Kitobni o'qish: «Препараторы. Сердце Стужи»

Shrift:

* * *

Мир, придуманный Яной Летт, сложен, логичен и подробен. Есть в нем место и социальному неравенству, и поездам, собранным из фрагментов тел снитиров, и религиозным ритуалам, и интригам, и эпидемиям, и контрабанде. Писательница населила Кьертанию добрым десятком героев первого плана – сложных, многомерных, не сводимых к характерным для фэнтези типажам.
Галина Юзефович

Любая история, написанная Кьертанией, – написана также и Стужей.

Унельм. Расследование

Одиннадцатый месяц 724 г. от начала Стужи

Унельм опять проспал – если что-то и встанет между ним и карьерой блестящего детектива это, бесспорно, будет его новая перина, купленная недавно за бесценок на очередном развале, куда потащил его Вэл.

Выбегал из дома в сторону охранителей он в прескверном расположении духа – и мелкий дождь, зарядивший с утра, настроения не улучшил. Улицы были всё ещё украшены по случаю прошедшего пару дней назад праздника единства Кьертании, но теперь ленточки и бумажные гирлянды размякли и потускнели.

Прошло уже много недель с потрясшего Химмельборг жестокого убийства Лери Селли, а у него до сих пор не было ни единой зацепки. Утешало, что и Вэл тоже не преуспел, и даже Олке с каждым днём выглядел всё более хмурым. В первые дни наставник только что не пел от радости – не слишком прилично, с учётом гибели молодого и красивого юноши. Но Олке плевать было на приличия. Он, казалось, помолодел лет на десять и постоянно потирал руки, приговаривая:

– Что ж, пришла пора показать охранителям, как нужно работать.

Но время шло, а показать охранителям им было нечего. Убийца проник на территорию особняка, не оставив ни следа – ни отпечатка пальца, ни скола на оградке садовой тропы, ни вмятины на аккуратно подстриженном газоне, ни примятого цветка. Никто его не видел – ни многочисленные соседи, ни полуночники, прогуливавшиеся по улицам Сердца города, ни сторожа, ни старый садовник Селли.

Садовник этот трясся от ужаса, давая показания. У него не было алиби – никто, кроме старого пса, не составлял ему компанию в домике для прислуги. Ни он, ни пёс не слышали криков, стонов или звуков борьбы.

На рассвете садовник отправился к розарию с кишкой для полива, и вот тут-то пёс, по его словам, будто с ума сошёл – скулил и подвывал, как щенок, и наотрез отказался идти в глубь сада, будто чуя присутствие опасного и безжалостного зверя.

Тогда садовник отправился дальше один, вооружившись, помимо кишки, валовым фонарём. В дрожащем круге света он увидел молодого хозяина, израненного, залитого кровью, бледного и окоченевшего… и с глазом орма, вставленным на место его собственного.

Садовнику пришлось провести несколько не самых приятных дней на допросах Олке и охранителей, но его, в конце концов, отпустили восвояси. Сложно было поверить, что он, всю жизнь преданно служивший Селли, развлекавший маленького Лери игрой в лошадки на заднем дворе, вдруг решился на убийство безо всякой выгоды или мотива. Кроме того, глаз орма не был нейтрализован – а значит, указывал на препаратора.

И всё же за садовником установили круглосуточную слежку. Олке предполагал, что тот мог быть с убийцей в сговоре – однако до сих пор за стариком не заметили ничего необычного.

В компании Олке Унельм целыми днями занимался поиском улик. «Вот и проверим, слушал ли ты хоть иногда во время наших уроков», – сказал ему наставник. Ульм надеялся не разочаровать его.

Нитка или волос, упавшие с одежды, сломанная ветка, обронённая монета, другой цвет глины, занесённой в сад на подошвах сапог, – любая мелочь была важна. Они долго и придирчиво просвечивали каждую пядь земли специальным валовым фонариком, оснащённым глазом ревки на тонком ищущем хоботке, заливали каждый куст в саду особым образом обработанной хаарьей жёлчью, которая зеленоватым свечением должна была указать на следы органики, например, крови… Всё было тщетно.

Убийца будто прилетел по воздуху или явился из ниоткуда – и так же в никуда исчез.

– Хитрый дьявол, – бормотал Олке, и в его голосе звучал азарт.

Унельм успел поверить – как он быстро начинал верить во что-то приятное и плохо достижимое, – что раскроет убийство Лери Селли и явится ко двору – к Омилии – героем. Тогда им больше не придётся встречаться тайком – за последние недели ему удалось увидеть её только дважды, хоть и казалось, что они знакомы всю жизнь. Нет – он будет приходить в дворцовый парк через главные ворота, будет завсегдатаем на всех приёмах и балах, а потом… Что будет потом, Унельм не знал. Его знакомство с пресветлой наследницей кьертанского престола было настолько невероятным, что он и его-то до сих пор осознал не до конца – а потому решил не строить слишком далеко идущих планов. С чего-то, в конце концов, нужно было начинать…

Вот только пока всё шло из рук вон плохо.

Унельм оббегал полгорода, говоря с друзьями, родственниками, подружками покойного. Удостоверение, выданное Олке, не располагало людей к откровенности, но что-что, а разговорить кого угодно Унельм умел с детства. Порой ему изливали душу с такими подробностями, какие он предпочёл бы не знать.

Так, одна из подружек Лери, фабричная работница, о которой проговорился один из друзей Селли, несколько часов, утирая слёзы не очень чистым платочком, рассказывала, как хорош был в постели «щедрый, хорошенький динн», сколько прелестных подарков он ей подарил и как называл её «кошечкой», «своей маленькой женой» и «крольчонком».

– И что же, – спросил Унельм под конец, слегка одурев от её излияний, – вы ничуть на него не обижены?

– Обижена? – переспросила она, в неподдельном изумлении вытаращив на него глаза под накрученной чёлкой. – Да за что же?

– Ну, как… Он ведь бросил вас, и…

– Бросил? Ну что вы, господин Гарт! Мы с ним разошлись, как это называется… По всеобще… По-друже…

– Полюбовно?

– Да, да! – она радостно закивала хорошенькой головкой. – Точно! Ну, а чего мне было ожидать? Кто он, кто я? Я сразу знала: с таким блестящим парнем это ненадолго. Что с того? Да я век буду вспоминать, какой он был добрый и щедрый. Я с его подарков, считай, дом матери купила. Ну, чуть-чуть только ей добавить пришлось. А какой браслет он мне подарил! Его я продавать не стала, и теперь точно не буду. Хотите, покажу вам?

– В этом нет необхо…

– Пусть останется о нём память… – Работница без малейшего перехода захлюпала носом. – Ох, он такой был добрый, красивый, щедрый господин… И кому только он помешал? Какая сволочь сотворила с ним такое? Да если бы я узнала, я б своими руками… – Она прервалась, чтобы шумно высморкаться в платочек.

– Вы не знаете, у него были другие… – Унельм помедлил, – подруги?

Работница с готовностью закивала.

– Да наверняка! Он-то мне, конечно, говорил, что нет – видите, господин Гарт, какой он был достойный человек? Но я-то всегда понимала, что у такого красавца должны быть и другие подружки. Но он всегда говорил: «Нет, кошечка моя, зачем мне другие, когда есть такая красавица, как ты?» Что ни говори… Благородный динн – он и есть благородный динн.

После этого разговора Унельм пытался найти других подруг «благородного динна» через знатных друзей Лери, но они не назвали больше ни одной. Может, не знали, может, не хотели выдавать Лери даже теперь, когда от этого зависел успех расследования.

Все, с кем он и Олке говорили после, – безутешные родственники, учителя, товарищи по учёбе, деловые партнёры отца – отзывались о Лери как о добром, смелом, славном юноше, которого любили все. Казалось, у юного Селли при жизни не было врагов, тем более способных на такую жестокую расправу.

Газетчики продолжали обсасывать эту историю, несмотря на попытки несчастных родителей заткнуть им рты. Масла в огонь подливал глаз орма, обнаруженный в глазнице юноши.

«Убийца – препаратор!»

«Защитник Кьертании посеял смерть и ужас».

«Совет Десяти не даёт комментариев».

Когда Унельм добрался до отдела, Мем – зыбкий призрак в облаках табачного дыма – с ним не поздоровалась, слишком занятая чтением передовиц.

– Эту дьявольщину нужно остановить, – хмуро заявила она, пробегая взглядом заголовок за заголовком. – Чем быстрее мы найдём мерзавца, тем быстрее всё утихнет.

Олке, сидевший неподалёку, рассеянно кивнул – ему явно плевать было на газеты. Единственной его целью было найти убийцу.

– Гарт. Явился-таки – какая честь для всех нас!

– Работал над важными зацепками допоздна.

– Не сомневаюсь. Не снимай куртку – мы идём в Гнездо. Пора пощупать препараторов. Совет до последнего оттягивал, но у нас наконец есть разрешение.

Вэл проводил их тоскливым взглядом – его-то ждала бумажная работа в компании Мем.

В кои-то веки Унельм не радовался, что Олке выбрал его для полевой работы. Он мало общался с другими препараторами, но что-то подсказывало, что участие в допросе – не лучший способ завести с ними дружбу.

– Разделимся, – сказал Олке, когда они подошли в кованым воротам в сад, окружавший Гнездо. Деревья здесь буйно цвели, и от тяжёлых белых цветочных головок шёл сладкий, пряный аромат, напоминавший о яблочных крудлях, какие пекли иногда у Хальсонов дома. Сорта ведь тоже была где-то здесь… Возможно, Унельму и её придётся допрашивать. При мысли об этом он поёжился.

Они не виделись с бала. И с тех пор, как не стало её матери и сестёр – Ульм узнал о трагедии из отцовского письма. С тех пор он так и не собрался с духом, чтобы прийти и выразить Хальсон свои соболезнования. Все слова тут казались лишними – к тому же после того, как к её ястребу приходил с обыском Олке, Сорта вряд ли захочет его видеть.

Не то, чтобы он и в самом деле собирался обмануть её, когда обещал «разобраться с этим делом». К тому моменту он и вправду думал, что ястреба Сорты Олке больше ни в чём не подозревает… И только потом, от Вэла, узнал, что они с Олке ходили допрашивать Строма и его охотницу по делу о контрабанде. После такого прийти как ни чём не бывало не так-то просто.

Что уж там… Даже когда они были друзьями, близкими, как брат с сестрой, он никогда не умел её утешать. За утешения в их троице всегда отвечал Гасси.

Иногда Ульму казалось, что с его смертью равновесие нарушилось. Не только в их жизнях – в мире вообще.

Гасси наверняка нашёл бы нужные слова. Может, он и Ульма бы утешил – и не пришлось бы презирать себя за трусость в те редкие моменты, когда он не был занят мыслями о неуловимом убийце – и неуловимой Омилии.

– Опять витаешь в облаках, Гарт? Не лучшее время. Я возьму на себя старших охотников, ты поговоришь с новыми рекрутами. Мы с тобой не раз обсуждали, как это делается. Ищи мотивы, зацепки, что угодно. С тобой они наверняка будут чувствовать себя спокойнее – но держи ухо востро. Если хоть что-то покажется тебе подозрительным – хотя бы самая малость, Гарт – скажешь мне. Дальше буду разбираться сам.

На пороге Гнезда их встретил Кьерки, комендант общежития. Он так и лучился дружелюбием, но в его фигуре, перекошенной старыми ранами, Унельм ощутил напряжение.

– Проходите, проходите. Разуться можно тут. Я выделил вам комнаты и уже всех предупредил. Я подготовил списки – конечно, сегодня здесь не все. Кто-то на охоте; охоты мы уж никак не могли отменить. Но потом, конечно, я организую встречу и с ними тоже. Принести вам чая? Вообще, если что-то понадобится…

Унельм не слушал. Он впервые был в Гнезде и смотрел во все глаза. Пожалуй, поуютнее, чем в Коробке – но вопреки всем стараниям обитателей общежития в нём чувствовалось что-то казённое. Ульм в очередной раз порадовался, что снял себе квартиру. Пусть тесную, как коробка для шляп, – но, по крайней мере, там он сам себе хозяин.

На втором этаже Кьерки проводил Олке направо, а его самого – налево. В комнату к Олке уже входила Томмали – об этой красавице-охотнице Унельм был наслышан, и как-то раз даже бывал на одном из её выступлений. Кьерки, провожавший её на допрос, поглядывал на неё с немым, тихим обожанием, и Ульм мог его понять.

Если Олке сам решал, кто к кому пойдёт на допрос, к нему, судя по всему, сейчас придёт кто-то куда менее симпатичный.

Для допросов выделили чью-то пустующую спальню, из которой вынесли кровать. Намёк на то, что им здесь не рады?

Даже стулья у стола были разными – один с деревянными подлокотниками, другой без подлокотников вовсе, зато с мягким сиденьем, изрядно потраченным молью. Стул, стоявший лицом к двери, оказался менее удобным, но понял Гарт это слишком поздно – когда вереница молодых препараторов потянулась в его импровизированный кабинет.

По крайней мере, Кьерки принёс Унельму воды в глиняной кружке и улыбнулся.

– Я готовился к вашему приходу впопыхах, так что не обессудьте. Если захотите, оставайтесь на ужин, когда закончите. У нас сегодня белая рыба.

Уже через пару часов и это показалось Унельму издёвкой – рекрутам, с которыми ему нужно было побеседовать, не было ни конца ни края. Унельм старался делать всё так, как учил Олке, – расспрашивал препараторов друг про друга, пытаясь подловить и ища нестыковки… Но пока что допросы казались совершенно бесполезными.

Ни для кого не секрет, как препараторы стоят друг за друга – а сам убийца уж точно не признается…

Дверь открылась в очередной раз, и в комнату вошла Сорта. Ульм понимал, что это может случиться, и всё равно оказался не готов встретить её взгляд.

Пятно вокруг её золотого глаза как будто потемнело сильнее, зато шрам слева у губ побелел и теперь меньше бросался в глаза. Многие приходили на допрос одетыми по-домашнему, но на ней была форма охотницы – чёрный камзол, белая рубашка, брюки заправлены в высокие сапоги. Косы, забранные в корзинку вокруг головы, лежали волосок к волоску.

– Здравствуйте, господин сыщик, – сказала она, садясь напротив. – Давно не виделись.

– Привет, – он пытался говорить бодро, но Хальсон было не обмануть улыбками. – Слушай… Я хотел встретиться с тобой раньше, но это убийство…

– Да-да, понимаю. Служба превыше всего. Чем я могу помочь? – По крайней мере, она тоже не горела желанием взглянуть ему в глаза.

– Слушай, – пробормотал он. – Я знаю, что случилось… Я имею в виду, с твоими… Мне жаль, что я не мог сказать раньше, но…

– Не будем об этом, – сказала она жёстко, и шрам у её губ побелел сильнее. – Это ни к чему… Ульм. Мне уже лучше.

Она назвала его старым именем, именем времён их игр на заваленном хламом дворе, и это не вязалось с отстранённым, пустым взглядом – впервые он увидел у неё такой взгляд после того, как не стало Гасси.

– Хорошо… – С наибольшим удовольствием сейчас он бы провалился сквозь землю. Ему нужно было допросить её – и в то же время он не мог заставить себя задать ни одного вопроса по делу. Именно сейчас, увидев её, Унельм почувствовал, что ему действительно стыдно. Как бы худо всё ни складывалось между ними в последние годы, когда-то они были настоящими друзьями… А он не нашёл времени прийти к ней в самый страшный час. Потому, что правда не верил, что ей это нужно? Или потому, что попросту струсил?

Теперь не узнать.

– Кстати, спасибо за то, как ты всё провернула с балом, – с трудом выдавил он. – Правда, спасибо.

– Не за что. Надеюсь, ты нашёл, что искал.

– Даже больше того.

– Вот и славно.

Она говорила отстранённо и смотрела мимо него.

– Ты на меня злишься?

– С чего мне на тебя злиться?

– Ну… Я знаю, что Олке к вам приходил.

– Меня это не слишком удивило. Я всегда знала, что на твои обещания не стоит полагаться.

Унельм вдруг вспомнил Омилию – веснушки в уголках её глаз, нежный взгляд, в глубине которого зрели ростки бунта. Если бы не Сорта, он бы никогда её не встретил.

– Слушай, Сорта… Если бы я мог их остановить, я бы постарался… Сбить со следа, переубедить. Но меня никто не предупредил. Мне не следовало обещать тебе… То, чего я не мог исполнить. Прости меня. И… прости, что я не пришёл к тебе после… Ты знаешь. Я повёл себя, как свинья. И мне жаль.

Она удивилась, даже остолбенела, и Унельм вдруг подумал: вот, каким она видела его всё это время. Импульсивным, равнодушным, не способным признать ошибку.

– Всё это уже неважно, – сказала она наконец негромко. – Как я уже сказала… мне лучше. Что до Олке… у него ничего не было на Строма. Потому что он ни в чём не виноват.

– Само собой, – поспешно вставил Унельм.

– …так что и это не важно. Ладно, к делу, – она наконец посмотрела прямо ему в лицо. – У меня кое-что есть для тебя. Думаю, это важно. Знаешь про Миссе? – Она произнесла имя Луми быстро, как будто оно жгло ей губы. Унельма кольнуло другое предчувствие, и на миг ему остро захотелось сказать: «Нет, я ничего не знаю. Пожалуйста, не говори мне ничего».

– Нет. А что с ней?

– Мертва, – Сорта снова смотрела мимо него, туда, где за окном весело чирикали птицы и светило солнце.

– Как… Мертва? – Унельм вспомнил, как помогал Миссе нести вещи от поезда, как дрожало её плечо у него под пальцами, когда она плакала, уезжая из Ильмора. Кажется, уже тогда он почувствовал: ничего хорошего в столице её не ждёт. Но он был слишком полон мыслями и тревогами о собственном будущем – не до Миссе Луми, симпатичной робкой девчонки, с которой он и парой слов не обменялся.

Птица за окном чирикнула особенно заливисто, и Ульм вдруг почувствовал, что вот-вот расплачется. Сорта, наверно, будет припоминать ему это до старости… Если, конечно, каким-то чудом они оба – охотница Эрика Строма и сыщик-механикёр, втрескавшийся в наследницу Химмельнов, – доживут до старости.

– Вот так. Её достали из капсулы… Она даже не успела выйти в Душу.

– Я думал, у неё отличное усвоение, – сказал Ульм тупо, и Сорта кивнула.

– Верно. Но… – она колебалась. – Ты не станешь писать об этом родителям?

– Родителям? О чём? С чего мне…

– Унельм. Пообещай, что ничего не напишешь родителям. Слышишь? Я не хочу, чтобы имя Миссе трепал весь Ильмор… И если узнаю, что ты всё же написал…

– Да я понял, понял. Обещаю. Будто не знаешь, что обычно пишут родителям…

– Хорошо. – Сорта рассеянно провела рукой по волосам. – Миссе была беременна. Именно поэтому на этот раз её организм не справился.

Как будто Стужа разом обрушилась на него. От кого-кого, а от маленькой Миссе Ульм не ждал ничего подобного.

– О. Вот оно что.

– Это не всё. Она была беременна от Лери Селли… Во всяком случае, очень похоже на то.

– Лери… Селли? – Вот оно. То самое, важное. Тонкие волоски на его шее приподнялись, как от холода.

– Во всяком случае, Эрик видел их в Шагающих садах… Несколько раз. Думаю, Селли был отцом ребёнка.

– Почему ты не сказала мне раньше? – Не стоило спрашивать вот так, после – в очередной раз – едва установившегося хрупкого мира, но Унельм не сдержался. – Мы ведь… Ты знаешь, что мы расследуем его убийство.

– Мне плевать, кто убил Лери Селли, – сказала Сорта с жёсткостью, поразившей его. – Но вообще-то я хотела рассказать тебе. Я дважды приходила в Коробку…

– Серьёзно?

– Угу. Извини уж, что не приходила каждый вечер. На второй раз мне сподобились сказать, что ты переехал, но адреса не дали. Я оставила для тебя письмо…

– Тысячу лет не был в Коробке… – пробормотал Унельм. – Слушай, спасибо, что рассказала. Правда, спасибо. Я…

– Не за что. – Сорта наконец посмотрела на него прямо. – Мы всё ещё помогаем друг другу, Унельм. Но больше не подводи меня… Или нашу договорённость придётся пересмотреть.

Что-то новое появилось в её лице – твёрдое, непримиримое. Холодное.

– Слушай, как ты? – вдруг спросил он, и что-то в её лице изменилось. – В смысле… я могу тебе чем-то помочь? Может… ты хочешь встретиться как-нибудь, выпить вместе или погулять?

Уголок её губ дёрнулся, как от боли.

– До свидания, Унельм.

Она ушла – и он не посмел остановить её, хотя не задал ни одного из протокольных вопросов. В любом случае, пока что он узнал от неё больше, чем от всех остальных, вместе взятых.

Он не успел подробнее подумать об этом – дверь снова открылась, впуская очередного препаратора. Невысокий, крепкий, с лицом наполовину красным, будто обваренным кипятком, и воспалённым левым глазом – радужка орма плохо приживалась.

– Здравствуйте, – пробормотал он, тяжело садясь напротив. Вид у него был больной. – Меня зовут Рорри. Рорри Курт.

Унельм искоса взглянул в бумаги, переданные ему Олке, и вздрогнул. Рорри Курт служил в паре с Миссе Луми.

Задав несколько протокольных вопросов, на которые Рорри отвечал вяло и покорно, Унельм кашлянул:

– Я понимаю, что это трудно… Но я хотел бы спросить о Миссе Луми. Она была вашим ястребом, и…

– Я помню, – глухо сказал Рорри, и впервые в его лице Ульм увидел что-то живое, человеческое. Слабая улыбка тронула покрасневшие губы, и глаза – даже алый, раздражённый – потеплели. – Что вы хотите узнать?

– В распоряжение нашего отдела поступила информация, – Унельм поймал себя на том, что невольно говорит штампами из книжек о ловких сыщиках, которые читал в детстве, – о том, что ваша ястреб была связана с убитым. Вам об этом что-то известно?

Рорри побледнел так, что даже красная, будто обожжённая, сторона лица посветлела. Его губы дрогнули, плечи опустились.

– Была… связана? В каком смысле?

Унельм заколебался. Охотник Миссе выглядел действительно расстроенным. Что связывало этих двоих? Могла ли маленькая Миссе метаться между ними или даже завести роман с обоими? Поверить в это было трудно. С другой стороны, ещё недавно Унельм не поверил бы и в её роман с Лери Селли.

– Я не знаю наверняка. Надеялся, что, может, вы мне расскажете…

– Я ничего об этом не знаю, – прошептал Рорри, поднимая на Унельма глаза, и тот увидел, что в них дрожит влага. – Но… если вы знаете… пожалуйста, скажите. Скажите мне.

Такого поворота Унельм не ожидал и замялся.

– Я действительно не знаю деталей. Знаю только, что они были знакомы. А сейчас мы должны проработать все…

– Вы что, думаете, Миссе как-то связана с его смертью? – недоверчиво протянул Рорри. – Вы ведь знаете, что она погибла, – его голос дрогнул, – до того, как нашли Лери Селли?

– Само собой. – Унельм протянул Рорри одну из заготовленных карточек. – Я… соболезную. Я ведь знал Миссе. Мы оба прибыли из Ильмора. Мне очень, очень жаль. Я не знаю, связана ли она с тем, что произошло… Но вы расскажите мне, если что-то вспомните или узнаете, хорошо?

Рорри кивнул:

– Хорошо.

Вид у него был как у человека, больше прежнего погружённого в себя. Возможно, ошибкой было спрашивать его о Миссе и Лери вот так, напрямую.

Мог ли Рорри хитрить? Если он знал о связи Луми и Селли, у него был мотив. Правда, этот хромающий, болезненный, погасший охотник не был похож на кого-то, кто мог совершить такое убийство, не оставив следов… Но кто может знать наверняка? В старых архивах отдела хватало примеров самых неожиданных развязок расследований, тянувшихся порой годами.

У Ульма столько времени не было.

Он сделал пометку на полях. Стоило рассказать о Миссе и Рорри Олке – но прежде хорошенько подумать, чем именно он готов поделиться. Трудно было балансировать между тем, чтобы помогать наставнику – и оставлять часть нитей для себя, не вызывая при этом подозрений.

Всех, кто входил в кабинет после Сорты и Рорри, Унельм пытался аккуратно выводить на тему Миссе и её связи с молодым Селли, но препараторы то ли действительно ничего не знали – и тогда маленькая Луми таила в себе ещё больше способностей, чем он думал поначалу, – то ли ревниво оберегали память погибшей.

Допросы продолжились, но на нечто интересное Унельм наткнулся ещё только раз – ближе к вечеру, когда голова начала подкруживаться от голода и усталости.

Он говорил с препаратором по имени Маркус. В бумагах Олке напротив его имени стояла пометка. Маркус был одним из немногих молодых препараторов, бывших на том балу, куда приходил и сам Унельм. Там же – совсем незадолго до своей смерти – был и Лери Селли. Это светское мероприятие стало для него последним, поэтому Олке особенно кропотливо извлекал на свет из тени дворцового парка все разговоры, сплетни, маленькие ссоры, случившиеся с участием Селли в тот вечер.

Унельм проговорил с Маркусом почти целый час, расспрашивая про тот вечер в мельчайших подробностях.

– Никто из наших с ним не танцевал, – сказал тот ближе к окончанию допроса, глядя на Ульма с нескрываемой неприязнью. – Я бы запомнил – да и все бы запомнили, там же народу была куча.

– Может, с кем-то заговаривал? – Унельм лихорадочно перебирал имена препараторов, бывших на балу. – С госпожой Анной, например. Или господином Стромом? Госпожой Хальсон? – Он ощутил слабый укол вины, но ему нужны были конкретные люди, чтобы разговорить Маркуса – или попытаться уловить малейшее движение ресниц или губ… Одно из тех лёгких, как прикосновение снежинки, движений, о которых рассказывал Олке – движений, говоривших на допросе куда больше, чем слова.

– Не путай в это хоть Хальсон, ей и без того досталось за последнее время, – неожиданно резко сказал Маркус.

Значит, они с Сортой дружили.

– Я не видел, чтобы Стром говорил с Селли. Больше того: этот динн подходил к Сорте, приглашал её танцевать. Я стоял неподалёку и слышал. Так она от него улизнула, и пришлось ему подкатывать к другой девчонке. Так что, как видишь, их ничего не связывает. Зря теряешь время, если думаешь иначе.

– Да, думаю, ты прав, – пробормотал Ульм, снова чувствуя, как по шее пробегает дрожь. – Спасибо, что поговорил…

– Как будто у меня был выбор, – буркнул Маркус, поднимаясь.

– Я бы тоже предпочёл сидеть сейчас в кабаке, – заметил Ульм. – У тебя хоть стул с подлокотниками. Там есть ещё кто за дверью?

– Нет. Только Кьерки, но с ним, наверно, твой хозяин поговорит.

Ульм пропустил колкость мимо ушей. Препараторы их отдел не любили. Разумеется, большинство не одобряли ни контрабанду, ни тем более убийства – но всё касающееся препараторов они привыкли считать частным делом. Такие, как Олке или Унельм, связывали препараторов с внешним миром, были посредниками, отдающими другим – чужим – их грехи.

Неспроста их часто называли «пятым кругом», хотя в разных точках Кьертании среди них хватало и механикёров, и кропарей, и даже охотников. Во всяком случае, со слов Олке и Мем – сам Унельм пока не был знаком ни с кем, кроме этих двоих, да ещё Вэла.

Их с Олке, как и было обещано, накормили рыбой с картошкой и салатом из кислицы и помидоров, оставшимися с ужина. Всё горячее успело остыть, а свежее – завянуть, но оба набросились на еду. Кьерки явно составил им компанию только из вежливости. Он тоже выглядел уставшим – ведь именно ему, коменданту, пришлось следить за тем, чтобы допросы шли как положено. Разговор не клеился. Доев, Олке с Унельмом поблагодарили Кьерки и вышли в вечерний дождевой Химмельборг – о кратковременном ливне предупреждали газеты, но ни у кого из них всё равно не оказалось зонта.

Они неспешно брели по широкой улице Миля – торопиться смысла не было, оба почти сразу промокли до нитки.

По дороге Унельм рассказал Олке о связи Миссе с убитым, о раздавленном горем охотнике. Кое о чём он умолчал: например, не стал рассказывать, что Лери Селли пригласил Сорту на танец, а она отказала. Ульм пропустил это и в своих записях. Олке и такая малость могла мгновенно бросить в охотничью стойку – особенно с учётом связи Сорты с Эриком Стромом.

– Миссе Луми явно не была у него единственной, – буркнул Олке. – Мне много чего порассказали о мальчишке. Та девочка из работниц, которую ты нашёл, была скорее исключением. У Селли, как и у многих из знати, была настоящая страсть к девчонкам из препараторов. А у девчонок от усвоения мозгов не прибавляется.

Ульм вспомнил о Миссе – её ясных глазах, робкой улыбке, медовом сиянии волос, – но промолчал.

– Конечно, мы проверим всех. Их друзей, возлюбленных… Миссе Луми, разумеется, особенно важна – ведь её история кончилась трагически. Тем не менее не думай, Гарт, что разгадка преступления всегда лежит в области высоких и значительных страстей. Многие совершали ошибку, ища ключ к убийству в пространствах мести и любви – а совершалось оно из-за неудачно брошенного слова или пары химмов. Я выписал имена. Некоторых связывали с Селли разовые истории, других замечали в его компании время от времени. Столько успеть в столь юном возрасте… что ни говори, быть динном – высокая привилегия.

Из-за дождя Ульм не мог разглядеть выражения лица наставника.

– Это наверняка не все. Я выписал также тех, у кого были личные отношения – романтического или иного толка – с родственниками и друзьями убитого. Никогда не знаешь, насколько крепко могли перепутаться нити мотивов…

На небе сверкнула молния, на миг озарив всё – тревожно склонившиеся над ними особняки с синими и зелёными оконными стёклами, памятник Аделе Химмельн со строгим и мудрым лицом, сосредоточенный взгляд Олке.

– Кто-то показался вам особенно интересным?

– Может быть, – сказал Олке задумчиво. – И не все, кто сейчас у меня на уме, были связаны с Селли… Во всяком случае, на первый взгляд. Но мне нужно подумать, Гарт. И ты подумаешь со мной вместе. Приходи в отдел как можно раньше. Скажем, к семи. Мы разберём записи, а потом поедем в Верхний город. Нужно допросить ещё кое-кого, и я хочу, чтобы ты присутствовал. Нечего вздыхать. Учись, Гарт. Не придумали способа научиться делу лучше, чем занимаясь им. В половину седьмого я тебя жду.

* * *

Унельм проснулся от негромкого, но настойчивого стука в дверь. На часах было четыре, и он застонал, уткнулся в подушку. Ему снилась Омилия – во сне всё было так легко и просто, кажется, они играли в сут-стук, смеялись, и там были ещё какие-то люди, среди них, кажется, Гасси… А потом в комнату вдруг вошла Сорта, и её ледяной взгляд всё испортил, потому что Ульм вспомнил, что Гасси – мёртв, а Мил – пресветлая наследница кьертанского престола, которая рано или поздно вспомнит обо всех тех пространствах, куда более необъятных и непреодолимых, чем Стужа, что разделяет их.

Он подкрутил тусклый валовый светильник над изголовьем кровати и, накинув рубашку, побрёл к двери. Сонный посыльный отдал ему письмо.

– Срочное из отдела, – мрачно буркнул он. – Распишитесь тут.

Закрыв за ним, Унельм вернулся к кровати, поближе к светильнику – и только теперь заметил тубус, выпавший из почтовой трубы. Должно быть, ночью, пока он спал. Сердце радостно дрогнуло.

«От Марвы Карт» – так всегда подписывалась Ведела, служанка Мил, когда не могла передать очередную весточку от хозяйки лично. Записка из отдела, отданная посреди ночи лично в руки, явно была более срочным делом, и всё же Унельм начал со второго письма.

Омилия предлагала увидеться нынче же вечером, и он почувствовал, как губы сами собой расплываются в глупой улыбке.

«У меня будет только час, в лучшем случае два, господин фокусник».

Он бы и ради получаса полетел в гостиницу на другом конце города, как на праздник. Но теперь – всего один день, чтобы придумать, чем её удивить, чем порадовать. Дурное чувство, вызванное странным сном, покинуло его окончательно, и Унельм открыл второе письмо – от Олке. Его наставник был, как всегда, лаконичен.