Kitobni o'qish: «Ученица мертвой белки. Книга 2»

Shrift:

Всё живое принадлежит смерти.
Кто скажет другое, тому – не верьте!
Н. Фёдорова, «Следы»

Глава 1
Создатель

Впоследствии смотрители обнаружили шкафчик с выбитым стеклом и пропажу ключа из связки. Немедля допросили беглецов. Мартин не думал отпираться и сразу сознался в краже, сообщив, что выронил ключ по дороге, когда его самого пинками вели в «одиночку». Естественно, ему не поверили. Обыскали всех причастных к побегу. Однако обыск результатов не дал. На том и успокоились: утерянный ключ не был уникальным, вскоре ему изготовили замену.

Мартин, как и его товарищи по неудавшемуся побегу, перебивался с хлеба на воду, предаваясь тяжким размышлениям об уготованном ему будущем: красная точка на экране монитора с указующей на нее стрелкой – какая-то крошечная часть мозга, то, что, по словам Сильвы, осталось от Ежи и Катарины, – не выходила из головы: «Их нет, а часть осталась. Значит, эта часть важная и безмерно ценная. А те пациенты, мирно посапывающие на белых простынях в стерильной палате, – спонсоры. А спонсоры должны быть заинтересованы. В чем? Да в этой самой красной точке! Точка осталась… Головы забинтованы. Да, именно! Они перенесли операцию на мозге. Им трансплантировали тот участок, отмеченный красной точкой, – в нем все дело! А Ежи и Катарина – доноры. И мы тоже… Но почему бы изуверам сразу не вырубить нас наркозом, уложить на операционный стол, покопаться скальпелями где-то между полушариями, а затем без шума и пыли избавиться от тел? К чему все эти сложности с обучением магическим искусствам? Испытаниями? Зачем вешать лапшу на уши, когда можно сразу под нож? Почему мы до сих пор живы? С очевидностью ясно одно: им нужно, чтобы мы прошли через финальное испытание, нас не собираются лишать жизни, покуда мы не завершим его».

Дверной засов лязгнул, перебив беспорядочные думы. Смотритель принес еду – нет, на сей раз всего лишь стакан воды и… пилюли. Целых две. Пилюли вместо хлеба – предвестники скорого наступления часа икс. Что, однако, не удручало нисколечко, напротив, Мартин сходил с умаот бездействия. От голода, разумеется, тоже, но более всего от бездействия. Только бы вырваться, найти подходящее место, где бы представился шанс испытать судьбу! Он залпом проглотил обе пилюли сразу. Сердце забилось чаще. Скоро…

Когда смотритель оставил его одного, он сунул руку под рубашку и прощупал памятный крестообразный шрам на груди. Старый ожог зарубцевался примечательным образом: в одном месте кожа расслаивалась, образуя подобие крошечного кармана. Проведя пальцем по «карману», парень нащупал твердое – ловко спрятанный ключ был на месте, а значит, дело за везением! Мартин успокоился, переживания отступили, спокойствие по мере замирания пульса сменялось безразличием. Уносил сон…

И вот, теряясь между сном и кошмаром, он обнаружил, что сидит на каменном полу в полной темноте. Вначале решил, что очнулся в той же одиночной камере, где его сморил сон. Но помещение было больше, потолки выше, от камней веяло холодом, как и от неровных сырых стен. Невыносимо тяжелый воздух, казалось, давил со всех сторон. Поднявшись с колен, Мартин пошел на ощупь, осторожно переступая с ноги на ногу в неизвестности тьмы. Страшно хотелось пить, да и голод уже явственно прожигал нутро щупальцами. Но тщетно он выставлял руки вперед и водил ими перед собой в надежде наткнуться на стакан воды или миску с едой: мучители не оставили ничего.

Он стал прислушиваться. Вдалеке раздался шелест. Мартин двинулся вперед, ориентируясь на звук. Когда шелест перешел в шуршание в непосредственной близости от его ног, что-то щекочущее быстро скользнуло по его голой ступне. Сделав шаг, он услыхал писк и глянул вниз: серая тень, вильнув длиннющим тонким хвостом, удрала прочь. «Крысы», – с досадой констатировал Мартин.

Но крысам тоже надо пить! Он пошел за крысами, и – о боги! – ему померещился свет! Боясь, что свет померкнет, ускорил шаг, несколько раз споткнулся, крыса под ногами больно цапнула, а сама юркнула к стене, не преминув возмущенно присвистнуть. Свет становился яснее, отчетливо обозначая сетчатые контуры. Он проливался сверху, с недостижимой высоты нисходил на плиты серого камня. Тут же заканчивалась стена. Темный тоннель вывел Мартина к основанию непомерно глубокого колодца, наверху которого сквозь прутья решетки усмехалась далекая небесная лазурь.

На дне, прямо под решетом небосвода, что-то поблескивало. В углублении каменистого грунта скопились остатки прошедшего накануне дождя. Образовавшаяся лужа в обманчивых бликах насмешливого света виделась гладью кристальной чистоты. Омороченный жаждой, Мартин принялся жадно черпать ладонями влагу, захлебываясь ею, словно в последний раз. Лишь напившись вдоволь, он ощутил хруст песка на зубах, а в остатках лужицы разглядел грязную муть. «Крысы, должно быть, тоже сюда приходят на водопой», – сказал самому себе Мартин, обреченно качая головой.

Он по-прежнему не представлял, где в этом каменном мешке можно добыть еду. Но ясность мысли вернулась, и он вспомнил о ключе. Взяв его в руку, принялся лихорадочно водить им по воздуху, перемещаясь от одного края колодца к другому – напрасные надежды, в том месте портал не открывался. Ключ упал в карман брюк: прятать его больше не было нужды.

Мартин стал ждать… Обращаясь к логике, он ждал испытания, которое по всем признакам вот-вот должно было начаться – не зря же его накануне угостили двумя пилюлями. Он ждал и ждал. Считал на клетчатом небе звезды, стоило им взойти, укладывался спать на холодных камнях, подстелив под голову рубаху, пробуждался с первыми лучами солнца и вновь принимался ждать, изнывая от голода, но никто не спешил к нему, положение его изо дня в день не менялось.

Вскоре диапазон мыслей сузился до единственной. Он жадно наблюдал за крысами, изо всех сил боролся с собой, с искушением поймать пищащее отродье, поймать, чтобы выжить. В конце концов изловил одну нерасторопную тварь, и ничего, что она его цапнула, – так было проще ее съесть. Он заткнул душераздирающий писк, размозжив ей голову камнем, и съел, сожрал еще теплую тушку. Облизывая кровавые губы, объятый вонью крысиной и своей, человечьей, Мартин силился удержать съеденное в желудке, но вышло не очень – большую часть он изрыгнул тут же на недоеденные останки. В тот момент пришло осознание – тяжелое, но кристально ясное, безжалостно правдивое: нечего ждать, это и есть испытание, худшее, что устроители программы могли приготовить для него.

День сменяла ночь, и так без счета. Небеса от случая к случаю проливали спасительные дожди. Закостенев духом, Мартин более не гнушался крысами, в ловле коих достиг истинного мастерства. В проворстве и черствости он прежний позавидовал бы себе нынешнему. Но наихудшей пыткой свалилось на него одиночество, от которого он готов был лезть на стену. Чтобы не сойти с ума, он разговаривал с крысами – с теми, кого не успел съесть, а бывало, беседовал и со съеденными.

Внутри него обида, горечь, боль, отвращение к самому себе, безысходность, желание покончить со всем и сразу перемешались с обрывками памяти о том, кем он был когда-то, остатками надежды и неуемной жаждой жить. Эти чувства, конфликтуя между собой, не находили выхода, подрывая его изнутри. Все эмоции, переживания, что некогда составляли личность, именуемую Мартин Шервинский, больше не находили отражения. Будучи совершенно один, он испытывал острую потребность отразить себя вовне, чтобы видеть со стороны, узнавать в других свои добродетели и пороки, тем самым убеждаясь в существовании себя самого. В одиноком застенке каменного колодца не было ни души, холод серых стен не отражал Мартина. Крысы не в счет, человек отражается в человеке.

Так Мартин день за днем утрачивал ощущение реальности собственного существования. В отличие от него самого все окружающие предметы казались ему живыми. Он проникся ясной уверенностью, что и пол, и стены, и решетка (в особенности она) – есть, а его нет, а главное, никогда и не было. Он казался себе затянувшимся сном, что снится кому-то, кто уже очень давно не в состоянии пробудиться… Покуда не предстал пред ним как наяву образ пана Гжегожа – крепкого, мужественного, отъявленно жесткого, каким тот был при жизни. Вспомнил, как болели шрамы, когда Мартин единил себя с мертвецом – англичанином на далеких Гебридских островах. Тогда и понял, что следует предпринять. Одиночество, безвыходность положения доведенного до отчаяния человека на грани безумия вынуждают плодить сущностей, дабы возложить на них функцию отражателя всех составляющих грехов, чаяний и благостей, чтобы человек мог лицезреть себя вовне, творением своим утверждая: я – есть.

И Мартин начал творить, призвав на помощь воображение и волю. Вселить частицу себя в мертвое тело представлялось проще, куда сложнее было творить материю из собственных чувств. Как говорил пан Йоселевич? Воображение – врата в непознанное, иные миры…

Раскрутив воронку из эмоций, противоречий, дуальности, памятуя о прекрасном, чистом и одновременно дурном, порочном, о силе древней и темной, он создал Ведьму.

* * *

Амазонка ахнула:

– Подумать только! Я говорила с твоим Создателем!

Всплеснув руками, она задела стоявший рядом плетеный стул, и тот, как сметенный ураганом, отлетел к двери.

Рассыпавшись в извинениях, Амазонка собралась поднять порушенный предмет мебели, но Ведьма жестом остановила ее: суета была не к месту. Погружаясь глубже и глубже в прошлое, Ведьма вспоминала… Осторожно, боясь прервать ход ее мыслей, Амазонка спросила тихо-тихо:

– Какой он тебя создал?

Ведьма не отвечала. Не поднимая глаз, неслышной поступью, с дрожащей свечою в руке прошла она к зеркалу. И снова, как много раз до того, отраженное пламя опутало языками пустые щели глазниц, лишенный кожи череп, подернутые тленом кости лицевого скелета.

– Такой он создал меня, – мрачно промолвила Ведьма, оскалив зубы, при отсутствии кожи казавшиеся непомерно крупными.

Свеча погасла, исчезло и чудище. Ведьма отвернулась от зеркала, вновь засияв своею лживой инфернальной красотой.

– Может быть, тебе известно, кто создал меня? – спросила Амазонка.

– Я поведаю об этом позже, – ответила Ведьма, усаживаясь напротив подруги.

И ароматы талого воска и ладана постепенно наполняли хижину, пока Ведьма вспоминала… Ведьма говорила…

* * *

Итак, на дне каменного колодца квинтэссенцией своего темного начала, дремлющих на задворках души истоков зла, перевернутых ценностей, лжи и коварства, алчности и запретных страстей Мартин сотворил Ведьму. Явившись, ее действительный облик ужаснул Создателя. Тот содрогнулся, узнав в нем свое отражение, и одновременно торжествовал, ликуя сердцем, что отражение свершилось. Преисполнившись жалости к уродливому и злому существу, пробужденному к жизни одним эгоистичным желанием иметь в услужении проекцию собственной темной сути, Мартин наделил Ведьму чарами и Силой, способной ими управлять.

Создание стояло рядом, на расстоянии вытянутой руки. Желая дотронуться до Ведьмы, он протянул кисть. И тогда постиг новую истину – отражения нельзя коснуться. Видя, как сокрушен Создатель, Ведьма впервые заговорила:

– Отражение неосязаемо для своего Создателя. Ты коснешься своего отражения, лишь оказавшись в Зазеркалье. Я принадлежу Кладовой небыли.

Ее голос слышался издалека. Создание, будучи частицей его самого, оставалось недосягаемым.

– Кладовая небыли… – проговорил Создатель, вспоминая ушедшее, прошлое, потерянное.

И еще вчерашним умом понял он, что прошел испытание – не того ли от него ждали изобретательные устроители, лишениями и одиночеством вынуждая творить, распылять свое «я» на сущности, отражать и отражаться? Он помнил и то, что пройти испытание означало умереть. И живо представил, как кто-то вроде тихой и безупречно исполнительной Сильвы уже готовит для него операционную, где искушенный нейрохирург тщательно выкромсает его мозг, вычленив ту самую красную точку. Зачем? Что будет с этой точкой дальше – значения не имело. Надо было торопиться.

Ключ вновь приобрел ценность. Если ключ, открывающий портал, бесполезен здесь, что мешает воспользоваться им в Кладовой небыли? Себя ему не спасти: вскоре за ним придут или колодец исчезнет, канув в недра, – то или другое непременно произойдет, знаменуя его конец, когда лик его, Создателя, станет годен лишь на то, чтобы с легкой когтистой руки мастера камня пополнить барельеф колонного зала. Но сдержать данное Янке обещание все еще в его силах. Он понял это, когда вместе с воспоминанием о Кладовой небыли в памяти всплыл ее рассказ о человеке в варшавском метро, странно похожем на него самого, который «провожал» ее в Академию, вырисовывая в воздухе неясные знаки. Он помнил и то, что время – условность, поэтому то, что происходило в прошлом, вполне может проистекать корнями из будущего. Мартин подарит Кладовой небыли копию себя самого вместе с ключом, втиснутым в борозды старой раны, и Создание из Кладовой сослужит службу.

Пребывая на дне темного колодца, в ледяной ночи немеркнущих светил, Мартин, по крупицам перебирая, извлекал из себя, проецируя вовне, честность, благородство, храбрость до безрассудства и, разумеется, любовь до самоотречения, что явилась так несвоевременно. Для успеха возложенной на Создание миссии образ пришлось подрихтовать чертами, его Создателю вовсе доселе несвойственными: недюжинной физической силой вкупе с ловкостью, меткостью, приправив все это самоуверенностью и дерзостью.

До самого восхода Мартин прорабатывал детали образа, отдал последние силы, но воплощение того стоило. С первым лучом, позолотившим колодезную решетку, одетый в черную косуху, кожаные штаны, заправленные в высокие ботинки на рифленой подошве, перед Создателем предстал Охотник. Под опущенной на брови черной шапкой выделялись глаза – пронзительные, хищные, волчьи.

Если бы Янка имела возможность увидеть Создание, она бы непременно узнала в нем того загадочного попутчика из вагона метро, который, поначалу оттолкнув, позднее не на шутку захватил ее воображение, – попутчика, как две капли воды похожего на Мартина. Но Янки не было здесь, а Ведьма – была.

Ведьма, будучи рядом, в единый миг навела морок. Преобразившись в утонченную брюнетку с глазами темной зелени, в длинном платье цвета воронова крыла, она могла прельстить любого. Но на Охотника не действовал морок: он знал, кто перед ним. Охотник смерил чудное видение недоверчивым взглядом.

– Кого ты видишь? – спросил Создатель у своего двойника.

Охотник смотрел на Ведьму, стальные глаза его метали искры.

– Мишень, – ответил он.

– Верно, – удовлетворенно заключил Мартин. – Ты тот, кто мне нужен.

Ведьма презрительно усмехнулась, но на всякий случай отошла в сторонку.

– Янка… Она попала сюда по ошибке, – по обыкновению неуверенно перешел Мартин к делу. – Она не та, кем ее считают. В одиночку она крайне уязвима. Ей нужно помочь.

– Знаю, – поспешил с ответом Охотник. – Шарлатанка она.

Мартина передернуло. Он бы никогда не позволил себе столь вольных высказываний. И это отражение? Видно, где-то он допустил промах, переборщив с дерзостью. А Охотник меж тем гнул свое:

– Шарлатанка, лгунья, каких поискать. Любого вокруг пальца обведет. Тем и заводит… – на том Охотник резко сменил тон, оборвав шутку: – Я умру за нее, Создатель, ты знаешь!

Его лицо выражало суровую решимость. Мартин почувствовал облегчение: нет, не промах, он любит ее. По-своему, но любит.

– Ключ у тебя на груди, – продолжал напутствовать Мартин, – открывает портал. Тебе нужно найти место под землей или место Силы. Отыщи похожее в Кладовой небыли. Я назову тебе день и час, когда, используя ключ, ты должен будешь очутиться в варшавском метро. Оттуда ты проследишь за Янкой и, когда ее схватят, не вмешиваясь, создашь за нее ее же проекцию. Так она избежит разоблачения и дотянет до Академии живой. После действуй по обстановке. Главное – помочь ей выбраться из Академии до того, как она завершит испытание и ляжет на операционный стол. Только учти: не стоит задерживаться долго за пределами Кладовой небыли, все пришлое оттуда быстро исчезает из мира людей.

Охотник понимающе кивнул, ему не требовалось повторять дважды.

– А мне что делать? – спросила Ведьма.

– Охотник призовет тебя в нужный день и час, и ты поможешь ему.

Тропами Кладовой небыли Охотник и Ведьма покинули своего Создателя. Мартин, угаснув силами и в то же время преисполнившись удовлетворения от того, что успелось, и сожаления о несбывшемся, замер на дне каменной тюрьмы в ожидании конца.

Глава 2
Третья ступень

Не когда вместо одной ежедневной пилюли ей пришлось проглотить две, и не когда страна снов раньше времени поманила ее, а когда дух ее захватил порыв ледяного ветра, хлеставшего по лицу в противовес лыжам, взрезающим сверкающие кристаллы и по крутому склону заснеженной горы несущим ее вниз. Объятая страхом, она не летела, а безвольно падала, не различая ничего за пеленой снежного тумана. Новый пронизывающий шквал на миг приоткрыл шоры, и она, немея сердцем, обнаружила впереди отвесный излом.

Расстояние до излома стремительно сокращалось, неуправляемое падение на нечеловеческой скорости приближало к обрыву. За каких-то полсотни метров до пропасти она предприняла робкую попытку повернуть лыжи, но полет стрелы не терпит медлительности: время упущено. Шаги требовались решительные, резкие: с неистовым криком, ослепшая от снежной пыли, она рывком вспорола снежный покров, вывернув ход поперек движения. За шаг до критической черты лыжи уперлись в сугроб, правая тут же треснула у внутреннего ребра.

От страха свело конечности и не было мочи сойти со снежного ковра, что обрывался у самых ее ног. Окаянный ветер, как назло, сменился, толкая в спину, а впереди за ковром раскинулся голубой простор, леденя сердце зияющей пропастью и продирая морозными вихрями с высоты небес. С трудом она освободилась от неугодных лыж – те тотчас деревянными щепками сорвались вниз. Перекатившись кубарем, она кое-как отдалилась на безопасное расстояние от обрыва. Хорошенько промассировав ноги, ей удалось подняться.

Одетая в горнолыжный костюм светлых тонов, она смотрела по сторонам: с востока потоком нисходили нити холодного солнца, север и запад пребывали во власти слепящей синевы, а на юге от земли к небу поднимались дымные кольца. В южном направлении были протоптаны следы, и Янка ступала по ним, идя на дым, рассчитывая отыскать жизнь.

Чем отчетливее и гуще становился дым, тем чаще проявлялись на тропе следы. Он обволакивал гостью, давая пищу ее обонянию, и тогда стало ясно, что это не дым, а пар, который исходит от горячих источников, бьющих из-под земли. Горячие купальни, устроенные самой природой, простирались на юг, казалось, до самого горизонта, непостижимо сочетая бьющий из недр жар с мерзлотой заснеженной равнины. Немыслимый симбиоз льда и огня не укладывался в голове.

От купален шел пар. Янка остановилась в замешательстве. «И пар, и снег есть, значит, так тому и быть», – решила она, направившись к одной из купален. Зачем она здесь? Какой смысл несут ее действия? Она не отдавала себе отчета, пребывая словно под гипнозом, следовала написанному кем-то сценарию, не вникая в сообразность происходящего. «Значит, так надо», – твердила она себе, заглушая голос то и дело норовившего восстать разума.

Облака пара витали над купальней, водная гладь была прозрачна и манила теплом. В соседних ваннах нежились люди, но ее купель была свободна и чиста. Раздевшись, она не задумываясь прыгнула в воду. Приятное тепло расслабляло тело, с поверхности голову остужал легкий холодок. Подобного комфорта Янка не испытывала давно, если вообще испытывала когда-либо. Хотелось остаться и уснуть, наслаждаясь свежестью морозного воздуха и теплом изнутри горячей водяной колыбели. Не отягощенное смыслом прошлое вместе с шатким, изъязвленным страхами настоящим поглощали тягучие, как кисель, воды. Мир мерк пред незыблемостью покоя и безмыслия.

«Так чувствуется только мне или им тоже…?» – ленивым титром мелькнула мысль на гаснущем экране уходящего в сон разума. Вслед за мыслью глаза обратили взор на соседнюю лохань. Купель отливала синим. Но то была не синева благословенных небес, то была синь ледяная, закостеневшая, мертвенная.

Сон, как зазевавшийся воришка, застигнутый врасплох, живо убрался из головы. Янка поднялась из ванны, разгребая облепивший ее тело лед: былое тепло кануло в воспоминания. Морозный воздух выжигал узоры на ее плечах. Коченея на студеном ветру, она потянулась к ключу, трясущимися пальцами извлекла его из кармана брюк, неосмотрительно брошенных на белом завьюженном полотне. Ключ раскаленным оловом прожег обледеневшую ладонь. Тело в ряби прозрачных колец пропадало из виду. Сознанию открывалась совершенно невозможная, но такая теплая и родная дубовая роща Кладовой небыли.

Янка стояла перед старым дубом в светлом приталенном платье, расклешенном книзу, с цветочным принтом. Ветер шоркнул по волосам, и золото посыпалось с небес. Гостья завороженно глядела на вихрящуюся в воздухе невидаль, пока та не легла россыпью к ее ногам. И даже осень, разметая листву по углам Кладовой, являла собой предел грез!

Не без сожаления отведя взор от ослепительной картины, Янка опустила руку в дупло. Пальцы наткнулись на округлый предмет, внизу которого прощупывались симметричные выпуклости. Вытянутый из тайника Белки презент оказался часами, точнее будильником на подставке, механическим, с встроенной сверху кнопкой остановки. Статичный циферблат не подавал признаков жизни. Сложно было себе представить, как эта штука поможет выбраться из ледяной западни. Но мертвая Белка успела научить Янку не пренебрегать своими дарами, для извлечения полезных свойств коих требовалась выдержка.

Не тратя времени даром, гостья покинула благодатный край, и ветер на прощание швырнул в нее золотой горстью, затейливо застывшей в волосах сияющей в рассветных лучах диадемой.

Снежные купели хранили тишь, как на погосте. Тик-так, тик-так – секундная стрелка часов бежала, словно от погони, волоча за собой минутную. Часы заработали – ни с того ни с сего. Значит, так надо, значит, так задумала Белка. Только шли они в обратную сторону, быстрее и быстрее наращивая темп.

Часы, стоя на белом снегу, тикали настойчиво и тревожно, обратным ходом приближаясь к отметке с цифрой двенадцать. «Против часовой стрелки… Обратный отсчет… Для чего? Черт возьми!» – внезапное озарение наступило ровно за минуту до того, как ее недогадливость стоила бы ей жизни. Взрыв! То, что требуется мертвому царству, чтобы сорвать закостеневшие оковы вечного застоя.

Схватив на бегу лыжную куртку, Янка рванула прочь от смертоносного будильника прямиком к отвесному обрыву. А позади уже взметнулись к небу брызги ледяных искр, захлестываемые кипящей лавой, исторгнутой взрывом из-под земли. Земля льда и пламени жаждала крови, расширяясь в полыхающем жаром разломе, и выбор между худшим и наихудшим уже не стоял – Янка не раздумывая шагнула в пропасть.

Мгновенный полет, нераспознанный умом, венчала земная твердь. Янка зажмурилась в ожидании удара. Но боли не последовало. Лишь мириады похожих на снежинки звезд поднимались к небесам. И Янка была одной из них и всеми сразу одномоментно. И не было в ее жизни мига прекрасней. «Если так выглядит смерть, то только ради нее и стоит жить», – подумала она, охваченная чувством внезапно нахлынувшего счастья.

Но, не успев вознестись, снова рухнула в жизнь. Или жизнь обрушилась на нее катетером у вены и пробуждением отекших членов на жестком ложе медицинской каталки.

* * *

– Где она? – спросила Эльжбета Ракса.

Мать Янки стояла, опершись плечом о дверной короб в кабинете пани Барбары, куда только что добралась по извилистым коридорам пещеры. Никто не завязывал ей глаза: в отношении пани Раксы, многолетнего партнера Академии, предосторожности были неуместны. Впрочем, она без труда нашла бы кабинет Абовской и с завязанными глазами: бывать здесь приходилось не раз.

Но в тот день почва теряла твердость под высоким каблуком, колени подкашивались, весь мир будто разом лишился опоры – того и гляди развалится, как карточный домик!

Барбара ждала за столом, по привычке избегая прямых взглядов, и заметно нервничала. Кто-то из персонала вдруг поднял переполох, позвал ее, в палате что-то стряслось, она подскочила, как на пружине, не без облегчения отсрочив непростой разговор.

Эльжбета не осталась в дверях. По-хозяйски устроившись в кресле Барбары, она, нисколько не церемонясь, принялась перелистывать сложенные на столе бумаги. Тем временем в коридоре стояли галдеж и суета: какой-то бедолага порезал вены, пришлось его срочно реанимировать. Но суматоха снаружи не трогала Эльжбету. Она неотрывно глядела на испещренный мелким почерком Барбары титульный лист, содержащий данные пациентки по имени Янина Ракса и черно-белое фото дочери.

Вернулась запыхавшаяся пани Абовская.

– Прости, Эльзи, у нас случай, как говорится, из ряда вон… Ненормальный русский отчебучил! Надо было сразу переводить его на особый режим. Я говорила, да кто ж меня послушает?!

Пропустив мимо ушей сетования доктора, Эльжбета повторила вопрос:

– Где она?

– В операционной, – ответила Барбара поникшим голосом.

* * *

– Ну и напугала же ты нас, Янка! Слава богу, обошлось! – Улыбчивое лицо профессора Альберта Гловача выражало участие.

– Что случилось? – спросила Янка, поднимаясь с каталки в полумраке больничного коридора.

Она предприняла попытку высвободиться из оплетающих ее тело трубок, но пан Гловач остановил:

– Не время вставать. Побереги силы!

Гловач не собирался отвечать на вопрос, и Янку охватила паника. Что, если она прошла испытание, взорвав землю огненных льдов, и ее везут в операционную? Она уже представила ухмыляющееся лицо медсестры Сильвы, в злорадном упоении затыкающей ей рот маской с ингаляционным анестетиком.

– Для чего? – обреченно спросила Янка, не особо рассчитывая услышать ответ.

– Для испытания. Оно вот-вот начнется, вернее, продолжится. Начало выдалось, прямо скажем, не очень. Вероятно, дело в таблетках. С дозировкой переборщили.

Профессор покровительственно похлопал ее по ладони, по-доброму, как будто речь шла о школьной лабораторной работе. И на том спасибо, от сердца отлегло, пускай на время… Время – то, что у нее пока что, похоже, имелось.

Вскоре каталка подвезла Янку к знакомой двери – белка с картинки сочувственно подмигнула неудачливой беглянке, а Янка подмигнула в ответ – машинально, без всякого смысла.

В ее комнате ей велено было переодеться. На вешалке у стены висело платье – в груди кольнуло. То самое платье – светлое, с переплетенными между собой салатовыми стебельками, что было на ней при ее последнем посещении Кладовой небыли. Кто в Кладовой наградил ее этим нарядом? Кто-то, без сомнения, ведающий будущее.

Нарядившись в платье, особенно гармонировавшее с ее зелеными глазами, забрав русые волосы в хвост, Янка вышла в коридор, где ожидал провожатый в капюшоне, надвинутом на добрую половину лица. Непроницаемая маска снова стянула виски, и девушку повели чередой нескончаемых развилок и поворотов узкими коридорами меж холодных каменных стен, отдающих сыростью.

Провожатый скомандовал остановиться, и повязку сняли. У подобия трансформаторной будки, на которой, как и прежде, грозная молния из желтого треугольника предупреждала об опасности, караулила ненавистная Стрекоза. Она переминалась с ноги на ногу, то и дело освобождая пятку из туфли и выпячивая вперед острый каблук. Туфли жали, Тамара едва сдерживала раздражение.

– Скорее, скорее! – подгоняла она провожатого.

По всей вероятности, кредит доверия Янка исчерпала и тратиться на церемонии с ней не было нужды. От «нечего терять» девушка решилась узнать сама:

– Если это – испытание, то в чем состоит задача?

Пальнув уничтожающим взглядом из-под стрекозьих очков, Тамара недовольно причмокнула половинкой рта, чуть слышно выдавив из себя:

– Задача проста – выжить!

Провожатый залихватски свистнул в прорезь ключа, и налетевший вихрь, поднимающий столбом пыль, с трубным воем вырвал Янку из времени и пространства в иное «когда» и «незнамо где».

* * *

«Руины…» – первое, что пришло в голову Янке, пересекшей портал. Кругом грубый крупный камень обломками разнообразных видов и цветов формировал стены и округлый потолок. Рваные асимметричные ниши походили на пустые глазницы, и их острые края расползались швами в гигантскую паутину. Снаружи проникал тусклый свет: входная дверь отсутствовала. Внутреннюю часть помещения венчала кованая решетка, а за ней – запыленный каменный саркофаг, украшенный орнаментом из замысловатых символов и фигур. Убранство склепа не пощадило время – множественные сколы и трещины свели на нет былое изящество.

Янка не думая протянула ладонь к решетчатому ограждению: кованая конструкция – твердая, холодная, нещадно запыленная и, вне всяких сомнений, реальная. Посторонний шорох за спиной заставил вздрогнуть. Вообразить, что она здесь не одна, было решительно невозможно. Резко обернувшись, девушка автоматически выставила вперед руки, готовясь оттолкнуть неизвестного. Но вместо неизвестной угрозы столкнулась лицом к лицу с… Мартином…

– Мартин, а ты что здесь делаешь? – Слова сами слетели с губ.

Внезапный порыв радости затуманил взор, она раскинула руки, собираясь заключить друга в объятия, но… осеклась. Что-то непривычное, чужое было в его облике: расстегнутая косуха, в руках – черная шапка, ботинки нечищеные… И как твердо он стоит на ногах, излучая уверенность, раскованность, а глаза, светло-голубые с легким прищуром, смотрят по-волчьи хищно, смело… Обознаться невозможно – вовсе не Мартин стоял перед ней.

Но слова были произнесены, и незнакомец ответил:

– Тебя жду. Ведьма сказала, ты придешь, и я ждал. Но я не…

– Мартин. Знаю, ты не он. Я узнала тебя. В метро. Нам было по пути. Наверное.

– Я следил за тобой.

Незнакомец вытащил из-за ворота ключ: кусок металла болтался у него на шее, на кожаном шнурке.

– Мартин дал мне его. Открыв портал, я очутился в метро, нашел тебя в нужный день и час. Когда те двое усадили тебя в машину, создал твою проекцию, след, что тотчас сбила машина. Извини. Зато ты смогла выжить.

– А стоило? Может, не так это и хорошо? Выжить… – печально заметила Янка, вспомнив, как недавно ей грезилась смерть и как чуден был звездный полет в невесомости и бестелесности…

– А идея выбраться отсюда – как тебе? – двойник Мартина подмигнул, демонстративно поигрывая ключом на шнурке. Меланхолические философствования Янки, очевидно, его не трогали.