Kitobni o'qish: «Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях»

© Яна Темиз, 2019.

© KMK Scientific Press, 2019.

Действующие лица и исполнители

Ведущие солисты:

Хореограф – Василий Медведев (Россия)

Мама – Олимпиада Васильевна Медведева (Россия)

Ассистент хореографа – Станислав Фечо (Чехия)

Солисты:

Отец хореографа – Михаил Анатольевич Медведев (Россия)

Брат хореографа – Юрий (Георгий) Медведев (Россия)

Бабушка хореографа – Мария Михайловна Родионова (Россия)

Корифеи:

Друг хореографа – Любомир Кафка (Чехия)

Критик и либреттист – Валерий Модестов (Россия)

Автор либретто – Яна Темиз (Турция)

Кордебалет:

Педагоги Академии русского балета имени А.Я. Вагановой; балерины и танцовщики; художественные руководители и директора театров; композиторы, дирижёры, художники; костюмеры, осветители, бутафоры; критики, друзья, недруги, поклонники; образы и персонажи, города и страны…

* * *

“…some dance to remember, some dance to forget…”

Eagles, “Hotel California”¹

Пролог. Препарасьон

Картина первая. Из Дома во Дворец

Здание с колоннами, старинное, похожее на театр.

Родное, петроградское.

Дом культуры.

Наконец-то она снова здесь, как же ей не хватало всего этого: колонн, старинных зданий, Невского проспекта, театров, высоких домов, культуры! Серого неба, белых ночей, чёрных мостов, гранитных набережных, пронизывающего ветра… сколько жарких лет, сколько долгих зим!

Липа (отец называл её Липочка, редкое, несовременное имя, как будто из пьес Островского!) сжала руку сына – он подпрыгивал (как будто внутри мешающей ему тяжёлой шубки) и не замечал ничего вокруг: ни зданий, ни холода, ни сугробов. Знал, что сейчас его приведут туда, где можно танцевать, и он думал, что танцевал… он всё время танцевал – кажется, что с рождения.

Он не знал, что по-настоящему набор в танцевальную студию был в сентябре, но тогда их семья ещё не приехала в родной для Липы Ленинград.

Семьи военных – это всегда довольно странные сюжеты. Старший сын родился за границей – в Будапеште, а Вася, младший, поздний, её самый любимый сын, которого она назвала в честь своего отца, на юге – в Грозном. Так далеко, такое странное стечение обстоятельств: муж, военный врач, должен был… мы все что-то должны, всегда.

Сама она мечтала стать певицей – настоящей, оперной, и голос был, все уверяли, что чудесный голос, сопрано, но началась война, потом страшная блокада, и нужно было делать только то, что должно, выживать, а не петь. А после войны – столько всего, закрутилось-закружилось: учёба, любовь, замужество, дети… всё, как у всех. Кроме детей: её мальчики не как у всех, они совершенно особенные, оба такие талантливые!

«Оля, – когда дети не слышали, муж называл её так, хотя ей это не очень нравилось. – Ты испортишь их своими похвалами и восторгами! Вырастишь избалованных и самовлюблённых хвастунов! Никакие они не гении, мальчишки как мальчишки!».

В глубине души Михаил тоже гордился сыновьями, особенно старшим, обожал их, но считал, что растить настоящих мужчин нужно правильно, без излишних сантиментов, что мальчики с детства должны…

А сейчас я должна отдать своего мальчика в танцы.

Она крепко держала Васину ручку: ещё жив был тот страх, когда она его чуть не потеряла. Выглянула во двор в этом чужом, непривычном кавказском городке, почти деревне – и не увидела своего малыша. Господи, только не это, она как-то вдруг и сразу поняла, что её мальчика здесь нет, что надо что-то делать, куда-то бежать… муж был на службе… Юра, Юрочка, почти задохнулась она.

Старший, большой – конечно, не взрослый, всего-то тринадцать, но по сравнению с крошечным Васенькой… десять лет разницы! – мамин помощник, понял с полуслова, побежал на улицу, и повезло, что увидел! Странная женщина в чём-то длинном и чёрном (кто она была? цыганка? городская сумасшедшая?) вела его братика за руку – и они уже вышли на известную всем местным «трубу», которая была как мост над небольшой быстрой речкой, а за ней начинались страшные для городских лес и горы. Детям не разрешали по ней ходить, но Юра, конечно, втайне от родителей ходил – все ребята ходили, что он хуже, что ли… но трёхлетний брат… куда она его ведёт?! Только бы не упали! Юра бросился, побежал по трубе: хорошо, что не в первый раз! нечего слушать глупые запреты взрослых! что они понимают, как бы я смог сейчас, если бы боялся чёртовой «трубы»?! Вася, Васька! Он буквально выхватил ручку брата – женщина отступила, не сопротивлялась, спокойно ушла по трубе.

Олимпиада Васильевна Медведева (Родионова)

Михаил Анатольевич Медведев

Вася

Больше они никогда её не видели.

– Васенька, как ты мог?! – ругалась и плакала Мама. – Ты же знаешь, что такое «нельзя»! Нельзя уходить с нашего двора, нельзя, как же ты?..

Он не знал, что ответить.

…Потом, через много лет (Мама часто вспоминала тот случай, не могла забыть), в своей следующей, взрослой жизни, ему удалось вспомнить взгляд странной женщины: что это было – гипноз? Он же точно знал, что уходить нельзя, он всегда играл в их маленьком дворе, а тогда почувствовал что-то необъяснимое. И все романтические и драматические похищения – из любого сераля! – он представлял себе очень живо: он-то знал, как они делаются, как счёт идёт на секунды, ведь эта расхожая коллизия чуть не изменила всю его жизнь.

С тех пор Липа очень боялась его потерять.

Не так, как все матери, а очень остро, почти болезненно: пережить такое… боже мой, вот он, со мной, мой вновь обретённый мальчик, счастье моё, мой поздний и последний ребёнок… только мой! Надо бы наказать его, отшлёпать, и побольнее – чтобы не потерять! Чтобы он боялся этого раньше неведомого ему наказания и больше никогда… вот бы вернуться в Ленинград, надо жить в Ленинграде, а не в этих постоянных скитаниях, до чего дожили, чуть сына не украли – Липа плакала, плакала, решила отшлёпать.

«Что это?!» – в штанишках сына, на попке, лежали толстые шерстяные носки, один выпал от её первого неловкого удара. Старший брат решил защитить младшего: его-то всегда наказывали, он знал, как это бывает… сейчас он чувствовал себя героем, спасителем и хотел спасти брата и от шлепков. Может быть, после того подвига он и решил называть себя Георгием?

Мама смеялась (до слёз?), обнимала обоих: какие же вы у меня чудесные мальчики, как я вас обоих люблю, какое счастье! Ещё бы в Ленинград перебраться, чтобы дети могли жить в настоящем Городе с большой буквы, получить хорошее образование, не переезжать с места на место, не гулять на пыльном жарком дворе, около такой опасной и непонятной «трубы», ведущей в лес… Липа и в Ленинграде всегда держала младшего за руку – даже если просто вела его в Дом культуры.

Вестибюль был пуст, они пришли раньше времени.

– Девушка, вы куда?

– Я… скажите, пожалуйста, где здесь кружок танцев?

Гардеробщица.

Липа понимала, что нужно улыбнуться, и заискивающе улыбнулась.

Ему казалось, что Мама шла, как королева.

Она была очень красивой, его Мама. Носила модные платья, бусы и туфельки – даже через много-много лет стиль шестидесятых останется для него особенным: привлекательным, лёгким, шикарным… летний, летящий стиль его раннего детства.

Сейчас на Маме было толстое зимнее пальто с меховым воротником, сам он тоже был укутан: в этом Мамином Ленинграде, о котором она столько рассказывала, зимой было темно и холодно, но скоро будут обещанные Мамой волшебные «белые ночи»… а сейчас с него снимут эту ужасную шубку, и он будет танцевать! Варежки он уже снял и бросил, они повисли на просунутой в рукава резинке (отличный фокус!), и он пытался выпутаться из шарфа и избавиться от шапочки.

– Танцы в зале, прямо по коридору и налево. Пальто сдайте. Вы новенькие, что ли?

– Да, – решительно ответила Липа, внутренне превратившись в уверенную в себе, смелую Олимпиаду.

Всё-таки ей повезло с именем: произнесёшь мысленно «О-лим-пиа-да» – и сразу спина прямее и взгляд твёрже. И гордость появляется, и можно победить.

– Вас приняли? – не унималась общительная гардеробщица.

– Да, приняли! – сказала Олимпиада и взяла номерок. – Спасибо!

Впереди был длинный коридор, раздевалка… сколько же их потом будет – раздевалок, гримёрных, длинных коридоров… километры и годы.

Шубка, шарф и шапка, кофты, рейтузы и колготки сняты, надеты носочки и чешки: как он радовался, что Мама смогла купить настоящие чешки – из спортивного магазина! Чёрные, с белыми треугольными вставочками, чешки были прекрасны и совсем чуточку велики, это неважно.

Откуда-то донеслись звуки – не музыка, ещё нет, так брат иногда нажимает на несколько клавиш пианино, нажмёт и слушает… Васе стало интересно, и он побежал на эти звуки: наверное, там он и будет танцевать, как это весело! Огромный зал, огромное зеркало – какое чудо!

Кто-то около пианино в углу, память не сохранила того лица.

И какая-то тётя.

Мамины слова: «Пожалуйста… в порядке исключения… только сейчас вернулись в Ленинград… военный… недавно четыре года исполнилось!» – потом строгая тётя остановила его, уже танцующего перед этим фантастически огромным зеркалом.

– Хочешь научиться танцевать? – ему хотелось сказать: «Нет! Я хочу просто танцевать! Я умею!», но он не успел: тётя, казалось, не ждала ответа. – Дай ногу… вот так встань. Спину выпрями. Поднимай ножку… выше… ещё выше… носочек вытяни… руку сюда…

Она больно растягивала и странно выворачивала его ноги, заставляла наклоняться и приседать.

– Ну что ж… данные хорошие, мальчиков у нас мало… я его возьму.

– Ура! Приняли! – он подпрыгнул и радостно захлопал в ладоши: было неприятно и больно, но ему так хотелось, чтобы его «приняли»! Только сейчас он понял тревогу Мамы, её неуверенные «если примут» и «могут не принять», и вспомнил слово, сказанное ею гардеробщице.

– Какой живой, эмоциональный ребёнок! – засмеялась строгая тётя. – Это хорошо, люблю таких. В танце ведь главное – душа!

Потом ему некогда было думать ни о какой душе.

Оказалось, что он ничего не умеет, что в танце главное – идеально прямая спина, подъём, выворотность, постоянное повторение одних и тех же, уже снившихся ему движений с французскими названиями.

Он очень хотел стать как все – те, кто ходил в кружок с сентября.

Среди них были и ребята постарше, он был одним из самых маленьких и очень старался. Не всегда понимал, что делать, как встать, в какой момент повернуться… было не очень понятно, как из этих странных упражнений у станка (он удивился новому слову, но тотчас принял его: было приятно выговаривать все-все новые, непонятные, балетные слова!) вырастет танец. Разве это – эти медленные приседания (плие), эти движения руками (пордебра), эти позиции (хорошо, что я умею считать!) – разве всё это танец? Вот прыжки и галоп – точно танец, и ему нравилось, когда можно было наконец-то отойти от станка и пробежаться под музыку по середине зала. Упражнения у станка были больше похожи на утреннюю зарядку – конечно, намного сложнее, но когда-то же должны начаться настоящие танцы?

Мама говорила, что настоящие танцы начинаются именно так, иначе нельзя.

Она повела его в театр – потом он узнал, что это была знаменитая «Мариинка» (это слово шёпотом, а вслух театр назывался «Кировский»), и это было первое в его жизни «Лебединое озеро». И тогда он поверил Маме: именно это – настоящий танец, и он вдруг сумел разглядеть красоту вытянутых подъёмов, округлых рук, прямых спин… да, этот танец складывается из уже знакомых ему батманов тандю и жете, из пордебра, из плие, и теперь ему было не скучно упорно повторять одно и то же, и он испытывал странное удовольствие от вошедшего в его жизнь ритуала.

И от стремления к совершенству каждого движения.

Стать как все, а потом – лучше всех.

И Мама – Королева, подарившая сыну арбалет… а его Мама подарила ему – балет.

Может быть, балет вошёл бы в его жизнь и без неё, или он сам как-нибудь всё равно вошёл бы в этот особенный мир, но нет, надо признать: фигура Мамы, вечно ожидавшей его в каких-то длинных, насквозь продуваемых, то полутёмных, то освещённых холодным светом, то гулко пустынных, то шумно многолюдных коридорах, провожавшей его на первые в жизни гастроли, ведущей его на очередной конкурс или просмотр, – эта фигура навсегда осталась в его памяти.

– Вы сами будете его водить?

Строгая «тётя» из Дома культуры, педагог Ираида Сурина, безошибочно чувствовала в этом мальчике солиста.

Характер такой. И данные есть: невысокий, зато длинноногий, красивый, но всё это есть у многих, а у этого ещё и страсть, яркость, сила, и желание выделиться, суметь, победить. Перспективный мальчик, привычно думала она, и боль перетерпел, хотя совсем маленький… интересно, что из него получится? Может, бросит танцы через год и с той же страстью захочет быть космонавтом. Или ещё кем-нибудь: кругом такие увлекательные вещи, энтузиазм… в буднях великих строек – вся страна поёт и куда-то стремится. Отвлечётся – или некому будет водить… было бы жаль, и она с привычной проницательностью вглядывалась в мать.

Вася. Фото Юрия (Георгия) Медведева

Для малышей всё зависит от старших – сколько таких перспективных мальчиков было потеряно: родители работают, бабушки охотно водят в танцевальный кружок девочек, а мальчишек обычно надо уговаривать, бабушки же не очень стараются. У них свои приоритеты: всех накормить, обойти ближайшие магазины, узнать, куда завезли какие продукты, постоять в очереди, и не в одной, приготовить обед и ужин. И постирать надо, и прокипятить с синькой постельное бельё, и развесить его, и перегладить всё, а в воскресенье напечь пирогов. Для них два часа, потраченные на дорогу и ожидание ребёнка с занятий в кружке, кажутся потерянными впустую, даже если взять с собой вязание или книжку.

– Да-да, сама! – заторопилась Липа. – Я не работаю…

Педагог приподняла бровь – с лёгким презрением, или показалось? Липа считала, что не работать стыдно, неправильно, и ей постоянно мерещилось, что окружающие дают ей понять…

– Временно, конечно: муж военный, мы постоянно переезжали, – оправдывалась она. Скорее перед самой собой, чем перед этой чужой, едва знакомой ей женщиной. Которой, тем не менее, ей хотелось понравиться: сейчас от неё зависит судьба её сына, и она похвалила её мальчика, и значит, это прекрасная женщина, и пусть она полюбит и меня, Липу. – И пока я работаю мамой, это мой младший… вообще-то я Герценовский закончила.

«И очень хочу работать! – хотелось сказать ей. – Но муж хочет, чтобы я была просто женой и мамой, хранительницей очага… классика. Но когда-нибудь я…»

– Занятия пропускать нельзя, за пропуски я отчисляю. Тем более вы пришли среди учебного года, мальчику нужно будет догнать всех, – кажется, педагог признала в ней равную, а не никчемную домохозяйку.

– Я буду водить Васю, непременно! – и тоже непременно, обязательно буду работать, хоть в сорок или пятьдесят лет, но буду! – Он мечтает танцевать, он догонит! А я очень люблю балет и понимаю, какой это труд… мы не будем пропускать!

В тот день (или был уже вечер? зимой в Ленинграде не поймёшь!) они с Мамой возвращались домой очень гордые своей победой: «Приняли!».

Какое радостное, какое замечательное слово: меня приняли, приняли!

«Вы всё равно меня примете! Я всё равно поступлю!» – отчаянно воскликнет он через несколько лет после первой (впервые в жизни неудачной!) попытки поступить в Вагановское, удивив педагогов недетским взглядом тёмных сердитых глаз.

В четыре года удача казалась естественной: он же молодец, он отлично танцует, он живой и эмоцио… трудное слово, но было понятно, что тётя его хвалила; его все хвалили и любили, и всё у него хорошо!

Идти было далеко – весной, без тяжёлой шубки, стало казаться, что совсем близко, и по пути в Дом культуры, перед кинотеатром «Великан», обнаружился чудесный большой фонтан с гранитным бортиком. И было очень весело залезать на этот бортик (как будто небольшая сцена!) и петь. Танцевать – это ещё не всё, на бортике хорошо не станцуешь, но он и поёт отлично, прямо как в кино! Кино его завораживало (через несколько десятилетий критики будут отмечать «кинематографичность» его балетов), части фильмов хотелось сейчас же перенести в жизнь, и он останавливал Маму, залезал на бортик и пел. С огромной афиши смотрели на него невозможно красивые Ихтиандр и Гуттиере, коварно прищуривался злодей Козакова, а песенку оттуда он сразу запомнил наизусть:

 
Нам бы, нам бы, нам бы
Всем на дно!
Там бы, там бы, там бы
Пить вино!
 

Он точно улавливал ритм, не фальшивил, был серьёзен и увлечён.

Прохожие останавливались, улыбались, хлопали. Может быть, это были первые в его жизни аплодисменты? Не считая Маминых, получаемых с первых дней, оставшихся в памяти?

Смешной маленький мальчик, звонко поющий на бортике фонтана: это было очень в духе того жизнерадостного времени, и люди с удовольствием аплодировали, артист растёт, говорили они Маме.

Солист, мысленно поправляла их Липа, это не просто артист, ему мало быть, как все, он рвётся выше и дальше… вырывает ручку, влезает на бортик, делает, что хочет. Обожает быть в центре внимания, старается, любит успех.

Пусть, это правильно, отпусти его, говорил ей голос рассудка; будь всегда рядом, не отходи, не своди с него глаз, твердил старый, затаившийся материнский страх.

Не удержать – вон он, её Василёк, играет во дворе, собрал вокруг себя хоровод мальчишек и девчонок, и распоряжается ими, и хоровод превращается в ручеёк, распадается на казаков и разбойников, и он сердится, когда кто-то осмеливается… нет, все подчинялись, охотно включались в его игру, иногда просто кто-то мог не понять, как это: морская фигура – замри! Вот так, смотри, это же легко – это морской дьявол, а это моряк, повторяй за мной!

Всё-всё даётся нам с самого детства – главное не упустить, услышать, разглядеть. Слушать весь мир, но слушаться только самого себя… ну, иногда немножко Маму.

И учителей. Которые выбирают тебя – и которых ты выбираешь сам.

Потом была школа с французским уклоном, а из кружка в Доме культуры он перешёл в ансамбль танца Дворца пионеров имени Жданова.

Дворец пионеров показался ему настоящим сказочным дворцом со своей правящей бал Королевой.

Сказки тогда делились на девочковые и мальчиковые.

Мальчиковых было меньше, девочковые были волшебнее, и хотелось представлять себя не только принцем, но и Золушкой, и Феей, и даже сказочником – да-да, самое интересное быть сказочником! Не стойким оловянным солдатиком, не стройной балериной, а тем, кто сочинит для них встречу, любовь и непременно счастливый конец. Можно даже без слов, просто под музыку, словами же всего не скажешь, и оловянный солдатик без слов смотрел на молчаливую, недоступную и прекрасную танцовщицу… что-то такое было во всём этом, чего он пока не понимал.

Мечты тоже делились на те, что для девочек, и те, что для мальчиков.

Мальчикам полагалось хотеть стать космонавтом, геологом, лётчиком, строителем коммунизма – или врачом и военным, защитником Родины, как отец. Девочкам можно было потихоньку мечтать стать принцессой, красавицей или актрисой, но правильные девочки всё-таки хотели быть учительницами или лётчицами.

Все должны были вырасти в героев труда, ударников, победителей соцсоревнования; заниматься спортом, гордиться достижениями советской страны, с энтузиазмом петь весёлые песни… звонкие жизнерадостные шестидесятые диктовали свой бодрый стиль, послевоенные трудности позади, а впереди космос, комсомольские стройки и вечные «Мир! Труд! Май!» на красных флагах. Красный галстук наглажен Мамой, учиться надо на «хорошо» и «отлично», в школе даже математика на французском – вот какое аристократическое образование у советского пионера Васи, и как бы так совместить свои мечты о сказках со всеобщим заразительным строительством коммунизма?

Героем стать хотелось – главным героем какой-нибудь сказки.

Отголоски шестидесятых навсегда остались в памяти – обрывками случайно услышанных родительских разговоров.

– Липа, если ты сама мечтала о театре и сцене, это не значит, что сын должен осуществлять твою мечту! Что это за профессия для мужчины?!

– Ты думаешь, балет и театр только для женщин? Но это же смешно, с кем же им танцевать?! И, между прочим, на хореографии муштра, как в армии или спорте, ничуть не легче, а Вася всё мужественно переносит, ни разу не пожаловался! И ему нравится танцевать, у него получается, ты же сам видел на концерте…

– Видел. Но мало ли что у кого получается, это вовсе не значит, что этому стоит посвящать столько времени! В конце концов, танцевать умеют все, даже я умею… помнишь наш вальс, Липочка?.. ну да… о чём я? Ты, например, прекрасно пела на самодеятельных концертах, а если бы ты была артисткой, как бы ты могла растить детей? Вечно на гастролях, до ночи в театре…

– Ты сам себе противоречишь: да, женщине трудно совместить семью и профессию, но мужчина-то может себе позволить выбирать! И может выбрать театр, и если у него талант…

– У всех какие-то таланты, но это, повторяю, не означает, что человек, особенно мужчина, может всю жизнь…

– Миша, речь пока не о всей жизни, ему всего восемь, и ему нравится танцевать, и пусть! Я сделаю всё, что могу, чтобы он смог делать то, что хочет. Все педагоги его хвалят, и завтра мы идём на просмотр во Дворец пионеров.

Через несколько лет она скажет то же самое, но уже о поступлении в хореографическое училище. Их диалоги и споры повторялись из года в год, и Мама всегда была на его стороне, называла имена знаменитых танцовщиков, приводила примеры: среди них были и Герои труда, и Народные артисты, и великий Мариус Петипа.

…Через много лет, в далёком 2017-м году, незадолго до двухсотлетия Петипа, Василий организует и возглавит Фонд наследия великого хореографа. «Разве правильно, что в нашем городе нет ни одного памятника, ни одной улицы, названной именем Петипа, как же так?» – будет повторять он… может быть, всё это когда-нибудь и будет? Забвение великих мастеров – не самое лучшее, что может случиться с городами и странами…

– При чём тут Петипа?! Лучше бы ему больше времени уделять математике, а не танцам. Чтобы в серьёзный вуз поступить. Кстати, в том же Дворце есть и другие кружки: техника, моделирование…

– Но он же всё успевает, он и в школе хорошо учится!

Это было правдой: Вася специально старался, чтобы папа был доволен, а Мама рада, да и просто он всё делал хорошо и тщательно, характер такой.

– Тем более! Ладно бы был двоечником, тогда пусть бы плясал, если ни на что другое ума не хватает! Нет, я с ним поговорю. В конце концов, я отец!

– Ты хочешь, чтобы он послушался тебя и бросил балет? Или проявил характер и сделал по-своему? Как настоящий мужчина?

В училище его тогда не приняли – показалось или нет, что отец был рад?

…Как же интересно, как загадочно проявляются в нашей жизни эти неразрывные связи – отцы и дети! Не повторяя путь отца, не желая идти по его стопам, с самого детства зная, чего он хочет, выросший мальчик всё-таки в чём-то повторил его: та же вечная бездомность, скитание по всему миру, работа в тех же странах, где приходилось служить отцу. Там, куда забрасывал отца долг службы – в Австрии, в Чехословакии, в Венгрии, – где Мама пела на импровизированных подмостках, выступала перед солдатами, там же, на профессиональных сценах этих стран он танцевал и ставил свои балеты… всё повторяется, всё наследуется, хотя и не так просто и прямолинейно, как хотелось бы молодым родителям упрямых и талантливых детей.

Желающих попасть в сказку.

В каждой сказке должен быть дворец.

Сегодня Дворец (настоящий, Аничков, ещё царский, хотя и со словом «пионеров») ждал его, восьмилетнего принца: Мама записала его на просмотр в Ансамбль. Поступить туда советовали в Доме культуры: Ансамбль танца был мечтой многих школьников Ленинграда, там вели занятия педагоги высочайшего класса, бывшие звёзды Кировского театра, оттуда была прямая дорога в Хореографическое училище имени Вагановой. Все посвящённые прекрасно знали обо всех ступеньках этой карьерной лестницы: так всё было устроено во времена императорских театров, традиции соблюдались строго и не слишком подчинялись веяниям времени. К счастью, Советская власть любила балет так же, как любая королевская и прочая власть, и не мешала существованию этого параллельного мира со своими порядками, ритуалами и иерархией.

Дворец был большим, конкурс в хореографический коллектив огромным, отбор жёстким и жестоким: никакого «блата», только растяжка, выворотность, слух, пластика, внешние данные. Хореографическим коллективом руководили – Мама выговаривала их имена с почтительным придыханием, чтобы сын понимал всю важность предстоящего шага! – «сам» Геннадий Кореневский¹ и «сама» Нонна Ястребова².

Живая легенда, заслуженная артистка РСФСР, лицо которой после главной роли в кино знала вся страна, бывшая звезда Мариинки… нет-нет, бывших балерин не бывает, они вечны, как звёзды! Если ты была настоящей принцессой, ты можешь стать королевой, а потом состариться и передать трон другим и при этом сохранить всё своё королевское достоинство.

Так было и с прекрасной Нонной.

Строгая, всегда элегантно и безупречно одетая, окутанная облаком дорогих, явно заграничных духов, наводящая страх на учеников и учениц, требовательная, но справедливая – она царила и на этой сцене, и в этой, преподавательской роли. Разрешала все спорные ситуации и конфликты, вникала в мелочи, старалась помочь… она сидела за столом в приёмной комиссии, смотрела сурово, набивала ватой (почему?) странную папиросу.

Кто бы мог подумать, что она, казавшаяся восьмилетнему Васе почти богиней и очень старой и важной, будет дружить с ним много лет, до самой своей кончины? Войдёт в его жизнь не только как педагог, но и как старший друг?

– Нонна Борисовна, здравствуйте, это…

– Вася, дорогой, рада тебя слышать! Ты в Петербурге? – абсолютный слух, потрясающая память: узнавала голос по телефону сразу, хотя учеников у неё было немало – или остальные не так часто звонили?

Нонна Ястребова, Кировский (Мариинский) театр (фото из архива Василия Медведева)

Они годами созванивались и обсуждали его новые балеты, она непременно смотрела их на видео, давала советы, хвалила, делала замечания… не бывает бывших балерин, балет – это навсегда!

…потом, уже в двадцать первом веке, Василий навещал её, всё ещё красивую старую королеву, в её большой квартире на Невском проспекте.

Она по-прежнему курила, всегда была «в форме»: никогда не показывалась, если болела или считала, что плохо выглядит; тщательно и продуманно одевалась, пахла дорогими духами. Королева вовсе не была белоручкой: каждый раз старалась сначала повкуснее накормить его (обязательно, не спорь, иди за стол! не забыть ленинградцам блокаду, никогда не забыть!), а потом внимательно и долго слушала рассказы о замыслах и постановках.

Так у них повелось: она приходила на его выступления, на выпускной в Вагановское, приезжала в Эстонию, где он танцевал; искренне радовалась и гордилась, когда он поставил спектакль в Большом театре. Он пригласил её на международный фестиваль DANCE OPEN: нет ничего важнее преемственности, молодёжь должна видеть и успеть услышать легендарных мастеров. И Ястребова давала мастер-классы, рассказывала о своей работе в Кировском, была в жюри балетного конкурса. Наверное, она тоже была благодарна ему, своему вечному (не бывшему!) ученику: забвение, увы, не редкий удел состарившихся балерин и актрис.

Во Дворце учили не просто танцу, тамошние педагоги были не только профессионалами и мастерами своего дела, они были носителями истинной культуры, интеллигентами в полном смысле этого слова, образцами для подражания и воспитателями – ума и чувств.

Именно она, Нонна Ястребова, посоветовала ему поступить в ЛАХУ – Ленинградское Академическое Хореографическое училище имени Вагановой, святое место для любого, кто хоть что-то смыслит в балете.

Ему шёл уже одиннадцатый год – и позади было столько всего!

Первая поездка на гастроли по Волге (Мама провожала его, тревожилась и безумно гордилась!), потом по другим городам, даже в Москву; сольные номера, репетиции, новогодние ёлки, выступления в лучшем зале города – Большом Концертном зале «Октябрьский»… к одиннадцати годам те, кто занимается профессиональным спортом, музыкой или балетом, проживают уже целую жизнь.

Какие детство и отрочество? У нас их нет – у нас сразу, без предисловий, «В людях» и «Мои университеты», никаких игр и детских забав, нам не до этого! Далеко позади дошкольные хороводы, которыми он руководил во дворе своего ленинградского дома недалеко от Таврического сада: товарищи тех игр продолжали гулять и играть, а он лишь весело кивал им, пробегая мимо. Ведь нужно было успевать и в школе! И читать, и смотреть кино! Ходить в театры на все новые спектакли. Придумывать (самому для себя) интересные вариации, пробовать их… потом они переехали на новую, большую квартиру на улицу Восстания, и в этом дворе он уже никогда не играл.

В тот раз они снова выступали в «Октябрьском».

Четырёхтысячный зал всегда был полон, аншлаг Ансамблю песни и танца Дворца пионеров имени Жданова был обеспечен, причём не за счёт восхищённых родителей и родственников – нет, тем редко удавалось раздобыть билет или контрамарку, смотрели выступление из-за кулис или стоя в темноте коридора, вместе с билетёршами… Мама обязательно там стояла, каждый раз подмечала все нюансы, чувствовала, когда он в хорошей форме, а когда слишком устал, радовалась очередному успеху и каждому его личному «Я сумел» и «У меня получилось!».

В Доме культуры

Нонна Борисовна тоже всегда была с ними, придирчиво и неотрывно смотрела каждое выступление – на том концерте он танцевал новый, специально для него поставленный номер под названием «Игрушки».

Специально для него! Это звучало так… надо прожить всю жизнь в балете, чтобы понять весь смысл, всю важность этих слов: «номер, поставленный специально для…». Ах, сколько он их потом поставит – к радости замеченных им молодых дарований и тех, кого могли годами обходить своим вниманием другие хореографы. Он пристально вглядывался во все труппы мира, ставил танцы, исходя из данных каждого танцора, помогал раскрыть его личные возможности, выгодно оттенить его талант. Он же прошёл прекрасную школу – Школу с большой буквы, в том числе и школу Дворца.

Он делал успехи, его всегда ставили в первый ряд, выделяли, давали танцевать всё, что он хотел, в том числе и солировать, но танец, поставленный специально для десятилетнего ученика, это нечто особенное. Номер придумала и поставила его педагог Нина Николаевна Базыкина, и сегодня ему предстояло его исполнить… между прочим, он никогда не думал: наверное, другие ученики ему немножко завидовали? В «Игрушках», кроме него, были заняты ещё двое, девочка и мальчик, но их могли и заменить, и все понимали, что это «его» танец, и его роль не исполнить никому.