Короткое, но удивительно-емкое, с каким-то совершенно необъяснимым количеством эмоций в каждой букве произведение удивительной силы воздействия.
Hajm 10 sahifalar
1920 yil
Пещера
Janrlar va teglar
Стиль уникальный. Абсолютно математическим языком ум, отравленный логикой, пытается описать свои внутренние переживания, потоки эмоций. Эдакие "чувственные конспекты", любовь - болезнь, наличие души - болезнь. Фразы такие обрывочные, клочковатые, но если поймать волну, войти во вкус - то затягивает в этот вихрь. И человеку из любого времени при любом политическом строе будет до боли знакомо то, как разум борется с чувствами, как Рациональность сопротивляется Иррациональности. Автор отдал победу разуму, но показал, что это - пиррова победа. Пустая, бессмысленная жизнь разума во имя спокойствия и стабильности.
Потрясающе красивые описания интерьера. Очень необычные образы, за которыми по началу сложно разобрать суть, но потом все встаёт на свои места. Трогательная любовь в трагичных обстоятельствах.
Коротко, ëмко и грустно, предельно понятно поданная безнадёга тёмного времени, Замятин как всегда хорошо передаёт минорную жизнь людей, которые по большей части плывут по течению не имея возможности смотреть в завтра, обязательно стоит лишний часик отвести и прочесть под поникшее настроение.
Izoh qoldiring
В октябре, когда листья уже пожолкли, пожухли, сникли, — бывают синеглазые дни; запрокинуть голову в такой день, чтоб не видеть земли — и можно поверить: ещё радость, ещё лето.
─ Март, а помнишь: моя синенькая комната, и пианино в чехле, и на пианино ─ деревянный конек-пепельница, и я играла, а ты подошел сзади...
Да, в тот вечер была сотворена вселенная, и удивительная, мудрая морда Луны, и соловьиная трель звонков в коридоре. [...]
─ А на набережной... Помнишь? Ветки еще голые, вода румяная, и мимо плывет синяя льдина, похожая на гроб. И только смешно от гроба, потому что ведь мы ─ никогда не умрем. Помнишь?
Бессмертный деревянный конек, шарманщик, льдина. И этот голос... Мартин Мартиныч медленно встал с колен. Медленно, с трудом ворочая лебедку, взял со стола синий флакончик и подал Маше.
Она сбросила одеяло, села на постели, румяная, быстрая, бессмертная -- как тогда вода на закате, схватила флакончик, засмеялась.
-- Ну вот видишь: недаром я лежала и думала -- уехать отсюда. Зажги еще лампу -- ту, на столе. Так. Теперь еще что-нибудь в печку -- я хочу, чтобы огонь...
Мартин Мартиныч, не глядя, выгреб какие-то бумаги из стола, кинул в печь.
-- Теперь... Иди погуляй немного. Там, кажется, луна -- моя луна: помнишь? Не забудь -- возьми ключ, а то захлопнешь, а открыть -- ...
Дверь открыл сам Обертышев, в перетянутом веревкой пальто, давно не бритый, лицо — заросший каким-то рыжим, насквозь пропыленным бурьяном пустырь. Сквозь бурьян — желтые каменные зубы, и между камней — мгновенный ящеричный хвостик — улыбка.
На один час - в пещере весна; на один час - скидывались звериные шкуры, когти, клыки, и сквозь обледеневшую мозговую корку пробивались зеленые стебельки - мысли.
Izohlar
5