Kitobni o'qish: «Великий магистр революции»

От автора

В этот день отменно ликовали

Явные и тайные враги…

А. Несмелов о Февральской революции

В самом деле, события февраля 1917 года спасли многих. Даже слишком многих. Не только отдельным лицам, но и организациям, в том числе международным, и государствам была жизненно необходима революция в России именно в начале 1917 г.

И революция произошла.

Только пристрастный взгляд может не заметить этого совпадения.

Отдельные фразы, намеки, замечания, рассыпанные в воспоминаниях об этой эпохе, показывают, что российское общество знало о будущей революции и готовилось к ней. Интеллигенция ждала революцию, но не со страхом за будущее страны, а с восторгом, предчувствуя свое близкое освобождение от монархической власти. Нашлись и такие, кто от слов перешел к делу и присоединился к силам, задумавшим переворот.

После двух революций, оказавшись кто в эмиграции, кто – в руках НКВД, они предпочитали не вспоминать, что сами навлекли на себя все эти несчастья. Тайна революции осталась бы тайной, если бы ее не раскрыл ген. Глобачев – до революции начальник Петроградского охранного отделения. Подготовка переворота происходила буквально у него на глазах. Он видел все действия заговорщиков, знал их план и не мог не разглядеть в февральских событиях осуществление этого плана.

Дореволюционные доклады и позднейшие воспоминания Глобачева связывают воедино все факты, прежде казавшиеся непонятными.

Очевидно, наконец, кому мы обязаны падением Императорской России. Разъяснение этого вопроса, как мне хочется верить, прекратит призывы к народному покаянию, которые так часто слышатся у нас теперь. Покаяние, несомненно, необходимо, но не для страны в целом, а только для призывающих к нему, для людей, так же называющих себя монархистами, как называли себя авторы февральской революции. И надо признать, что Гучков обладал большими правами так называться, чем мы. Он шел верным путем и только поддался на искушение, а мы были неправы с самого начала. Замечание Ильина о том, что «русские монархисты <…> повинны первые»¹, имеет, таким образом, еще более глубокий смысл, чем мог предположить его автор.

Мысль о спланированности Февраля 1917-го несколько раз высказывалась в течение века, и наибольший вклад в ее развитие внесли, по понятным причинам, эмигранты. Совершенно замечательная работа о причинах революции принадлежит Каткову². Однако его книга трудна для прочтения, особенно неподготовленным читателем. Вывод автора заранее был обречен на неудачу. Слишком большое значение Катков придавал масонству и его влиянию. Поскольку о масонах по определению никто ничего не знает кроме того, что они масоны, вывести что-нибудь определенное в рамках этого подхода невозможно. Николаевскому³ повезло больше: в эмиграции ему удалось разговорить нескольких масонов, и их рассказы положены в основу его книги. Наиболее интересны, однако, не выводы этого исследователя, изложенные в довольно небольшой, хотя и увлекательной работе, а конкретные тексты его интервью с масонами, прежде всего с Гальперном и Чхеизде. Из этих материалов понятно даже многое такое, что не заметил Николаевский. Однако из его работы заметно главное – что масоны были перед революцией общественным объединением, почти политической партией, а следовательно, не нужно смотреть на них как на сверхъестественную силу с неограниченными возможностями, а тем более записывать в масоны всех подряд, как это сделала, например, Берберова⁴. Другой специалист по масонству, Мельгунов, тоже написал книгу, интересную больше историку, чем обычному читателю⁵. Несмотря на множество тонких находок, никаких выводов он не сделал, и Солоневич не так уж несправедливо назвал его «компилятором». Я недаром заканчиваю Солоневичем: это автор прекрасной статьи «Великая фальшивка Февраля», который, не имея под рукой большей части материалов, доступных другим, все же ближе всех подошел к разгадке авторства революции. Но, приблизившись к этой разгадке, он занялся сведением счетов и пустился в красноречивые, но не вполне своевременные воспоминания о своей дореволюционной жизни. Это несколько снижает ценность его статьи. К тому же, как он сам пишет, в этом деле статья не поможет, а нужна целая книга.

Большая часть эмигрантских работ написана в те годы, когда были еще живы многие герои эпохи и авторы революции. Поэтому историкам приходилось скрывать некоторые имена и факты.

Что касается советских историков, то их труд, как и положено труду советского человека, был наиболее кропотливым и наименее результативным. Если они и пришли к каким-нибудь выводам, то нам об этом ничего не известно. Зато у них был доступ в архивы, где они добывали интереснейшие вещи и, что самое важное, все это публиковали. Первое место здесь, вероятно, принадлежит Яковлеву, который опубликовал показания масонского лидера Некрасова. Хотя советские историки и не пришли ни к каким результатам, их работы были замечательны уже тем, что знакомили читателей с недоступной им эмигрантской литературой. К сожалению, они не всегда указывают, какого эмигрантского историка цитируют. Например, полезная работа Авреха «Столыпин и третья Дума»⁶ была бы еще полезнее, если бы он все же брал в кавычки те абзацы, которые переписал у Ольденбурга.

Часть 1
Кому было выгодно падение русской монархии?

1. Масонский альянс

Как и всякое преступление, февральскую революцию следует рассматривать с позиции, кому были выгодны эти события.

Очевидно, что уход Государя выгоден:

1) социалистическому движению;

2) Германии;

3) Государственной думе, обиженной с самого 1905 г. на ограниченность ее власти, невозможность формировать правительство и т. д.

Все эти силы были достаточно сообразительны, чтобы согласовать усилия против Государя, в надежде потом взяться и друг за друга.

Сначала (еще до начала Первой мировой войны) объединились думские либералы и думские же социалисты. Конечно, либералы не рассчитывали делиться властью с новыми друзьями. Им нужно было только, чтобы левые, используя свое влияние на рабочих, вызвали в Петрограде демонстрации и забастовки, создавая видимость народного бунта. Это должно было напугать правительство и заставить его согласиться на любые уступки. Левые, в свою очередь, ждали, когда Дума расшатает власть Государя, чтобы затем свалить и правительство, и Думу, и саму монархию. Кроме того, как говорит М. Алданов, «у русской буржуазии до революции можно было получить деньги на что угодно, от футуристского журнала до большевистской партии»⁷, а деньги еще ни одной революционной организации не помешали.

Инициатива объединения исходила от либералов. В обычной обстановке такой союз представить было трудно, и вскоре была найдена экзотическая форма: левым было предложено вступить в масонскую организацию. Масонство возродилось в России после 80-летнего запрета зимой 1905/6 г. и первоначально не имело никакого влияния, но затем либеральные, в основном кадетские и прогрессистские круги оценили его преимущества. «Под внешним масонским флагом, – пишет Мельгунов, – хотели достигнуть того политического объединения, которое никогда не давалось русской общественности»⁸.

Около 1909–1910 гг. на вопрос о масонах Кропоткин сказал: «Теперь классовое расслоение прошло так глубоко, что есть серьезная опасность, что радикальные элементы из рабочих и буржуазных классов не смогут в нужный момент сговориться между собою относительно действий, выгодных для обеих сторон. Ибо если соответствующее предложение будет сделано рабочими, то буржуазия побоится своим согласием усилить позиции рабочих; если же с подобным предложением выступят буржуазные группы, то так же к нему отнесутся рабочие. Поэтому я полагаю, что в такое время создание организаций, в которых представители радикальных элементов из рабочих и нерабочих классов могли бы встречаться на нейтральной почве, было бы очень полезным делом»⁹.

Каждому намеченному в масоны новому лицу при первоначальной агитации задавался один и тот же вопрос. «Во время первых разговоров, – говорит Гальперн, – речь шла о моем отношении к вопросу о желательности создании организации, которая согласовывала бы действия разных политических партий, поскольку они борются против самодержавия»¹⁰. «Как-то раз – это было в 1910 г. – ко мне подошел член Государственной думы Степанов, левый кадет, и спросил меня, не нахожу ли я возможным вступить в организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические задачи и ставит своей целью объединение всех прогрессивных элементов», – говорит Чхеидзе¹¹. Если агитируемый отвечал утвердительно, то он становился членом ложи после значительно упрощенного обряда приема.

«Степанов указал, – продолжает Чхеидзе, – куда я должен придти, – адреса я теперь не помню. В назначенное время я пришел. Меня ввели в отдельную комнату, где Степанов дал мне анкетный листок с рядом вопросов, на которые я должен был ответить<…>

Когда я написал ответы, в комнату вошел Степанов, взял их и удалился, оставив меня ждать ответа. Я знал, что в это время ответы мои были оглашены в собрании ложи. Через некоторое время вошел Степанов, туго завязал мне глаза и провел куда-то, где меня усадили. Здесь мне был задан вопрос:

– Знаете ли вы, где вы сейчас находитесь?

Я ответил:

– На собрании масонской ложи.

В говорившем я тотчас узнал Некрасова – его голос мне был хорошо знаком. Вслед за тем Некрасов задал мне вопросы, повторявшие вопросы анкеты, я ответил в духе своих только что написанных ответов. Затем Некрасов предложил мне встать, я встал и услышал, что встали и все присутствующие. Некрасов произнес слова клятвы – об обязанности хранить тайну всегда и при всех случаях, о братском отношении к товарищам по ложе во всех случаях жизни, даже если это связано со смертельной опасностью, о верности в самых трудных условиях. Потом Некрасов задал, обращаясь ко всем присутствующим, вопрос:

– Чего просит брат?

Присутствующие хором ответили:

– Брат просит света!

Вслед за тем Степанов снял мне повязку с глаз и поцеловал меня, нового брата. С такими же поцелуями ко мне подошли и все остальные из присутствующих»¹².

После снятия с глаз традиционной повязки романтически настроенное воображение ожидало разочарование: в ложу входило только несколько человек, собиравшихся в обычной одежде на частной квартире; отказавшись от традиционной символики, перчаток и фартуков, русские масоны сохранили только название и обращение между собой на «ты».

К 1912 г. в России всего было 14–15 лож, из них 5 в Петербурге, остальные распределились в Киеве, Москве, Нижнем, Одессе и Минске. К этому времени относится выделение русской организации в самостоятельный «Великий Восток народов России». Всей организацией руководил избираемый Верховный Совет, имевший своего председателя, казначея и секретаря.

По словам историка русского масонства Б. И. Николаевского, «здесь были представлены все левые политические группы от прогрессистов до социал-демократов, тяготевших к большевикам. Формально партийных большевиков Верховный Совет, насколько мне известно, в своем составе не имел (в ложах они, по-видимому, были) <…> Председателем Совета был кадет, член Государственной думы»¹³ – имеется в виду Некрасов. Трое членов Верховного Совета (Некрасов, Керенский, Коновалов) стали после революции министрами Временного правительства, еще один (Чхеидзе) – председателем исполкома Совдепа, а товарищем председателя стал тот же Керенский.

«Масонство имело устав, даже печатный, но он был зашифрован в особой книжке «Итальянские угольщики XVIII столетия» (изд. Семенова), – говорит Некрасов¹⁴. – «Масонство народов России» сразу поставило себе боевую политическую задачу: «Бороться за освобождение родины и за закрепление этого освобождения». Имелось в виду не допустить при революции повторения ошибок 1905 года, когда прогрессивные силы сразу раскололись и царское правительство легко их по частям разбило. За численностью организации не гнались, но подбирали людей морально и политически чистых, а кроме того и больше всего – пользующихся политическим влиянием и властью. По моим подсчетам, ко времени февральской революции масонство имело всего 300–500 членов, но среди них было много влиятельных людей»¹⁵.

Работа масонов имела две разграниченных области: в Думе и вне Думы. В Думе согласование деятельности кадетов и левых выражалось, в основном, в том, что кадеты подписывались под запросами левых. По наказу Государственной думы значимой считалась группа из 30 депутатов: в этом количестве они имели право заявить о признании законопроекта спешным, о запросе, внести предложение о приостановке прений, о передаче дела в комиссию, о поименном голосовании¹⁶. Поэтому левые, которых в III Думе было 28, а в IV – 24, нуждались всякий раз в поддержке своих братьев-масонов. Лидер кадетов Милюков неоднократно протестовал против подписей кадетов под запросами левых, не подозревая, что обе эти группы связаны между собой силой значительно большей, чем партийные связи. По словам председателя Верховного Совета русских лож Некрасова, все масоны «давали обязательство ставить директивы масонства выше партийных»¹⁷, чем и достигалась идея согласования усилий.

Один из лидеров меньшевиков в III Думе Гегечкори говорил и о другой стороне работы масонов в Думе: это помощь в подготовке речей. «…После роспуска Государственной думы на 3 дня в связи с Холмским земством социал-демократическая фракция внесла срочный запрос о нарушении Столыпиным основных законов; этот наш шаг вызвал недовольство буржуазной, даже левой печати; кадетские газеты писали, а кадетские политики говорили, что социал-демократы не справятся с задачей, что они должны уступить этот запрос кадетам, у которых имеются лучшие ораторские и политические силы (сами кадеты с внесением запроса запоздали, мы их опередили). Ответственную речь фракция поручила мне, и тогда Некрасов, который вообще в это время сидел рядом с нами и был по существу на нашей стороне, а не на стороне кадетов, посоветовал мне обратиться к М. М. Ковалевскому, обещая, что тот поможет в подготовке выступления. Я обратился, и Ковалевский действительно помог всем, чем только мог: он работал весь день, перевернул всю свою библиотеку, пересмотрел все западноевропейские конституции, всех государствоведов и дал мне такой обильный материал, что речь вышла блестящей, и даже кадеты были вынуждены признать, что социал-демократическая фракция оказалась на высоте задачи. Когда я благодарил Ковалевского за помощь, он мне ответил: «Это ведь мой долг в отношении близкого человека». Меня этот ответ несколько удивил: близким к Ковалевскому я никогда не был, видел его тогда чуть не в первый раз. Это мое недоумение сказалось и в моем рассказе Некрасову о приеме, который мне был сделан Ковалевским. Некрасов ответил в тоне Ковалевского: «Иначе он (то есть Ковалевский) и не мог поступить». Из этого я понял, что М. М. Ковалевский близок к масонской организации»¹⁸.

О работе масонов вне Думы значительно меньше ясных данных. Левые, разумеется, отрицают, что в осуществлении революции главную роль играли «буржуазные» круги; либералы после своего полного поражения предпочитали не вспоминать, что это они навлекли на себя и на всю страну такие неприятности. Однако, зная, кто был масоном, можно предполагать, в каких случаях он действовал с ведома своей организации. По словам Б. И. Николаевского, «масоны создавали сеть замаскированных организаций, которыми руководили, не вскрывая своего собственного существования. <…> В организацию входили и большевики, через их посредство масоны давали Ленину деньги (в 1914 г.)»¹⁹. Самые известные из таких попыток предпринимал масон и товарищ председателя Думы Коновалов. Коновалов неоднократно собирал у себя в Москве представителей либеральных и социалистических партий; в том числе 3 марта 1914 г. он предложил создать Информационный комитет с той же целью согласования действий всех партий. Комитет был создан на следующий день, в него вошли три прогрессиста и три социалиста, из них один большевик. Этот большевик, И. И. Скворцов-Степанов, сообщил обо всем в Краков Ленину.

«В либеральных кругах, – писал Скворцов-Степанов, – наблюдается любопытное явление. <…> В разговоре со мною один из любопытнейших «экземпляров с темпераментом» так выразил свои минимальные пожелания. В прошлом, говорил он, когда совершалось надорганическое решение, его социальные приятели сделали крупную ошибку. Они <…> отпали и повернулись спиной. Пусть этого не будет во второй раз. <…> Заметьте, это говорит человек, социальный вес и влияние которого измеряется… многими миллионами рублей <…>, а со своими ближайшими приятелями дает, вероятно, за много миллионов рублей. <…> Мне хотелось бы, чтобы Вы почувствовали, какой это огромный интерес: наблюдать процесс новой будораги с самого ее зарождения. <…> пока можно наблюдать, не компрометируя себя и приятелей – почему не наблюдать?»²⁰. Письмо было написано явно так, чтобы, если оно попадет в руки полиции, то полиция заснула бы во время его чтения.

Большая часть письма посвящена тому, в какое «грязное дело» «влетает» автор, связываясь с буржуазными либералами.

Письмо было получено Лениным 22 марта 1914 г., отчаянно измарано им сверху донизу, и уже через два дня он написал ответ.

«Очень прошу писать чаще, – отвечал Ленин, – и для этого наладить правильные сношения. Ответьте скорее. Нельзя ли от «экземпляра» достать денег? Очень нужны. Меньше 10.000 р. брать не стоит. Ответьте. Далее сообщите, насколько откровенно Вы можете беседовать:

а) с «экземпляром»,

б) с его отдельными приятелями и знакомыми, собеседниками и прочее,

в) со всеми участниками «встреч». По-моему, надо выделить тех, с кем можно говорить откровенно, и им откровенно поставить вопросы вроде следующих: аа) мы идем до таких-то средств борьбы; нельзя ли информироваться, до каких вы? неофициально, приватно!!

бб) мы вносим то-то в смысле сил, средств и пр.; нельзя ли информироваться, что способны внести вы в «внедумскую» борьбу. Вы же говорите: «экземпляр» находит, что «рано изменили фронт либералы в 1905 году», – вот и «информироваться» – все ли так смотрят и на какой срок примерно предполагают отсрочить перемену фронта <…>.

вв) способны ли дать деньги?

гг) >> >> создать нелегальный орган?

и т. д.

Наша цель информироваться и подтолкнуть на всякое активное содействие революции с возможно более прямой и откровенной постановкой вопроса…»²¹.

Скворцов-Степанов действительно потребовал от новых друзей дать денег. Как доносилось директору Департамента полиции, 19 апреля 1914 г. в Москве на заседании Информационного комитета Коновалов, Морозов и Рябушинский обещали дать социал-демократам 20 тыс. руб. на устройство партийного съезда²². Переговоры по этому поводу были поручены Петровскому и Малиновскому. «Когда в конце апреля сего <1914> года Петровский вступил в переговоры с Коноваловым о фактическом выполнении обещанной денежной субсидии, то Коновалов заявил, что вопрос о деньгах еще не оформлен и не выяснен у прогрессистов окончательно, при этом оговорился, что им уже были выданы деньги социал-демократам, а именно: чрез Романа Малиновского на легальную рабочую печать 2000 руб. год тому назад и 3000 руб. чрез Елену Розмирович в настоящем году Ленину»²³.

Дело с Информационным комитетом, как будто, провалилось. Коновалов, однако, продолжал работу и постоянно собирал свои совещания с той же целью в течение 1914–1915 гг. «Очень стремились мы в этот период и к установлению связей с подпольными организациями революционных партий, – рассказывал меньшевик, с 1916 г. секретарь Верховного Совета Гальперн. – <…> Связи с эсерами нам давал Керенский, связь с социал-демократами – я и Соколов; именно к этому времени относится и вовлечение в ложу и некоторых большевиков, например, Н. И. Степанова-Скворцова в Москве»²⁴.

«В Петрограде и Москве, – говорит секретарь Верховного Совета в 1910–1916 гг. Некрасов, – встречи деятелей с.-д. и с.-р. партий с представителями левых к.-д. и прогрессистов стали за последние пред революцией годы постоянным правилом. Здесь основным лозунгом была республика, а важнейшим практическим лозунгом: «Не повторять ошибок 1905 года», когда разбившаяся на отдельные группы революция была по частям разбита царским правительством. Большинство участников этих встреч (о них есть упоминание и в книге Суханова) оказались виднейшими деятелями Февральской революции, а их предварительный сговор сыграл, по моему глубокому убеждению, видную роль в успехе Февральской революции. Велась даже некоторая техническая подготовка, но о ней долго говорить»²⁵.

В воспоминаниях меньшевика и масона Суханова есть следующий рассказ: 24 февраля 1917 г. Суханов позвонил меньшевику и масону Н. Д. Соколову (будущему автору «Приказа № 1»): «Мы условились созвать представителей различных групп и собраться на другой день, в субботу, у него на квартире, на Сергиевской, часа в три дня, для обсуждения положения дел и для обмена мнений. На этом совещании я надеялся уяснить себе позиции как цензовых, так и руководящих демократических элементов. А вместе с тем в качестве представителя левого крыла социализма я надеялся выступить с решительной защитой чисто буржуазной революционной власти, если это потребуется, а также и с требованием необходимого компромисса в интересах образования таковой власти». «У Н. Д. Соколова меня ждало разочарование», т. к. собрание «носило совершенно случайный и притом однотонный характер. Пришли главным образом представители радикальной «народнической» интеллигенции. <…> Н. Д. Соколов ожидал прихода авторитетных представителей большеви ков, но никто из них не явился. Вместо них явился Керенский, который пришел прямо с заседания думского «сеньорен-конвента»²⁶.

Вслед за объединением действий левых и либералов, что произошло до начала войны, согласовали усилия левые и немецкое правительство. Вопрос, «был ли Ленин немецким шпионом», долго был предметом жарких дискуссий, но сейчас имеет смысл выяснять только, был ли Ленин немецким шпионом до февральской революции, потому что оказание ему и его партии разнообразной, в том числе и денежной, помощи после февраля 1917 г. уже неоднократно доказывалось. Самое короткое, но яркое заключение на эту тему принадлежит М. Алданову; он писал: «Историк же, я полагаю, будет считаться со следующими положениями: большевики в 1917 г. тратили огромные суммы; денег этих им русские рабочие давать никак не могли; не мог давать им средства и никто другой в России; могли дать эти деньги лишь «германские империалисты»; германские же империалисты были бы совершенными дураками, если б не давали большевикам денег, ибо большевики, стремясь к собственным целям и не будучи немецкими агентами, оказывали Германии огромную, неоценимую услугу»²⁷. Возможно, этот вопрос оказался бы менее болезненным для советской историографии, если бы ставившие его исследователи переформулировали его так: «Получал ли Ленин от своих единомышленников денежные средства, источником которых было немецкое правительство, а также пытался ли Ленин одновременно с этим содействовать революции в России?». Вероятно, такая постановка примирила бы обе стороны.

Для данной работы совершенно безразлично, был ли немецким шпионом лично Ленин²⁸. Важно, что такие люди были среди социалистов, а этого никто не отрицает. Наиболее известный пример – российский с.-д. меньшевик А. Л. Гельфанд (Парвус). В начале января 1915 г. в Турции, где он тогда жил после побега из ссылки, он встретился с немецким послом Фрайхером фон Вангенхаймом. В изложении посла беседа выглядела так: «Парвус сказал, что русские демократы могут достичь своих целей только путем полного уничтожения царизма и разделения России на более мелкие государства. С другой стороны, Германия тоже не добьется полного успеха, если не разжечь в России настоящую революцию. Но и после войны Россия будет представлять собой опасность для Германии, если только не раздробить российскую империю на отдельные части. Следовательно, интересы Германии совпадают с интересами русских революционеров, которые уже ведут активную борьбу»²⁹.

Гельфанд предложил собственный план русской революции; ему удалось представить этот план в министерстве иностранных дел Германии уже 9 марта. План заключался в организации забастовок в различных районах страны, с переходом во всеобщую забастовку в 1916 г. В том же месяце Гельфанд получил от министерства иностранных дел миллион марок. После попытки привлечь на свою сторону Ленина он обосновался в Дании и создал там фиктивную организацию, через которую вел в России пропаганду. Германскому министерству иностранных дел он обещал организовать революцию 9 января 1916 г. В этот день в Петрограде бастовали все заводы, но этим и ограничилось. Катков считает, что организация Гельфанда работала в Петрограде и в феврале 1917 г.³⁰.

Сейчас неинтересно, были ли люди, подобные Гельфанду, правоверными социал-демократами или же нищая, но гордая социал-демократическая партия презирала их как предателей. Важно, что именно на немецкие средства были организованы Гельфандом бунты военного времени в России.

Совершенно неуместен после этого оптимизм начальника Петроградского охранного отделения ген. Глобачева, который говорит в воспоминаниях, что «для Германии русская революция явилась неожиданным счастливым сюрпризом»³¹. Впрочем, из дальнейшего изложения видно, что у Петроградского охранного отделения и не было агентов среди русских эмигрантов-социалистов, предпочитавших лучше служить делу революции на немецкие деньги, чем изменять этому делу на средства охранки. Этим, вероятно, и объясняется поразительная неосведомленность Петроградского охранного отделения, для которого февральского революция тоже оказалась неожиданным сюрпризом.

Никакое широкое забастовочное движение невозможно без финансирования. Не говоря уже о нелегальной литературе, в период забастовки рабочий не перестает нуждаться в деньгах; и если организатор забастовки не позаботится прежде всего о забастовочном комитете, который будет выплачивать бастующим компенсацию за потерянное жалованье, то забастовка быстро закончится.

Уже после того, как в масонские ложи вступили видные социалисты Думы, а Гельфанд в Берлине составил план русской революции, шесть фракций Думы (прогрессивные националисты, центр, октябристы-земцы, левые октябристы, прогрессисты, кадеты) и три группы Госсовета (академическая группа, центр, группа беспартийного единения) объединились в Прогрессивный блок с целью «создания объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны»³². Нетрудно было догадаться, что лидеры блока именно себя и считали такими лицами. В блок вошли более 70 % членов Думы, это было обеспеченное большинство. «Государственная дума в лице своего Прогрессивного блока нисколько не обнадеживает себя насчет практического исхода своих предложений, но Прогрессивный блок тем не менее намерен проявить настойчивость, чтобы создать правительству возможные затруднения», – говорилось в донесении заведующего министерским павильоном Думы Куманина председателю Совета министров³³.

Но ни деятельность Думы, ни деятельность социал-демократов, от думских до эмигрантов, ни работа масонов не могла разрушить Российскую Империю. Разрушить ее можно было только своими же, т. е. монархическими силами.

«– Ну-с, тут-то мы и пустим… Кого?

– Кого?»³⁴