Kitobni o'qish: «Сожженные цветы»

Shrift:

Часть первая
Сатурн

СГОРЕЛ ХРАМ. ВОЗМОЖЕН ПОДЖОГ
Во вторник в половине первого ночи в дежурную часть Гродинского управления государственной противопожарной службы МЧС России поступило сообщение о возгорании церкви, расположенной в центре города Гродин. В результате пожара значительно пострадало здание храма Успения Пресвятой Богородицы. По предварительным оценкам сотрудников пожарно-технической лаборатории, причиной пожара стал поджог.
А. Маловичко Газета «Алхимик», 21 марта 2003 года

10–21 марта

Ира вышла в холодное раннее мартовское утро. Она постаралась одеться теплее, но все равно зябла, потому что зимнего пальто у нее не было – на его покупку просто не хватало средств. Впрочем, это не имело значения – сегодня исполнилось ровно пять лет со дня смерти Виталика.

Ира поправила темно-синюю шерстяную косынку и заспешила в сторону церкви. Идти придется три квартала, общественный транспорт здесь почти не ходил. Городские власти обещают оборудовать остановку возле церкви Успения Пресвятой Богородицы, да все никак.

В городах, имеющих более длинную историю, к верующим относились внимательнее, а город Гродин живет всего-навсего чуть более полувека. Его выстроили вместе с химическим заводом и для химического завода, размещенного неподалеку от старинной казачьей станицы Малые Грязнушки. Он постепенно поглотил станицу, а станичная каменная церковь, претерпев в 90-х серьезный ребрендинг, превратилась в храм Успения Богородицы. Именно туда ходила Ира Китаева каждое воскресенье всю свою жизнь.

Вера давала Ире самое главное – понимание важности каждого события. Разуму, который наполняет собой Вселенную, есть дело до каждой судьбы, это утешало осознанием своей причастности к замыслу Бога. Смерть мамы и Виталика – не случайны. Нет смысла спрашивать, почему мне выпало такое. Ты же знаешь: Бог всегда забирает лучших и испытывает избранных.

Длинная дорога к храму Иру не тяготила – каждому шагу сопутствовали лучшие воспоминания детства: как по воскресеньям они с мамой ходили «к Богу», попросить о хорошем. А мама у Иры была необыкновенной.

Лида Китаева считала себя избранной и носила свой горб на узкой спинке без стыда. Она обладала изумительным характером: умела прощать, не просила много и легко относилась к любым трудностям, понимая, что самое плохое в ее жизни уже произошло.

Об отце Ира ничего не знала. Мама говорила, что она мечтала о доченьке и Бог ей дал дочь. Вот и все. Только после смерти мамы ее подруга тетя Света рассказала, что у Лиды был мужчина, но жить с горбуньей не захотел. А Лида удерживать его не пожелала и даже о своей беременности не рассказала.

Мама умерла три года назад от пневмонии.

В память о ней Ира пыталась относиться к жизни согласно маминым принципам. Кое в чем это удавалось – например, в отношении к работе: пусть зарплата у учителя смешная, в учительской ссорятся из-за дополнительных ставок, ученики с каждым годом становятся все менее интересными, начальство давит – не стоит падать духом. Учитель – это призвание, а не способ заработать. Ира была учителем истории, и это был осознанный выбор: ей нравилась история как школьная дисциплина и как наука. Историк знает – все уже было: крахи империй, концы света, жулики на престолах, гении в кандалах. Ничего не меняется, но все становится другим.

Еще больше радовалась Ира ежедневной возможности заражать своим интересом детей. В толпе маленьких людей с пустыми глазами она умела находить тех, кто ее слышит. Обнаружив их, Ира мастерски раздувала искру любопытства в пожар страсти к познанию. Таков был ее дар. А в остальном Ирина Геннадьевна считалась в школе сухарем. Ей были свойственны сдержанная манера поведения, скупые жесты, редкая улыбка и редкий, но хлесткий сарказм.

Вокруг расцветало утро. За ночь изморозь обметала черные голые ветви деревьев остреньким кружевом. Небо радовало чистым голубым цветом, в нем кружила огромная галдящая стая больших черных птиц.

Сегодня Ире предстоял особый день. Сейчас она отстоит заутреню, а потом съездит на кладбище к Виталику. Холодно, конечно, а в чистом поле, где теперь хоронили гродинских покойников, вообще ветер свищет. Но Иру ветром не испугать. Она никогда не отступалась от большого дела из-за малого неудобства.

Возле храма уже стояли старушки, завернутые в несусветные тряпки. Завидев знакомую стройную фигуру, они бросились вперед. Несмотря на собственное бедственное положение, Ира всегда подавала хорошо.

Службу вел отец Сергий – строгий статный священник с ухоженной темно-русой бородкой и яркими карими глазами. Немало гродинских невест мечтало стать матушками при таком батюшке, только он создавать семью не планировал.

В последние несколько лет отец Сергий стал для Иры не только исповедником, но и другом – не близким, но тем, к кому идешь в самые страшные минуты своего существования. Одному ему она доверила свою мечту – стать монахиней, и получила отрезвляющий совет – не торопиться: дар души, приносимой Богу, должен быть чист и отшлифован как бриллиант. Иру очень тронуло, что этот суровый человек посвятил ее в собственные сомнения: он и сам мечтает уйти от мира, но только после того, как победит грех гордыни, что пока ему не удается. Выслушав наставника, Ира согласилась с ним и с тех пор постоянно работала над даром своей души – снова, и снова, и снова.

Отец Сергий вел самые лучшие службы из всех, на которых Ира когда-либо присутствовала, но сегодня она не могла сосредоточиться на его словах. Она жаждала еще раз, стоя под куполом, отпустить от себя Виталия и – не могла. Как тоскливо ей без него, как одиноко! За что она должна страдать? Следом встрепенулись непрошеные воспоминания – о том, как хорошо было вместе, и вот тогда Ира вышла из храма. Не место в церкви таким мыслям!

Солнце поднялось над домами, стали таять и осыпаться льдинки с веток пирамидальных тополей, растущих за оградой церкви.

«Боже, Боже! Что со мной?»

И вдруг будто бы ураган ворвался в ее сознание – мысли гонимые, глупые заполонили ее сознание. Виталик, быстрый, веселый, идет через двор ее дома. Она видит его с балкона и чувствует жар своего тела. Он входит в квартиру, она увлекает его на кухню, чтобы мать не услышала… В тесной однокомнатной квартире Ириной мамы влюбленным нет места, но у Виталика есть машина, старенький отцовский «москвич». Ира помнит колючие чехлы сидений, раздражающие кожу на спине, она помнит движения его ловкого тела, смех, стон, шепот, слова любви…

А это ты помнишь – его тело в морге? Тогда, после аварии. Кровь смыли, но лицо умершего (умершего, ты поняла?) искажено. Он задохнулся в дыму. Его кожа покрыта язвами ожогов, его волосы выгорели, его руки обожжены, его ногти сломаны! Умирая, он пытался открыть заклинившую дверцу «москвича». Того самого, у которого такие колючие чехлы на сиденьях.

Мама, Виталий и нерожденные по причине незачатия дети – вот семья Иры! Призраки, призраки, призраки!

Она села на лавку возле ларька, торгующего свечками и иконками.

Неожиданно чья-то плотная тень закрыла солнце. Ира подняла голову. Возле нее стоял мужчина.

– Вам плохо?

– Нет. Все в порядке…

Глаза привыкли к утреннему солнцу, и лицо доброго самаритянина проявилось в тени: очень русское лицо, органично вписанное в пейзаж храма. Молодой, худощавый, в распахнутом пальто.

Ира встала со скамьи и направилась в сторону церкви. Незнакомец последовал за ней.

После службы Ира поехала на кладбище, а вернувшись домой, принялась готовиться к завтрашним урокам.

Пролетела неделя. Ира ходила на работу и в одиночестве проводила вечера, не испытывая никакого дискомфорта. Если она и жалела об отсутствии общения в своей жизни, то только о потере связей со своими институтскими подругами.

Да, они собирались вместе за эти годы, и не раз. В жизни Иры – по печальным датам: похороны мамы, похороны Виталика, годовщины их смертей. Дни рождения Ира больше не справляла – подруги звонили, поздравляли, но приходить не приходили. Ира успела перепортить отношения со всеми.

С Гелей – из-за ее озлобленности против всех и вся.

С Соней – из-за ее причастности к клану менял, изгнанных Христом из храма.

Со Светой – из-за ее брака, который был убогой пародией на семью.

С Наташей – из-за ее легкомысленности, доходившей до цинизма.

– Все вы – попугайчики, – как-то сказала подругам Ира. – Порхаете по веткам, чирикаете, а за душой – ничего!

Конечно, они обиделись, но, если бы обиженные немного призадумались, они бы поняли, что Ира говорит так не из гордыни, а от боли. На самом деле Ира имела в виду: «Вам всем повезло в жизни по сравнению со мной, и вы не можете понять, насколько мне нужна вера!»

Отсутствие дружеской поддержки сначала ощущалось остро до слез. С годами тоска по подругам ослабела, а потом и вовсе прошла.

«Позвоню кому-нибудь! – часто думала Ира. – Ну хоть и Светке!»

Отчего-то откладывала, поджидая подходящий душевный настрой, а после не оказывалось времени или слишком уставала на работе… И еще думалось: а что я скажу? Где была, что видела? Светка разъезжает по заграницам, у нее жизнь кипит ключом, а я? Рассказать нечего, а плакаться стыдно.

Находились причины не звонить и остальным.

В воскресенье Ира вошла в переполненную прихожанами церковь с опозданием. Шел Великий пост. Как всегда, больше всех в толпе оказалось женщин с городских окраин. Их усталые лица, изношенная одежда и искренность поклонов вызывали в душе Иры жалость. Вот так проживают жизнь люди и не метят выше, не стремятся изменить свою судьбу, не ждут счастливого часа… Молятся о простом – чтобы дети не болели и муж не пил! Это лучшие из христиан, казалось Ире, они принимают волю Бога безропотно, не ожидая награды в земной жизни. Среди прихожан встречались и молодые люди, и местные буржуа, и дети… Ира имела нескромную привычку тайком разглядывать собравшихся в церкви и придумывать каждому из них историю жизни. Сегодня, потихоньку оглядев стоявших поблизости, она обратила внимание только на одно лицо. Это был молодой мужчина, он занял место возле иконы святого Иоанна Предтечи. Трепещущий отблеск свечей золотил его русую бородку и отражался в темных глазах. Тонкость его исхудалого лица удивляла: высокий лоб с морщинкой между неопределенного рисунка бровями, удлиненный иконописный нос с чуткими изящными ноздрями, тонкогубый рот молчуна. Но главное – выражение его лица! Оно свидетельствовало о скорби и покаянии, вере и надежде. Казалось, он много пережил, грешил и мучился, но теперь видит выход, видит свет, исходящий свыше, и следует ему и молится о прощении своих грехов.

Ира подошла поставить свечу. Мужчина поднял руку, чтобы перекреститься, и толкнул ее. Глянул на нее удивленно, будто думал, что находится в церкви один, тихо извинился. Его голос Ире показался знакомым – это же он неделю назад беспокоился, не плохо ли ей!

Минуту спустя забыла о нем, поглощенная своими мыслями.

– На тебя, Господи, уповаю, – шептала она. – Да не постыжусь вовек; по правде твоей избавь меня. Преклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня…

Поставив свечку и перекрестив лоб, Ира направилась к выходу. Нога запнулась обо что-то плотное. На полу лежал мужской бумажник из недорогих.

Церковь к этому времени почти опустела. Выйдя во двор, она огляделась и только потом, опомнившись, обернулась на золотившийся в сером небе крест, перекрестилась и поклонилась ему.

Уже на улице Ира открыла кожаную книжицу без страниц в поисках сведений о владельце. В одном из кармашков лежал троллейбусный билет с запиской: «Гагарина, 84, кв. 2». Наверное, надо бы съездить туда – вряд ли это адрес владельца бумажника, но, может, на Гагарина живут его знакомые? Тогда она оставила бы кошелек им – пусть передадут.

Вздохнув – хотелось есть, и кружилась голова, – Ира отправилась на остановку.

Дверь квартиры номер 2 по Гагарина, 84 оказалась старой и обшарпанной. Нажав на кнопку звонка, Ира услышала его трель и бодрые шаги.

– Здравствуйте, – торопливо сказала она в приоткрывшуюся темную дверную щель.

– Здравствуйте, – ответил уже знакомый голос. Дверь немного отползла, открыв худощавую фигуру хозяина.

– В храме я бумажник нашла, а в нем ваш адрес…

Она протянула ему находку.

– Это мой, спасибо.

– А зачем вы адрес внутри оставили?

– Да я к другу ездил, а он дверь не открывал. Я стал писать свой адрес, тут он пришел из магазина. Я машинально сунул билет в бумажник. Входите!

Ира заколебалась.

– Ну хоть чаем вас угощу! Вы же устали по городу метаться!

– Вообще-то да, устала. Но поеду домой…

– Пожалуйста!

Незнакомец беззащитно улыбался, будто боялся отказа.

– Ладно…

Через темный коридорчик она прошла в единственную комнату и удивилась ее запущенности: ободранные обои, выбитый паркет, видавшая виды мебель из шестидесятых.

– Садитесь, я сейчас принесу чай! У меня тут… Сами видите… Продаю квартиру…

Он исчез в коридоре и через минуту вернулся с парящим чайником и жестяным подносиком, на котором поместился нехитрый набор для русской чайной церемонии: две кружки в красный горошек, сахарница и вазочка с печеньем. Ира сама покупала такое печенье и поэтому прекрасно знала – оно самое дешевое.

Ее новый знакомый сел за стол напротив Иры, залил кипятком чайные пакетики и поднял глаза. Ире показалось, что он волнуется.

– Меня зовут Виталий.

Это прозвучало как гром среди ясного неба. Ира выронила ложечку, которой размешивала в кружке чай.

– Что с вами? Вам плохо?

– Нет, нет…

Пряча взгляд, сделала вид, будто смотрит в окно, и увидела на подоконнике толстую книгу в коричневом переплете. Она прочитала на корешке: «Библия».

– Вы читаете Библию?

– Да. Вы ведь тоже в церковь ходите?

– Хожу, иначе бы ваш бумажник не нашла.

– И тоже Библию читаете?

– Только для души.

Ира смутилась: как еще читать Библию, если не для души?!

– Я вот тоже начал. Сначала трудно было, но сейчас втянулся. Только вот Ветхий Завет так и не осилил…

Машинально следуя профессиональной привычке, Ира сказала:

– Немного терпения – и все получится. Я тоже вначале с трудом продиралась. А потом решила сначала интересное прочитать: Евангелие, Песню песней, Екклесиаста и Откровение Иоанна…

– Я его тоже прочитал! Вот это мне понравилось! «…достоин Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение…»

Он произнес эти слова, столь знакомые Ире, быстро, чуть нараспев. Вышло по-настоящему, просто и даже красиво.

– Да вы – знаток!

– Ветхий Завет дочитаю и буду знатоком!

Он улыбнулся. Сначала глазами – не отрывая взгляда от лица Иры, а когда она улыбнулась – и губами.

Ира смутилась и заговорила, чтобы скрыть это:

– А я больше притчи Соломона люблю: «И при смехе иногда болит сердце и концом радости бывает печаль…»

– Красиво. И правдиво…

Они помолчали.

– Спасибо за чай. – Ира поднялась. – Мне пора.

– Вам спасибо!

Они вышли в коридор, Ира стала одеваться, застегиваться, а Виталий просто стоял опустив руки. Он не подал ей пальто, не попытался поухаживать за ней. В нем вообще не было этой провинциальной галантности – назойливой попытки убедить женщину в ее неспособности самостоятельно одеться и выйти из транспорта, да еще и с непременной обидой, если женщина не визжит от счастья, принимая ненужную помощь.

Всю дорогу домой Ира думала о Виталии. Ей показалось, что, несмотря на правильную речь, он из среды малообразованной. На его руках она заметила застарелые мозоли, он сутулился за столом, громко прихлебывал чай, и одежда сидела мешковато. Скорее всего, парень относится к типу самородков, людей, которые чувствуют свое предназначение и идут к нему даже через непреодолимое. И еще, он человек с прошлым.

Почему он прочитал именно эти строки из Иоанна, про агнца закланного?

Снова завертелась карусель дней.

Про нового знакомого Ира не вспоминала. Все-таки, как ни крути, он – молодой мужчина. Это ли ей сейчас надо, когда она решилась покинуть мир?

На воскресной службе она увидела Виталия снова, отметив про себя невероятную бледность его лица. Неожиданно он схватился за грудь и быстро направился к выходу.

Ира, ощутив смутную тревогу, пошла следом. Он почти выбежал из ворот церкви, прошел немного по улице и вдруг, согнувшись пополам, закашлялся. Приступ сотрясал все его тело. Он словно слепой, не разгибаясь, нащупал церковную ограду и опустился возле нее на корточки. Ира слышала, как воздух со свистом втягивался в его легкие. Белый платок, который он прижал к губам, стал красным.

Боже, да это же туберкулез! Инстинкт подсказал: держись подальше! И именно эта недостойная христианки мысль заставила Иру склониться над больным.

– Виталий, вам помочь?

Пытаясь сдержать кашель, он поднял на нее полные слез глаза и отрицательно помотал головой.

– Я отвезу вас домой. Нет, лучше вызвать «скорую»!

– Нет. Сейчас… Пройдет…

– Может, нужно лекарство?

Он отрицательно помотал головой и, низко опустив голову, снова страшно закашлялся. Постарался восстановить дыхание. Вдруг резко сплюнул багровым сгустком на запорошенную снегом кромку асфальта. Ира невольно вскрикнула, выхватила свой носовой платок из кармана и бросилась – вытирать ему губы, поддерживать, спасать и помогать.

– Домой… – проговорил больной, принимая заботу Иры.

Он вдруг ослаб и все ниже оседал в ее руках.

– Сейчас поймаю такси!

Она пристроила Виталия у ограды, а сама бросилась на проезжую часть.

В машине Виталий почти не кашлял, а только тяжело дышал, откинувшись на спинку сиденья. Ира беспокойно поглядывала на больного, опасаясь, что у него, как у Дамы с камелиями, пойдет горлом кровь. Однако ничего такого не произошло.

Она отметила про себя естественность, с которой Виталий принял ее помощь. Как больное беспомощное животное, вверяющее себя в руки хозяина – с молчаливым пониманием необходимости.

В такси они оба молчали, Виталий только достал уже знакомый Ире бумажник и протянул купюру. Когда машина остановилась у подъезда его дома, Ира расплатилась, и они вышли.

– Дальше вы сами?.. – полуутвердительно спросила она.

– А… – Он помялся, но решился предложить: – Зайдите ко мне, пожалуйста!

Отказать тяжелобольному человеку Ира не могла.

– Ну, хорошо.

– Спасибо!

Его глаза засмеялись, он поймал лучик ее улыбки и улыбнулся в ответ. Тут же, вдохнув холодного воздуха, раскашлялся снова. Ира всплеснула руками и потащила его к подъезду.

Дома Виталий принял какие-то лекарства, согрелся, задышал ровнее. Они снова пили чай и говорили на неважные темы. Про себя Ира гадала: сколько ему лет? Что делал в прежние годы? Чем сейчас занимается?

– Вы один живете?

– Да, я сирота.

– Я тоже. Работаете?

– Да. На заводе. Я по металлу…

– Любите свою работу? – В Ире всегда сидел педагог и никогда долго не молчал.

– Люблю? – с недоумением переспросил он. – Работа как работа. Я совсем один остался, мне работать надо, иначе есть нечего будет.

– А я люблю свою работу. Я учитель в школе.

– Почему-то я так и подумал.

– На лбу написано?

Виталий кивнул, и оба рассмеялись. Потом, как туча находит на солнце, повисло пустое молчание. Хозяин квартиры, насупившись, опустил глаза, Ира тоже ощутила неловкость: может, пора уходить? Но оказалось другое. Виталий помолчал немного, бессмысленно болтая ложечкой в чашке с чаем, и заговорил совсем иным тоном:

– Вы, наверно, думаете: чего он ко мне пристал, да?

Ира изобразила на лице вежливое «что вы, что вы!».

– Но не можете же вы просто общаться с человеком, не зная, кто он и что? Ведь не можете!

Ира пожала плечами.

– Мне показалось… извините, что я вот так прямо рублю, но мне и впрямь показалось, что мы с вами имеем нечто общее в душе! Я мало хороших людей видел, но вот вас сразу понял. Вы – добрый человек, вы в Бога верите, и еще есть в вас нечто такое, что я в людях ценю. Это – как бы выразить? – нестяжательство, отрешенность… Вы видите во мне не наносное, а то, что я от всех прячу.

– Я не хотела лезть вам в душу.

– Ну вот… – расстроился Виталий, – что-то не то сказал!

Ира не стала его утешать – для будущей монахини душевные разговоры наедине с молодым мужчиной могут превратиться в испытание.

– Мне бы только не хотелось, чтобы вы плохо обо мне подумали… Ну, будто я пытаюсь, понимаете, к вам… пристать…

Виталий покраснел, ссутулился, отвел взгляд и стал совсем как ребенок.

– Я так не думаю, – сказала Ира. – Просто мне пора домой! Кстати, как вы себя чувствуете?

Она встала.

– Нормально. – Он тоже поднялся со своего места. – Я провожу вас?

– Нет, сидите дома. Лучше бы вам не выходить сегодня.

Они попрощались в темном коридоре, и Ира вышла на улицу.

Весна брала свое: еще прохладный воздух, напитанный ароматом влажной земли, обладал волшебным вкусом. Солнце наполняло собой мир, делая его больше, просторнее, радостнее.

«Как все в природе просто! – думалось Ире. – Вот пережили зиму, и слава богу! Теперь будем гнать и раскрывать почки, выводить птенчиков, рожать котят и щенят. Лишь бы нашлась еда и вода и не было заморозков и злых людей!»

Она приехала домой, переоделась в домашнее, достала свои книги. Надо поработать, пока светло.

Через несколько минут Ира поняла, что никакая работа на ум не идет. Хотелось поговорить, посмеяться, поделиться с кем-нибудь своей нехитрой историей.

Ира придвинула телефон и набрала городской номер Светы.

Она не пользовалась мобильной связью, потому что не видела в этом смысла. Однако сейчас пожалела об этом, потому что трубку взял Ванечка Фирсов, Светкин муж. Он был обладателем изумительно глубокого, выразительного сильного голоса, а также славился исключительной мерзотностью характера. Как милая и хорошая Светка Клюшкина попала в его лапы, Ира до сих пор понять не могла. Не могла же она польститься на его хорошенькое личико и папу-ректора! Светка не такая. Тем не менее реальность была такова: хочешь слышать подругу – поговори сначала с ее мужем.

Скороговоркой представившись, Ира попросила Свету. Ванечка понес трубку жене, по дороге прокомментировав звонок таким образом, чтобы Ира расслышала: «Твоя святоша звонит. С того света, наверное!»

– Привет, Ирка! Ты куда пропала?

У Светки тоже был очень красивый голос, только он вполне соответствовал красоте ее души и тела. Ира считала, что ее подруга – самая красивая женщина из всех, кого ей приходилось встречать в жизни.

– А ты? Ты куда пропала?

– Один – один!

Хрипловатый смех Светки разбудил память: их общее прошлое быстрой красочной змейкой проскользнуло в сознании Иры и снова где-то спряталось.

– Как ты? – спросила Ира. – Как Маришка? Она ведь в Лондоне?

– Маришка звонит раз в неделю. – Голос Светы потускнел. – Говорит, что скучает, хочет скорее приехать домой. Но каникулы будут только летом. Сейчас, на маленьких каникулах, поедет во Францию, в Диснейленд. А в общем, все нормально. Как ты?

– Я… Живу потихоньку, работаю… В школе всегда суета, сама понимаешь. На прошлой неделе была на кладбище у Виталия. Потом к маме поехала.

– Понятно… Сейчас, иду! – сказала Света в сторону.

Можно было не сомневаться, что Ване неприятен звонок нищей подруги жены, а Света слишком зависела от мужа, чтобы игнорировать его недовольство.

– Ты не можешь говорить?

– Да нет, все в порядке, – быстро ответила Света, но Ира уже знала, что разговор окончен. Она попрощалась, хлопнула трубкой по рычагу старенького аппарата.

Разговаривать и делиться событиями своей жизни расхотелось. День прошел за бездельем, тщательно замаскированным под ежесекундную занятость.

Вечером Ира снова подумала о Виталии. О своем новом знакомом Виталии. Как он там? Ведь он болен! А вдруг ему хуже?

Если бы речь шла не о Виталии с его стройной фигурой, иконописным лицом и милой улыбкой, а о какой-нибудь старушенции, Ира бросилась бы помогать не рассуждая. Ну и какая она после этого христианка? Не помочь человеку, только потому что он молодой и симпатичный, – это же сплошное ханжество! Надо быть выше.

Ира глянула на часы: половина седьмого.

Виталий распахнул дверь сразу после ее звонка, будто ждал в прихожей. Увидев Иру, широко открыл глаза и спросил:

– Вы что-то забыли?

– Я беспокоюсь за вас.

Она уже перестроилась на миссионерский лад, забыв о робости и смущении.

– Ой, – сказал он смущенно. – Да я ничего уже… Это утром… А сейчас…

– Вы впустите меня?

Виталий посторонился, и она вошла.

– У вас есть холодильник?

– Да, в кухне.

Ира прошла в кухню. Ее дизайн был лаконичным до убогости: стол у окна, двухконфорочная грязная плита, холодильник «Москва» – ровесник оттепели 60-х, оббитая эмалированная мойка, шкафчики в жирных пятнах. Все это на фоне крашенных голубой краской плинтусов.

В холодильнике пахло затхлостью. На полках лежали пакетики с китайской лапшой, дешевые консервированные овощи, незаменимая кабачковая икра. Виталий постился и экономил одновременно. На таком рационе, поняла Ира, выздороветь невозможно. Хорошо, что она это предусмотрела!

Ира поставила на стол хозяйственную сумку и выгрузила из нее пакет молока, десяток яиц, баночку сметаны и ингредиенты для задуманного ею постного борща.

– Я не буду это есть в пост! – возмутился Виталий.

– Вы больны, вам надо нормально питаться! У вас ведь туберкулез?

Она прищурилась в ожидании ответа, как стрелок, присматривающийся, попал ли он в цель. Виталий испуганно посмотрел на нее, понял, что разоблачен, и опустил голову.

– Чего вы стесняетесь? Я заразиться не боюсь.

– Я другого стесняюсь.

– Чего это?

– Сядьте хотя бы…

Ира села на табуретку у стола. Виталий опустился напротив.

– Ну?

– А как вас зовут?

– Я не говорила? Ира меня зовут.

– Ирина… Чудесное имя! Решительное и мягкое, как вы. Правда все хотите знать?

– Конечно!

– Я в тюрьме сидел, – произнес он с вызовом. – Испугались? Да, я – урка, самый настоящий. В тюрьме я заразился туберкулезом и там начал читать Библию.

Ира остолбенела. За свои тридцать два года она ни разу не видела живого уголовника. Она понимала, что где-то кто-то ворует, убивает, насилует и совершает теракты, но все эти ужасы происходили на другой планете. Теперь перед ней сидел такой инопланетянин.

– Вы теперь уйдете?

– Да я вроде как не могу теперь…

Прислушавшись к себе, Ира услышала – это испытание!

– Если хотите, я все расскажу.

– Что же, рассказывайте, а я займусь борщом.

«Господи, пусть он не будет убийцей или насильником!» – взмолилась она.

– Я, Ира, в тюрьму за кражу попал. Да, я был вором, квартирным вором. Это стыдное прошлое, мне и вспоминать-то тошно. Моя мамка совсем простая тетка – полы в больнице мыла, выпивала по вечерам, папаш новых мне каждый день водила. Мы, уголовники, никогда не виноваты. – Он хмыкнул. – Вы, Ира, нам не верьте! Слезу вышибать горазды! Вот и я всегда говорю, что у меня другого пути не было. Пацаны, у кого папки нормальные и мамаши не выпивали, со мной не водились – интересы у них другие! Секции там разные – футбол, легкая атлетика. А мне футбол этот по барабану был. Я с другими такими же дворовыми за забором стройки курил, девкам вслед свистел. И все мои интересы! Ну анекдоты пошлые, ну портвейн лет с четырнадцати! Потом картишки на бабки. А мне всегда везло в карты. Некоторые думали, что я мухлюю, только я не мухлевал. С одним кентом мы подрались из-за этого. Я ему нос сломал, а его мамаша меня в колонию упекла на десять месяцев. Там я друганами обзавелся – закачаешься! Из колонии вышел крутым как вареные яйца! – Виталий горько рассмеялся. – Эти-то друганы и научили меня, как от мамаши не зависеть и рубли не клянчить. Сначала на стреме стоял, а уже потом стали меня внутрь пускать. Только на девятой краже взяли.

– Гордитесь ловкостью?

– Горжусь в жизни только одним – что ума хватило завязать!

– И как же это случилось?

– Да как? Подумал я: вот откинусь, выйду, что дальше-то? Опять за старое? Потом опять в тюрьму? Я видел там таких, они по десять ходок сделали. Старые хрычи кому нужны? Кто их ждет на воле? А мать уже померла и хату свою пропила. Мне вообще идти было некуда! Эта вот квартира от деда досталась. От деда жены.

Ира не сдержала разочарования:

– Ты женат? – Она не заметила, что перешла на «ты».

– Был женат… Она умерла.

– Ох, прости мое любопытство!

– Ничего. – Он смотрел в окно, в темноту двора. – Я женился сдуру, сразу после второй отсидки. Семью мне хотелось! А жена моя, царство ей небесное, шалава была полная.

Шокированная в третий раз, Ира покосилась на рассказчика.

– Она умерла, когда ребенка рожала. Не моего. И ребенок умер. Так что, когда я в тюрьму попал, у меня была жена, а когда вышел – уже не было. А чуть позже дед ее помер, и так уж вышло, что, кроме меня, наследников не нашлось. Вот.

– А почему Библию читать стал?

– Душа запросила. К нам туда священник ходил. Мы не слушали его, ржали над ним. Он такой благостный был, кругленький. Шуточки наши терпел беспрекословно. Его и за рясу в темных углах хватали, и мочой полили разок… Извините, – опомнился он. – Я забыл, что с вами говорю. Вроде как сам с собой! Да… А потом как-то мы с ним разговорились. Раз, другой, и стало мне что-то открываться особенное, настоящее… Я потом кентам сказал: кто тронет его – пасть порву!

Ира невольно рассмеялась, Виталий ее поддержал.

– Кем ты был… Папаном?

Он расхохотался до слез:

– Чего?.. Папаном? Пахан это называется!

– Да какая разница! – смеялась с ним Ира. Успокоившись, он продолжил:

– Нет, не был я паханом, конечно. Просто народ в тюрьме такой: если нет сопротивления – задолбят до смерти, а если силу показать – отстают постепенно.

– Борщ готов! – объявила Ира. – Мой руки и садись есть.

– Так быстро? Я думал, готовить – это долго!

– Ну, борщ-то постный! Лишь бы картошка сварилась. Бульон не готовится, капуста квашеная – поэтому быстро. А туберкулез ты лечишь?

Вопрос был, как и все вопросы сегодня, бестактным.

– Я не лечусь… – помрачнел Виталий. – От болезни умереть – это не самоубийство.

– Виталий, что ты городишь? С прошлым ты завязал, Бога в душу принял, живой, молодой, все впереди! Зачем юродствовать? Все будет хорошо! Чего тебе не хватает? Шику воровского?

– Да нет, глупости это все… Все так, как ты говоришь. – И Виталий вдруг сбился на «ты». Только… Я один совсем! Прости, что напрямую говорю, вроде как жалости прошу, только это правда! Теперь я на жизнь по-другому смотрю, все мне кажется иным. Вот когда про жену узнал, думал: хорошо, что сама сдохла, а то бы убил! Но сейчас – простил бы ее и даже ребенку обрадовался. Вот у тебя небось семья, ты и не знаешь!..

– Ошибаешься. Я совсем одна. Хочу постриг принять.

Последнее она еще никому, кроме отца Сергия, не доверяла. Виталий, перестав жевать, смотрел на Иру. Она читала в этом взгляде восхищение и нечто вроде зависти.