Kitobni o'qish: «Импровизация на тему убийства»

Часть первая. Джаз-рок

7 июня, поздний вечер

Даже мертвым Игорь был очень красив. Он полусидел в постели, откинув голову на подушку. Его лицо было совершенно спокойно, только на лбу чернело маленькое пятнышко.

Я глаз не могла оторвать от него, мне даже показалось, что пятнышко это нарисовано. Но оно не было нарисовано. В правой руке Игоря лежал черный, маленький, словно игрушечный, револьвер. Это был уникальный револьвер – реплика семизарядного «cмит-и-вессона» 22-го калибра, произведенного на заводе «Смит-Вессон» в городе Спрингфилд, штат Массачусетс, в 1857 году. Он был будто бы из другого мира – из приключенческих кинофильмов о шпионах или путешественниках девятнадцатого века. И диссонировал с этой комнатой настолько, что я потянулась к его деревянной рукоятке, чтобы избавиться от несоответствия.

«Смит-и-вессон» принадлежал моему мужу, Нику Сухареву.

Опомнившись, я отдернула руку и только тогда заметила на краю постели женское обнаженное тело, лежавшее ничком. Крови на теле видно не было. Приблизившись на полшага вперед, я разглядела пушистые светлые волосы. А сделав еще полшажочка, поняла, что это Кристина Пряничникова. Вся ее одежда, а я тут же узнала черные кожаные брюки с белыми лаковыми вставками, валялась перед кроватью. Кристина, наверное, очень спешила раздеться, если вот так побросала свои вещи, на которые обычно она просто молилась.

Что же, и я раздевалась в этой комнате очень быстро.

Почему-то я не кричала и не плакала. Даже сознавала, что спокойствие мое какое-то ненормальное…

В комнате Игоря я пробыла около пяти минут.

Вернулась в машину, ощущая пустоту во всем теле и ту же самую пустоту в мыслях. Меня колотило, не знаю от чего больше – от холода или от нервов.

7 июня, полночь

Завести машину и ехать домой я не могла. В тот момент я и дышать не могла, не то что вести свой «ниссан».

Машина моя стояла в очень удобном месте – в кармашке напротив соседнего подъезда. Как только села за руль, сразу вспомнила, что в бардачке машины лежит маленькая, в четверть литра, непочатая бутылка коньяка. Ее купила я вчера утром, когда решила объявить мужу, что мы разводимся и я ухожу жить к другому мужчине. То есть к Игорю.

Купить купила, но вытащить из машины забыла. И Ника я угощала из прежних, довольно скудных, запасов. Я достала коньяк из бардачка, открутила крышку и, успев подумать, что пить из горла мне приходится впервые, сделала большой глоток.

Коньяк мне показался горячим, будто я не пила его, а вдыхала горлом спиртовой пар… Закашлявшись, я вытерла рот.

Неожиданно проснулась первая эмоция – удивление – и вскоре приняла форму вопроса: что же произошло в квартире Игоря? А через несколько мгновений и два глотка этот один большой вопрос рассыпался на тысячу маленьких: как Кристина оказалась в постели Игоря? Откуда у Игоря револьвер моего мужа? Зачем Игорь застрелился? Зачем Игорь застрелил Кристину? И самый главный: как мне теперь жить? Но на этот вопрос я не стала даже пытаться искать ответ.

Отхлебнув еще глоток коньяку, сосредоточилась на самом неприятном из своих вопросов – на голом теле Кристины Пряничниковой. Откуда она взялась в комнате Игоря?

8 июня, раннее утро

Меня разбудил мобильный телефон. Сначала я потянулась к сумке, чтобы достать трубку, но потом передумала. Звонил кто-то упорный и настырный – мобильник трещал чуть ли не минуту.

Память возвращалась болезненными рывками. Наконец стало ясно: я сижу в машине возле дома Игоря, а он мертв.

Надо было хоть немного размяться, поэтому я выбралась из машины и только тогда обратила внимание, что у подъезда Игоря собралась небольшая группа: три старушки, седой джентльмен с собакой, двое мальчишек в спортивных штанах и кроссовках и молодой мужчина с вьющимися черными волосами. Этот мужчина что-то говорил остальным, точнее, неохотно отвечал на их вопросы.

Было ясно, что тело Игоря нашли.

Моя машина, скрытая ветвями деревьев, находилась от подъезда метрах в двадцати. Казалось, разглядеть меня непросто, но все-таки я поймала на себе взгляд кудрявого. В его глазах был вопрос, будто он сомневался – узнает меня или нет?

Я вернулась за руль. Возможно, кудрявый – приятель Игоря. Возможно, именно этот парень и нашел тело. У Игоря не было машины, а однажды он сказал, что на работу его возит приятель.

Мне показалось, что кудрявый парень хочет подойти ко мне, а это означало, что надо уезжать.

8 июня, немного позже

Дома я первым делом встала под душ. После душа нашла в сумке сигареты и присела на табуретку в кухне.

Запах сигаретного дыма вызывал легкую тошноту, но это было даже хорошо, потому что никаких других ощущений, доказывающих, что я жива, не наблюдалось.

Где-то далеко, хотя, нет, не далеко, а просто внутри моей сумки, зазвонил телефон. Я не пошевелилась. Телефон смолк, от наступившей тишины заложило уши.

Я не успела затянуться сигаретой, как телефон задребезжал снова. Пришлось достать его. Номер был незнакомый.

– Алло…

– Ну, здравствуйте! – пропищал удивительно противный женский голос. – Я уже в Гродине, в аэропорту, но меня никто не встретил!

– Вы, наверное, ошиблись. Я вас не знаю.

– Нет, я не ошиблась. Это Марго Лэнс.

По мнению дамы, ее имя должно было волшебным образом восстанавливать память. Увы, не сегодня – решила я и отключила связь.

Затянувшись наконец-то сигаретным дымом, я произнесла про себя это имя: Марго Лэнс… И тут память ко мне вернулась!

– Марго! – Она ответила только после шестого гудка. Обиделась? На нее похоже. – Марго, я не знала, что вы приезжаете. Ник не просил меня встретить вас, поэтому простите…

– Так вы заберете меня отсюда? Я устала!

Всю дорогу до аэропорта я пыталась дозвониться Нику. Мне не хотелось с ним говорить, но что было делать с Марго? Моя жизнь потеряла всякий смысл, я не знаю, как мне пережить смерть Игоря, а тут – Марго со своими капризами. Довезу ее до «Джаза», устрою в одном из пяти гостиничных номеров и уеду к себе. Невыносимо видеть людей, невозможно…

Год, а может, и полтора года назад я уже встречала эту женщину в этом аэропорту. По просьбе Ника. Он организовывал очередной джазовый фестиваль в своем ресторанном комплексе «Джаз», замотался вдрызг и попросил меня съездить в аэропорт за Марго Лэнс. Даже зная мой идеальный характер, Ник объяснил, что не стоит обращать внимания на приступы вспыльчивости и хамство джаз-дивы. «Хамство?» – удивилась я. Ник подтвердил. Он сказал, что Марго – это коктейль гения и злодейства, не надо удивляться. И чем ужаснее она ведет себя перед концертом, тем лучше пройдет ее выступление.

В прошлый раз Марго не удивила меня ни единой выходкой и – пожалуйста! – на сцене была вялой, тусклой и рассеянной. Зато в этот раз я могла гарантировать, что зрителей ее выступление не разочарует. Еще до того, как Марго появилась в поле моего зрения, было ясно, что знаменитая джазовая певица пребывает в ярости. В маленьком зале гродинского аэропорта было довольно людно, и все попеременно поворачивали головы только в одну сторону – туда, откуда доносился писклявый голосок, выкрикивающий: «Почему у вас нет носильщиков? Что за дикость? Я же не могу тащить багаж сама!»

Это, конечно, кошмарный штамп, но Марго Лэнс в западной прессе называли русской Эллой Фицджеральд. Лично мне, недалекой в плане музыки блондинке, казалось, что Марго невероятно похожа на Эдит Пиаф. Я имею в виду внешнее сходство. Хрупкая, маленькая, высоколобая, с наивным взглядом детских карих глаз и пышной темной шевелюрой, она обладала волшебным качеством приковывать внимание к своей персоне. Если бы мне предложили угадать ее возраст, я бы даже не стала пробовать. Ее кожа была желтоватой, как пергамент, ровной, гладкой и абсолютно неживой. Казалось, она просто натянута на кости черепа, что убивало всякий намек на миловидность. Зато у Марго совершенно не было морщин, а ведь она ровесница Нику, которому уже перевалило за сорок пять.

В жизни ее голос звучал как скрип ржавых петель, а на сцене она виртуозно демонстрировала какой-то невероятный музыкальный и эмоциональный диапазон. Люди, побывавшие даже на неудачном концерте Марго Лэнс, вроде прошлогоднего гродинского выступления на джаз-фестивале, навсегда запоминали и ее голос, и ее лицо.

Я читала несколько интервью Марго. Первые уроки вокала Маргарита Мащенко брала у Людмилы Витальевны, матери Ника Сухарева. После школы Марго поступила в консерваторию, а после консерватории – уехала за границу. Сначала – в Германию, а затем – в США. Довольно долго ей приходилось выступать в дешевых шоу-программах, и только лет через десять ее, наконец, заметили. Точнее сказать, ее заметил только один человек, но очень важный. Джордж Лэнс, владелец студии звукозаписи, продюсер и по совместительству очень обеспеченный человек. Он открыл талант Марго Лэнс. Только благодаря его поддержке, связям и деньгам звезда взошла на джазовый небосклон.

Несколько лет назад Джордж умер от рака, оставив Марго солидный капитал, который она уже умножила в несколько раз.

В Гродин Марго приезжала по приглашению старого приятеля, то есть Ника Сухарева. Это была чистая благотворительность с ее стороны, о чем она неустанно напоминала всем и каждому. Всем, кроме Ника. Ему одному она говорила, что безумно рада выступать в родном городе.

К своей машине чемоданы Марго я отнесла сама. Джаз-диве совершенно не показалось, что для меня ее баулы тяжеловаты. Она едва поздоровалась со мной, заявив, что ей необходимо поскорее найти место для отдыха. Часовые пояса, я должна понимать…

Сев на заднее сиденье, Марго достала пудреницу и взялась поправлять едва заметный макияж. Выглядела дива очень просто: льняные брючки, трикотажный льняной джемперок, удобная обувь. Все – голубого цвета.

Я решила, что отвезу Марго в гостиницу «Джаза». В прошлый раз она жила у Витальевны, но сейчас я не могла встретиться со свекровью. Она бы почувствовала, что со мной что-то не так, начала бы задавать вопросы. А мне на них не ответить… Потом, все – потом.

– Так вы – Жанна, – пропищала Марго.

Сначала я даже не поняла, ко мне ли она обращается. Может, по телефону говорит?

– Ну?.. – Диве не нравилась моя неотзывчивость.

– Это вы мне?

– Ага.

– Нет, я не Жанна. Я встречала вас в прошлом году.

– Не помню.

Зачем-то я решила разъяснить:

– Жанна – любовница Ника, а я его бывшая жена.

– Понятно, – скрипнули с заднего сиденья. – Высокие отношения. Ну, у Ника вечно с бабами полная каша.

– Полная чаша, – бездумно срифмовала я.

Марго, на удивление, меня не раздражала совершенно.

– И полная чаша тоже. Хотя он не бабник.

– А вы, наверное, с детства его знаете?

– Ага. С детства. Я у его матери вокалом занималась. – Голос Марго немного смягчился. – И Ник был моей первой любовью. Ревнуете?

– Конечно, – легко согласилась я. – Но думаю, Жанна больше бы расстроилась.

– А он вас ради этой Жанны кинул?

– Да.

Наш разговор был похож на игру в пинг-понг. С заднего сиденья – на переднее – и обратно. Без эмоций, без накала.

– Меня, если честно, он тоже бросил. Если бы не бросил – никогда бы не поехала поступать в консерваторию. Ни за что. И если бы сейчас он меня попросил с ним остаться – осталась бы без разговоров. Вы хоть поняли, как вам повезло, что он вас любил?

Я не смогла отбить подачу. Марго выиграла.

8 июня, день

– Странное дело, тридцать лет прошло с тех пор, как у нас с Ником была любовь. Тридцать лет! Даже уже не страшно. И все эти тридцать лет всех своих мужчин я сравниваю только с ним. И ни один не был лучше его. Ни один! Что в нем такое было?.. А что сейчас? Не знаю. В шестнадцать лет он был высоким, худющим, нагловатым пацаном. Самым умным пытался выглядеть. Я так и думала – ха-ха, – что он самый умный! Мы учились в одном классе, я ходила в музыкальную школу, начинала петь. В девятом классе мама отвела меня к Людмиле Витальевне. У нее была какая-то особая техника, из-за ее распевок мой голос так открылся, что стало ясно – мне придется петь всю свою биографию. Мы много занимались, каждый вечер по четыре часа. После занятий Ник провожал меня домой. Хоть он и выпендривался, но на удивление у нас с ним много общего оказалось. Он музыку любил, я – тоже. Он считал себя лучше всех, и я такая была. В то время Ник со своими приятелями организовал рок-группу, а я стала у них вокалисткой, хотя мальчишкам это не очень нравилось. Ну, типа, рок – это только мужской вокал. Нам было по шестнадцать. Ника, как и всех пацанов в этом возрасте, больше всего интересовало, что у девочек под юбками. А я хотела быть самой взрослой и делала вид, будто для меня поцелуйчики и обжимания – ерундовое дело. Он, вроде на спор, поцеловал меня, а я ему ответила. Господи, мы же подростками были, гормоны у нас на самом пике! С первого поцелуя я просто сдурела и уже через пару дней все ему разрешила. Это случилось за пять минут до прихода Витальевны, у нее на рояле. Еле одеться успели. Первый секс, если он для двоих первый, всегда смешной. Но это потом смеешься, через тридцать лет, а тогда – отчего-то очень сильно плачешь. Витальевна мне – ты чего? А я – голова болит. Она меня отпустила. Ник провожать не вышел, он тоже в шоке был. Ой, я даже покраснела! Сто лет это не вспоминала. И зачем сейчас рассказываю… Вам слушать интересно?

– Так себе, – ответила я очень тихо, потому что горло сжимал спазм. Ее история была мне совершенно некстати. В моей жизни было всего двое мужчин – Ник и Игорь. Игорь теперь мертв, а Ник – навсегда потерян.

– Ну и ладно. – Марго скрипуче рассмеялась. – А мне интересно рассказывать. К тому же делать в дороге нечего… Мы с Ником встретились на следующий вечер. После занятий он пошел меня домой провожать, ну, как обычно. Дошли до моего дома, вошли в подъезд. У нас тихий такой подъезд был, одни бабульки там жили. Летом они еще на лавочках сидели, а зимой, как раз как тогда, дома были, каждая у своего телевизора. За всю дорогу мы друг другу ни слова не сказали, а когда вошли в подъезд, Ник мне и говорит: «Прости меня, я поступил как скотина». Он думал, что я обиделась! Глупый такой…

Я грустно улыбнулась. Передо мной Ник тоже извинялся.

– …Смотрит на меня так печально, а я обрадовалась и на шею ему – скок! И там же случился наш второй раз… А потом мы нашли укромное место – на чердаке дома, в котором я жила. Ник сумел ключ к висячему замку подобрать. И тогда наступило дикое счастье! Любовь это была безумная, сумасшествие полное! Больше года это длилось. Для подростков – очень долго. Может, Ник и хотел бы с какой-нибудь другой девчонкой закрутить, но я вцепилась в него когтями и зубами. Только я точно знаю, что он тоже меня любил. Причем с ним это позже произошло, чем со мной. Мы уже долго встречались, началось лето, и я поехала с родителями на море, в Сочи. Вернулась, сразу же ему позвонила, и мы договорились встретиться на чердаке. И он пришел с огромным букетом цветов. Первый раз он мне цветы дарил! А вам дарил?

– Да.

– Он сказал, что соскучился. И после этого стал за мной по-настоящему ухаживать. И очень любил меня слушать. Я для него пела. Только для него. Но именно это нашу любовь и убило. Мое пение. Еще почти год прошел, и мои родители решили меня в консерваторию, в Москву, отправить. Для меня это был ужас. Я хотела остаться с Ником. Но он не мог никуда ехать – боялся мать оставить. Она пить начала тогда. А в марте я забеременела. Мы влипли. Матери я призналась чуть ли не сразу. Я решила так: раз у меня будет ребенок, то от Ника меня никто не оторвет. О том, что мать решит отправить меня на аборт, я даже подумать не могла. Мы с ней поругались, я побежала к Нику домой, все выложила Витальевне. Сам Ник уже знал о ребенке. Витальевна грустно так сказала, что не берется решать такие задачи, ей бы со своей жизнью справится. И вышла. Я смотрю на Ника, а он – плачет! Что ты плачешь? – говорю. Он отвечает, что не хочет, чтобы я аборт делала, это опасно для жизни. Но говорит, надо. Не надо! – кричу я. А он плачет и говорит, что надо, что я талант, каких мало, что нельзя от этого отказываться. И я решила, что он меня предал. Врезала ему по морде и ушла. После аборта мне снова надо было заниматься, и мать меня насильно к Витальевне притащила. Ник из своей комнаты в моем присутствии больше не высовывался. С тех пор меня папа с занятий забирал… а летом я уехала в консерваторию. Вот так все и закончилось. В принципе хорошо закончилось, только рояль жалко.

– А что с роялем?

– Я его сожгла. В мае, перед самым концом учебы, я увидела Ника с одной девочкой. В тот же день пришла к Витальевне, а она с перепою, заниматься не может. Витальевна попросила подождать и вышла в ванную. Я пошла на кухню воды попить, увидела спички. Вернулась в комнату и подожгла рояль. Он был старинный, 1913 года, немецкий. Фирму забыла. Великолепно звучал. И так же великолепно горел. На дым из своей комнаты выскочил Ник. А когда Витальевна появилась, он ей сказал, что поджег рояль, чтобы я больше к ним не ходила.

9 июня, утро

Следующий после встречи Марго день был туманным. Я проснулась около восьми, сварила кофе и долго плакала над чашкой и пачкой сигарет, сидя на балконе.

Ник все не объявлялся. Собравшись с мыслями, мне удалось вспомнить, что он повез Митьку на море, в летний лагерь. Это было довольно длительное мероприятие. Ему надо было добраться до Геленджика, где проживает родная сестра Витальевны, день провести с ней и Митькой, на следующий день определить Митьку в лагерь, снова переночевать у тетки и утром выезжать домой. Получается, приедет он сегодня поздно вечером.

Мне удалось разобраться и с вопросом, почему Марго никто не встретил в аэропорту. Оказывается, Ник пригласил ее приехать десятого, встретить ее должна была Жанна. Но Марго решила, что желает пообщаться с друзьями, и прилетела в Гродин раньше. Телефон Жанны она записала на бумажечке и потеряла, а мой у нее в аппарате сохранился с прошлого приезда. Причем вместо моего имени было введено имя города – Гродин. Марго и решила, что Жанна и я – одно и то же.

В двенадцать позвонила Марго. Она желала съездить к Витальевне и еще в пару мест. Можно было бы и отказать диве, но я не стала этого делать. Мне надо было чем-то заниматься, чтобы не выть круглые сутки.

У Марго было мерзкое настроение. Ей не нравились туман, гродинские дороги, мое молчание, отсутствие в магазинах привычных для нее продуктов. Она шипела, ругалась и бубнила под нос все время, пока находилась в машине.

Я отвезла ее к моей свекрови, но подниматься в квартиру не стала. Более того, попросила Марго не говорить Витальевне, что это я ее привезла. Потом мы снова поехали по магазинам, а к половине четвертого Марго объявила, что она смертельно устала и хочет баиньки. Я отвезла ее в гостиницу и отправилась обедать в «Центральный».

Можно было бы просто купить сосиску в тесте и съесть ее в машине, но я не хотела оставаться одна. Кроме того, надо было сделать доброе дело: рассказать Сидорычу о приезде его дочери. Они не общались уже много лет. Дочь на что-то была обижена, отец делал вид, будто ее обида для него ничего не значит.

«Центральный» был пафосным заведением: колонны, лепнина, люстры, белые скатерти, официантки в черных платьях с крахмальными передниками.

В этом месте я, одетая в джинсы и ветровку, смотрелась странно. Зато как волшебно стали меня обслуживать, когда к моему столику присел хозяин ресторана Вадим Сидорович Мащенко, старший друг и наставник моего мужа. Думаю, что Сидорыч питал к Сухареву чувства скорее отеческие, нежели дружеские. После смерти своего друга – Саши Сухарева – он старался заботиться о его вдове и сыне.

С деланной небрежностью я упомянула о Марго Лэнс, о ее визите к Витальевне и общем состоянии духа. Сидорыч – железный отец – не менее делано сказал: «Понятно», ограничив тем самым рамки разговора.

– Как твой муж? – спросил Сидорыч, видимо решив перевести разговор в более приятное для себя русло.

– Нормально, повез Митьку в летний лагерь.

– Как его головные боли?

– По-прежнему.

– Вот же бедняга, – посочувствовал он. Головные боли Ника стали притчей во языцех. – Надо бы ему обследоваться. Вот же сволочь, так избить человека!

– Кто сволочь? Это ведь последствия аварии.

Ник перевернулся на машине, его нашел Пряник, Андрей Пряничников, и с тех пор они дружат.

Сидорыч удивленно поднял брови:

– Нет, авария случилась лет десять назад, а у Ника головные боли еще до этого были. Он что же, не говорил тебе? Эх, Ник, наверное, скрывал от тебя это, а я, старый болван, проболтался!

– Но кто его избил? Конкуренты?

Это я так пошутила. Основным конкурентом «Джаза» был «Центральный». Ник и Сидорыч частенько подкалывали друг друга на эту тему.

– Раз я уже проболтался… Он гордый, ни за что не признается, что кто-то его отделал. Ну, если что, скажешь Нику, что я растрезвонил… Там такая была история: Ника жестко шантажировали после смерти его жены. Я всего не знаю, знаю только, что один парень решил на той истории нажиться. Ник ни в чем виноват не был, платить, само собой, отказался, и тогда его сильно избили и пообещали расправиться с Митькой. После этого он согласился платить. Я тогда денег ему и занял.

Я не стала признаваться другу моего мужа, что узнала подробности смерти Оксаны Сухаревой всего три дня назад. Проклятая история! Она принесла много неприятностей, в том числе и мне лично. В некоторой степени именно из-за смерти Оксаны Ник бросил меня несколько лет назад.

– Кто-то решил, что Ник убил свою жену?

Сидорыч усмехнулся:

– Да нет! Я же говорю, его шантажировать особо нечем было. Хотя я бы его жену убил. С удовольствием.

Если бы я попросила Сидорыча переменить тему разговора, мне пришлось бы объясняться, а на это сил не было. К тому же Сидорычу, похоже, было совершенно нечем занять себя. Он поудобнее устроился на венском стуле, велел девушке в передничке подать бутылку сухого красного вина и завел разговор, который был мне как мертвому припарка.

Сидорыч рассказал, что Оксана работала в фирме Ника бухгалтером. Фирма называлась «Сухаревские булочки», что вначале всех весьма забавляло. Друзья советовали Нику свою черствую фамилию держать от сдобы подальше. Тем не менее пекарни и хлебные ларьки Сухарева процветали.

От себя замечу, что и сама помню повальный бум на выпечку Сухарева. Каждое утро, в восемь часов утра по московскому времени, к двенадцати торговым точкам, украшенным фирменным логотипом «Сухаревские булочки», подъезжал нарядный пикап, откуда выгружались поддоны с загорелыми в печи хлебобулочными изделиями. И в восемь ноль-ноль у каждого «сухаревского» ларька около десятка обожателей утреннего чая с ватрушкой ожидали свежего хлеба. Следом за ними подходили и другие. К вечеру на поддонах оставались только сладкие крошки, которые добрые продавщицы высыпали воробьям…

Прибыль от этого сдобного бизнеса росла как на дрожжах. Оксане, бедняжке, приходилось по ночам сидеть, чтобы подсчитывать доходы. Шеф, само собой, результатами подсчетов живо интересовался. Интерес его распространился и на счетчицу.

Сидорыч припоминал, что она была хорошенькой девушкой, уверенной в себе и отлично понимавшей, что ей будет за связь с неженатым шефом. Через три месяца свиданий Оксана вошла в кабинет Сухарева с просьбой отпустить ее завтра на целый день, потому что ей надо на аборт. Сухарев, правильно расставивший точки над «i», оторопел и ответил, что спешить не надо, а ситуация требует осмысления. Оксана между тем не увидела его стоящим перед ней на колене с бриллиантовым обручальным кольцом в руке. Поэтому на следующий день Ник познакомился с Зюзей. Точнее, Зинаидой Петровной, которая получит свое прозвище из уст внука уже через полтора года. Будущая теща и кошмар моей жизни всегда профессионально играла на публику. Она закатила такой прилюдный скандал, что из офиса сбежали даже охранники. Честно говоря, Нику стоило уже тогда подумать о своей будущей семейной жизни.

Дальше о жизни четы Сухаревых я узнала следующее. Когда Митьке исполнилось года три, Оксана стала вести образ жизни прямо-таки светский. Для Митьки завели няню.

Учитывая, что «Центральный» в конце девяностых был самым популярным местом отдыха для обеспеченных граждан города Гродина, Сидорыч наблюдал за жизнью жены своего младшего друга воочию. Он видел, с кем приезжала Оксана, с кем уезжала и как себя вела. И наблюдения убеждали владельца ресторана в том, что семейная жизнь Ника Сухарева не задалась.

– Только представь, – восклицал Сидорыч, – у них тут компания: первая проститутка Гродина Светка Гурина, заслуженная шлюха всей области Марьяна, еще штуки три таких же и – Оксана Сухарева! Мужики к их столику так и липли. Часиков за двенадцать они отчаливают по очереди, каждая со своим кавалером. А на следующий день рассказывают друг другу, что у них с этими кавалерами было да что они за это получили. Я как-то Оксанке и говорю: ты бы лучше пошла домой да мужу борщ сварила, чем сидеть тут со всякими… А она так кокетливо: ой, ну мы тут с девочками просто сидим, ничего плохого не делаем. Дескать, что муж? Муж работает круглые сутки, его нет никогда, так что же ей, дома сидеть? Мне это противно было, и тогда я грех на душу взял: специально поехал к Нику, в его офис, и рассказал ему о подвигах жены.

– А он что? – довольно рассеянно поинтересовалась я. Поступок Сидорыча мне не показался слишком чудовищным.

– Он… ты же знаешь его, он лишнего не скажет. Особенно если дело его чувств касается. Но не только я ему о поведении жены рассказывал, были и еще правдолюбы. Ник молчал, но я знаю, что сильно его слава жены раздражала. Ты еще вина хочешь?

10 июня, позднее утро

– Я ничего не понимаю, – повторял Пряник каждые пять минут.

С того момента, как я нашла мертвого Игоря, прошло больше двух суток.

За окном расцветал солнечный июньский денек, пели птицы, веселый ветерок трепал ветви каштанов, а мы с Андреем Пряничниковым сидели раздавленные и озадаченные в его кабинете, расположенном на третьем этаже развлекательного центра «Джаз».

Андрей вздыхал, тер покрасневшие глаза, обреченно ронял руки. Сидел на крае стула, потом подскакивал, будто вспоминал нечто очень важное, то, что нужно сделать сию секунду, и снова падал в свое кресло. Он искренне страдал.

«Он искренне страдал, даже если сам застрелил свою жену и моего любовника», – поправила я себя.

…Пряник был управляющим ночным клубом «Драйв», который располагался в цокольном этаже «Джаза». Юридически клубом владел Ник, но заниматься им он не желал. Даже не вмешивался в дела Пряника, хотя весь город знал, что в «Драйве» всегда можно прикупить волшебных таблеточек и познакомиться с девушками, готовыми на любые услуги за определенную плату.

Думаю, Пряник позволял твориться в своем клубе таким делам, ибо имел от них свой гешефт.

Игорь Ермолов, кстати говоря, был системным администратором в «Джазе». Это я устроила на работу к своему мужу своего любовника. Звучит все это крайне цинично, только в действительности все не так, как на самом деле. Мы с Ником были уже чужими друг другу людьми. Согласно очередному договору из серии наших договоров с мужем, я была лишь гувернанткой Митьки Сухарева, а он был мне работодателем. Срок договора должен был истечь через пару лет, как только Митька поступит в вуз.

Но я не о том. Игорь и Пряник тоже были знакомы, так как в ведении системного администратора «Джаза» находились и компьютеры в бухгалтерии «Драйва». Само собой, Андрей Пряничников о моих отношениях с Ермоловым и не подозревал.

К Прянику я приехала под благовидным предлогом выразить соболезнования по поводу смерти его жены. Я и вправду выразила соболезнования, и довольно искренне, – Кристину я хорошо знала и даже в какой-то мере дружила с ней.

Но истинные причины моего визита таились в другом. До сегодняшнего утра я как-то мало и плохо соображала. Игоря больше нет, а почему – не так уж и важно. Все изменилось вчера, часов около трех ночи: ощутив страшную жажду, я поплелась на кухню. Налила в стакан воды и вдруг, без всякой связи с жаждой и водой, поняла: Игорь не мог покончить с собой.

Такой вывод привел к другому простейшему умозаключению, осознание которого просто потрясало: если он не убил себя сам, значит, его убили.

В квартире Игоря до моего прихода побывал кто-то третий. То есть если считать Кристину, то кто-то четвертый. Он пришел, выстрелил в одного, в другого, вложил револьвер в руку Игоря и ушел. Этот человек хотел, чтобы подумали, будто Игорь совершил убийство и самоубийство. Почти хитро, если рассчитывать на тех, кто не знал Игоря так, как я.

Кто сделал это? Мне казалось, что если я хорошенько подумаю, то догадаюсь. Я была ближе всех к нему в последний год его жизни. Я любила его, я чувствовала его, понимала и ощущала каждый его взгляд, каждое настроение.

Ничто в его жизни даже не намекало на возможность каких-либо происшествий. Мы были счастливы. Я ехала к любимому человеку, чтобы мы начали жить вместе. И вдруг я вижу в доме Игоря двоих неожиданных гостий – Кристину и смерть. Уж не Кристина ли привела смерть с собой?

Припомнилась мне и одна история, случившаяся всего неделю назад. У Игоря была двоюродная сестра-подросток, девочка разболтанная и избалованная, большая любительница танцполов и вечеринок в клубах. Она много раз влипала в разные неприятные истории, а недавно Игорь обнаружил ее с приятельницами в туалете «Драйва». Искать девчонку в таких местах было не впервой. И не впервой Игорь находил свою юную родственницу обколотой, обкуренной, с карманами полными каких-то таблеток. Но на этот раз он не только отправил девчонок по домам, но и не поленился подняться в кабинет к Прянику и врезать ему в челюсть за все хорошее, что творится в «Драйве».

Не могу даже представить, как могло бы так случиться, но (чисто теоретически!) присутствие раздетой жены в квартире парня, который недавно оставил здоровенный болючий фингал на вашем лице, может и взбесить. Прянику проще, чем кому бы то другому, было взять револьвер у Ника – они приятели. Ну, просто попросил побаловаться, пострелять в тире. Внешне все сходилось.

Я не знала, как выяснить правду, но с первого взгляда становилось ясно, что Пряник находится в глубоком шоке от неожиданного и кошмарного по своей силе удара. Он был сбит с ног горем и шокирован обстоятельствами смерти Кристины.

Галстук Пряника валялся на полу – видимо, он сорвал его с шеи. Костюм был измят, а от Андрея доносился легкий, но стойкий запах немытого тела.

Сбивчиво и сумбурно он рассказал мне, что следователь позвонил ему ранним утром восьмого числа и сообщил о смерти Кристины Пряничниковой. Пряник сам приехал в отделение милиции прямо из клуба, потом отправился в морг опознавать тело жены. В морге он рухнул в обморок. Потом его долго, очень долго допрашивали. После этого целые сутки он – как и я! – пытался понять, что случилось и как теперь жить дальше. Сейчас Андрей был на грани нервного срыва.