Kitobni o'qish: «Шестая загадка»

Яир Лапид

Shrift:

Моей дочери Яэль

Yair Lapid

THE SIXTH RIDDLE

Ha-Chida Ha-Shihit

Published by arrangement with The Institute for the Translation of Hebrew Literature

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

1
Суббота, 4 августа 2001, поздний вечер

Небо затянуто августовским туманом, и в окне, перед которым стоит телевизор, я вижу собственное отражение. Это не та картинка, которую стоило бы показывать детишкам в воспитательных целях. Здоровенный лоб развалился на кровати, подложив под спину три подушки, и в двадцать пятый раз смотрит «Клан Сопрано». Рядом со мной – пакет бейглов с кунжутом, открытая упаковка хумуса и банка оливок. Эта комбинация – плод многолетнего труда, а пропорции – мой секретный рецепт: на каждые три бейгла с хумусом – всего одна оливка.

На улице тридцать два градуса жары, поэтому из одежды на мне только баскетбольные трусы с эмблемой «Чикаго Буллз», своим элегантным кроем обязанные лучшим кутюрье сектора Газа. Плечи и руки пока в порядке – воспоминание о тех далеких днях, когда я планировал стать чемпионом мира по боксу в полутяжелом весе. А вот пониже плеч остался один вес. Кстати, официально я на диете. Это означает, что в течение дня я питаюсь куриной грудкой и свежими огурцами, а по ночам брожу по местным лавочкам, скупая арахис, кешью и прочую высококалорийную снедь, и заливаю продавцам про неожиданно нагрянувших гостей. Как будто кому-то есть до этого дело.

Тренированным движением я погрузил в хумус еще один бейгл, и в этот момент где-то в районе гостиной запищал мой пейджер.

– Не верь ему, – посоветовал я Тони Сопрано, который как раз встречался со своим сумасшедшим дядюшкой. Я точно не помню, когда начал вслух разговаривать с телевизором, но, видимо, это одна из тех симпатичных привычек, которые позволяют мне в мои сорок шесть лет спать, если заблагорассудится, поперек кровати.

Разумеется, пока я вставал, пейджер умолк. Я решил было не обращать на него внимания, но в большинстве случаев те, кто посылал сообщение на пейджер, были клиентами, которые позвонили в офис и нарвались на автоответчик: «Вы позвонили в частное детективное агентство “Ширман и Егошуа”. В экстренных случаях вы можете оставить сообщение на пейджер, номер абонента 1199. Мы перезвоним вам в ближайшее время». Кстати, и Ширман, и Егошуа – это я. Мое полное имя – Егошуа Ширман. Как поется в песне: «Этого мало, но это мое». С годами я понял, что большинство людей предпочитает обращаться в большое детективное агентство, занятое сотней дел, а не к одному человеку, сидящему на диване и наблюдающему, как растет его пузо.

Спустя десять минут мне удалось разыскать пейджер, который спрятался в подставке для газет. Вещи, подобно птицам, частенько перелетают с места на место в поисках мест для гнездования, вот только ориентируются в пространстве они значительно хуже, чем птицы. На сером экране высветилась электронная надпись: «Агарь Яари-Гусман. 03-5445652. Перезвоните». Имя показалось мне знакомым, но привязать его к конкретному лицу никак не удавалось. Сперва я решил не отвечать. Не люблю, когда мне посылают сообщения, в которых отсутствует слово «пожалуйста». Помнится, двадцать пять лет назад, за две недели до демобилизации из элитного пехотного подразделения «Голани», я отправлял на центральную базу в Тель-Авиве свою медицинскую карту и, воспользовавшись случаем, ее пролистал. В графе «Психологическая экспертиза» было написано: «Склонен к неподчинению». В переводе с профессионального языка на общечеловеческий это означает, что я терпеть не могу, когда мне приказывают.

С другой стороны, финансовое положение не позволяло мне отказываться от клиентов. По правде говоря, финансовое положение не позволяло мне даже обронить на улице монету в полшекеля. Шесть месяцев назад я взял в банке ссуду для погашения предыдущей ссуды, и теперь проценты пожирали меня, как болезнетворные бактерии. Но все-таки причина, по которой я поднял телефонную трубку и стал набирать номер, не имела отношения к области экономики. Просто это имя – Агарь – пробудило во мне смутное чувство ностальгии. Ничего конкретного. Как будто стоишь на платформе лондонского метро, и вдруг издалека до тебя доносятся звуки любимого израильского шлягера.

Ее голос только усилил это чувство. Я был уверен, что уже слышал его, но не мог вспомнить где. У меня есть правило: я запрещаю себе воображать, как выглядит человек, слыша его голос. Самым эротичным на моей памяти голосом обладала Рина Амар, в конце семидесятых дежурившая по ночам на телефоне в полицейском участке Ашкелона. Она говорила с легким акцентом, свойственным франкоязычным марокканцам и подчеркнутым прокуренной хрипотцой. Он навевал мысли о горячем вине с корицей, черных шелковых простынях и бархатных наручниках. В те годы в Ашкелоне находились граждане, которые имитировали ограбление собственного дома, лишь бы услышать в телефонной трубке ее голос. Но выглядела Рина так, что ее не стыдно было бы выставить против Шакила О’Нила в матче по борьбе в грязи.

– Джош?

– Да.

– Спасибо, что перезвонил.

Тот факт, что она обратилась ко мне как к Джошу, подтвердил мое предположение, что мы уже встречались, но не более того. Наверное, последним, кто называл меня полным именем – Егошуа, – был моэль, который делал мне обрезание. Все остальные зовут меня Джош. Наверное, я откликнулся бы и на «господина Ширмана», попробуй кто-нибудь назвать меня так, но это обращение тоже не пользовалось популярностью. Удивила меня скорее ее реплика: «Спасибо, что перезвонил». Люди обычно звонят частным детективам, как и зубным врачам, когда уже слишком поздно. Ко мне они приходят, если их жизнь начинает рушиться, и ненавидят меня уже за то, что им нужна помощь. В большинстве случаев хорошие манеры не входят в меню.

– Вы хотели со мной поговорить?

– Ты меня не помнишь, правда?

– У меня хорошая память на лица и плохая – на имена.

– Я дружила с твоей сестрой. Мы вместе служили в армии.

Мы оба замолчали. Моя сестра, Рони, вот уже больше десяти лет как прописалась в подземной квартире на кладбище Кирьят-Шауль. Продажный полицейский по фамилии Гольдштейн убил ее, испугавшись расследования, которое я вел. Гольдштейна с нами тоже больше нет. В нашу последнюю встречу мое колено прижимало его к земле, а в руке у меня был нож. Туда ему и дорога. Я не люблю тратить серое вещество на размышления об этом.

Напротив меня висят деревянные настенные часы. Я купил их потому, что они похожи на подарок от благодарного клиента. Сейчас я сжимал в руке телефонную трубку, смотрел, как бегут секунды, и ждал. На свете есть много людей, которые знают больше меня. Есть дети, которые лучше меня знают таблицу умножения, и домохозяйки, способные обыграть меня в шахматы. Но мало кто лучше меня умеет ждать.

– Зря я про это сказала.

– Зачем ты звонишь?

– Я думала, ты меня вспомнишь. Сама не знаю почему.

– Еще раз: зачем ты звонишь?

– Тебе о чем-нибудь говорит такое имя – Яара Гусман?

На контрольной панели моей памяти зажглась новая красная лампочка, но картинка все еще оставалась расплывчатой.

– Это твоя мать?

– Это моя дочь. О ней писали в газетах два года тому назад.

– Почему?

– Она пропала.

К нам присоединился еще один собеседник, хотя слышать его мог только я. Его беспокойный голос зазвучал у меня в голове, резонируя от стенок черепной коробки и постепенно переходя в вопль: «Отвечай односложно! Будь решителен! Будь холоден! Не задавай лишних вопросов! А главное, не связывайся с этим делом!»

– Ничем не могу тебе помочь.

– Ты меня даже не выслушал.

– Это дело не для частного детектива, а для полиции.

– Полиция его бросила.

– Так не бывает. Дела об исчезновении детей не закрывают.

– Нет, не закрывают. Они стоят в архиве открытые, и раз в месяц их переставляют с полки на полку.

Она разозлилась. Нет, не так. Когда она мне позвонила, она уже была на взводе. На самом деле она пребывала в этом состоянии уже много месяцев. Она растила в себе чувство злости и подогревала его, чтобы использовать в качестве движущей силы. Гнев, в отличие от радости, со временем не выдыхается. Не находя отдушины, он кристаллизуется.

– Я понимаю твои чувства.

– Избавь меня от этой пошлости.

Формально ее ответ не был криком, но за исключением громкости, в нем присутствовали все его элементы крика.

– Ладно, – признал я, – я сморозил глупость.

– У тебя есть дети?

– У меня даже аквариумных рыбок нет.

– Ты так и не женился?

– Я пытаюсь донести до тебя, что очень хотел бы тебе помочь, но мне нечем.

– Ты не знаешь всех подробностей. Ты даже имя моей дочери не вспомнил.

– Лишнее доказательство того, что я прав.

– Именно это Рони всегда про тебя говорила.

– Что говорила?

– Что ты себя недооцениваешь.

Я проиграл в нашем споре еще до того, как он начался, просто не сразу это понял. Силы были неравные. Я старался не вляпаться в серьезные неприятности, она – спасти свое дитя.

– Давай начнем с начала. Чего ты хочешь?

– Сперва – поговорить с тобой. Дай мне полчаса. Это ни к чему тебя не обяжет.

– У меня в офисе. Мапу, дом семнадцать, первый этаж. Завтра в десять утра.

– Хорошо.

– Я ничего не обещаю.

– Не ты первый.

– Давай сразу внесем полную ясность: я даже не обещаю, что возьмусь за это дело.

– Я поняла. До завтра.

– Пока.

Я остался стоять посреди гостиной с прижатой к бедру телефонной трубкой, как Харрисон Форд с лазерным пистолетом в «Звездных войнах». Потом согнул колени и рухнул в свое кресло для размышлений – «америкэн комфорт» двенадцатилетней давности, с обивкой морщинистой и мягкой, как кожа борца сумо на пенсии. Я купил его за полцены в мебельном магазине на Бен-Йехуда, где оно пять лет пылилось в витрине с сидящим в нем манекеном высотой в человеческий рост. Я хотел заодно купить и манекен, но продавец отказался с ним расставаться, и в глазах его при этом мерцал какой-то странный огонек.

Напротив меня на столе стояло мое главное в новом тысячелетии приобретение и один из виновников моего плачевного финансового положения: ноутбук F.I.C. Pentium III с оперативной памятью в двенадцать гигабайт и сверхскоростным встроенным модемом. Такой компьютер способен управлять монетарной политикой Государства Израиль и между делом найти время для запуска пары-тройки спутников-шпионов, а днем еще часок вздремнуть. Лично я использую его главным образом в качестве пишущей машинки. Он неплохо справляется с этой задачей, пусть и не так хорошо, как пишущая машинка. Но один фокус я с ним проделывать все-таки научился. Подтянув ноутбук к себе, я открыл его крышку и подключился к интернету.

На главной странице поисковика висело сообщение о ликвидации еще одного террориста в Газе. Я не стал утруждать себя чтением текста и принялся искать необходимую информацию, как всегда проплутав по ненужным сайтам. Тот факт, что я освоил Всемирную паутину, наполняет меня законной гордостью. Полагаю, это связано с кризисом среднего возраста. Большинство мужчин после сорока покупают дорогой автомобиль, а я вот побаловал себя интернетом. Первым делом я, как, впрочем, и все остальные пользователи, обнаружил, что пресловутая сеть – это, в сущности, большой фотоальбом с изображениями голых девиц, которых почти поголовно зовут Верониками. Они в полном одиночестве бродят по квартире, присаживаясь на всякие странные предметы, не предназначенные для сидения. Довольно скоро выяснилось, что желающих дать своей незамужней кузине телефон сорокашестилетнего мужика, по вечерам гоняющего шершавого перед 14-дюймовым экраном, почему-то не находится. Не скажу, что я совсем бросил это занятие, нет, – я перешел на следующий уровень и открыл для себя, какую пользу может принести интернет. Как, например, сейчас, когда я с триумфом ворвался на страницу архива газеты «Гаарец». Уплатил виртуальную монетку и через десять минут ожидания увидел на экране искомую статью.

Как всегда, текст появился раньше картинок. Это было журналистское расследование, опубликованное в субботнем приложении через три недели после исчезновения девочки. Статья называлась просто: «Яара?»

Я встал, пошел на кухню и приготовил себе чашку чая. Стараясь пока не смотреть на экран, поставил ее на стол и через всю гостиную двинулся к своей персональной волшебной шкатулке – хьюмидору «Савинелли» с встроенным гигрометром и губками, смоченными в дистиллированной воде. После минутного колебания я достал свою любимую «Прайвет-сток № 11», изготовленную в Доминиканской Республике. Последние четыре года я не прикасался к сигаретам, и теперь меня тянет на «Мальборо» не чаще шестидесяти-семидесяти раз в день. Я раскурил толстенькую доминикану при помощи длинной спички, что, на мой взгляд, делало меня очень похожим на Черчилля времен Ялтинской конференции.

Когда я вернулся в кресло, уже появилась картинка, занимавшая почти весь экран. Это была любительская фотография из семейного альбома. На заднем фоне виднелась игровая площадка с двумя качелями, сделанными из подвешенных на цепи старых автобусных покрышек. Перед ними стояла девочка и без улыбки, как будто ее застали врасплох, смотрела в камеру. На вид я дал бы ей лет восемь-девять, но в этом возрасте трудно сказать определенно. Красивая, с длинными каштановыми волосами и тонкими руками. На ней были синие штаны и голубая футболка с красно-желтым Винни-Пухом посередине. На левой коленке темнело маленькое пятнышко с несколькими прилипшими травинками. Почему-то именно это пятнышко тронуло меня больше всего, может быть, потому, что свидетельствовало о проказливости, отсутствовавшей на слишком серьезном личике. Я взял со стола желтый блокнот и стал делать заметки.

Статья была написана два года назад и содержала факты, изложенные подробно и сдержанно, как принято в «Гаареце». Яара Гусман, девяти лет от роду, вышла из своего дома, расположенного в тель-авивском районе Бавли, в воскресенье, 10 августа 1999 года, в половине девятого утра. Она сказала матери, Агари Гусман, что идет к подружке, живущей через два дома от них. С начала летних каникул она ходила к ней почти каждое утро. Соседи, отмечал автор статьи, единодушно отзывались о госпоже Гусман как об очень заботливой матери, которая воспитывала дочь одна. Между ними был уговор, что, придя к подружке, девочка сразу позвонит домой. Спустя два часа мать забеспокоилась. Через три на ногах была уже половина полиции, включая особые подразделения следственного отдела. Они прочесали местность до самого парка Яркон, но ничего не обнаружили. В сущности, если в этой истории и было что-то из ряда вон выходящее, так это то, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. Никто ничего не видел. Ни одна любопытная соседка не заметила кого-нибудь подозрительного. Никто не парковался в запрещенных местах. Все оставалось в точности как обычно. Но без Яары.

Продолжение статьи было посвящено результатам полицейского расследования, вернее сказать, полному их отсутствию. Как и многие другие газетные материалы подобного типа, она была ужасно затянута. Только в финале журналист по имени Ави Барель позволил себе отказаться от нарочитой сдержанности. «В семидесятые годы, – писал он, – вся страна искала маленького Орона Йардена, светлая ему память, похищенного Цви Гуром. Яара Гусман пропала всего две недели назад и уже сгинула в дебрях полицейской статистики, превратившись в лучшем случае в строчку на экране компьютера, с которого исчезнет с той же легкостью, с какой исчезла со своей улицы. Возможно, мы так никогда и не узнаем, что с ней случилось. Но что, черт возьми, случилось с нами?»

– Хороший вопрос, – сказал я компьютеру, доказывая, что лишен предрассудков, мешающих расширить свой круг электронных друзей. Следующие сорок минут я целиком посвятил интенсивной умственной деятельности. Иногда мне кажется, что только из-за этого я и стал детективом. На свете не так много профессий, в которых платят деньги только за то, что ты сидишь на диване и жжешь табак. По завершении сеанса я почти полностью убедил себя, что ни один из известных мне и полиции злоумышленников, замешанных в преступлениях на сексуальной почве, к этому не причастен. Мало кто знает (а кто знает, предпочитает помалкивать), что Бени Села, печально знаменитый серийный насильник, однажды уже подвергался аресту и даже отсидел шесть месяцев за попытку изнасилования несовершеннолетней родственницы. В следственном отделе на него имелось досье, содержавшее образцы его ДНК и его домашний адрес; он жил меньше чем в двадцати минутах ходьбы от квартала Адар-Йосеф, где и произошло большинство изнасилований. Причина, по которой никто в полиции не обратил внимания на тот факт, что как только его упекли за решетку, серия прекратилась, а как только он вышел на свободу, возобновилась, заключается в том, что как раз в это время проводился полицейский турнир по счету ворон.

Именно поэтому я усомнился в том, что здесь действует кто-то, уже засветившийся в аналогичных преступлениях. Мне не верилось, что подобная небрежность со стороны полиции может повториться, да еще так скоро. Полиция ведет себя как дрессированный медведь: однажды ступив на горячие угли, в следующий раз будет смотреть под ноги. Потратив несколько минут на изучение пространства перед собой, я вспомнил о еще одной особенности дрессированных медведей: их следует вовремя кормить. Я потянулся к телефону и позвонил Кравицу. Его жена, Айелет, сказала, что он еще на работе. По ее голосу было нетрудно догадаться, что она думает о своем муже, о его работе в субботу вечером, об их семейной жизни, а заодно и обо мне. Было половина двенадцатого вечера, когда я набрал номер Центрального управления полиции.

– Приемная слушает.

– Где он?

– Кто его спрашивает?

Я не ответил. Мы оба знали, что она притворяется, чтобы меня позлить. Бекки, секретарша Кравица, порхала по жизни с обаянием канцелярского шкафа. Она весит 89 килограммов (без связки ключей в кармане), ей 56 лет, и единственным существом, которое она удостаивает эпитета «милый», является ее собака. Как и многие секретари, из-за немыслимого рабочего графика упустившие шанс устроить личную жизнь, она маниакально влюблена в своего босса и, дай ей волю, привязала бы Кравица к ножке своего стола, нацепив на него намордник, сшитый из лифчика размера 85-D. То, что я имел свободный доступ к его величеству начальнику отдела Центрального управления, лишало ее остатков разума.

– Кто его спрашивает? – повторила она, смакуя каждое слово.

– Меня зовут Мадонна. Я – певица.

– Ты прекрасно знаешь, что со мной твои штучки не проходят.

– У меня есть только одна штучка. Если хочешь, могу показать.

Вместо ответа я услышал жужжание зуммера. Воображение дорисовало мне картину: она ломает ноготь, нажимая кнопку селектора.

– Зачем ты дразнишь Бекки?

– Она первая начала.

– Что у тебя стряслось?

На секунду воцарилось молчание. Я представил себе, как он сидит, откинувшись на спинку офисного кресла, сжимая и разжимая руку с зажатым в ней цветным резиновым мячиком. Кравиц ходил с такими, еще когда мы были мальчишками. В те годы мы называли их чудо-мячиками, и тот, кому хватало сил, мог заставить мячик подскочить до второго этажа. К седьмому классу он собрал уже целую коллекцию, которую хранил под кроватью в обувной коробке. Через три дня после того как его семья переехала в наш район, он пригласил меня к себе и показал ее. Порывшись в коробке, я нашел мячик ярко-розового цвета и хладнокровно сообщил ему, что нормальные пацаны с такими не играют. Он набросился на меня с кулаками. Я был выше и сильнее его, но это компенсировала его решимость, уже тогда поразившая меня и надолго оставшаяся в памяти.

Кравиц обладал такой харизмой, что уже две недели спустя вся наша компания стала ходить с чудо-мячиками. По большей части мы использовали их, чтобы бить стекла и издалека кидаться в учителей, а один такой мячик после особенно ожесточенной ссоры даже отправил меня в больницу «Ихилов» с сотрясением мозга средней тяжести. Кравиц, как всегда, поехал туда со мной, дождался, пока меня выпустят, а потом явился к моим родителям и спокойно сказал, что это он во всем виноват. Со временем мы растеряли все свои мячики, а наша компания распалась, и только Кравиц не расстался со своей пестрой коллекцией, которая теперь покоилась в ящике письменного стола в его до блеска надраенном кабинете. В состоянии задумчивости – а Кравиц очень много думает – он обязательно мнет в руке мячик. Многие его друзья воспринимают эту его привычку как безобидное чудачество, но я-то знаю, что для него это – возможность напомнить окружающим, что он не такой, как все.

Вторую возможность воплощаю я. Когда дружишь с человеком тридцать пять лет, то, скорее всего, уже не задаешься вопросом, а что, собственно, вас связывает. «Ты – экологическое бедствие, – сказал он мне в одну из тех редких минут, когда мы затронули эту тему, – но после стольких лет это уже ничего не меняет». Наши жизни так тесно переплетены, что мы оба давно поняли: бессмысленно даже пытаться понять, почему мы дружим.

– Что ты делаешь на работе так поздно?

– Поступил тревожный сигнал. Не исключен теракт.

– Айелет с ума сходит.

– Я уже собирался домой, – раздраженно ответил он, – а тут ты звонишь.

– Яара Гусман.

Он не переспросил: «Кто-кто?» – не потребовал уточнений, просто спросил:

– Кто к тебе обратился?

– Мать.

– Не ввязывайся.

– Почему?

– Если бы ты знал, сколько я провозился с этим делом…

– По-видимому, недостаточно.

– Обижаешь. Не мне тебе объяснять, что без веских оснований я не прекращаю расследование. Но ее похититель попросту испарился.

– Кто вел следствие?

– Сначала специальный отдел уголовной полиции, потом подключились мы. Я все проверил. Они нигде не напортачили.

– А что с отцом?

– Мы и его проверили. Он чист.

– Она придет ко мне завтра утром.

– Вежливо извинись и отправь ее домой.

Время для споров было слишком позднее, поэтому мы оба, не сговариваясь, просто повесили трубки. Мы с Кравицем никогда не прощаемся. Не думаю, что это сознательное решение, но все наши беседы заканчиваются именно так.

В пепельнице лежала выкуренная на две трети погасшая сигара. Я раскурил ее и открыл большое окно. Холщовые шторы вздулись, как щеки тромбониста. Ворвавшийся в комнату воздух был влажный, хоть выжимай. Я задумался. Кравиц не станет врать без особой необходимости. Почему же сейчас он соврал?