Kitobni o'qish: «Последняя жертва войны (сборник)»
Последняя жертва войны
Приношу сердечную благодарность сценаристу, переводчику и другу Нурлану Гусейнову. Без него не было бы этой книги на русском языке. Спасибо ему за то, что, не щадя своих сил и не жалея времени, работал над рукописью.
Я только раз видала рукопашный,
Раз – наяву. И сотни раз – во сне…
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Юлия Друнина
Глава 1
Анна
Весна 1975 года выдалась особенно теплой и солнечной. Зимняя стужа с наступлением апреля безропотно передала скипетр весенней капели и обреченно удалилась в свою ледяную пещеру ждать следующего года. Мир, чуть шалея от такого подарка, тут же ответил буйной зеленью деревьев и суетливым щебетом птиц.
Шумный железнодорожный вокзал был усыпан разноликой массой людей, когда протяжный свист поезда известил о прибытии пассажирского состава из Минска. Послышался скрежет тормозных колодок, и вереница вагонов плавно остановилась возле грязного перрона. Встречающие тут же облепили выходы, высматривая в окнах знакомые лица. Люди, кто с ведрами и баулами, а кто и с цивильными чемоданами в руках, спускались из вагонов и тут же исчезали в радостно бурлящей толпе.
Из вагона спустилась пожилая женщина лет восьмидесяти. Крепко, насколько позволяли силы, прижимая к себе мешочек с жареными семечками и щурясь весеннему солнцу, старуха, стуча клюкой, засеменила в сторону парка. Отдыхая через каждые десять-пятнадцать шагов, она пробиралась сквозь толпу, поминутно извиняясь за свою неловкость и медлительность. Большой пассажирский состав, издав истошный гудок, дернулся и попятился назад.
Худая сгорбленная фигура, закутанная в выцветшую шаль, то тут, то там появляясь и исчезая в бушующем море людей, продвигалась к спасительному привокзальному парку.
Освободившись от цепких объятий толпы, старушка перекрестилась и пошла по крутой лестнице, ведущей к фонтану. Там, умывшись прохладной водой, она невольно залюбовалась рукотворным источником. Это был бронзовый постамент в виде сидящего среди разбросанных музыкальных инструментов и прикрывающего руками лицо дирижера.
Вода, брызжа тонкой струей из забитой лейки, стекала по его рукам, и казалось, что музыкант плачет неиссякаемым потоком слез. Задержав на мгновение взгляд на печальном дирижере, старушка поковыляла к своему месту под раскидистой липой, где она вот уже десять лет торговала семечками.
Подойдя к заветной скамейке, она привычно раскрыла свой мешочек и, встряхнув его пару раз, положила перед собой на землю. Крупные тугие семена сразу же заиграли на солнце матовым блеском. Старуха, улыбаясь тонкими губами, смотрела на это мерцание, которое уносило ее далеко в прошлое, в последнее счастливое воспоминание – лето 1941 года.
В тот день Анна, сидя в маленькой комнатушке, рассматривала старые фотографии. Падающий из распахнутых настежь окон свет яркого июньского солнца озарял ее морщинистые руки, любовно сжимающие дореволюционную фотокарточку, запечатлевшую ее еще юной девушкой. На фоне Смольного, где она училась в институте благородных девиц, фотограф поймал веселую стайку выпускниц. Пожелтевшее от времени изображение с тонкой надписью в уголке «Ст. ПЕТЕРБУРГСКАЯ ФОТОГРАФIЯ. Давингоф. 1917 год» уносило Анну в водоворот прошлого. Привитые еще со студенческих лет осанка и благородные манеры даже сейчас, на восьмом десятке, выдавали в ней аристократку голубых кровей.
Сидящая в пустой комнате Анна с умилением вспоминала годы своей учебы. Калейдоскопом мелькали в памяти образы прошлого. Вот стайка весело щебечущих сокурсниц в платьицах кофейного цвета с белыми коленкоровыми передниками сидит в кабинете, ожидая угрюмую и строгую классную даму. Приятные воспоминания прерываются неожиданно пронзающей все ее существо мыслью о ненавистном корсете из китового уса, который нещадно давил на ребра, не давая свободно вздохнуть. В вихре вальса кружит ее первая робкая любовь к молодому унтер-офицеру, которого видела лишь дважды в жизни на званых балах.
На следующей фотографии медосмотр в институте – забота о здоровье будущих старух. Дальше на снимке была запечатлена встреча с императором Николаем на выпускном экзамене Смольного института. Анна помнила, как император сидел с отрешенным видом и, погруженный в тягостные раздумья, не обращал внимания на глубокие реверансы бледных от страха институток. Тогда шел 1916 год, но память упрямо выдергивала из подсознания лишь приятные моменты, ретушируя все плохое, что случилось потом. Подумать только: тогда старый учитель невольно мог вогнать девушек в краску, просто читая «Онегина». Строки Пушкина:
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет, —
тут же сопровождались тонкоголосым аханьем и хихиканьем.
Анна отложила фотографии и достала из лежащей рядом шкатулки свою особую гордость – фрейлинский знак. Это был темно-зеленый атласный бант – заботливо сохраненная частичка былого величия. Шифр по традиции доставался лучшим выпускницам Смольного института и в дальнейшем давал надежду стать одной из фрейлин свиты самой императрицы.
Когда-то на ленте красовался вензель императрицы из золота и бриллиантов, но молодой власти большевиков нужны были деньги. Тогда во время обыска угрюмый командир большевистского отряда уступил мольбам заплаканной девушки и, уходя, бросил оторванный бант на пол.
После революции и расстрела родителей Анна, помыкавшись по городам и весям, оказалась в глубинке, в одном из многочисленных колхозов, которые, как грибы после дождя, вырастали на руинах поместий.
На симпатичную девушку заглядывались все парни села, но свое неискушенное сердце Анна отдала молодому учителю из местной школы, где она преподавала в начальных классах. С ним в счастливом браке нажила двух сыновей-близнецов: Якова и Михаила. Десять лет назад Анна овдовела, и ей пришлось в одиночку растить и воспитывать сыновей.
Картины прошлого плавно сменяли друг друга, и Анна невольно улыбалась уголками бледных губ. Одинокая слеза, вдруг скатившись по ухоженному, но увядающему лицу, упала на фотографию.
Анна вздрогнула и, осушив платком глаза, глубоко вздохнула. Сегодня в ее жизни есть место только слезам радости. Ведь этим вечером у нее большой праздник: сыновья сыграют двойную свадьбу.
Анна сложила свои сокровища в шкатулку и убрала подальше. Разгладив заботливой рукой складочки платья, купленного сыновьями на сорокалетие, Анна глянула на улицу. Там в ярком свете середины лета жизнь текла своим чередом.
Глава 2
Война
Раздольем сельской местности упивался каждый ее житель. Бывало, встанет кто поутру, да и затянет песню, шагая в хлев кормить скотину. Дед с вилами копается в деннике, заодно гоняя повадившихся мышей. На отцветших деревьях яркими лампочками висят поспевающие фрукты.
Краснобокие вишни издалека завлекают спелыми боками к своим низко наклонившимся ветвям вездесущую детвору с соседних участков. Ребятня караулит час, когда хозяева улягутся отдохнуть, чтобы перелезть через калитку и наесться вдоволь. Бабы с бидонами молока, как утки, переваливающиеся с боку на бок, несут свой удой в колхозный амбар. Мужики, беззлобно матерясь, копаются в утробе казенной техники. Упоительная тишина баюкает и нежит в своих объятиях, обещая счастливую безмятежную жизнь. На Брянщине мир кажется светлым и спокойным, словно оторванным от невзгод и тревог, всколыхнувших всю Европу.
Загулявшая свадьба была в полном разгаре. Отовсюду доносились радостные голоса и беззаботный смех. Из репродуктора, висящего на столбе возле дома Анны, доносились первые аккорды песни «Сердце» Утесова. Длинный праздничный стол для гостей был накрыт во дворе перед домом. Чего тут только не было! Тут и холодец из бараньих ножек, и вареное мясо, и жареные овощи. Отварная картошка, посыпанная зеленью, аппетитно дымилась рядом с нарезанным домашним салом, а всевозможные закатки слезились прозрачным рассолом.
В круговороте праздника тон задавал неумолкающий звук аккордеона. В умелых руках музыканта-самоучки, залихватски усевшегося на табуретке, инструмент одну за другой рождал развеселые мелодии, от которых невозможно было усидеть на месте. Поддавшись всеобщему веселью, даже всегда степенный дед Михалыч, отбросив привычную важность, кряхтя, выписывал кренделя.
Высокие и стройные женихи по традиции были одеты в черные однобортные костюмы, на ногах красовались новые начищенные до блеска туфли. Гены сделали свое дело, так что в каждом движении близнецов чувствовались грация и такт. И лишь деревенский пейзаж нарушал впечатление, что они вальсируют где-то на приеме у британского посла.
Их невесты, Маргарита и Ольга, были деревенскими. Обе в домотканых белых платьях кружились под музыку с веселым и звонким смехом.
В клубе на танцах братья-близнецы с первого взгляда влюбились в двух смешливых подруг из соседнего села и уже не расставались, чтоб через полгода сыграть двойную свадьбу. Позже выяснилось, что Маргарита – невеста Якова – уже имеет пятилетнюю дочь от заезжего студента, но в бушующем урагане чувств это не казалось препятствием для свадьбы.
Кружась в танце, Михаил не мог отвести глаз от Ольги, словно нашел в ней нечто самое бесценное и родное. Крепко обнимая ее за талию, он с улыбкой шептал ей на ухо:
– Мы никогда не расстанемся.
– Да, милый. Нас никто не сможет разлучить, – вторила ему Ольга.
Из-за стола встал председатель колхоза. Он неловко отер с лица кусочек прилипшей квашеной капусты, высоко поднял граненый стакан, доверху наполненный самогоном.
– Дорогая Анна Владимировна, я как председатель колхоза хочу поздравить от имени всего коллектива вас и ваших сыновей с этим счастливым днем.
Голос председателя громким рыком разносился в воздухе, временами заглушая аккордеон.
– Чтоб их дом был полной чашей, чтоб в семье был мир да лад. А, как известно, где лад, там и клад. Посмотрите на этих молодых. Они красивы и счастливы. У них вся жизнь впереди!
Внимая собственному совету, он глянул на молодоженов.
– Ишь, как выплясывают. Голубки! Ну, в общем, поздравляю, – добавил председатель и, расплывшись в хмельной улыбке, обернулся к гостям.
Следующим слово взял бригадир. Это был щуплого вида мужичок с лысиной на маленькой головке. Перепоясанный от ширинки до груди красным кушаком, бригадир был похож на большевиков-подпольщиков, прячущих на себе красное знамя. Маленький и тщедушный, он разительно отличался от своей братии бригадиров – верзил.
Вытирая вспотевшие стекла очков, бригадир жестом приветствовал всех сидящих.
– Товарищи, сегодня счастливый день для всех нас. Ведь сегодня…
Его слова оборвал громкий голос Левитана, набатом рявкнувший из репродуктора:
– Сегодня, 22 июня 1941 года, в 4 часа утра, без объявления войны германские войска напали на нашу страну. Атаковали пограничные части Советского Союза. Были подвержены бомбежке города: Житомир, Киев, Севастополь, Каунас, а также другие города приграничных областей.
Мощный бас умолк. В тягучей тишине, повисшей над оцепеневшей свадьбой, со стороны пруда донеслось мычание коров.
Тревожный шепот обескураженных людей начал набирать силу, превращаясь в общий неразборчивый гул, в котором смешались женский плач, ругательства и звон битой посуды. Вскоре в общей какофонии звуков стало различимо лишь одно слово:
– Война…
Оно, словно инфекция, кочевало из уст в уста и клеймило людей, мгновенно стирая с их лиц радостные улыбки.
– Как война?!
– Ура, война, война! – маленькая Рая, весело вскрикивая новое, а потому веселое словечко, продолжала кружиться в замершей музыке. Ее никто не останавливал, но по каменному лицу матери и заплаканным глазам соседок девочка что-то поняла и внезапно, затихнув, рухнула в траву.
Кто-то неловко опрокинул бутылку на стол. Красное, как кровь, вино растеклось по белой скатерти, рисуя причудливый и страшный узор на заставленном яствами столе.
Веселье пропало, и потрясенные люди рассеянно и обреченно разбредались по хатам. Страх и отчаяние разлились в тяжелом воздухе.
Глава 3
Проводы
Железнодорожный вокзал расплывался в глазах плачущих невест и родных. Перрон походил на свежезасеянное поле, ветер стал осязаемым, переполненный резкими голосами, обрывистыми фразами. Диалоги тяжело срывались вниз к рельсам, к темной гальке и гниющим шпалам. Запах мазута окутывал атмосферой дороги, влажного белья и закрытых окон.
Люди толпились рядом с поездом, бросая друг на друга острые, как лезвие ножа, взгляды. Но невозможно было определить, куда смотрел каждый из них.
Смятение и ужас читались во взглядах провожающих. Страх и надежда были в натянутых улыбках отъезжавших. Медленно и неотвратимо накрывала леденящая ужасом волна неизбежности.
– Мы и наши героические солдаты должны верить в победу и показать мужество в бою! – воодушевленно наставлял военком.
– Мы должны дать достойный отпор Гитлеру и его прихвостням. Мы постоим за весь советский народ.
Недружные, точно растерянные, аплодисменты послужили сигналом старому дирижеру, и военный оркестр грянул «Прощание славянки». Бодрая мелодия заполонила все пространство, вытеснив причитания матерей.
– Сынок, будь осторожен! – просипел дед Володя и посмотрел на единственное детище влажными серыми глазами.
– Не волнуйся, отец! Вот увидишь, скоро вернусь в орденах и медалях, – бодро, но неуверенно успокаивал сын, отводя глаза.
И сердце стало биться еще сильнее, когда воображение нарисовало Ивану картины торжественного возвращения домой.
Он представил, как маленькая дочка, указывая на папу, будет говорить:
– А у моего папы самая большая медаль! Смотрите, вон сколько их у него! Блестящие, совсем новенькие! Смотрите!
Но реальность была другой, и в ней дочь, заливаясь слезами, умоляла отца не уезжать:
– Я тебя люблю, папка. Ну не уезжай. Я буду вести себя хорошо, клянусь! – всхлипывая и глотая окончания слов, голосила Нина, обнимая отца изо всех сил, как будто это могло и в самом деле удержать его.
– Я лук посадил во дворе. Как раз к твоему возвращению вырастет, – снова просипел дед, не зная, что еще сказать.
Ком сдавил горло старика, навалившись тяжестью неминуемых слез.
– Только бы лук уродился, – добавил он и быстрым движением смахнул предательскую слезу.
Рядом с заполненным вагоном в исступлении голосила красивая женщина. Высоко задрав голову, она говорила со своим мужем, по пояс высунувшимся из открытого окна.
– Да как же я теперь без тебя-то? А дети? А сарай кто ставить будет? – отчаянно умоляла Елена, до последнего надеясь, что муж не уедет. – Сашка, ну не дури! Спускайся!
– Глупенькая, что ж ты так волнуешься? Я обязательно вернусь, – грустно улыбаясь, повторял Александр.
Елена ласково прижималась щекой к руке мужа. Вдохнув родной запах, она закрыла глаза и уже не выпускала любимого из своих объятий. Так она и застыла, наслаждаясь моментом, самым дорогим в ее жизни. Потеряв счет времени и не замечая окружающих, Елена словно растворилась в пространстве, заполненном обещаниями, прощальными поцелуями, призрачными надеждами и слепой верой. В ее душе поселился страх перед одиночеством и неизвестностью. Александр старался насладиться ароматом жены и увезти с собой эту память. Ее атласные волосы, туго подвязанные голубой лентой, пахли парным молоком и сиренью.
– Слышь, сынок. Не выставляйся там. Пожалей мать с отцом. Не для генералов тебя растили, – тем временем учил Степан сына. – И еще, если ты не будешь в немцев стрелять, то они тоже не выстрелят в тебя. Немцы – очень культурный народ. Я в газете читал, – стараясь не встречаться взглядом с сыном, говорил Степан, набивая махорку.
Неподалеку Лида прощалась со своим мужем.
– Где застрял этот негодный мальчишка? Поезд скоро отправляется… – ворчал взволнованный Василий в солдатской форме, вглядываясь в толпу, где искал глазами сына Мишку.
– Не волнуйся, сейчас придет, – трогательно и заботливо шептала ему на ухо Лида.
В этот момент маленький Миша, тяжело дыша, просочившись сквозь массу стоящих людей, подбежал к отцу.
– Пап, на, держи! – С этими словами мальчик протянул отцу колоду стертых карт. – Ты же всех в деревне обыгрываешь. Может, и Гитлера сможешь? А если он тебе продует, то остановит войну и ты вернешься домой.
Эти наивные слова мальчишки заглушил протяжный гудок паровоза.
Поодаль от толпы стояла семья. Анна грустно роняла слезы в платок, с тревогой вглядываясь в лица сыновей. Кто мог знать, может быть, она в последний раз видит эти родные сердцу черты? С нежностью любящей матери Анна поправила воротник гимнастерки Якова и, смочив палец слюной, как в детстве, вытерла щеку Михаила. Судьба опять наносила ей удар под дых, отнимая самые дорогие свои подарки. Удар неожиданный и оттого еще более подлый. И больнее всего переживала Анна свою беспомощность, неспособность повлиять на ситуацию.
Женщина, которая больше двадцати лет одна растила, любила и лелеяла своих детей, ставших для нее единственным смыслом жизни, теперь провожала их на войну, возможно, навсегда прощаясь с ними.
В бессильном отчаянии она бросилась на шею сыновьям и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась так, как не плакала до сих пор никогда.
– Куда же вы?! Только вчера свадьба была! Может, повремените с отъездом? – умоляюще шептала Анна в надежде, что вот-вот очнется от страшного сна.
Но чуда не происходило. Минуты одна за другой неумолимо утекали в прошлое. Время исчезало, не жалея и не спрашивая разрешения.
– Мама, ты же сама понимаешь, что это наш долг. Вот увидишь, вернемся с победой и приведем тебе Гитлера на коленях. – Михаил старался развеселить отчаявшуюся мать.
– Сынок, ну зачем он мне нужен? Сами бы вернулись целыми и невредимыми, – шмыгая носом, утихла мать. – Лишь бы с вами ничего не случилось.
– Не волнуйся, мам. Что с нами будет? – весело подмигнул Мишка.
– Не боись, мать! – весело хохотнул Яков.
Анна всхлипнула и отстранилась от сыновей. Вдруг, спохватившись, полезла она в свой холщовый мешок, достала оттуда два куска мыла и протянула их сыновьям. В этот момент к ним подошел Сергей, которого незамедлительно тоже одарили добрым бруском.
– Зачем это нам, теть Ань? – недоумевающе спросил Сергей.
– Бери-бери. Помоетесь там. Свое роднее, чем казенное, – стала, не торопясь, разъяснять Анна.
Затем, повернувшись к Ольге, она попросила:
– Помоги раздать и это.
Анна протянула мешок, полный даренного соседями на свадьбу хозяйственного мыла.
– Может, стоит это продать в деревне? – шепотом предложила Ольга.
– Кому продать? – Анна удивленно окинула взглядом молодую невестку. – Раздавай! Так надо!
Еще какое-то время люди прощались, обещая друг другу вернуться живыми, обязательно дождаться и любить вечно, но пронзительный свист паровоза оборвал узы объятий. Каждый пытался остановить это мгновение, к которому постоянно будет возвращать их спасительная память. Для всех собравшихся на вокзале этот миг станет хлебом в голодный день, надеждой на то, что завтра все вернется на круги своя. Последний гудок паровоза, прощальные слова, улыбка и любимый голос… А для кого-то последние в жизни…
Нестройно оборвав на середине музыку, музыканты военного оркестра положили инструменты на землю и, прощаясь с дирижером, поднялись в вагоны. Он проводил взглядом свой коллектив и, когда в вагоне скрылся последний музыкант, без сил опустился на колени среди разбросанных на земле инструментов. Закрыв лицо руками, не в силах сдержать слез, он беззвучно заплакал.
В пустой тишине над вокзалом с новой силой раздались рев и крики. Тяжелые, будто каменные глыбы, посыпались на перрон слова:
«Если родится мальчик, назови его моим именем», «Ничего не бойся», «За мать не переживай»…
– Я тебя люблю! – что было сил кричала вслед уходящему вагону Маргарита.
Весь вокзал покрылся частоколом протянутых на прощание женских рук. Состав медленно, словно подводная лодка, проплыл сквозь океан колышущихся платков и утонул вдали в поле ярких подсолнухов.
Опустевшая деревня теперь больше напоминала женский монастырь. Из мужиков в деревне оставались только старики, чья работа в тылу была полезней их присутствия на передовой, и дети. Среди них оказался и колхозный фельдшер Виктор, который все это время стоял в сторонке и не сводил глаз с Маргариты. Наконец, дождавшись, когда состав скрылся из виду, он, протискиваясь сквозь толпу женщин, стал продвигаться к Маргарите.
– Кого провожаем? – услышала она вдруг чей-то сипловатый голос прямо над ухом.
Она повернулась и встретилась взглядом с худощавым парнем.
– Мужа, – рассеянно ответила Маргарита и оглянулась в поисках Анны и Ольги.
Их нигде не было.
– Меня зовут Виктор. Я здешний фельдшер, – представился парень, и на его лице заиграла тень ухмылки.
– Очень приятно, я Маргарита.
– Давайте я вас провожу. Нам, наверное, по пути.
В этот момент к ним подбежала маленькая Рая, и они, спустившись по перрону, побрели в сторону деревни.
