Hajm 10 sahifalar
1920 yil
Пещера
Janrlar va teglar
Короткое, но удивительно-емкое, с каким-то совершенно необъяснимым количеством эмоций в каждой букве произведение удивительной силы воздействия.
Стиль уникальный. Абсолютно математическим языком ум, отравленный логикой, пытается описать свои внутренние переживания, потоки эмоций. Эдакие "чувственные конспекты", любовь - болезнь, наличие души - болезнь. Фразы такие обрывочные, клочковатые, но если поймать волну, войти во вкус - то затягивает в этот вихрь. И человеку из любого времени при любом политическом строе будет до боли знакомо то, как разум борется с чувствами, как Рациональность сопротивляется Иррациональности. Автор отдал победу разуму, но показал, что это - пиррова победа. Пустая, бессмысленная жизнь разума во имя спокойствия и стабильности.
Потрясающе красивые описания интерьера. Очень необычные образы, за которыми по началу сложно разобрать суть, но потом все встаёт на свои места. Трогательная любовь в трагичных обстоятельствах.
Коротко, ëмко и грустно, предельно понятно поданная безнадёга тёмного времени, Замятин как всегда хорошо передаёт минорную жизнь людей, которые по большей части плывут по течению не имея возможности смотреть в завтра, обязательно стоит лишний часик отвести и прочесть под поникшее настроение.
В октябре, когда листья уже пожолкли, пожухли, сникли, — бывают синеглазые дни; запрокинуть голову в такой день, чтоб не видеть земли — и можно поверить: ещё радость, ещё лето.
─ Март, а помнишь: моя синенькая комната, и пианино в чехле, и на пианино ─ деревянный конек-пепельница, и я играла, а ты подошел сзади...
Да, в тот вечер была сотворена вселенная, и удивительная, мудрая морда Луны, и соловьиная трель звонков в коридоре. [...]
─ А на набережной... Помнишь? Ветки еще голые, вода румяная, и мимо плывет синяя льдина, похожая на гроб. И только смешно от гроба, потому что ведь мы ─ никогда не умрем. Помнишь?
Бессмертный деревянный конек, шарманщик, льдина. И этот голос... Мартин Мартиныч медленно встал с колен. Медленно, с трудом ворочая лебедку, взял со стола синий флакончик и подал Маше.
Она сбросила одеяло, села на постели, румяная, быстрая, бессмертная -- как тогда вода на закате, схватила флакончик, засмеялась.
-- Ну вот видишь: недаром я лежала и думала -- уехать отсюда. Зажги еще лампу -- ту, на столе. Так. Теперь еще что-нибудь в печку -- я хочу, чтобы огонь...
Мартин Мартиныч, не глядя, выгреб какие-то бумаги из стола, кинул в печь.
-- Теперь... Иди погуляй немного. Там, кажется, луна -- моя луна: помнишь? Не забудь -- возьми ключ, а то захлопнешь, а открыть -- ...
Дверь открыл сам Обертышев, в перетянутом веревкой пальто, давно не бритый, лицо — заросший каким-то рыжим, насквозь пропыленным бурьяном пустырь. Сквозь бурьян — желтые каменные зубы, и между камней — мгновенный ящеричный хвостик — улыбка.
На один час - в пещере весна; на один час - скидывались звериные шкуры, когти, клыки, и сквозь обледеневшую мозговую корку пробивались зеленые стебельки - мысли.
Izohlar, 5 izohlar5