, поэтому я и выбрал эту комнату в качестве своего кабинета.

Когда Лунара проходила мимо меня, я схватил ее за руку и притянул к себе. Даже через ткань кафтана я почувствовал холод ее кожи. Неужели весь огонь Сади выгорел?

– Я не собираюсь играть в игры, Лунара. – Я поднял листок. – Что это значит? Тут говорится именно о том, о ком я думаю?

Ее веки дрогнули, и она кивнула.

– Поначалу я не хотела в это верить. Твердила себе, что такого не может быть.

– Продолжай.

Теперь я вспомнил, что ей бывает трудно объясниться, когда мысли бегут впереди языка. Как в тот раз, когда, еще совсем юной, она нашла новый рецепт кашанской халвы с манго.

– Чем больше я об этом думала, тем сильнее убеждалась, что записка предназначалась мне. Нам.

– Нам?

– Там написана правда, Кева. Наш сын жив. И Михей знает, где он.

Баркам сказал мне, что Михей Железный мертв. Император Иосиас вывесил его голову над входом в самый большой собор Гипериона.

– О чем ты говоришь? – Я не понимал, что и думать. Принять ее слова всерьез или решить, что она помешалась. – Я точно знаю, что Михей мертв.

– Да. Но наш сын жив.

– Ты же говорила, что он умер. Ты сказала, что…

– Я знаю, что сказала. Но вдруг я ошиблась? Вдруг дэвы правы?

– Так тебе это дал джинн? – Я смял листок. – Это уловка. Ловушка.

– Я тоже об этом подумала. – Она схватила меня за руку, вливая в ладонь холодок. – Есть только один способ узнать, правда это или нет. Но я не стану ничего делать без твоего согласия.

– Есть способ узнать, жив наш сын или нет?

Лунара кивнула:

– Спросить у Михея.

– Спросить у мертвеца?

– Мы вернем его к жизни, как вернули меня.

Я засмеялся, хотя никогда не слышал ничего печальнее.

– Разве не очевидно? Ради своих коварных целей дэвы хотят, чтобы ты оживила этого ужасного человека, и используют нашего сына, чтобы дергать тебя за ниточки. Это ложь.

– А если нет? А вдруг, когда я отдала мальчика Дворцу костей, тот что-то сделал с ним и отрыгнул обратно в наш мир?

Мне хотелось впиться ногтями в ее горло за то, что нарисовала этот ужасный образ. Как она посмела отнять у меня сына и принести его в жертву злу? А теперь, мучаясь от заслуженного чувства вины, собралась вернуть Михея и исполнить замысел какого-то дэва?

Почему я вообще когда-то любил ее? Потому что никто больше не был со мной нежен? Или потому что она ослепила меня и я не видел никого другого?

– Михей Железный мертв. Наш сын мертв. Забудь об этом, Лунара.

Как только эти слова сошли с моего языка, что-то зашептало в темном, бурлящем море души. Я не сумел убить Михея в Лабиринте, хотя стрелял в него из аркебузы Джауза. Я даже выпустил в него проклятую Слезу Архангела. После той судьбоносной схватки прошло уже пятнадцать месяцев, но как будто это было вчера, а может, тысячу лет назад. Куда он делся после этого? Чем занимался?

И каким образом мерзавец наконец-то издох?

0. Михей

Пятнадцать месяцев назад,

далеко за Юнанским морем…

Вход в подземелье озаряло солнце. Я слишком давно не видел его света, и оно ослепило меня своей красотой. Почувствовав, как его тепло прогоняет боль, я словно оказался в раю. Надеюсь, я больше не буду относиться как к должному к таким простым радостям.

– Здесь я тебя оставлю. – Элли остановилась у входа в пещеру. – Ты точно не хочешь, чтобы я восстановила руку?

Я тронул железный обрубок.

– После всего случившегося я, пожалуй, предпочту отказаться. – Рука оставалась холодной, каким и должно быть железо. – Что насчет нашего ребенка? Ты говорила…

– Я доношу его до срока, а потом отыщу тебя.

– Тогда… через восемь лун?

– Скорее через восемьдесят.

– Порядочный срок… – сказал я. – И все-таки где мы?

Улыбка Элли была теплее солнечного света.

– Пройдешь еще несколько минут и узнаешь.

Мне так хотелось, чтобы Беррин был здесь и тоже насладился солнечным светом. Но он принес себя в жертву, чтобы я мог продолжить путь. Еще один друг, погибший из-за меня. Я надеялся стать достойным их жертв и заслужить право жить дальше.

Достоин я или нет, но вот я здесь, пережив то, во что сам с трудом мог поверить. Своими глазами я видел Слезу Архангела, держал ее, и она расплавила мою черную руку. Выжгла ее.

Элли вышла на солнце. Поморщилась:

– Не знаю, что хорошего вы, люди, находите в этом свете. Вы называете нас злом, потому что мы живем в темноте, но темнота нам приятнее. – Она вздохнула, совсем как старуха. – Увидимся через восемьдесят лун… а может, и раньше.

И Элли ушла вглубь пещеры.

Разреженный воздух и резкий ветер были обычны для нагорья. Снег даже летом укрывал пики, а грязь затвердевала от холода. Спустившись чуть ниже, я посмотрел на каменные лачуги, прижавшиеся к склону утеса, и прошептал себе под нос:

– Это место я знаю. – Мне всегда нравились эти красные крыши на фоне древесных крон. Во мне всколыхнулось тепло узнавания. – Это ее монастырь.

Шестнадцать лет назад я приехал сюда, чтобы вернуть приходу отцовский долг. И в тот приезд согрешил с послушницей в монастыре. Наш грех породил величайший свет в моей жизни – Элли.

Я двинулся к каменной часовне на окраине монастыря. Тропа извивалась среди могил. Я читал вслух надписи на надгробиях, надеясь не прочесть ее имени. Но прямо перед тем, как вышел на лужайку возле часовни, увидел его: «Мириам». Мать Элли. Она умерла вскоре после рождения дочери.

Я встал на колени у могилы и зарыдал. Коснувшись коленями холодной земли, я содрогнулся. Попытался рассказать Мириам о дочери, но в тот момент ничего не смог вспомнить об Элли, какой она была до того, как ее похитили работорговцы. И сказал единственное, что точно знал:

– Я убил нашу дочь. – Я не хотел плакать, не хотел всхлипывать. Однако безысходность наконец произнесенных слов сломила меня. – Да, я убил ее своей яростью. Своей ненавистью. Своим злом.

Грохнул выстрел. Меня ожгло болью. Прямо в животе. Я рухнул на надгробие Мириам, залив ее имя кровью. Коснулся живота, и кровь окрасила пальцы.

Я сел, прислонившись к надгробной плите, как будто это мой трон. Появился мальчик, не старше десяти лет, зеленоглазый, с вьющимися светлыми волосами. В руках он держал аркебузу с дымящимся стволом. Проклятье, отличный выстрел!

К нам подбежал мужчина. Он был в плотном черно-красном плаще и вооружен длинноствольной аркебузой. Ее он нацелил мне в голову.

– Вы думаете, что такие хитрые, цепные псы? – сказал он. – Это наша гора.

– Какие псы? – прохрипел я. – Здесь разве не монастырь святых сестер?

– Считаешь меня дураком? – Он сплюнул. – Монастыря здесь нет уже много лет. С тех пор как Михей разбил Пендурум и нам, наемникам, пришлось бежать в горы. То был последний свободный город на континенте – оплот для нас, несчастных глупцов. Ох, как мне его не хватает…

Мужчина и выглядел как наемник – немытый, с копотью на лице. Даже плащ его был из чесаной шерсти, царапающей кожу.

– Мне нравятся твои цвета, – сказал я, чтобы утихомирить его.

– Ты что, не знаешь цветов Черного фронта? Пуля попала тебе в живот или в голову?

– Черный фронт? – Помедлив, я сказал первое, что пришло в голову: – Не мог придумать названия пооригинальнее?

Наемник погладил мальчика по голове, как будто в награду за то, что тот меня подстрелил. Потом изучил обугленный железный обрубок на месте моей правой руки.

– Что это за дрянь? – Он с отвращением сморщил нос.

– Я Михей Железный. – Я поднял железный обрубок. – А это была металлическая рука, дарованная демонами Лабиринта.

Он замер от удивления, а потом расхохотался, как пьяная гиена:

– А я император Иосиас! – Он погладил мальчика по голове. – А это патриарх Лазарь!

Я тоже расхохотался. Мне было адски больно.

– Ты не окажешь мне одолжение, приятель? – Я указал на свою кровоточащую рану.

Он вытер губы рукавом.

– У нас в лачугах нет целителей. Здесь самое большое одолжение – быстрая смерть.

– У меня есть идея получше. Иди по этой тропе и поднимайся в гору, пока не найдешь пещеру. Тогда крикни в нее имя: «Элли».

Наемник снова расхохотался. Смеялся даже мальчишка.

– Ты забавный, – сказал мужчина. – Ни один целитель не сможет заштопать такую большую дыру. Я сделаю тебе еще одну, в сердце. Не против?

Боль была такая, как будто кровь превратилась в лаву и жжет внутренности. Но все-таки я покачал головой.

– Ну ладно, умирай медленно. – Он двинулся к монастырю, продолжая смеяться.

Мальчик с жалостью посмотрел на меня и пошел вслед за ним.

Я все же надеялся дожить до заката. Быть может, тогда Элли отыщет меня и исцелит, как уже делала дважды. Я коротал время, разговаривая с Мириам. Рассказал ей о своих завоеваниях, о победах и единственном поражении.

Настала ночь, а Элли все не было. С меня натекла лужа крови, и я хрипел. Выкрикивал ее имя, и каждый крик был больнее, чем то, как я представлял себе роды. Я представлял, как Мириам рожала Элли в той каморке без окон, под присмотром презиравших ее людей. Ее последние минуты, видимо, были не лучше. Последние минуты моей дочери тоже были пронизаны ужасом… из-за меня. Ее предсмертные крики, когда я душил ее на морской стене, наверняка будут преследовать меня и после смерти. Оказывается, все это время я ненавидел себя.

Но умирать с печальными мыслями казалось неправильным, поэтому, чтобы приободриться, я стал вспоминать всех женщин, с которыми переспал. Дочь булочника, племянница мясника и подозрительно молодая жена ростовщика. Мириам и Альма, сестра Зоси, и… демон… и все на этом. Я так и не прикоснулся к Селене. Но по-настоящему я желал только Ашери. Я вспомнил запах ее ледяного медового дыхания, бесстрастное лицо и как она улыбалась на борту моего флагманского корабля много лун назад.

Послышались шаги. Легкий шорох в траве.

Передо мной стоял тот же мальчик с ножом вдвое больше его руки.

– Как тебя зовут?

Я улыбнулся – а что еще делать?

Он поколебался, робея ответить, а потом сказал:

– Принцип.

– А, значит, твой тезка – ангел Принципус, судья душ. Великий и могучий ангел.

Он гордо кивнул, надувая щеки. Когда-то я тоже гордился тем, что назван в честь одного из Двенадцати. Михея – ангела, создавшего мир заново.

Я показал ребенку, где находится сердце.

– Можешь говорить всем: «Я убил Михея Железного».

Мальчик нагнулся. Его зеленые глаза… были совсем как у Ашери. Я смотрел в них, а он поднес нож к моему сердцу.

Тогда я закрыл глаза и вообразил отца, Мириам, Элли и себя – всех вместе на зеленой лужайке. Там был и Беррин, читал под деревом книгу. Эдмар с Зоси боролись, а Орво мешал что-то в большом котле. Айкард положил руку мне на плечо и улыбнулся. Мы были вместе и больше ничего никому не должны. Свободны.

Гимн Равновесия

Он предстал пред нами в ароматах Фонтана душ,

И ангелы подсчитали его вес, все добро и все зло,

Весы раскинулись шире самой земли, их края достигали звезд,

И грехов, и дел праведных у него было поровну,

равновесие полное.

И спросил наш слуга:

«О Архангел, он землю наполнил в равной мере

злодейством и милостью,

Как судить мне его?»

И ответили мы:

«Отправь его обратно и пошли испытания, одно за другим,

Лишь тогда мы узнаем меру его души».

«Ангельская песнь», Книга Принципуса, 99–106

1. Михей

Странно чувствовать, как твое тело наполняется чужой кровью. Меня прокололи иглой и в отверстие воткнули то, что я могу лишь описать как нить из гибкого стекла. Я метался между бодрствованием и сном, и в меня лилось что-то красное.

Пока из моего живота извлекали пулю, я спал. Меня перевязали чересчур туго, но я не жаловался.

Говорили целители на саргосском, и я понял несколько слов, среди них: «преклонить колени», «гореть», «корабль». Я пытался спрашивать на крестейском, кто они, но они не поняли или не потрудились ответить.

Я не стал тревожиться из-за этого – лишь глупец кусает руку, дарующую ему жизнь.

Окно говорило мне о течении времени. Я наблюдал, как луна сжимается и умирает, а потом восстает опять и сияет во всей красе. Я все время лежал на том же соломенном тюфяке, и меня постоянно преследовали кошмары. Если снился дождь, заливающий мир, я просыпался, жадно хватая воздух. А когда океаны кипели в огне – кашлял от несуществующего дыма. Один раз огонь иссушил все воды мира, я увидел скрывавшуюся под ними белую раковину, и она мерцала, как звездный свет в бездне. А когда не спал и не видел кошмарных снов, я прислушивался к случайной болтовне саргосцев и смотрел на пыльные каменные стены пустой комнаты.

Каждый день меня кормили мягким хлебом и меняли одежду. Помогали мне испражняться. И не спрашивали, кто я такой, как и я не спрашивал, почему они заботятся обо мне.

До тех пор пока не настал день, когда я смог встать и сходить в нужник самостоятельно.

– Как ты заполучил железную руку? – тонким голосом со странным акцентом поинтересовался целитель.

Черты его лица были мягкими, а волосы очень светлыми и почти незаметными, как свеча в свете солнца, особенно брови, почти сливавшиеся с лицом. Пришлось постараться, чтобы выказать уважение к человеку с такими расплывчатыми чертами, хотя он и спас мою жизнь.

Я спросил себя, как правдиво ответить на этот вопрос. И о том, почему целитель так долго собирался его задать. А еще о том, не навлечет ли на меня беду неверный ответ.

Я взглянул на обрубок руки. Перво-наперво, обнаружив меня истекавшим кровью у надгробия Мириам, они отрезали мою сломанную железную руку. И теперь правая рука заканчивалась там, где прежде начиналась железная, – у локтя.

– Ее даровал мне один человек из Шелковых земель.

Я почти не соврал. Джауз заботился о моей сломанной руке до того, как этим занялись демоны.

– Зачем было выходцу из Шелковых земель давать тебе эту руку? Кто ты?

Если я назовусь, например, простым рыбаком, мой рассказ будет лишен смысла. Если все же признаюсь, что был важной персоной, вероятно, это приведет к новым расспросам. А чем больше он будет меня расспрашивать, тем вероятнее, что я собьюсь и выставлю себя лжецом.

– Я Михей Железный.

Целитель покачал головой, по его лицу расплылась ухмылка:

– Ты считаешь меня глупцом?

– Наверное, с утекшей кровью я потерял половину своего веса. Несмотря на это, я здесь, и в моих венах течет чужая кровь. Я считаю тебя чудотворцем, а не глупцом.

– Тогда спрошу еще раз. Кто ты?

– Я уже сказал. И теперь вопрос в том, кто вы. Вы из тех многочисленных людей, считающих меня героем? Или из миллионов, проклинающих мое имя? Я не кто иной, как Михей Железный, и я в вашей власти.

Он ушел. Я попробовал открыть дверь, но он ее запер. А окно было слишком маленьким для воина моего роста и телосложения. Мне осталось лишь ждать.

И я ждал.

Через два дня он возвратился с другим человеком.

С человеком, которого я узнал.

Он носил повязку на правом глазу, так же как и шестнадцать лет назад, когда я видел его в последний раз.

– Он не лжец, – произнес священник Васко. – Он действительно Михей Железный.

Что-то в нем изменилось, и дело не только в возрасте. В последний раз мы виделись, будучи молодыми, полными страстей и противоречий юности. А теперь стали седыми, морщинистыми и с хриплыми голосами.

Я никогда не думал, что снова увижу это лицо. Когда обнаружилось, что он прелюбодействовал и породил незаконнорожденного ребенка, этосианская церковь перевела его в монастырь в родной Саргосе. Что он делает здесь, в нагорье Гипериона?

– Я тебя помню, священник, – произнес я.

– Я не священник, – ответил Васко. – Давно перестал им быть.

Я не мог не чувствовать к нему той же неприязни, что и много лет назад. Он осудил Мириам, мать Элли, за грех прелюбодеяния, хотя сам был прелюбодеем. Его облик я хранил в своем сердце как воплощение этосианских священнослужителей, узколобых, самодовольных и двуличных.

Васко встал на колени, опустив взгляд к моим ногам:

– Каюсь в том, что сделал с твоей возлюбленной. С Мириам. Прости меня.

Я едва не лишился дара речи.

– Тебе нужно просить прощения не у меня.

– Это верно. – Бывший священник встал. – Жаль, что мертвые не могут прощать.

И правда, жаль. Но мне не хотелось рассуждать о его грехах.

– Что ты здесь делаешь, Васко?

Он улыбнулся правой половиной лица:

– Это долгая история.

– Мне она не особенно интересна, и я предпочел бы пойти своей дорогой.

Васко покачал головой:

– Боюсь, я не могу позволить тебе уйти.

Теперь все его лицо улыбалось. Бывший священник выглядел не слишком приятно. Как и в случае с его другом-целителем, о нем трудно было судить по лицу, в особенности из-за широкой черной повязки, закрывающей глаз. Кожа у него была цвета глины, а щеки обвисли – понятно, что он не молод. И даже борода, волнистая, как зимнее море, не знала, какую форму принять.

– Теперь ты принадлежишь мне, Михей Железный.

– Ни один человек не принадлежит другому.

– Я вытащил тебя из бездны. Я дал тебе жизнь, и теперь она принадлежит мне. Подчинись, и, возможно, ты мне пригодишься.

Я с трудом мог верить своим ушам. Для чего я, завоеватель царств, мог понадобиться бывшему священнику и целителю-альбиносу?

– У меня есть свои дела, – возмутился я.

– По твоей вине Крестес истек кровью, – ответил Васко. – Посвяти это время размышлению о своих ошибках. Мало кто получает такой дар.

Ухмыльнувшись, Васко покинул комнату, вслед за ним ушел и его друг-целитель.

Будь я в полной силе, мог бы их одолеть. Я сломал бы шею за считаные секунды, даже одной рукой. Я ведь был крупным и сильным, внушительнее большинства мужчин, потому люди и шли за мной.

Но с потерей руки я лишился половины своей внушительности. Больше чем половины. За одноруким не идут в бой. И вообще никуда за ним не идут. Мне нужна была новая металлическая рука, и я сожалел, что отказался от предложения Ахрийи.

Прежде всего, требовалось отсюда выбраться. Что бы ни задумал бывший священник, мне не хотелось в этом участвовать. А его целитель использовал инструменты и методы, которыми не владел даже Джауз с его самым передовым опытом Шелковых земель.

Саргосцы известны как торговцы и первооткрыватели. Когда девять лет назад я разграбил Саргосу, многие уехали к другим берегам. И кто знает, где побывали этот бывший священник со своим целителем?

Я ударил в дверь, но она была заперта. А когда ее открывали, я нередко мельком видел металлическую решетку с другой стороны. Через нее мне никак не пробиться.

Я опять изучил окно – маленькое квадратное отверстие почти под потолком и тоже зарешеченное. Сквозь него я видел лишь кусочек неба и сухую ветку на дереве.

Я опять прилег. Когда целитель снова придет, я бы мог врезать ему по физиономии и сбежать.

Очевидно, я в монастыре Мириам. Хотя я не помнил эту комнату, стены были сложены из знакомой горной породы. Ночное завывание ветра на склоне тоже было легко узнать, как и вкус горного воздуха.

У священника имелись и другие служители, что могло бы создать проблему. Как-то я заметил очень крупного человека, похоже, из Шелковых земель. Глаза у него были миндалевидные, но, в отличие от большинства жителей тех краев, голубые, а волосы светлые. А на поясе висели самые длинные ножны, какие я когда-либо видел. У клинка была узкая рукоять с кисточкой на конце.

Один раз я даже видел человека с темной, как земля, кожей, одетого в необычный балахон, испещренный кроваво-красными рунами. Судя по слезящимся глазам, он был слеп, и все же я сам видел, как в его глазах пылал тот же кровавый свет.

Но самое странное мое видение, вероятно, было сном наяву – тень с изящными женственными изгибами, которая цеплялась за потолок, наблюдая, как я пытаюсь проснуться.

Кто они все такие?

Я лежал в постели и думал об этом. Саргосцы, ухаживавшие за мной, много раз повторяли слово «корабль». Но мы не на побережье. Разве можно направить корабль вверх по течению Гипериона?

Я уснул, размышляя об этом.

И проснулся от стука в окно.

Тук-тук-тук.

Я увидел лицо Элли и ее длинный черный коготь. На меня смотрели ее глаза с черными белками. Но я поморгал, и она исчезла. То была просто ветка, стучавшая по стеклу.

Тук-тук-тук.

– Я убил Элли, – напомнил я сам себе. – Перерезал ей горло.

Мне пришлось признать свои грехи, такие многочисленные, но нельзя позволить им тянуть меня вниз. Все равно мне хотелось жить. Когда меня подстрелил зеленоглазый мальчишка, последние мгновения жизни я призывал на помощь Ахрийю.

Но те мгновения не стали последними. Прежде чем провалиться в глубокий сон и попасть сюда, я грезил о своей семье и друзьях – Зоси, Эдмаре и Беррине. И об Элли, и об Ашери. Я увидел нас вместе, счастливыми и свободными.

Только мы отнюдь не были счастливы и свободны. Я сам видел, как умирали Орво, Зоси и Беррин, но не знал судьбы Эдмара, Ашери, Айкарда и Джауза.

Я повторял их имена, и они были словно из другой жизни. Может, лучше такими их и запомнить. Наверное, я должен освободиться от прошлого.

Хотя прошлое было прекрасным. Я вел десятки тысяч людей на бой, убил сотни тысяч. Я определял ход жизни народов и уничтожал их. Я завоевал империю и был бы этим удовлетворен, если бы не сладкий ветер с востока, обещавший так много божественного и мирского.

Но я думал об этом как о чужой жизни. Легендарный завоеватель, каждодневно осыпаемый золотом и розами, тот, кому принадлежал трон величайшей твердыни мира, – он не здесь, не в тюрьме.

Но тогда кто я?

Во всяком случае, я человек, который хочет жить, быть свободным. Это суть каждого стучащего сердца, но мне нужно было ухватиться за чистую волю к жизни и позволить ей меня вынести.

Я был человеком с грехами и сожалениями, делал то, что считал правильным, и заблуждения – мой первый грех. И самообман. И служение ложному богу, и оправдание этим каждого преступления. Больше я никогда не вернусь на тот путь, никогда.

Я был человеком, не знающим, во что верить, но проживи я немного дольше – и, возможно, нашел бы истину. Или истина нашла бы меня, что, похоже, и произошло.

Я узнал, что пространство меж звездами глубже и темнее, чем можно представить. Но я больше не отведу взгляд. И не стану больше закрывать глаза маской под названием «этосианство».

Я буду смотреть на правду широко открытыми глазами.

Я проснулся. Надо мной опять стоял Васко и держал в руке что-то вроде иглы, которой он только что меня ткнул.

Вероятно, поэтому я не мог ни пошевелиться, ни открыть рот.

– В день, когда ты и твой Черный легион разграбили Саргосу, я был там, – сказал он. – Вы похитили золото из этого монастыря, как и из всего города. Вы, как огромная стая саранчи, до последней крошки сожрали все припасы в наших амбарах. Мне пришлось месяц есть траву. А когда наступила зима, тысячи скончались от голода, в том числе и люди, о которых я заботился. Этосианская церковь больше не могла поддерживать священников города, и потому мне пришлось покинуть его. После этого я долго тебя ненавидел. Но сейчас, Михей, я кланялся бы тебе и целовал ноги, если бы считал это допустимым. Мой уход из Саргосы оказался лучшим, что только могло случиться.

Я попробовал заговорить, но это было все равно что пытаться сдвинуть языком гору.

– Не тревожься, через несколько минут это пройдет. – Васко обернулся к окну. – Благодаря твоим попыткам захватить Костану и украсть императорский скипетр в Крестесе почти не осталось мужчин, способных защищать города и деревни. Сейчас страна кишит бандами наемников, рубадийскими каганами и еще более мерзким сбродом. – Он широко улыбнулся. – Говорят, время решает все. Саргосская Компания Восточных островов явилась сюда, чтобы навести порядок в Крестесе. Я решил, что ты должен нам в этом помочь. Но проблема в том, что по эту сторону моря никто тебя не любит. Честно говоря, и по другую сторону тоже.

Он с таким восторгом это излагал. Если бы мог, я бы сплюнул на пол, чтобы показать ему, что думаю.

– Ты когда-нибудь слышал об игре «Убийца султана»? В нее играют в кашанских домах наслаждений. Цель в том, чтобы, двигая по доске фигуры, убить султана противника. – Васко потер руки. – Ты станешь моей фигурой. Только кем – солдатом или слоном?

Я ему не фигура. Я тот, кто их двигает.

– Прежде всего, ты должен сказать, от кого получил эту руку из ангельского железа. И я не приму ничего, кроме правды.

Он стал расхаживать по комнате. Кажется, его что-то тревожило.

– В Саргосе я присоединился к Святой Инквизиции. Я не получал удовольствия от того, что приходилось делать. Но, если потребуется, использую то, чему меня научили. Ты подчинишься или сломаешься.

Он в самом деле решил, что пытками заставит меня подчиниться? Многие пробовали, и все они похоронены и забыты.

Он взглянул мне в лицо:

– Ты до сих пор считаешь, что я просто священник? Ты был когда-то трактирщиком, помнишь? Думаешь, ты один далеко ушел с того места, откуда начал? – Васко ухмыльнулся. – Может, это тебя убедит?