Kitobni o'qish: «Любой ценой»

Пролог

Позади слышались топот, лай и крики. Всё-таки загнали. Ещё раньше он загнал и убил коня, после чего пришлось идти пешком. Грудь превратилась в один большой синяк, рот постоянно наполнялся кровью и дышать становилось всё труднее, да и рана давала о себе знать, так что идти было тяжело, а путь его помечал кровавый след, не давая надежды исчезнуть. Ещё и метель совсем утихла, когда она так нужна, хотя по крайней мере стемнело. Он давно уже сбросил доспехи, оставшись налегке, и сохранил лишь меч. Холод становился нестерпимым, так что он понимал – даже если чудом удастся скрыться, всё равно замёрзнет насмерть, но продолжал упорно идти вперёд, шаг за шагом, проклиная всех на свете, пока проклятья не кончились, и ярость не уступила пустоте.

Такие сложные шаги. Теперь они больше не нужны.

Он остановился и повернулся, принявшись ждать преследователей, а в голове у него было так же темно, как и вокруг. Те не замедлили явиться – с дюжину всадников в сопровождении своры псов, с факелами; тени их причудливо извивались, а над головами бесплотным призраком реял белый лев.

– Посмотрите кто нам попался! Никак это сам принц Кнуд – Губитель, Сеющий Горе?! – крикнул один из них.

– Выглядит скорее как побитая шавка, – заметил другой и все засмеялись.

– Ну-ну, Тибо, окажем принцу почтение, всё-таки он столько крестьян загубил и полей сжёг, что, право, заслужил, – отсветы факелов пали на лицо говорящего, и Кнуд узнал его – Лионель, брат гелрийского короля. То-то голос сразу показался знакомым. – Твоё войско разбито наголову, его больше нет, – сообщил гелриец, – и отцу своему ты, как я слышал, не нужен, так что брать тебя в плен незачем.

Отец лишь обрадуется моей гибели.

Он не отвечал, лишь ждал, тяжело дыша. Кровь вытекала из него по капле, а вместе с ней и жизнь, но он рассчитывал забрать с собой ещё хотя бы одного. Лучше всего главного. Сам гелриец, казалось, принимал какое-то решение.

– Я так же бежал после Ло, – сказал он наконец. – Тогда брат не доверил мне командование, и потому ты победил. Но я сумел спастись, уйти через топи, хоть и порядком нахлебавшись дерьма, а теперь разбил твоё войско. Осталось ещё кое-что – мы будем биться один на один, – с этими словами он спрыгнул с коня, оставив поводья оруженосцу, и принялся снимать доспехи. – Мы должны быть на равных, ведь так?

Его свита пребывала в смятении, Кнуд заметил, как один из гелрийцев хотел было что-то сказать, но второй его одёрнул.

Лионель вдруг остановился и посмотрел на бедро Кнуда так, будто только увидел кровь, хотя наверняка заметил её раньше и только поэтому затеял поединок.

– Твоя рана серьёзна?

– Нет, – ответил он коротко.

Чего доброго, ещё передумает.

– Хорошо. Уж прости, но себе я такую же наносить не буду.

Последние слова гелриец произнёс уже начиная выпад. Он оказался быстр, быстрее, чем Кнуд ожидал. А может это я стал медлителен. Каждое движение отдавалось острой болью в раненом боку, а из глаз словно сыпались искры. К тому же он устал за день, сражаясь с самого утра. Устал и, главное, отчаялся. С неба продолжал сыпать снег. Наутро следов той битвы, что отгремела сегодня, уже не останется, и сотни мёртвых скроются под его толщей до весны. Всё впустую.

Гелриец не воспользовался хорошим началом: он старался не рисковать, так что его первые атаки оказались не особенно опасными, дав Кнуду время приноровиться к темпу.

– Не думал, что Кнуд Грэйлэйт – трус, способный удрать с поля боя, – усмехнулся Лионель. – Ты создал себе неплохую репутацию, но теперь ей конец, будь уверен – об этом узнают все.

Он ничего не отвечал, не осталось сил на разговоры. Вспомнилось, что Лионеля сватали его сестрице Фионе. Из-за чего тогда всё сорвалось? Эти двое подошли бы друг другу.

– Наверное я даже скажу, что ты обмочился со страху перед смертью. А может так и будет. Я ведь вижу, что ты меня боишься.

Гелриец следил за Кнудом, выжидая ошибку, и сам при этом не давал возможности нанести точный удар, движения его были быстры и выверены. И он соблюдал осторожность – даже чрезмерную для такого юнца. Факелы давали разглядеть друг друга, но если Лионель стоял к ним спиной, то Кнуду они светили прямо в лицо, заставляя отводить взгляд и мешая следить за противником.

Ты хочешь убедиться, что я совсем ослаб, и я дам тебе сделать это.

Кнуд и вправду ослаб, но знал, что сумеет быть достаточно быстрым в нужный момент. Одного раза достаточно. Он атаковал, отчаянно и в должной степени неуклюже, чтобы Лионель сумел от него уйти, да ещё и ударить в ответ: клинок лишь чуть оцарапал его.

– Я ожидал большего, – протянул гелриец, вновь вставая в стойку.

– Я – разочарование, – ответил Кнуд. – Уже привык.

Говорить было тяжело, но он хотел услышать звук собственного голоса напоследок.

Лионель приободрился и сделал новый выпад, а затем ещё один, и ещё. Он нападал, а Кнуд с трудом отбивался и тяжело дышал. Это и вправду было сложно, не приходилось даже притворяться. Он чувствовал, как становится медлительнее с каждым разом, а враг не оправдал его надежд, не торопился и делал всё слишком надёжно.

Он уже почти отчаялся, когда наконец выпал шанс, которого он так ждал: под ногу гелрийцу попался камень, он споткнулся и Кнуд тут же на него накинулся. Ударил раз, второй, третий, вложив все оставшиеся силы – Лионеля больше занимало удержание равновесия, чем защита. Он понял, как близка смерть: теперь в его глазах был страх, а не надменная уверенность. Неловко отбив очередной удар, он не успел принять следующий, получив рану в грудь, отшатнулся, вновь оступился и упал.

Кнуд замахнулся, чтобы добить, но клинок успел принять на свой другой гелриец, а ещё один всадил стрелу ему в бок, и без того раненый.

– Стоять! Остановитесь! – Лионель поднялся, красный от натуги и унижения. – Это мой бой!

Ему удалось заставить их отойти.

– Теперь мы на равных. Уж прости за стрелу, – юнец потерял половину своей спеси, но ему всё ещё была нужна победа. Теперь даже больше.

– Они… меня… не отпустят, – слова давались ещё тяжелее, чем раньше, Кнуд задыхался и захлёбывался собственной кровью. – Даже если убью… тебя.

– Верно, – согласился Лионель. – Но ты всё равно хочешь меня убить, не так ли?

Они вновь скрестили мечи, тяжело и медленно. В нынешнем состоянии любой из них мог быть побит кем угодно, начиная от мальчишки-оруженосца Лионеля, который тоже схватился было за меч, но не успел защитить своего хозяина, когда тот упал. Кнуд думал лишь об одном – убить гелрийца, сейчас это стало целью всей его глупой жизни, последним смыслом, что в ней остался.

Он ощущал боль в бедре, в лёгких, в пронзённом стрелой боку, да и по голове его сегодня били не раз. Оглушён и уже почти что мёртв. Но ещё не совсем. Хуже было только когда он болел лихорадкой, унёсшей жизнь его жены, а с ней так и не рождённого сына, но пощадившей его самого. Жизнь ему уже и тогда была не слишком нужна, а в таких случаях она не уходит, настойчиво добиваясь взаимности.

Значит и теперь выживу.

Он почти перестал двигаться, лишь отбивая редкие удары и выжидая ошибку. Лионелю тоже приходилось непросто: на его животе расплывалось пятно, кровь капала на снег. Кнуд выиграл и ещё кое-что – теперь гелриец стоял напротив факелов.

Давай же, давай.

Кровь отлила от лица Лионеля, застывшего, будто маска. Ему тоже было больно. Кнуд чувствовал его страх и желание поскорее покончить с этим. Вот оно: гелриец теряет терпение. Он перешёл в очередную атаку, а Кнуд уловил мгновение, когда факелы его ослепили, накинул плащ на руку и подставил её под меч, вошедший в плоть глубоко, почти разрубивший её и причинивший боль, неизмеримо превосходящую всю, что терзала его до того. Но пальцы работали – он с криком схватился за рукоять клинка Лионеля, задержав его и заметив, как всё тело того содрогнулось от ужаса понимания, а потом вонзил свой собственный в шею врага. На лицо брызнула горячая кровь, а потом чей-то меч вошёл в его живот по самый эфес. Мир погрузился во тьму.

Везарий I

Первый день месяца Трав

Чаячьи крики растворялись в плотном воздухе. Гавань росла на глазах, и роющиеся в ней мошками суда уже стало можно отличать одно от другого: в вечерних сумерках угадывались силуэты нау из Архипелага, юрких коггов с северных островов, низкобортных торговцев-южан с парусами от бледно-жёлтых и лимонных до изумрудных и пурпурных; выделялись из прочих три огромные пузатые каракки, выглядевшие скорее шершнями, чем мошками – эти созданы чтобы пересекать безбрежный простор океана, они прибыли из юго-западных имперских городов. В Арвьето заходили суда из самых разных уголков света, здесь торговали круглый год, даже в сезон штормов находилось немало смельчаков, готовых рискнуть кораблём и жизнью ради баснословных прибылей, сулимых плаванием, а уж сейчас, когда море успокоилось, торговля пошла особенно бойко.

Чуть поодаль от остальных, в небольшой бухте, на приколе стояли несколько изящных каравелл королевского экспедиционного флота с багрово-золотистыми парусами. Обыкновенно они совершали путешествия через океан на далёкий запад, к берегам Мереи, где можно было поживиться драгоценными камнями и диковинными пряностями, а также на север, в ледяные воды вечной ночи: там пока что удалось обнаружить лишь снег и моржей, но адмирал Дален интересовался вовсе не ими – он надеялся проложить через льды и сумрак путь к неисследованным землям, находившимся на противоположной стороне земной сферы, и почему-то, во-первых, вовсе не допускал мысли, что их там может и не быть, а во-вторых полагал невероятно богатыми. Уже пять или шесть раз он отправлялся туда, не унывая после очередной неудачи, хотя пока что эти экспедиции приносили одни лишь убытки.

Гавань всё ещё казалась маленькой, почти игрушечной, сквозь узкое горло бухты она виднелась словно через замочную скважину, а над ней тёмными блестящими пиками высились остроконечные городские шпили, разрезавшие багрово-оранжевый апельсин горизонта на дольки. Город торгашей и лодочников, в последний раз Везарий проезжал его пять лет назад, торопясь на похороны брата.

Это уже стало дурной традицией – мои братья умирают раз в пять лет. Один, второй, третий. Остался лишь я. Во всяком случае, точно иметь пять лет в запасе не так уж и плохо.

Он поёжился: нос корабля продувал не по месяцу злой ветер. Уходящее за горизонт слабое, холодное солнце вновь спряталось за тучами, в последние дни оно делало это всё чаще. Родина встречает меня не слишком приветливо. В быстро сгустившихся сумерках цвета поблекли и посерели, отчего город стал выглядеть тёмным бесформенным пятном, масляно растёкшимся по холмам. Везарий не чувствовал от возвращения домой ни малейшей радости или прилива сил, наоборот, во время путешествия дурные сны стали тревожить его чаще обычного. После них он просыпался с тяжёлой головой, и настойчивый голос в ней всё отговаривал от возвращения. «Ты там совсем чужой», – шептал он. – «Родина?» – спорил голос с невысказанным, – «Тебе было хорошо на островах, там твоя Родина. А в Эставалле всё чужое, там тебя не ждёт ничего хорошего, вот увидишь». Голос был прав, но поддаваться ему всё равно не следовало. Не хотелось возвращаться, но невозможно, немыслимо было не откликнуться на призыв отца.

Пора становиться мужчиной. Пора принять вызов и победить чудище, отрубить все его бесчисленные щупальца, доказать что-то хотя бы самому себе. Он закутался в плащ поплотнее, шмыгнув носом. На Архипелаге сейчас не просто тепло – жар несусветный, а здесь… К чёрту. Нет теперь там и здесь, есть только здесь.

Он вслушался в усыпляюще мерное биение волн о борт корабля, в крики чаек, носившихся над мачтой. Облака плыли по небу, будто корабли, а пятно города продолжало неспешно расти и темнеть.

Так приятно было бы продолжать предаваться наукам, хотя кого я обманываю – безделью по большей части, но после смерти Кнуда это стало невозможным. Брат не был лучшим из людей, даже просто хорошим человеком, из тех, которых вспоминают добром, но никто не отнимет у него одного – он был истинным сыном своего отца и наследником королевства. Жестоким, нечестным и не слишком-то благородным – но отец любит говаривать что благородство и честь лишь выдумки трусов. Я и сам из них, так что не мне судить. В любом случае Кнуд был достоин носить своё имя. И я тоже обязан стать достойным.

Ледяной ветер пронизывал кости, но он упорно стоял на открытом ветрам носу корабля, рядом с вырезанной из дерева семифутовой фигурой одного из бесчисленных покровителей Островов Архипелага: этот держал в руках кнут – значит, он с одного из семи десятков мелких южных островков.

Теперь моё место здесь – в холодном, угрюмом и отсталом королевстве на краю мира. Потому что оно моё. Он вгляделся в тёмное восточное небо над городом. Какая насмешка над отцом! Тот и помыслить не мог, что Везарий станет его наследником – подобное казалось столь невероятным, что он отпустил строптивого юнца по достижению совершеннолетия на все четыре стороны, уже не надеясь, что из того выйдет хоть какой-то толк. Чем он рисковал? Везарий был третьим сыном из четырёх, а старший, Вильгельм, имел к тому же двоих собственных.

Но судьба нанесла множество жестоких ударов семье – один за другим, будто мстила за смертельную обиду. Сначала, десять лет тому назад, его младший брат Эмиль, безгрешное и безобидное существо, упал с коня и сломал себе шею. Он был болезненным мальчуганом и никогда не умел держаться в седле, но очень хотел научиться. Стать нормальным, как все. За это он умирал в муках два месяца, а его крики были слышны по всему дворцу. Отец повесил глупого конюха, не углядевшего за мальчишкой, но неприятности только начинались – спустя пять лет флот кронпринца Вильгельма попал в чудовищную бурю, возвращаясь из похода на Изумрудный остров. Остров со всеми его богатствами, среди которых, как ни странно, нет изумрудов, теперь принадлежит Эставаллю, а принц может гордиться этим с того света: у него был лучший корабль, гордость флота, но от него, как и почти ото всех других остались только щепки. Лишь немногим счастливцам удалось вернуться домой и принести вести, повергшие королевство в траур: в течение года ко всем знамёнам прикрепляли чёрные ленты. Но этот траур был не только по принцу: в то время, как Вильгельм воевал вдали от дома, в Эставалле бушевала болезнь, унёсшая обоих его маленьких сыновей и жену. Прошло ещё пять лет и настала очередь Кнуда. Этот всегда был храбрецом и гордецом, немного безумцем, искал чести и славы, а турниры не могли сполна удовлетворить его жажду. Конечно же, он не мог позволить себе упустить шанс блеснуть в настоящих сражениях и очертя голову бросился в глупую авантюру, поверив, что сможет воспользоваться внутренними неурядицами в Гелре и положиться на союзников среди гелрийцев. Конечно же его предали.

Так Везарий, никогда не имевший шансов стать наследником престола, всё-таки стал им. Он, никогда не обладавший той царственностью, осанкой, манерами, даже голосом, которые были присущи его отцу и старшим братьям. Вильгельм хмурился, глядя, как он пытается сработаться со своими доспехами, Кнуд шутил, что его настоящим отцом наверняка был Амброзий – чудаковатый грамотей и философ, живший при дворе, а сам отец как-то сказал, что он рождён для простой жизни и неспособен править. Но теперь отцу не приходилось выбирать. Как и мне.

Путешествие домой прошло гладко: «Северному ветру» всё время сопутствовал ветер, оправдывая его название. Только сошедший с верфи корабль был резв, как сокол, и весь путь занял всего-навсего двадцать пять дней и ночей. «Ветер» шёл по оживлённому торговому маршруту и постоянно встречал другие суда, а с ними и вести: едва выйдя из Эймоса они узнали, что отец выступил с армией на юг. «Быть войне», – объявили моряки с небольшой нау, вёзшей из Эставалля на Архипелаг вино. Война отнимала у них гелрийские порты и изрядный кусок прибыли, а потому радости от её начала они не испытывали. Неделей спустя с большой галеры, щеголявшей старой, облупленной и изъеденной червями крылатой женской фигурой на носу, рассказали, что король гелрийский Филипп платит вольным отрядам вдвое против обыкновенного, и контракты с ним уже подписали «Братья бури» и «Чёрные паруса» – ничего хорошего это не сулило. Ещё позже смуглые люди с быстрого, словно летящего над водой когга, все как один с саблями в ножнах (возможно, те самые эставалльские корсары, топившие гелрийские торговые суда по всему океану, о которых так много говорили в последнее время) поведали, что младший брат гелрийского короля, Шарль, известный как человек дерзкий и непостоянный, был убит глухой ночью ударом меча в одной из грязных подворотен Сандесвалла. Эта новость, как и стоило ожидать, воцарилась надолго: следующие суда в основном приносили толки о том, по какому делу его светлость оказался в этой подворотне и кто же осмелился совершить над ним злодейство: одни толковали об интрижке на стороне и мести мужа-рогоносца, другие о заговоре и наёмниках самого короля Филиппа, решившего избавиться от строптивого и могущественного брата-соперника, третьи о Великой Гильдии, которую принято было вспоминать всякий раз, когда только свершались подобные события, кто-то утверждал, что Шарль просто-напросто стал жертвой грабителей, даже не подозревавших кто он, а иные доверительно сообщали, что это эставалльцы вершат возмездие за Кнуда, и следующим будет сам король Филипп.

За воспоминаниями пролетели минуты, и «Северный ветер» подошёл к гавани. В неё вело узкое горло, в котором едва могли разминуться два больших судна, а с обеих сторон самого узкого места за всеми проходящими кораблями зорко следили два массивных четырёхугольных форта из блестящего на солнце тёмного камня; они поднимались словно из самой воды, и волны тщетно бились об их гладкую поверхность. Левый и Правый Клык, так их называют местные, вспомнил Везарий. Клыки Арвьето остры – за бойницами каждого прячется с десяток стрелков, готовых в любой момент нашпиговать проходящий под ними корабль горящими стрелами, а в военное время в каждый из фортов можно поместить до сотни и несколько катапульт, что сделает порт неприступным с моря. Сразу же за Клыками бухта резко расширялась, с этой стороны к Левому Клыку пришвартовалась узкая лодка, люди в синих плащах с белым кораблём на спинах запрыгивали с неё на каменный мостик, едва виднеющийся над гладью воды и ведущий в башню.

Для «Ветра» насилу нашли свободный причал, с самого края, один из построенных совсем недавно – в прошлый визит Везария его ещё не было: порт процветал с каждым годом всё больше, даже прекращение торговли с Гелре ему не помешало. Как гласила легенда, Арвьето – город на спине спящего кита, однако его жители ничем спящих китов не напоминали, славясь своим торгашеским духом и предприимчивостью. В нос ему ударил столь хорошо знакомый портовый дух, состоявший из перемешанных запахов специй и фруктов, соли, палёной кожи, перегара, блевотины, алкоголя и дерьма. Источник последнего отыскался быстро: на соседнем причале выгружали маленьких светло-серых слоников. Погонщик бил их тупой сучковатой палкой по заду и кричал дурным голосом, стараясь поскорее покончить с этим делом и отправиться в ближайший бордель, но слоны упрямились, по всей видимости им ничуть не хотелось на берег. Умные, наверно хотят поплавать ещё немного и посмотреть мир – авось, где и найдётся местечко получше этой холодной дыры.

Капитан «Северного ветра», толстый гелриец со спутанной рыжей бородой, любивший рассказывать морские байки, пить ром галлонами и громко гоготать над страдающими от морской болезни пассажирами, лишь кивнул ему на прощание. Он за что-то невзлюбил Везария с того самого момента, как тот ступил на борт, к тому же сейчас его живо занимала начинающаяся разгрузка товаров и сопутствующий ей нервный разговор с высоким, худым как жердь таможенником, облачённым в такой же плащ, как и у уже виденных Везарием на фортах караульных, с одним лишь отличием – золотистой каймой. С борта корабля сгружали грубо сколоченные деревянные ящики, сквозь щели в которых можно было разглядеть крупные, глухо стучащиеся друг о друга кокосы, спелые оранжево-жёлтые бананы и большие красные апельсины – после того, как торговля с Гелре прекратилась, с Архипелага начали возить всё больше фруктов, без которых благородные люди и богатые торговцы уже не могли обойтись.

Везарий так привык к постоянной качке, что сойдя на сушу почувствовал головокружение. Он задержал взгляд на стремительном профиле «Северного ветра», деревянных крышках, прикрывающих пушечные порты, втянул в себя запах всё ещё свежей краски, борясь с неожиданно подступившим искушением вернуться на корабль, когда чей-то тонкий голос ворвался в его мысли:

– Ваша светлость! Ваша светлость! – кричал невысокий лысый человечек в синем камзоле со всё тем же кораблём, вышитым серебряной нитью. Он спешил к пристани на низеньком гнедом иноходце. Моя приветственная делегация. – Счастлив видеть вас на земле Эставалля! – продолжил человечек, радуясь, что на него обратили внимание. – С возвращением!

По обеим сторонам от него следовали всадники, тоже украшенные вездесущим кораблём Дома Ферье. Точно так же пять лет назад везде цвели розы. На попоне коня правого рыцаря, огромного и косматого, словно медведь, был изображён красный краб на берегу моря, тянущий вперёд свои клешни, а у левого окровавленный меч в зазубринах на чёрном поле. Следом за ними слуга вёл под уздцы великолепного вороного с пышной гривой, степенно и горделиво вышагивавшего по мостовой, а разъярённый золотой грифон на его красной попоне не оставлял никаких сомнений в том, кому предназначался этот красавец. Чуть позади этой троицы держались ещё с полдюжины всадников без собственных гербов, все они обходились гербом Ферье.

Гигантское полотнище, конечно же, с кораблём, но немного отличающееся от уже виденных – над синим морем на нём лучилось оранжевым светом закатное небо, лениво развевалось над шпилем таможни, видневшимся за спинами подъезжавших к Везарию рыцарей. Новое здание, которое в прошлый его визит только строилось, теперь доминировало над пейзажем порта: огромное, широкое и резко сужающееся кверху, вплоть до острого шпиля, оно нависало над ветхими портовыми строеньицами восьмьюдесятью пятью футами коричнево-серого камня с тёмно-зелёными, почти чёрными полосами, выглядя строго и официально, но вместе с тем величественно. Многим строителям дворцов стоило бы поучиться на его примере: Джильи, приглашённый из Меллена ещё старым лордом Ланье, знал своё дело крепко. Почти на самой верхушке строения виднелись большие башенные часы с золотой стрелкой, застывшей посередине между двумя и тремя часами.

– Я тоже рад приветствовать вас… – отозвался Везарий, подождав, когда незнакомец приблизится к нему на достаточное расстояние, чтобы не требовалось кричать.

– Винсент Элье, милостью божьей и моих лордов вот уже двадцать лет как кастелян замка Арвьето – в вашем полном распоряжении, – бойко отрекомендовался тот.

Везарий слегка кивнул.

– Сэр Эндрю Берг, – кастелян махнул рукой в сторону рыцаря с кровавым мечом на гербе, – и сэр Дэмон Молинар, – жест повторился со всадником с красным крабом на щите, – рыцари на службе лорда Ферье.

Везарий не без труда взобрался на своего красавца-коня, не проявившего по этому поводу никаких признаков энтузиазма, если не считать презрительного фырканья, после чего их небольшая процессия направилась в город, сопровождаемая оценивающими взглядами разношёрстной портовой публики, состоявшей из лавочников, предлагавших проезжим свои товары, детворы, радостно носившейся по грязным лужам и считавшей корабли в порту, угрюмых мужиков, переносивших ящики с кораблей на берег и обратно, полураздетых девиц, завлекавших моряков, самих моряков и, конечно же, пьяниц – последние две категории горожан в известной степени совпадали. К лордову замку из гавани через весь город вела посеревшая от пыли и времени брусчатка по меньшей мере десяти футов шириной, копыта лошадей гулко цокали по её камням. Город с обеих сторон от них сплошь изрезали каналы, кишевшие узкими вытянутыми лодками, главным видом здешнего транспорта – Эста перед впадением в море разветвлялась на множество рукавов, а потому весь город представлял собой россыпь островков. Арвьето жил своей бурной жизнью даже в этот поздний час, – все вокруг суетились и куда-то спешили, а вдалеке грохали молотки.

– Когда я в последний раз бывал здесь, город принадлежал леди Эмилии Ланье, – нарушил установившуюся было тишину Везарий, не то сопровождавшие его рыцари рисковали заснуть прямо на скаку.

– Леди Эмилия осталась последней в роду и не имела детей, а у лорда Ферье умерла жена, – ответил Элье бесцветно.

– Сам Создатель велел им пожениться, – с иронией заметил Везарий.

– Именно так, – кивнул кастелян серьёзно. – Но шесть месяцев назад скончалась и леди Эмилия, – он помедлил, и добавил: – Небеса жестоки.

– Как же это произошло? Ведь ей ещё не было и двадцати двух, и она отличалась крепким здоровьем… – удивился Везарий.

– О да, леди просто цвела, а потом завяла в одночасье, – вздохнул сэр Винсент. – Доктора сказали, что с ней приключилось… как же это… – он силился вспомнить её болезнь некоторое время, но не сумел. – Она почувствовала себя плохо, слегла, и отдала душу Создателю меньше чем через неделю.

Везарий отлично помнил её прелестный вздёрнутый носик и лучистые голубые глаза, смотревшие на мир с детской непосредственностью. Отец имел большие планы в её отношении – он тогда сказал Везарию, что ему пора остепениться, и предложил жениться на ней. «Она вдова, – заявил он, чуть наклонив голову и глядя своими золотисто-зелёными глазами с таким выражением, от которого Везарий всегда чувствовал себя несмышлёным ребёнком, – у неё нет наследника, и она владеет богатейшим портом королевства. Не сумела родить дитя лорду Ричарду Эрверу, но у неё было на то мало времени, и вполне возможно, что это его вина. В крайнем случае ты всегда можешь сделать бастарда, который унаследует её состояние – уж я позабочусь об этом». Отец всегда умел устроить дела наилучшим образом, и она действительно была завидной невестой, к тому же в самом деле нравилась Везарию, но ему не хотелось возвращаться, и поступать так с ней тоже не хотелось, поэтому он отверг это предложение. Но жестоки не только небеса. И не только короли. Всё-таки он не ощущал никакого гнева и настоящей печали, хотя и знал, что должен. Ему даже не слишком хотелось выспрашивать подробности, но говорить больше было всё равно не о чем, а потому он продолжил:

– Я так понимаю, поскольку у леди Эмилии не осталось ни единого родственника, город и округа перешли во временное владение лорда Ферье как её сюзерена и мужа?

Уж он найдёт способ сделать временное владение постоянным.

– Это так. Судьба города должна решиться в течение этого года. Но вообще-то у неё был старший брат – сэр Лоренс. Да он и сейчас ещё жив.

Деревянные домишки, проплывавшие мимо поначалу, начали всё чаще уступать место каменным с острыми крышами, крытыми черепицей, в основном тёмно-коричневой, вообще стали ухоженнее, чем около гавани. Улица казалась чистой, а через каждые двести футов ему кланялись стражники, облачённые в уже привычные сине-белые плащи и щеголяющие начищенными до блеска алебардами. По-видимому, лорд Ферье заботится о том, чтобы Арвьето производил хорошее впечатление на гостей, особенно почётных. А может он и в самом деле изменился в лучшую сторону за последние годы, хотя для этого потребовалось бы очень много волшебства.

– Почему же тогда город доверху наполнен знамёнами Дома Ферье? – спросил Везарий наконец.

– Сэр Лоренс был очень горделивым юношей, он жаждал внимания высшего света, славы, почёта, любви – всего того, о чём поют менестрели и что кажется юнцам столь легко достижимым, – начал Элье издалека. – Он всегда мечтал стать первым рыцарем королевства. Благородный и храбрый, но молодой и неопытный. Он уехал в столицу, прожил там четыре года и слал сюда письма, в которых хвалился своими успехами на турнирах и при дворе.

Везарий наконец вспомнил это имя, как и самого сэра Лоренса. Тот и вправду был одним из виднейших придворных рыцарей, во всяком случае, если верить смутным детским воспоминаниям – в ту пору Везарию было лет семь, если не меньше. Вспомнился миг его триумфа на большом турнире, посвящённом рождению Эмиля: молодой красавец с шелковистыми волосами и чувственным взором, любимец придворных дам.

– …а потом король лишил его прав на наследство и изгнал из Эставалля, – продолжил свой грустный рассказ сэр Винсент, по-видимому Везарий, поглощённый воспоминаниями, пропустил его часть. – Никто не знает, почему… на этот счёт ходили всяческие слухи. По большей части неправдоподобные и гнусные, вот что я вам скажу. – Кастелян принимает семейную трагедию Ланье как-то очень уж близко к сердцу. – Но, должно быть, Его Величество имел веские причины для такого решения, – сразу же оговорился он.

– Весьма печально видеть, как столь славный род угасает, – равнодушно заметил Везарий.

– Не то слово, ваша светлость. Очень печально. Мало того, это ужасно и для нашего города: люди недовольны, что ими правит чужой лорд, они волнуются. Горожане убеждены, что лорд Бернард хочет прибрать город к рукам…

Прямо в корень зрят.

– …и полны решимости воспротивиться этому. Многие загорелись вздорной идеей сделать из Арвьето вольный город на манер Туманного Дола, а купеческие и ремесленные старшины пытаются воспользоваться волнениями, чтобы вытребовать себе налоговые послабления. Лорд Бернард не отличается мягкостью и долготерпением, так что никто не удивится, если вскоре польётся кровь.

– Вольный город? – переспросил Везарий. – А что случилось в Туманном Доле?

Элье раскрыл было рот, но внезапно оживился не проронивший дотоле ни слова сэр Эндрю:

– Бунт! – гаркнул он, и продолжил скороговоркой: – Опосля того, как лорд Кристиан Релье помер от чахотки, проклятые бунтовщики потребовали, чтобы над ними не ставили нового лорда, коли уж Релье изволили кончиться, а вместо этого сделали их свободным городом – как заведено у гнусных мелленцев, – он сплюнул, – и – только представьте! к ним примкнул Университет. «Безобидные книжники, им только и надобно, что лягушек всяких своих расковыривать да трупы», – передразнил он кого-то, – ага, как же! Тоже оказались падалью и …, он прибавил крепкое словцо, характеризовавшее означенных книжников гораздо ярче, нежели ласковое «падаль». – Я предупрежда! – сэр Эндрю пришёл в столь страшное волнение, что начал проглатывать последние буквы в некоторых словах и слегка задыхаться, лицо его побагровело, но желание продолжать разоблачение оказалось сильнее, чем желание остановиться и отдышаться, если таковое вообще было. – А лорд Артур Энше, этот шепелявы недомеро, сын шлюхи, дерьмохлёб – он согласился! Сдал им город без всякого сопротивления. Только потребовал, чтобы они платили за это специальны налог! – он потряс кулаком, злобно вращая глазами. – Продал свою дворянску честь за презренно злато, – поэтично закончил добрый рыцарь и вновь прибавил крепкое словцо, причём то же самое, что употребил ранее по отношению к почтенным докторам медицинских и прочих наук. Немного помолчав, он решил внести ясность насчёт причины своего столь искреннего радения за судьбу Туманного Дола: – А ведь по справедливости город должен был отойти мне! Энше думает, что за ним теперь не придут, что не будет следующим, до кого доберётся эта завезённа с юга зараза – но это мы ещё посмотрим! – он фыркнул и, казалось, успокоился, как ребёнок, получивший возможность выговорить свои детские обиды.