Kitobni o'qish: «Земля наша велика и обильна…»

Посвящается нашей удивительной Корчме: http://nikitin.wm.ru, миру будущего, где уже выплавляется новый человек… а новое всечеловеческое общество почти образовалось. Почти.

Предисловие

Я имею право написать ЭТУ книгу. Да, имею. Новичкам объяснять не буду, а те, кто читал «Ярость», вышедшую из печати в начале девяностых, и знающие, что за этим последовало и как реагировали на «Скифы» – что на пять лет позже, кто читал «Имаго», «Имортист» и «Чародей звездолета», опубликованные затем, – поймут и без объяснений.

Часть I

ГЛАВА 1

Прозвенел звонок, почти сразу же раздались позывные телецентра. Я с трудом поднял тяжелые веки. Напротив на стене вспыхнул прямоугольник жидкокристаллического телевизора. Программа новостей, все как и заказано, с кухни несется бодрый шорох перемалываемых кофейных зерен, воздух чист, свеж, с едва уловимым ароматом хвои, во всей квартире не отыскать пылинки: встроенные в стену пылесосы бдят, молодцы.

Слева от постели на полу тонкая пластинка весов, ого, за вчерашний день прибавил триста граммов, хотя, возможно, просто колебание в водно-солевом балансе. Так же автоматически сгреб со столика пакетик ацетил-L-карнитина, новейшего препарата фирмы «Iron Man»: в самом деле позволяет целый день бегать без устали, хотя, говорят, сжигает жизнь быстрее, чем финские бани.

На ходу проглотив, как утка, две капсулы, их надо за полчаса до еды, потащился в ванную. Пока чистил зубы, рассматривал в зеркало все еще молодого, сильного, полного жизни самца. Глубоких морщин нет, разве что на лбу между бровями, но это почти с детства, так что еще крутой представитель породы, если, конечно, не всматриваться слишком глубоко, чтобы не усмотреть там, на дне, дрожащего зайца, во всем сомневающегося и во всем неуверенного, ну чисто русский интеллигент!

На кухне в тостере пощелкивают гренки, воздух с той стороны такой греночный, ароматный. Кофейный аппарат при моем появлении щелкнул, из кокетливо загнутого носика в чашку полилась коричневая жидкость. Ноздри задергались, поглощая запахи. Кровь пошла по телу быстрее, остатки сна улетучились. Еще три капсулы и две таблетки от фирм «Art Life» и «New Ways», эти сжигают жиры и поддерживают бодрость в течение всего дня, их надо принимать вместе с едой, это так называемые биологические добавки, я их и принимаю, все путем, все хорошо.

Второй телевизор на кухне, во время завтрака просматриваю новости, сперва телевизионные, потом переключаю на Интернет и смотрю там, эти всегда свежее, к тому же по одному клику можно получить хоть допы, хоть коменты.

Аквадистиллятор за ночь отфильтровал воды на сутки вперед, добавил необходимые соли и минеральные добавки, я с удовольствием выпил стакан, а пока в прихожей натягивал тесные узконосые туфли, старая мода явилась – не запылилась, во рту пересохло, зашел на кухню и вылакал еще с полстакана.

С ключами в ладони шагнул к выходу, но за спиной звякнул телефон. Чертыхнувшись, я вернулся, люди в моей партии обязаны быть свободными от суеверий, поднял трубку.

– Алло?

Из мембраны раздался торопливый голос:

– Борис Борисович? Как хорошо, что застал вас!

– Глеб? – спросил я, родился и всю жизнь прожил в России, но все еще раздражает, что звонящие по телефону не называются. – Что за проблема? Давай быстрее. Опаздываю.

– Борис Борисович, – сказал он еще торопливо, – сейчас на Садовой собирается народ, пойдут громить писсуары на Тверской. Что будем делать?

Я замялся на миг, слышно, как Глеб сопит в трубку и чуть ли не грызет ее, выдавил с неохотой:

– Знаешь… лучше всего – ничего.

В трубке ахнуло:

– Да как же?.. Да это же… Ни одна партия не молчит! Все или «за», или же «против»!.. Демроссы и мичуринцы… ну те, что яблоки околачивают, выступили «за», партия власти молчит в тряпочку, зато коммунисты призвали пенсионеров, ветеранов войны и труда, а также всех уважаемых людей…

Он говорил и говорил, захлебываясь словами, я сжал челюсти, стараясь в бешеном темпе разобраться в проблеме, а когда Глеб начал выдыхаться, проговорил как можно весомее:

– Приеду, разберемся. Пока ничего не предпринимайте.

Он пискнул протестующе:

– А не упустим шанс?

– У нас его и так нет, – ответил я трезво. Поправился: – Почти нет. Давай, до встречи!

Трубка заняла место на рычажках, я поставил квартиру на сигнализацию, вышел, запер на три замка и, улыбнувшись в сторону скрытой телекамеры, что записывает каждое движение, нажал кнопку вызова лифта. Под ногами лужи, уборщица моет пол каждое утро, но, когда в кабине лифта звякнуло и дверцы распахнулись, я сперва просунул руку в темную кабину и, придерживая кнопку, чтобы двери не захлопнулись, напряженно всмотрелся.

Раньше, помню, в лифт входили, не задумываясь, теперь же каждый сперва посмотрит на пол, чтобы не вступить в дерьмо или в лужу блевотины, потом делает шаг и замирает, стараясь не коснуться стен, там висят жирные плевки, белеют подобно созревшим чирьям приклеенные комочки жвачки, стены и потолок расписаны матом и предложениями всех оттрахать во все дыры, не говоря уже о всякого рода телефонах и емэйлах.

Лампочка не горит, да и нет ее, в потолке на месте плафона вообще безобразная дыра, но глаза быстро привыкли, я рассмотрел, что в лифте лужа, но уже не пахнет, просто воняет застарелой мочой. В углу ворох смятых промокших бумажек, оберток, белеет презерватив. Стены расписаны матерными словами, но это привычно, мне же надо только успеть нажать нужную кнопку, пока дверь не закрылась, а потом долго ехать в полной темноте.

На шестом лифт остановился, дверцы раздвинулись, с ярко освещенной площадки вошел мужик с тупой и чисто по-русски вечно недовольной мордой. Встал слева, опять же чисто по-русски делая вид, что он тут один. Хотя нет, был бы один, уже чесал бы Фаберже, сопел и харкал бы по сторонам, а так стоит столбом и тупо смотрит в закрытую дверь. Черт, ну не понимаю, почему в России принято не здороваться с соседями, мы же в самом деле соседи, почти каждый день видимся, встречаемся в булочной и на улице… А самому поздороваться – глупо и неуместно, как будто язвительное напоминание, что он, вошедший ко мне в лифт, должен поздороваться первым.

Двери наконец распахнулись, мужик вышел, я следом, а когда проходили мимо консьержки, я поздоровался, из-за чего та посмотрела очень внимательно, словно стараясь определить, из какой страны меня заслали. Мужик, который прошел как мимо пустого места, понятно, свой, а я какой-то непонятно вежливый… И почему-то. Даже зачем-то.

Хмурое утро, но солнце просвечивает сквозь низкие тучи чуть ли не в зените: заканчивается лето, ночи короткие, солнце поднимается настолько рано, что его можно назвать полуночником.

У подъезда широкая лавка, в старину там просиживали вечера старухи и перемывали кости проходящим, но эти времена ушли, теперь там пьяные в дым подростки, даже лавка пропахла травкой, блевотиной и сгустками выплюнутой жвачки.

Тротуар, и газон конечно же, загажен и усыпан осколками битого стекла. Это чтоб никакие гады не нажились, сдавая бутылки, и чтобы собаки калечились и скакали на трех лапах, жалобно повизгивая и орошая асфальт красными каплями. Потому что собак могут заводить только буржуи, их же кормить надо, а где лишние деньги взять, и так на водку не хватает.

Вообще-то газон можно назвать газоном только по его географическим координатам: травы намного меньше, чем окурков, оберток от мороженого, выбрасываемых из окон всех этажей презервативов, огрызков яблок и прочего мусора.

Наш дом не самый бедный, все-таки бизнес-класса, он в центре крохотного зеленого пятачка, еще и обнесен забором, так что здесь условно чисто, если сравнивать со всеобщей мусоркой, но, едва я вышел за ворота, в ноздри ударил смрад. В канаве, наполовину заполненной тухлой водой, разлагается труп не то кошки, не то мелкой собаки. Утоптанная до плотности камня земля усеяна зелеными стекляшками с острыми краями.

Приходится идти через настоящую свалку, мусорные баки не убираются месяцами, ветер вместе со смрадом разносит обрывки бумаги, газет, обертки, а железные ящики давно похоронены под горами мусора, с ходу и не отыскать. Вспомнился анекдот: зимой старый еврей просыпается, а в квартире тепло, потрогал батареи – горячие, чуть не обжегся, включил воду – чуть не ошпарился, включил свет – горит, газ – идет, на улицах чисто, мусор убирается вовремя… В ужасе кричит жене: 

– Сара! Коммунисты к власти вернулись!

Но коммунисты с их железной властью уже не вернутся, понятно, зато демократия с русским лицом – это такое непотребство, что ничего более отвратительного и угнетающего я еще не видел.

Огромное серое здание, похожее на поставленную стоймя железнодорожную цистерну, но с окнами-бойницами, как в старинной крепости, приближается, оно всего в двух кварталах от моего дома, в окошках поблескивает свет фар. Восьмиэтажный гараж, моя машина на втором, да и то, помню, первую неделю взбирался по крутой спирали пандуса с выпученными от напряжения глазами: страшно, что задену стену, и не то беда, что машину поцарапаю, но позор какой!.. Для мужчины нет ничего хуже, чем признаться в неумении водить машину. Пожалуй, хуже только… нет, даже это не так позорно, а вот если сел за руль, то будь добр показывай класс!

– Привет, ребята, – сказал я на входе.

– Здравствуйте, Борис Борисович, – ответил охранник.

Из будочки выглянул еще один, тоже заулыбался и взял под козырек:

– Слава России!

– России слава, – ответил я автоматически и пошел по лесенке на второй этаж. Отмечаться не стал, как делает большинство: когда год назад этот гараж только начали строить, я выкупил место. Таких, как я, набралось едва ли с десяток, остальные арендуют. Собственно, я выкупил не за свои деньги, но председателю партии РНИ, Российской Национальной Идеи, надо быть достаточно солидным, чтобы по звонку какого-либо чиновника не могли лишить койкоместа его машину.

У моей красотки от радости засветились глаза, тут же погасила, все-таки солидная машина, опель-астра-купе, не жигуль какой-то приблудный, но все равно по молодости любит носиться по московским дорогам, спасибо мэру, нигде в России нет таких широких, новеньких, отремонтированных, хотя, конечно, загажены по самое некуда, уже совсем не по-европейски.

– И я тебя люблю, – заверил я. – Ты мое чудо.

Выехал из зала, вылез, загородив машиной узкий проезд, закрыл железные ворота вручную, никак не поставят автоматику, жлобы, снова сел и погнал по спирали вниз. Во дворе уже дожидается сопляк на красной хонде, чей-то сынок, у нас только одна колея, и если машина поднимается или опускается по пандусу, остальные терпеливо ждут.

Охранник, уже новый, тот успел смениться, в сторонке лениво треплется с обшарпанной девкой. Я посигналил в нетерпении, он еще некоторое время говорил, потом повернул голову, окинул меня взором полного хозяина, сволочь ленивая, перед бабой выпендривается, снова повернулся к ней. Я просигналил снова, опустил стекло и крикнул:

– Эй, парень! Хочешь, уволят через пять минут?

Он улыбнулся девице, извини, приходится пока что заниматься этими придурками на дорогих машинах, но потом я себя покажу, все они поймут, кто здесь хозяин, всех прижму к ногтю… мечта каждого уборщика, сделал два шага к будке и нажал кнопку. Шлагбаум медленно пополз в сторону. Закипая, я вырулил на дорогу, проехал пару сот метров, вынужденно остановился, давая дорогу отморозкам: моя дорога главная, а они прут на скорости за сто километров в час, но не идти же на столкновение? Хоть машина и застрахована, и подушки безопасности в порядке, даже не поцарапаюсь, но кому нужны эти дорожные разборки, опоздания на встречу… Скоты, на это и рассчитывают.

Я вздохнул несколько раз глубоко, заставил себя успокоиться, нельзя так, я же только-только выехал, и уже адреналин разрывает вены, как две капли никотина хомяка, повел машину по всем правилам, но, видимо, впереди нет и следа гаишников, все прут на такой скорости, что обалдеть: сам иду уже под сто двадцать в час, а мимо шмыгают, как пули…

Перед въездом на Окружную часть сбилась в правый ряд, в одну линию, и ползут потихоньку гуськом, тут же нашлись ловкачи, примчались на скорости и попытались влезть слева в очередь. Я наблюдал, закипая, как двое все-таки сумели там впереди втиснуться, еще один на раздолбанном жигуленке попробовал влезть передо мной: машину притирал так плотно, что еще на сантиметр – и коснемся бортами. В голове мелькнуло злое, что вот сейчас чуть поверну руль влево, легкое столкновение, я этого гада поставлю на бабки, любой видит, что я прав, а этот гад нарушил, но вместо этого я коснулся кнопки стеклоподъемника, пристально посмотрел на водилу.

За рулем молокосос, рядом девица с выпадающими из выреза отвислыми сиськами, на заднем сиденье весело орут еще двое, то ли самцы, то ли самки, не разберешь этих унисексистов. Или унисексисток.

– Козел, – сказал я громко и холодно, чтобы в голосе звенел металл. – Куда прешь?..

Он сделал вид, что не слышит, у него там орет радио, по всей Окружной слышно, тогда я в самом деле вскипел, взялся за руль обеими руками, приготовился крутнуть влево, задержал дыхание и… повернул руль. Жигуленок за мгновение до столкновения резко отпрянул, я выровнял машину, продолжаем медленно двигаться, парень поспешно придержал машину, лицо уже серьезное, сбледнул даже. Все-таки ас, классный водила. Я чувствовал, что он краем глаза замечает малейшее мое движение, и потому я демонстративно подготовился к столкновению, а когда повернул руль, козел уже был готов и повернул на секунду или даже долю секунды раньше.

Охренели, мелькнуло в голове злое. Даже победа в этой схватке уже и не победа, слишком уж большое унижение, у меня опель последнего выпуска с затемненными стеклами, по традиции считается, что на таких бандиты, а эти отморозки на жигуленке хрен знает какого допотопного года, еще броневик Ленина помнит, но не сдрейфили, этот сопляк боролся… куда мир катится?

На Окружной трижды видел работу подставляльщиков. Слаженные бригады, у них и гаишники прикормлены, все схвачено, за все уплачено. Даже меня чуть было не попробовали притереть, я приспустил стекло и сделал вид, что полез за пистолетом, мигом улетели. Пока еще охотятся за машинами среднего класса, но, чую, беспредел растет, скоро и владельцы мерсов ощутят хватку этих отморозков. Если, конечно, в мерсах не такие же бандиты, только покруче.

На дороге то и дело возникают пробки, одни водители смиренно ползут в час по чайной ложке, другие съезжают с Окружной, торопливо ускользают через газоны во дворы, а там пытаются пробираться обходными путями. Впереди меня джип резко повернул и прямо через бровку полез на газон, оттуда попер по пешеходной дорожке, пугая народ. Я как раз оказался в удобном месте, где бордюр невысок, дал газ, перелез, чиркнув железным пузом по камню, выбрался и тоже попер по пешеходной.

Народ уже не шарахается, с тоской смотрят не на меня даже, а за мою спину. Понятно, таких умных немало, все прут по пешеходной, люди отступают на помятую, вытоптанную траву, вбитую в землю колесами и укатанную до твердости гранита, здесь на ночь оставляют машины те, у кого нет денег оплачивать гараж.

Минут через пять я увидел, из-за чего пробка: столкнулись джип-чероки и ауди, столкнулись крепко, оба в лепешку. Бараны, явно видели, что будет, но никто не хотел уступить, озверел народ, крови жаждет, и по хрену, что и свою прольет…

Таких пробок насчитал четыре, и все из-за аварий, сейчас как раз свободное время между утренним и вечерним часами пик, бараны, соблюдали бы правила, все добирались бы втрое быстрее.

Минут через сорок я выехал на родную площадь. На той стороне под ярким солнцем блещет белый четырехэтажный домик, в нем наш офис. До революции здесь размещалась старинная боярская усадьба, но сожгли вместе с хозяевами, чудом уцелел флигель для гостей, остальное город смахнул хоть и с жалостью, но недрогнувшей дланью: нужны площади, теперь здесь Центр, чудно и подумать, что когда-то сюда ездили «из города», «из Москвы».

Дивно украшена, мелькнуло в голове. Очень емко и точно сказал летописец: «Восторгаюсь русской землей, светло украшена ты, русская земля».

Еще издали заметил толпу с плакатами перед офисом нашей партии. Мы их называем между собой гомосеками, хотя, конечно, гомосеки там если и есть, то не всегда отдельными группами, правильнее называть это стадо демократами, демократы они все – точно, но гомосеками обзываться все-таки лучше, ядовитее, ведь многие демократы все-таки стесняются даже стоять рядом с гомосеками, так что в самый раз клеймить этих гадов общей позорящей кликухой.

В основном молодежь, прыгают, как макаки, и потрясают плакатами. Плакаты хорошей полиграфии, явно некие силы, как теперь принято говорить, отпечатали, снабдили этих вьюношей с подружками и пообещали доллары за этот митинг протеста. Ну да, вот и корреспонденты вовсю щелкают фотоаппаратами, снимают, снимают… А эти все прыгают, орут, призывают уничтожить «язву нацизма» и «раковую опухоль человечества». Вон и обязательно длинное объяснение на транспаранте, что «патриотизм – прибежище негодяев».

Я сделал крутой поворот и подогнал машину к железным воротам. Еще не видел, но ощутил, как в мою сторону нацелились все телекамеры охраны. Опустив стекло, помахал рукой, зеленые ворота с металлическим звоном отворились, открылся небольшой дворик, четыре машины, среди них вольво и ситроен, что значит Лукошин и Лысенко уже прибыли, а другие две довольно дорогие японские машины хоть и видел пару раз, но припомнить не могу чьи.

Охранник в дверях козырнул, молодой великан арийского типа, кровь с молоком, голубоглазый, широкий в плечах, униформа трещит, едва вмещая молодое сильное тело. Я выложил на стойку все металлическое, прошел через металлодетекторы, снова рассовал по карманам мобильник, диктофон, авторучку, ключи.

Мы, движение РНИ, в собственной стране как в осажденной крепости. Кроме явных врагов, думаю, их перечислять не стоит, понятно, нам же противостоит и огромная, просто необъятная масса «простого» народа. Его периодически науськивают на «экстремистов, стремящихся столкнуть Россию в пропасть», на шовинистов, националистов и вообще гадов, только антисемитизм нам не шьют, ибо в глазах этого самого простого такое звучит не как обвинение, а похвала. Это словцо приберегают для обработки «интеллигенции», той только покажи пальцем и скажи: «антисемит», тут же начнут шарахаться, даже не удосуживаясь проверить, так ли это, ведь проверяющий уже сам по себе начинает выглядеть подозрительно. Таким обвинениям, с точки зрения вечно трусливо-озлобленного русского интеллигента, безопаснее верить слепо и так же слепо подчиняться вбитым в пустые черепа рефлексам.

По коридору навстречу грузно двигается Лукошин, огромный и широкий, невероятно толстый, с выпирающим брюхом борца сумо, еще не старый мужик, но уже с бородой лопатой, волосы длинные и падают на плечи неопрятными прядями. Пегая борода тоже разлохмачена, на усах что-то прилипло, ну что за лень в зеркало зыркнуть, все равно же перед дорогой заглядываешь в туалет… Или, как теперь входит в моду, все в лифте?

Подошел, издали протягивая мне руку, пахнуло облаком жареного лука, чеснока и мяса. Хотел даже обняться, я инстинктивно уклонился, а то еще и целоваться полезет, хотя по-русскости и почвенничеству гомосеков терпеть не может, но вот целование мужчин с мужчинами… вернее, мужиков с мужиками, считает нормальным.

– Борис Борисович, – прогудел он патетически, как церковный колокол, – я только что получил тревожное письмо от настоятеля церкви в Усть-Камше!.. Сообщает, что местные предприниматели отхватили часть земель, исконно принадлежащих церкви.

Я сдвинул плечами.

– На это есть суд.

– Но там одна тонкость…

– Ну еще бы.

– Церковь, – пояснил он воинственным тоном и выпятил грудь, достаточно широкую, но казалась бы еще шире, не переходи в объемистый живот и свисающие по бокам могучие валы, такими ограждали в старину крепости, – церковь давно не пользовалась теми землями! Да ладно, ну не пользовалась, кто раньше пользовался? Те земли лет семьдесят пустовали. Зато сейчас можно бы развернуть хозяйственную, как ныне говорят, деятельность, верно? Однако эти проклятые новые русские, наверняка отпетые бандиты, там что-то собираются не то строить, не то сеять… А то и питомник для скота, подумать только!

Он повернулся и шел со мной рядом, нависая, как утес на Волге, что мохом оброс, над утлым челном. И хотя я совсем не утлый, но возле Лукошина каждый чувствует себя утлым. Я остановился, протянул ему руку.

– Извини, Глеб, у меня срочное дело к Диме. А эта возня с церквами – разбирайся сам, ты у нас лучший знаток в этих вопросах!

Он с разочарованным видом пожал руку, моя ладонь утонула в его потной лапище, протянул разочарованно:

– Пора бы вам, Борис Борисович, встать к церкви ближе…

– Сам, сам, – повторил я.